Текст книги "Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

4

Кроме быстротечных митингов у ворот заводов и фабрик по решению Московского комитета все чаще проводились массовые загородные собрания. Проводились они обычно по воскресеньям, и в таких собраниях (они получили название массовок) участвовали представители от предприятий целого района, а иногда и нескольких районов.

На одно из июньских воскресений Московский комитет назначил объединенную массовку четырех смежных районов: Сущевско-Марьинского, Бутырского, Хамовнического и Пресненского.

По конспиративным соображениям точное время и место массовки до последнего дня держалось в строгом секрете. И, как нередко случается в подобных случаях, перестарались в конспирации и не сумели вовремя сообщить тому, кого следовало известить в первую очередь.

Зиновий должен был выступать на массовке одним из первых, но и ему сообщили, можно сказать, в последний час. Он опаздывал и потому торопился.

Массовка проводилась на Бутырском хуторе. Зиновий сел на трамвай, идущий в сторону Дмитровского шоссе, но уже в конце Долгоруковской улицы заметил, что взят под наблюдение. Не доезжая Бутырской заставы, выпрыгнул на ходу, но оторваться от хвоста не смог. Пошел по Бутырской улице, предполагая скрыться каким-либо проходным двором, но, увидев идущих навстречу трех полицейских офицеров, понял, что, торопясь, совершил непростительную оплошность. Нарушил одно из основных правил конспирации: не ходить к назначенному месту кратчайшим путем.

Конечно, его подстерегали. Полицейский офицер предъявил ему предписание об аресте. По улице шли какие-то люди, по виду мастеровой народ. Мелькнула мысль: позвать на помощь, о Седом, наверно, слыхали, авось и помогут. Но едва дернулся в сторону, как один из офицеров схватил его за лацкан куртки, а второй рывком выхватил револьвер из кобуры.

– Не ерепенься! Живым не уйдешь, – пригрозил он. Зиновия отвели в Сретенскую часть и посадили в одиночку.

Снова потянулись тюремные дни и ночи. С той лишь разницей, что кормили здесь еще хуже, чем в Таганке.

Зиновий с первого же дня заявил протест. Не подействовало. Даже и внимания никто не обратил, Тогда он объявил голодовку. Чем несказанно удивил полицейского служителя, приносившего ему пищу,

– Чудак ты, братец, право чудак! – сказал служитель Зиновию, отказавшемуся от обеда. – На что располагаешь? Эту же похлебку в этой же миске на ужин тебе принесу. У нас строго. Приказано, чтобы никаких объедков не оставалось.

Зиновий упорно голодал. На четвертые сутки пришел врач.

– Вы только себе самому хуже делаете, – уговаривал он Зиновия. – Их, – он показал куда-то за спину, – не растрогаешь и не напугаешь. Что им до того, что вы умрете здесь от голода?

– Когда на воле узнают, что здесь уморили Седого, – сказал Зиновий сдержанно, но твердо, – всю вашу каталажку разнесут по кирпичику. И пристава сыщут, хоть бы на дне морском укрылся. Так ему и передайте,

Неизвестно, что именно передал врач приставу и передал ли что-нибудь вообще, только после семидневной голодовки Литвина отвезли в Бутырскую тюремную больницу. И, выдержав там две недели, поместили в Таганскую тюрьму.

На этот раз Зиновий даже не огорчился, что помещают в Таганку. Ходили слухи, что там против прежнего полегчало, разрешают читать, что туда даже проникает большевистская печать. И наконец, что в Таганскую тюрьму сейчас заключены несколько членов ЦК.

Слухи почти полностью подтвердились. Мятежное дыхание грозового девятьсот пятого года проникло и в душные тюремные казематы. И это не могло не сказаться на тюремных распорядках. Разрешено было передавать заключенным книги и газеты. В Таганке действительно находились видные деятели большевистской партии: Николай Бауман, которого в тюрьме все звали «дядя Коля», и Иосиф Дубровинский. И тот, и другой заочно знали Зиновия, и теперь, познакомившись с ним лично, взяли его под свою опеку, руководили его чтением. Именно здесь, в Таганке, осенью девятьсот пятого года Зиновий прочел ленинское «Что делать?». Много лет спустя, вспоминая эти дни, Зиновий Литвин-Седой писал, что Таганка стала для него настоящим университетом.

