Текст книги "Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

3

А вскоре после наступления темноты дружинники донесли в штаб, что казаки прибыли в пешем строю и разбирают баррикаду на Пресненском мосту.

– Окружить и уничтожить! – сказал Медведь.

Но Седой с ним не согласился.

– Этого они и ждут от нас, – сказал он. – Напоремся в темноте на засаду, и уничтожены будут наши бойцы. Нет, атаковать нельзя. Пошлем два взвода. Пусть дворами приблизятся к баррикаде, один со стороны Волкова переулка, другой со стороны Прудовой. И пусть постреливают по казакам.

– Все-таки зря ты меня не послушал, – сказал Медведь Седому, когда отряды дружинников отправились на задание, – отбили бы охоту раз и навсегда!

Седой усмехнулся:

– У государя императора войска много, а у нас с тобой каждый боец на счету… Но почему они начали разбирать баррикаду у моста, а не на Кудринской?

Медведь не успел ответить. Голос подал сидевший поодаль Володя Мазурин.

– Значит, пойдут не с площади, а в обход, по Большой Грузинской. Там вовсе жидкая баррикада.

– Молодец! – похвалил Седой. – Вывод: завтра с утра восстановить баррикаду у моста и нарастить на Большой Грузинской.

– А если с утра прорвутся казаки?

– Не посмеют, – возразил Седой. – Они нас боятся. Если бы не боялись, штурмовали бы днем. А они подкрались ночью, по-воровски. Значит, считают нас хозяевами положения. А если наши сумеют ночью подстрелить на баррикаде хоть нескольких казаков, еще больше будет к нам почтения.

– Правильно! – поддержал Федор Мантулин, начальник боевой дружины сахарного завода. Начальники дружин поочередно дежурили в штабе. Сегодня был его день.

Казаки, тревожимые летевшими со всех сторон пулями, потеряли двух человек убитыми и нескольких раненными, дали наугад два-три залпа по окрестным домам и убрались восвояси.

Утром Седой осмотрел баррикаду – разрушения были незначительны: у казаков не нашлось ни ножниц, ни клещей для перекусывания проволоки, которой она была обильно опутана. Зиновий распорядился, не теряя времени, заделать все бреши, а вслед за тем укрепить баррикаду на Большой Грузинской.

– Что за шум?.. – спросил Василий Осипов, дежуривший этим вечером на «малой кухне».

– Женщины, – ответил караульный. – Требуют допустить в штаб.

– Допусти.

Женщины не вошли, а хлынули в «малую кухню». Оказалось их не менее десятка.

– Все? – спросил Василий Осипов.

– Все. Не пугайся, – ответила вошедшая первой высокая статная женщина в белом полушубке с меховой оторочкой. И тут же спросила в упор: – Кто здесь главный?

– Я за него, – ответил Василий Осипов.

– Тогда рассуди. Мы с жалобой…

– Мужики обижают?.. – спросил Василий Осипов.

– Мы сами кого надо обидим, – оборвала его горбоносая женщина в суконной жакетке и полушалке, накинутом на нлечи. – А ты за главного сидишь, так не шуткуй. Мы к тебе по делу пришли.

– Давно слушаю. Излагайте ваше дело.

– Дело простое, а рассудить некому, – сказала высокая в полушубке. – С жалобой мы на артельщика. Голубевым его кличут…

– Ястребовым его кликать, – вставила горбоносая. – …этот Голубев, ежели кто задержится на собрании, ужин не выдает. Поздно, говорит, и все. Это выходит, он нам запрещает на собрания ходить. Кто ему такие права давал?!.

– Понятно, – сказал Василий Осипов и окликнул караульных: – Кто там подсменный? Ты, Павел? Сходи, Павел, в семейные спальни и приведи сюда артельщика Голубева.

– А ежели не захочет идти?

– Я ж тебе и говорю: приведи!

По-видимому, Голубев не упирался. И через несколько минут явился в «малую кухню».

– Почему? – коротко спросил Василий Осипов.

Голубев сразу понял и, не прекословя, стал оправдываться тем, что его вины тут нет, что распорядок дня установлен давно и всегда исполнялся в точности, как приказано…

При этом узкие глазки его опасливо перебегали с Василия Осипова на сидящего рядом Федора Мантулина, а на длинном, траченном мелкими рябинами носу выступили капельки пота.

– Кем приказано? – строго спросил Василий Осипов. Голубев вконец смешался.