5

Семена, посеянные Седым и сотнями других большевистских агитаторов, падали на благодатную почву и дали обильные всходы. Как зазеленела нива, как начала колоситься, Зиновий не мог разглядеть из-за тюремных стен, но и в казематы Таганки доходили вести о том, что происходит в Москве.

Уже в июле из Московского комитета РСДРП Владимиру Ильичу Ленину было отправлено письмо: «Организация в Москве становится превосходна и делает громадные шаги вперед. Рабочие принимают самое активное участие в постановке дела, в организации массовок и тему подобном. Авторитет Московского комитета и РСДРП громаден среди сознательных рабочих».

Ленин оценил это сообщение как «крайне поучительный отчет одного из образцовых комитетов нашей партии».

Высокая ленинская оценка окрылила московских большевиков. Партийные агитаторы неустанно несли рабочим слова большевистской правды. Идеи политической стачки и вооруженного восстания овладевали массами и становились, по крылатому выражению Маркса, «материальной силой».

19 сентября началась стачка московских печатников. К ним присоединились булочники, табачники, мебельщики, трамвайщики. Стачка набирала силу и превращалась в политическую. 24 сентября многолюдный митинг у Никитских ворот завершился стычкой с казаками. Один человек был убит, несколько ранены. И отступили рабочие лишь потому, что у них еще не было оружия. На следующий день митинг на Тверской улице превратился в сражение с полицией и войсками. Рабочие забаррикадировались и более двух часов выдерживали осаду.

Московский комитет выпустил специальную листовку. В ней рабочих и работниц Москвы призывали присоединиться к забастовке: «От спячки к стачке, от стачки к вооруженному восстанию, от восстания к победе – таков наш путь, путь рабочего класса!»

Стачечное движение повсеместно нарастало, и через несколько дней Московский комитет выпустил следующую листовку, которая была расклеена по всей Москве от центра до окраин:

«Товарищи, в Москве готовится всеобщая стачка. Эта стачка, может быть, сольет воедино все стачки России и соединит всех русских рабочих для решительного приступа на врагов. Готовьтесь к этой стачке, ждите ее и примыкайте к ней все, как только она начнется. Пусть она перейдет в могучее народное восстание, и пусть это восстание даст нам свободу.

Да здравствует всеобщая стачка!

Да здравствует всенародное восстание!»

26 сентября забастовали московские металлисты, в начале октября московские железнодорожники, а к середине месяца разразилась всеобщая стачка Железнодорожников, которая, по словам Ленина, «приостановила железнодорожное движение и самым решительным образом парализовала силу правительства».

10 октября Московский комитет созвал общегородскую партийную конференцию. На ней присутствовало около четырехсот представителей от районных социал-демократических организаций, партийных ячеек и от всех бастующих предприятий.

Конференция приняла решение объявить с 12 часов 11 октября общегородскую политическую забастовку под лозунгом: «Да здравствует всенародное восстание! Долой царское правительство!»

13 октября Владимир Ильич Ленин писал:

«Всероссийская политическая стачка охватила на этот раз действительно всю страну, объединив в геройском подъеме самого угнетенного и самого передового класса все народы проклятой «империи» Российской».

В ходе сентябрьской и октябрьской стачек зримо проявились два примечательных процесса, поднявших рабочее движение на новый, качественно более высокий уровень: массовое формирование рабочих боевых дружин и возникновение Советов рабочих депутатов.

Первые рабочие боевые дружины в Москве были созданы еще весной на заводе Гужона и в Замоскворечье. Во время осенних стачек дружины возникали повсеместно. Наиболее крупными, хорошо вооруженными и организованными были дружины мебельной фабрики Шмита, Прохоровской мануфактуры и завода Грачева на Пресне, трамвайного парка на Миусах, типографий Сытина и Куншерева, Брестских железнодорожных мастерских. Формированием и обучением боевых дружин руководила созданная еще летом Боевая организация при Московском комитете РСДРП.

Также в ходе стачечной борьбы родились органы восстания и революционной власти – Советы рабочих депутатов.

«Эти органы создавались исключительно революционными слоями населения, – писал Ленин, – они создавались вне всяких законов и норм всецело революционным путем, как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа, избавившегося или избавляющегося от старых полицейских пут».

6

Российская буржуазия, как откровенно монархическая, так и щеголявшая до поры до времени либерализмом, была напугана, точнее сказать, ошеломлена размахом стачечного движения. Буржуазия единодушно требовала от царизма одного: в кратчайший срок покончить с всеобщей стачкой.

Этого же требовала от самодержавия и мировая буржуазия. Представители европейских банков, прибывшие в Петербург 7 октября, недвусмысленно дали понять царскому правительству, что не предоставят кредитов, пока с революцией не будет покончено. И председатель Совета Министров Сергей Юльевич Витте, один из наиболее проницательных царских сановников, настоятельно убеждал царя в том, что необходимо «даровать» конституцию для «успокоения» народных масс.

Конечно, не уговоры Витте вынудили самодержца пойти на уступки. Царизм дрогнул под напором рабочего класса. И 17 октября царь подписал манифест, объявлявший о «даровании» народу «незыблемых основ гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Объявлялась также частичная амнистия политическим заключенным.

В статье «Первая победа революции» Владимир Ильич писал: «…телеграф принес Европе весть о царском манифесте 17 октября. «Народ победил. Царь капитулировал. Самодержавие перестало существовать», – сообщал корреспондент «Таймса». Иначе выразились далекие друзья русской революции, приславшие из Балтиморы (|Сев. Америка) телеграмму в «Пролетарий»: «поздравляем с первой великой победой русской революции».

Эта последняя оценка событий, несомненно, гораздо более правильна. Мы имеем полное право торжествовать. Уступка царя есть действительно величайшая победа революции, но эта победа далеко еще не решает судьбы всего дела свободы. Царь далеко еще не капитулировал. Самодержавие вовсе еще не перестало существовать. Оно только отступило, оставив неприятелю поле сражения, отступило в чрезвычайно серьезной битве, но оно далеко еще не разбито, оно собирает еще свои силы, и революционному народу остается решить много серьезнейших боевых задач, чтобы довести революцию до действительной и полной победы…»

Владимир Ильич предугадал развитие событий. Одновременно с провозглашением «свобод» самодержавие приняло меры к укреплению своих позиций. Председателем Совета Министров был назначен граф Витте, который умел находить общий язык с буржуазией; но сохранили при дворе и душителя революции генерала Трепова, которому поручили весьма влиятельный пост дворцового коменданта. Словом, манифест знаменовал переход от неприкрытой политики пули, штыка и нагайки к более гибкой политике кнута и пряника. Витте приманивал либералов пряником, а Трепов – печально прославившийся приказом: «Патронов не жалеть!» – по-прежнему грозил народу расстрелами.

Ленин писал: «…Царю одинаково нужны и Витте, и Трепов: Витте, чтобы подманивать одних; Трепов, чтобы удерживать других; Витте – для обещаний, Трепов для дела; Витте для буржуазии, Трепов для пролетариата…»

Царизм и не думал уступать всерьез. Все гарантированные манифестом свободы остались на бумаге. Еще се дали отведать обещанного пряника, а кнут уже вовсю гулял по спинам. В самый день опубликования манифеста полиция обстреляла Петербургский технологический институт, в здании которого укрылись собравшиеся на митинг студенты. В тот же день были избиты участники демонстрации в Казани, расстреляны демонстранты в Лодзи, Мариуполе, Перми. В последующие дни расстрелы продолжались в Белостоке, Минске, Киеве, Баку и далеком сибирском Нижнеудинске.

В борьбе с нарастающим революционным движением царское правительство все чаще использовало черносотенцев. Названием «черная сотня» народ заклеймил различные монархические организации, которые в чаду военно-шовинистического угара стали возникать одна за другой с начала 1905 года. Разношерстное по своему составу – от столбовых дворян до лавочников и босяков – движение черносотенцев стало едва ли не самой надежной и уж безусловно самой верноподданной опорой царского престола.

С трехцветными флагами, портретами Николая Второго, горланя «Боже, царя храни», черносотенцы нападала на участников рабочих и студенческих демонстраций и митингов. Только за короткий срок – 11 дней – после милостивого царского манифеста черносотенцы буйствовали не менее чем в 100 городах 36 губерний. Они убили около четырех тысяч человек, искалечили почти десять тысяч. Только в одной Одессе погибли от их рук более двух тысяч человек. В Томске черносотенцы заперли здание театра, где проходил митинг, и подожгли его на глазах губернатора и архиерея.