– Ну, стало быть, кому положено… Кто над нами властью поставлен, тот, стало быть, и власть имеет…

– Теперь на Пресне наша, рабочая власть! – жестко произнес Василий Осипов. – Понял?.. Крепко это запомни. Если встретишь кого, кто еще этого не разумеет, объясни. А насчет ужинов… чтобы больше таких притеснений не было!

Женщины от души благодарили депутата.

А горбоносая не преминула попрекнуть товарок:

– Говорила вам, сразу надо идти, а то вчерась пришлось ложиться на пустое брюхо… Пошли, бабы, быстрее. Покудова не опамятовался, стребуем с него и вечорошный ужин.

Женщины рассмеялись и так, смеясь, и ушли.

– У вас не соскучишься, – сказал Федор Мантулин Осипову.

– А у вас?

– У нас проще. Велик ли наш завод против вашей мануфактуры? И спален хозяйских у нас нету, и кухонь артельных. Живут кто в своей хатенке, кто в постояльцах.

– У вас жизнь сладкая, – засмеялся Володя Мазурин. – Известно, сахарный завод!

– Везде нашему брату рабочему одна сласть, – сказал Федор Мантулин. – Разве что теперь чего добьемся…

4

– Если к баррикаде подступает отряд, превосходящий вас по силе, встречайте его прицельным огнем. Приблизится к баррикадам, бросайте бомбы, – инструктировал Седой своих командиров. – Если же разъезд уступает вам по силе, немедленно командуйте вылазку и атакуйте его. Старайтесь окружить и взять в плен.

И сразу же объяснил преимущества такой тактики:

– Двух зайцев убиваем. Первое: пополняем запасы оружия и патронов. Второе: станут бояться нас. Каждый солдат поймет, что легкой победы ждать не приходится. Труднее будет офицерам и генералам посылать солдат в бой.

Вылазки дружинников участились. Обычно вражеские разъезды и патрули отступали, не принимая боя. Иногда удавалось зайти в тыл и окружить отряд противника. Тогда казаки и драгуны отступали, сражаясь, оставляя убитых и раненых. Трофейное оружие доставалось дружинниками после каждой вылазки. А случалось, захватывали и пленных.

Сегодня привели сразу шестерых артиллеристов. Столкнувшись с дружинниками, они не сопротивлялись, а сразу вскинули винтовки вверх. Их не стали обезоруживать, а так, с винтовками и тесаками, и доставили на «большую кухню».

Когда сообщили Седому, он распорядился прежде всего накормить солдат досыта. Они еще трудились над огромной миской с рассыпчатой гречневой кашей, когда Седой в сопровождении Володи Мазурина появился на «большой кухне». Был в ношеной солдатской гимнастерке без погон, и с увлечением обедавшие артиллеристы не обратили на него особого внимания.

– Начальник штаба боевых дружин, командующий всеми войсками на Пресне, – представил его Володя Мазурин.

Солдаты по привычке мгновенно вскочили и застыли как по команде «смирно».

– Вольно, вольно… – улыбнулся Седой. – Доедайте не торопясь, а потом побеседуем, товарищи артиллеристы.

Солдаты сперва заметно дичились своего собеседника, но у Седого был за плечами многолетний опыт партийного агитатора. И он сумел вызвать их на откровенный разговор.

Зачинать разговор пришлось самому:

– Если вы, товарищи солдаты, спросите меня, почему я против царя, я вам объясню. Вырос в нищете, не всякий день ел досыта. С тринадцати лет пошел работать. Слесарную науку вбивали в меня кулаками… К семнадцати годам понял на своей шкуре, кому царь батюшка, а кому вовсе наоборот. Понял, что царь всегда держит руку помещика и фабриканта, а крестьянину и рабочему на царя надеяться нечего. И стал бороться… Сколько раз арестовывали, сколько раз били смертным боем в охранке и в тюрьме, не стану сказывать. Сами видите: тридцати годов еще не прожил, а голова белая… Вот почему я против царя. Это вы понять можете?..

– Чего уж тут не понять… – сочувственно отозвался один из артиллеристов, возрастом заметно постарше остальных.

– А теперь вы мне поясните, – продолжал Седой. – Вы-то по какой причине за царя стоите?.. Может, вы дворянского роду-племени или из именитого купечества? Может, у вас именья богатые, земли по тыще десятии?.. Не скрывайте, говорите, чтобы понял я, чем вас царь прельстил.

– Мы царю присягали…

– Не в первый раз слышу эти слова, – возразил Седой. – Конечно, солдатская присяга – дело крепкое. Только на это я вот что скажу. Присяга – это ведь по совести, от чистой души, по доброй воле… А ну-ка, вспомните, так ли вы присягу давали?..

Все сидели насупившись. Зацепил-таки он их за живое.

Наконец пожилой солдат сказал со вздохом:

– Какая уж там добрая воля…

– Так надо ли повиноваться такой подневольной присяге? – продолжал допытываться Седой.

– Все одно грех!.. – убежденно произнес тот же солдат, что первый помянул о присяге.

– А в братьев своих стрелять не грех?

– А мы и не стреляли, – сказал пожилой. – Как ваши подошли, мы винтовки подняли.

– Правильно поступили! – сказал Седой. – Рабочие и крестьяне солдатам не враги

– Это мы понимаем…

– Надо так повернуть дело, – сказал Седой, – чтобы это поняла вся ваша батарея, а потом и весь ваш полк.

– Я тебе вот что скажу, товарищ командующий, – заявил пожилой артиллерист. – Здесь, в Московском гарнизоне, почитай, во всех полках такое понятие. Не хотят солдаты стрелять в рабочих. Потому многие полки разоружены и в казармах заперты.

– Ты принес хорошие вести. Спасибо тебе!

– Есть и плохие. Слышно, из Питера ждут подмогу.

– Будем надеяться, что и в Питере солдаты с понятием.

– Однако, плохая надежа, – возразил солдат. – Слышно, везут гвардейские полки, муштрованные. Те никого не помилуют…

Побеседовав с артиллеристами, отпустили их с миром. Володя Мазурин хотел забрать у них винтовки, но Седой приказал отпустить с оружием.

– Шесть винтовок! – с укором сказал Мазурин.

– Шесть новых друзей куда дороже шести винтовок, – наставительно заметил ему Седой.

В тот же вечер было решено послать в Тверь особую группу с заданием подорвать железнодорожный мост через Волгу, чтобы преградить путь в Москву перебрасываемым из Петербурга гвардейским частям.

Ночью группа под видом путейской ремонтной бригады погрузилась на дрезину на запасных путях Николаевского вокзала и выехала в сторону Твери.

6

В ежедневных стычках с отрядами царских войск, которые пытались овладеть баррикадами, большой урон несли наступающие. Но были убитые и раненые также в рядах боевых дружин.

Однако же общее число бойцов осажденной Пресни не сокращалось, а, напротив, увеличивалось. По мере того как войска и полиция гасили отдельные очаги восстания на окраинах Москвы: в Лефортово, Симоновке, Миусах, Замоскворечье, – на Пресню стекались остатки боевых дружин из этих районов.

Пресня оставалась единственной непокоренной твердыней революции, и все, кто готов был продолжать борьбу, стремились на Пресню. В ряды пресненских дружин вливались настоящие бойцы, с оружием в руках, обстрелянные в сражениях. Приходили и в одиночку, и мелкими группами, но иногда и крупные отряды. В железнодорожной дружине, которая пришла после боев в районе Николаевского вокзала, было более тридцати человек.

Когда Седой убедился, что число бойцов изо дня в день растет, у него снова шевельнулась надежда. А может быть, выстоим?.. И если успешно выполнит свое задание группа подрывников, выехавшая в Тверь, тогда… Тогда может стать Пресня той искрой, из которой возгорится пламя победы…

В это время его опустили с заоблачных высот на грешную землю. Пришел Сергей Филиппов и доложил, что артельная кухня не справляется, не может накормить всех дружинников, так много их стало. Ночная вахта пришла к пустым котлам.

– Что думаешь делать? – спросил Седой.

– Котлов на такую армию не хватает. Поговорю с печниками, может, сумеют еще пару котлов вмазать.

– Я постараюсь вам помочь, товарищ Филиппов, – неожиданно вступила в разговор оказавшаяся рядом Пчелка. – Моя подруга Надя Дробинская из Серебряковского училища хочет устроить столовую для детей рабочих. Я поговорю с ней, может быть, и дружинников там кормить.

– Вместе поговорим, – сказал Сергей Филиппов. – Давайте, не откладывая, сейчас и сходим…

Утром но Большому Предтеченскому переулку проехали две груженые подводы. В розвальнях везли три больших котла и мешки с какими-то продуктами. Подводы завернули во двор Серебряковского училища и остановились у черного входа.

Сергей Филиппов, сопровождавший обоз, прошел в училище и через короткое время вернулся с молодой женщиной в длинной шали, накинутой поверх темного казенного платья.