7

Октябрьская политическая стачка принесла освобождение заключенным в Таганке революционерам.

Наступил этот день…

Незадолго до полудня к тюрьме подошла огромная толпа рабочих, многие из которых были вооружены.

Начальнику тюрьмы вручили требование: освободить всех политических заключенных. Он попросил час сроку, чтобы доложить градоначальнику и получить разрешение.

Как и в любой тюрьме, среди конвойных нашлись сочувствующие, которые сообщили заключенным о том, что их пришли освобождать. Известие это чрезвычайно быстро распространилось по всем казармам. Договорившись между собой, политические принялись колотить в металлические двери камер. Вся тюрьма загудела натужным набатом.

Осаждавшие тюрьму, услышав набатные звуки, решили, что в камерах происходит расправа над их товарищами, и, вызвав на переговоры начальника тюрьмы, потребовали от него немедленно открыть ворота. Изрядно струхнувший начальник тюрьмы приказал выпустить политических во внутренний двор, чтобы прекратить тем самым зловещий звон. Надзиратели разбежались по коридорам, выполняя приказание.

Зиновий вышел одним из первых. Он уже понял, что до освобождения остались не часы, а считанные минуты, и ободрял тех, кто еще этого не понимал, а если и догадывался, то еще не смел верить…

Наконец распахнулись ворота, и разношерстная ликующая толпа ринулась навстречу заключенным.

Зиновий увидел бегущего впереди всех рослого человека. Он узнал в нем инженера Виноградова, который весной организовывал митинг в Миусском трамвайном парке, и поспешил ему навстречу. И Виноградов узнал выступавшего у них седого агитатора. Они протиснулись навстречу друг другу, крепко обнялись и расцеловались. Тут же Виноградов от имени Миусской боевой дружины торжественно вручил Зиновию Литвину новенький вороненый браунинг.

Прямо из тюрьмы Зиновий поспешил на Балканы, повидать и успокоить мать, которой давно не посылал вестей о себе. Шел смело, не таясь никого и не оглядываясь на каждом перекрестке. Шел и думал, какое же это великое счастье чувствовать себя свободным…

И с матерью повидались как-то особенно хорошо и легко. Она не упрекала его ни в чем, хотя сам он понимал, что заслуживал упрека. Она даже и вопросов почтя не задавала, довольствуясь тем, что он сам находил возможным рассказать ей.

Только когда уже собрался уходить, сказала ему:

– Пожалуйста, сынок, очень тебя прошу, что случится, беду от меня не прячь.

И в этот же первый свой день на воле пошел на митинг в Московский университет.

Студенты и молодые рабочие собрались в сквере возле памятника Ломоносову. Когда Зиновий вошел в университетский двор, на сооруженной наспех трибуне ораторствовал какой-то щуплый человек в длиннополом сюртуке, которого, как заметил Зиновий, плохо слушали.

Пока Зиновий протискивался ближе к трибуне, его окликнули. Зиновий оглянулся и увидел ткача Василия Осипова, того самого, который помогал ему летом организовывать митинги на Прохоровской мануфактуре.

– Товарищи! – закричал Василий Осипов, перекрывая голос оратора на трибуне. – Товарищи! Рядом со мной стоит большевик Седой, только что вырванный московскими рабочими из Таганской тюрьмы! В толпе раздались возгласы:

– На трибуну!

– Говори, Седой!

Зиновия подхватили под руки и подняли на трибуну.

– Товарищи! – воскликнул он и почувствовал, как голос наливается какою-то особенной, ранее ему неведомой силой. И слова сегодня сами рвутся из глубины сердца.

Митинг продолжался. Партийный оратор Седой призывал к борьбе за свободу, призывал к вооруженному восстанию.

О том, как развивались события в Москве после царского манифеста и как направлялся ход событий властями города, можно судить по «Дежурным дневникам» Московского градоначальства, которые велись с 25 сентября 1905 года по 12 января 1906-го.

В эти дневники дежурные чиновники канцелярии градоначальника заносили все сообщения, которые поступали по телефону, устно или телеграммами от полицмейстеров городских частей и приставов полицейских участков, а также все распоряжения, исходившие от градоначальства.