– Вот, Надежда Николаевна, – сказал оп, – привез вам котлы, на случай если ваших будет мало, еще два мешка крупы да пять мешков картошки. Завтра мясо привезу.

– Мясо? – удивилась она. – Где вы теперь достанете мясо?

– Седой пообещал. У него, оказывается, старая дружба с охотнорядскими мясниками.

– Ну если уж старая дружба! – воскликнула Надежда Николаевна и весело рассмеялась.

– Я не шучу, – нахмурился Сергей Филиппов. – Седой сказал, значит, пришлют.

– Вряд ли… – усомнилась Надежда Николаевна.

– Седой зря не скажет…

Седой не обманул доверия Сергея Филиппова. На следующее утро чуть свет на кухню Серебряковского училища доставили полдюжины бараньих тушек и четыре стегна отборной говядины.

Бдительный дворник училища, старый соглядатай, немедля предостерег старшую учительницу. Та пригласила к себе Дробинскую и допросила с пристрастием. Надежда Николаевна успокоила свою начальницу, сказав, что в кухне училища будут готовиться обеды для детей, оставшихся сиротами.

– Я полностью полагаюсь на ваше благоразумие, – сказала та и поспешно удалилась в свои комнаты.

Она торопилась как можно скорее перебраться в отчий дом в Замоскворечье, подальше от этой богом проклятой Пресни, где стреляют из пушек и ружей и днем и ночью…

Глава пятнадцатая
НА ОПЫТЕ ПРЕСНИ БУДУТ УЧИТЬСЯ УПОРСТВУ

Группа, которой командовал Володя Мазурин, получила название «отряд фидлеровцев», потому что, отбирая дружинников, Володя первыми включил в свой отряд тех, кто с ним ходил в училище Фидлера. И самого его стали звать Володя Фидлеровский.

Главным назначением отряда было разоблачать провокаторов, производить аресты по указанию штаба. Объясняя «фидлеровцам» их задачи и обязанности, Седой назвал их «нашим политическим розыскным управлением».

Нашлись даже желающие позубоскалить над «нашенскими сыщиками», но «фидлеровцы» вскоре же провели дерзкую операцию, после которой никто уже не решался пересмешничать.

Им удалось установить адрес одной актрисы из театра Шарля Омона, которой покровительствовал казачий полковник и которую он исправно посещал. Конечно, не легкомыслием своим привлек казачий командир особое внимание «фидлеровцев». Были за ним куда более тяжкие грехи. Он еще в октябре приобрел мрачную славу самого ретивого усмирителя рабочих. Выполняя его приказы, лютовали казачьи сотни. И немалую долю той крови и слез, о которых говорилось в воззвании Московского Совета, следовало отнести на его счет.

Когда Володе Мазурину сообщили об амурных похождениях «того самого» полковника, первой его мыслью было: подстеречь полковника у квартиры его возлюбленной и пристрелить на месте. Но, поразмыслив, он нашел меру наказания слишком мягкой, никак не соответствующей содеянным преступлениям. Нет, пуля в затылок – слишком легкая смерть для царского опричника. Взять в плен и живого, целехонького доставить в штаб, там судить и потом уж по приговору суда… Чтобы видел, кто его судит, и чтобы было у него время поразмыслить что к чему…

За полковником установили наблюдение. Он не заставил себя долго ждать. Похоже, ездил он к пассии не менее исправно, чем на службу в полковую канцелярию.

Проследили, как он подъехал, как отпустил ординарца. Дали время войти и расслабиться. Тут и арестовали. И целого, невредимого доставили на «малую кухню».

– Ваше приказание выполнено! – отрапортовал Володя Мазурин начальнику штаба: – Арестованный полковник казачьих войск доставлен в штаб!

Седой не только не изумился, но и виду не подал.

– Благодарю отряд за преданную службу революции! – И тут же распорядился собрать членов боевого штаба для суда над полковником. Суд состоялся без проволочек и приговорил казачьего офицера к расстрелу.

Полковник заявил, что не признает законным ни сам суд, ни вынесенный им приговор.

– А без всякого приговора расстреливать и шашками засекать законно? – спросил его Медведь.

В тот же день «фидлеровцы» получили новое задание. Седой отвел Володю Мазурина к окну и сказал, понизив голос:

– Возьми, сколько есть, своих, но не менее пяти и быстрее по этому адресу. Запомнил?.. Войлошников, начальник московской сыскной полиции. Арестовать, немедленно доставить в штаб. Есть сведения, с наступлением темноты он намеревается скрыться. Нельзя допустить, чтобы он ушел. Потому торопись!

Сбор был назначен на четыре часа, и из всего отряда «фидлеровцев» сейчас на «малой кухне» оказалось только три человека: Сережа, Гриша и Петруха. (Все «фидлеровцы» были ребята молодые; их двадцатипятилетний командир Володя был среди них самый старший.)

Всего три… с ним четверо. А Седой сказал: «Не менее пяти». Седому Володя Мазурин, как, впрочем, и все остальные в штабе и дружине, повиновался беспрекословно. Но и ждать тоже нельзя. Пятым прихватил Федьку Карнеенкова, вовсе молодого парня, но рослого и отчаянного.

Адрес Володя Мазурин запомнил: Волков переулок, дом Скворцова, второй этаж. Где переулок, Володя знал. Вот только дом Скворцова с какого краю?., Пока дошли до Большой Пресни, опросил ребят.

– Смотря откудова идти, – ответил Гришка. – Ежели как мы сейчас, с Пресни, то с левой стороны.

Дальше двигались молча, быстро дошли до Волкова переулка, свернули в него, пошли по левой стороне. Вот и дом Скворцова – двухэтажный, с нарядными наличниками на высоких окнах.

Лестница с парадного входа вела на второй этаж. Поднялись. Широкий коридор разделял этаж на две половины. По обеим сторонам – высокие двери. Володя поставил у лестницы Федьку Карнеенкова, приказал никого не впускать и не выпускать. А сам требовательно постучал в ближнюю дверь.

Выглянула испуганная женщина.

– Здесь квартира Войлошникова? – спросил Мазурин.

Женщина молча кивнула.

– За мной! – скомандовал Володя Мазурин, вынимая маузер из кобуры, и, когда дружинники вслед за ним вошли в прихожую, спросил строго у женщины: – Сам Войлошников где?

– Там ихние комнаты, – показала женщина.

– Оставайся тут, – распорядился Володя Мазурин. – И ты тоже! – сказал дружиннику Петрухе. – Никого не выпускай!

Ступив в комнату, Мазурин едва не столкнулся с женщиной в темном бархатном платье, которая, услышав чужие голоса, устремилась в прихожую. Увидев револьверы в руках, она перепугалась и застыла, не в силах произнести ни слова.

– Где сам? – спросил Мазурин, догадавшись, что перед ним супруга Войлошникова.

– Не убивайте меня!.. – простонала мадам Войлошникова, вздевая вверх трясущиеся руки.

– На черта вы мне нужны. Где сам?

Женщина снова ничего не ответила. Но в это время дальняя дверь комнаты распахнулась, и в дверном проеме обозначилась высокая фигура плечистого мужчины, одетого в суконную охотничью куртку. Он был без шинели и шапки, но в высоких зимних сапогах с меховыми отворотами. Правая рука его метнулась было к заднему карману, но тут же он овладел собою и шагнул в комнату, тщательно прикрыв дверь.

– Господин Войлошников? – спросил Володя Мазурин.

– Да, я Войлошников.

– В таком случае, – сказал, приближаясь к нему, Мазурин, – вы арестованы. Сдать оружие и документы!

– На каком основании?

– На основании приказа штаба боевых дружин Пресни.

– Не знаю такого штаба.

– Узнаете. Сдать оружие!

«Шансов никаких…» – подумал Войлошников, не спеша достал из заднего кармана большой плоский браунинг и, держа за дуло, протянул Володе Мазурину,

– Документы!

– Документов в квартире не держу, – ответил Войлошников.

– Обыскать! – приказал Володя Мазурин дружинникам.

В карманах не оказалось ничего, кроме бумажника и двух связок ключей. В бумажнике – пачка денег и листки бумаги с записями. Бумажник и деньги Володя Мазурин вернул Войлошникову, листки с записями спрятал в карман.

– Это медицинские рецепты, – сказал Войлошников.

– Там разберемся, – ответил ему Мазурин и, показывая на дверь в комнату, приказал: – Пройдите!

Комната, судя по обстановке, была домашним кабинетом. Канцелярский стол с тремя объемистыми ящиками, книжный шкаф, конторка для письма, Удостоверясь, что ящики заперты, Мазурин положил на стол обе связки ключей.

– Откройте!

Войлошников, помедлив немного, открыл один за другим все три ящика. В одном из них оказалась папка с фотографическими карточками. Когда дружинники стали перебирать фотографии, Войлошников заметно насторожился.

– Тут и наши есть! – воскликнул Гришка.