18 октября, 10 часов утра

«Градоначальник говорил по телефону с нач. штаба округа генералом Рауш фон Траубенбергом о том, чтобы войска, находящиеся в наряде, перешли бы на 1-ое положение, – т. е. подчинялись бы указаниям полиции, ввиду того что по случаю высоч. Манифеста могут быть патриотические манифестации и полиции легче разобраться и отличить манифестантов от демонстрантов».

18 октября, 11 часов утра

«Всем полицмейстерам и приставам срочная телеграмма: «В случаях проявления патриотических чувств в публичных местах не только не препятствовать, но и охранять патриотов от хулиганов. Зорко следить за уличным порядком, отличая манифестантов от демонстрантов. Градоначальник Медем».

Власти заботливо охраняли черносотенцев, направляя ход событий в нужное им русло.

Результатов не пришлось долго ждать.

18 октября, 3 часа 5 минут дня

«Приставом 2-го Басманного участка – по телефону, что на Немецкой улице ломовиком убит человек с красным флагом».

8

Утром 19 октября вся Москва читала повсеместно расклеенную листовку Московского комитета:

«Товарищи! 18 октября у Технического училища убит Николай Эрнестович Бауман, наш товарищ социал-демократ, талантливый и смелый партийный работник.

Мы – дети нужды и труда, мы – братья по духу и плоти, – все за одного, один за всех. Черная сотня, товарищи, – последняя опора правительства воров и убийц, черная сотня – это тупые, темные люди, звери, слепое орудие в руках наемных подстрекателей к убийствам… Пора смести с лица русской земли всю эту грязь и гадость, позорящие ее, пора нам взяться за оружие для решительного удара.

Готовьтесь к вооруженному восстанию, товарищи, и не давайте черной сотне безнаказанно вырывать борцов из рядов наших!»

День 19 октября запомнился Зиновию как нескончаемый митинг. Зиновий где пешком, где на трамвае, где на извозчике добирался с фабрики на фабрику, с завода на завод. Как и сотни других таких же пламенных большевиков.

Московский комитет призывал всех рабочих выйти на похороны злодейски убитого большевика. И рабочие откликнулись на призыв.

20 октября с самого утра словно могучие реки потекли по улицам Москвы. Отовсюду: из Хамовников и от Пресни, от Бутырской заставы и Марьиной Рощи, из Замоскворечья и от Рогожской заставы шли рабочие колонна, стекаясь в Лефортово, где в Актовом зале Технического училища в окружении красных знамен стоял гроб с телом Николая Баумана.

Градоначальнику Москвы барону Медему доложили о скоплении рабочих числом до шести тысяч человек возле Пресненской заставы.

Барон выслушал сообщение и распорядился о всех последующих также докладывать ему незамедлительно. Накануне вечером всем полицмейстерам и приставам была отправлена срочно-секретная телеграмма:

«Завтра, 20-го числа, по случаю похоронной процессия из Технического училища на кладбище никаких особых полицейских мер не принимать и войсковых частей не вызывать, т. к. участвующие в процессии обязуются сами поддерживать наружный порядок как туда, так и обратно. По мере движения процессии давать знать по телефону № 1. Градоначальник Медем».

Подчеркнутое миролюбие озадачило полицейских служак. Многие из них считали, что более удобного случая дать острастку вышедшим из повиновения рабочим не сыщешь.

Не удивились лишь полицмейстер 1-го отделения города Москвы и состоящий под его началом пристав Тверской части. С ними барон Медем имел доверительный разговор (поздно вечером, после того как срочно-секретная телеграмма была отправлена во все полицейские частя и участки).

– В телеграмме сказано: обязуются поддерживать порядок как туда, так и обратно. Туда, – он подчеркнул это слово, – порядок будет. Похороны все-таки, и пойдут единой колонной. Против такой массы людей какие-либо действия бессмысленны, ибо многие дружинники вооружены. А вот когда пойдут оттуда – дело иное. Пойдут уже не единой колонной, а несколькими, каждая в свой конец Москвы. Многие просто разойдутся, и такого скопления не будет. Вот тут и следует поучить.

После короткого обсуждения определили: удобнее всего атаковать демонстрантов при выходе с Большой Никитской на Моховую.

– Засаду поместим в Манеже, – сказал полицмейстер. – Она начнет. А когда завяжется дело, двинем подмогу из гостиницы «Петергоф».