– Точно, – подтвердил Сережа. – Это вот гравер с нашей фабрики, Савелием звать, а это красильщик Лукьян Степанов.

– Где они сейчас? – спросил Володя Мазурин.

– Однако обоих в октябре забрали. Потом, слышно, расстреляли, – ответил Сережа.

– К этим арестам и расстрелам не имею никакого отношения, – поспешно заявил Войлошников.

– И с этим разберемся, – заверил Мазурин и показал на конторку и шкаф. – Откройте остальные ящики. А ты, Сергей, сходи к кухарке, попроси сумку или мешок.

Войлошников проводил его глазами, потом перевел взгляд на второго дружинника и вдруг сказал совершенно неожиданно:

– Мне нужно поговорить с вами наедине.

– Гриша, выдь. Подожди в той комнате.

– Я не виновен в смерти ваших людей, клянусь честью офицера, – начал Войлошников. – Отпустите меня. Получите тысячу рублей. Целое состояние. К чему вам кровь моя. Лично вам я не сделал ничего плохого…

– Гриша! – крикнул Володя Мазурин. – Пойди сюда!

Вошел Гриша, за ним Сергей с холщовым мешком в руках.

– А ну повтори, что ты тут говорил мне! – приказал Володя Войлошникову.

Но тот нимало не смутился,

– Я сказал и повторяю, что если отпустите меня и мою жену, то каждый из вас получит по тысяче рублей.

Володя чуть приметно подмигнул оторопевшему Гришке:

– Деньги на стол!

Войлошников побледнел и сглотнул наполнившую рот слюну, еще не смея верить в удачу.

– Сейчас выпишу вам чеки на предъявителя, каждому по тысяче рублей.

– А получать по чекам в Гнездниковском переулке? – сузив глаза, спросил Мазурин.

– Я не обману вас… – заметался Войлошников. – Верьте чести, не обману… Если не хотите чеки, возьмите золото… вот часы, перстень, драгоценности жены…

– Дешево покупаешь, – оборвал его Володя. – Давай, ребята, укладывай бумаги в мешок. Фотографии не помните, важная улика.

Когда бумаги были уложены, скомандовал Войлошникову:

– Встать!

– Если вы намерены убить, не уводите, убейте здесь!.. Володя Мазурин жестом остановил его излияния:

– Нам приказано арестовать начальника сыскной полиции. Мы исполняем приказ. Как решит штаб, нам неизвестно. Сергей, свяжи ему руки. И покрепче, чтобы не дергался по дороге.

Войлошников пытался все отрицать. К арестам и расстрелам пресненских рабочих не причастен. Агентурной сети на Пресне не имеет. Сведений о боевых дружинах не собирал. Никаких сведений о положении на Пресне в охранное отделение не передавал. Скрываться не собирался, так как вины за собой не знает. Единственно признал, что пытался подкупить дружинников, потому что опасался за жизнь жены.

Запирательство не помогло начальнику сыскного отделения. Отыскались бывавшие у него на допросах, и даже не раз, хотя Войлошников упорно это отрицал.

– Самолично мне в своем кабинете зубы чистил, – показал пожилой дружинник с завода Грачева. – И не мне одному.

– Первый раз в глаза вижу, – отпирался Войлошников.

Также установлено было, что квартиру его по вечерам и ночью посещали посторонние лица. И сам Войлошников только вчера наведывался в Гнездниковский переулок.

– Уведите, – распорядился Седой.

Споров не возникло. Решили единогласно: расстрелять.

– Сегодня же ночью, – приказал Седой Володе Мазурину. – Во дворе его дома.

Уже после заседания штаба Медведь сказал Седому:

– Не хотелось мне затевать спор, а сейчас думаю, зря поостерегся. Получается так, вроде мы концы в воду прячем.

– Ты о чем? – спросил Седой.

– Расстрелять его надо-было при всем честном народе, на нашем фабричном дворе.

– И навлечь этим на всех рабочих самую жестокую кару?

– Ты что же, не веришь в нашу окончательную победу?

Медведь был одного с ним возраста, но тут Седой посмотрел на него как на ребенка. И сказал серьезно, почти строго:

– В нашу окончательную победу я твердо верю. Но не стану утверждать, что она уже пришла. Пресня – не вся Москва. А Москва – не вся Россия…

– А может быть, за себя и за меня боишься?

– За себя и тебя бояться напрасный труд, – усмехнулся Седой. – Мы с тобой давно идем по этой дорожке, сворачивать поздно.