Барон Медем толстым синим карандашом размашисто начертал на листе бумаги два слова, одно под другим»

МАНЕЖ

«ПЕТЕРГОФ», -

после чего заключил встречу словами:

– И не забудьте призвать к участию «Союз русских людей».

Барон намекал на отданные накануне приказы не оказывать сопротивления черносотенцам, а, наоборот, поддерживать погромщиков,

На похороны большевика Николая Баумана собралось более ста тысяч московских рабочих. Такой могучей и организованной манифестации Москва не видела.

Шествие состояло из отдельных, следующих одна за другою колонн. Внутри их размещались женщины, подростки, пожилые люди. И в несколько рядов по всему периметру колонны молодые рабочие. Во внешнем ряду почти все с оружием – боевое охранение.

В голове шествия, перед первой колонной, развевалось красное знамя Московского комитета РСДРП. Сразу за ним шел отряд вооруженных дружинников, и в первом ряду Зиновий Литвин-Седой, его друг по Нижегородской организации, один из вожаков сормовских рабочих Петр Заломов, начальник боевой дружины сахарного завода Федор Мантулин.

Полицейским властям известно было, что погребение состоится на Ваганьковском кладбище. Маршрут движения такой огромной массы должен был пролегать по самым широким улицам, и его можно было точно предугадать. В удобных для обзора местах, в верхних этажах высоких зданий расположились наблюдатели. Их донесения немедленно докладывались градоначальнику.

«Дежурные дневники» канцелярии Московского градоначальства запестрели новыми записями.

20 октября, 1 час 5 минут дня

«Пристав 2-го Басманного участка сообщает, что процессия тронулась из Технического училища».

1 час 30 минут

«Пристав 2-го Басманного сообщает, что процессия до 70 тысяч прошла по Немецкому переулку, направляется к Межевому институту, есть свои гофмаршалы в лентах и т. д. Масса красных флагов».

2 часа дня

«Район 2-й Басманной процессия прошла благополучно, вышла на Елоховскую, за процессией идут 4 фуры с докторами и перевязочными средствами и отрядом в 200 человек санитаров».

Неожиданное слово «благополучно» должно было сообщить кому следует, что провокация у Елоховской не удалась.

Перед выходом головной колонны на Елоховскую площадь толпа черносотенцев истошно заорала: «Казаки!», рассчитывая, что участники процессии дрогнут и разбегутся.

– Товарищи! Не волнуйтесь! – крикнул Зиновий что было силы.

Его голос перекрыл могучий бас Петра Заломова:

– Вас охраняет боевая дружина! Спокойно, вперед! И траурная процессия продолжала свое шествие.

2 часа 55 минут

«Пристав 2-го участка Яузской части доносит, что процессия приближается по Садовой к Красным воротам».

3 часа 25 минут

«Пристав 1-го участка Мясницкой части доносит, что процессия подошла к почтамту».

3 часа 40 минут

«Пристав 1-го участка Мясницкой части доносит, что процессия подходит к Лубянской площади».

3 часа 50 минут

«Прислав 3-го участка Тверской части доносит, что голова процессии спускается по Театральному проезду».

4 часа 40 минут

«Процессия около университета».

5 часов 25 минут

«Хор консерватории следует за гробом».

За гробом действительно следовал оркестр консерватории. И хор под аккомпанемент оркестра пел похоронный марш «Вы жертвою пали в борьбе роковой…».

Уже стемнело, когда процессия прибыла на Ваганьковское кладбище. Состоялся грандиозный траурный митинг, в котором участвовали десятки тысяч людей. Ими были заполнены все окружающие кладбище улицы.

10 часов вечера

«Пристав 2-го участка Пресненской части доносит, что толпа, хоронившая Баумана, тронулась с Ваганьковского кладбища обратно с красными флагами и фонарями».

После получения этого сообщения казакам и черносотенцам, засевшим в Манеже и гостинице «Петергоф», дана была команда «Приготовиться!».

И поздно вечером, когда демонстранты повернули с Большой Никитской на Моховую, по мирной толпе хлестнули винтовочные залпы.

Боевая дружина отразила атаку, заставила нападавших отступить и спасла этим жизнь сотням ни в чем не повинных людей. Но все же более десяти человек остались мертвыми на мостовой. Несколько десятков было ранено.

Это был первый в жизни бой – боевое крещение – большевика Зиновия Литвина-Седого.