Текст книги "Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

7

Вечером 16 декабря в штабе Московского военного округа начальник штаба генерал Шейдеман и командир только что прибывшего из Петербурга гвардейскою Семеновского полка флигель-адъютант полковник Мин составили следующую диспозицию для предстоящих на следующий день боевых действий по разгрому мятежной Пресни.

Семеновскому полку ставилась задача: «Окружить весь Пресненский квартал с Прохоровской мануфактурой и с помощью бомбардировки последней заставить мятежников, предполагаемых на фабрике и в квартале, искать себе спасения бегством и в это время беспощадно уничтожать их.

Для чего под начальством командира полка сформировать отряд, который разделить на несколько колонн.

Правой колонне под командою полковника фон Эттера в составе двух рот – 3-й и 4-й – при четырех орудиях гренадерской артиллерийской бригады занять Пресненский мост.

Левой колонне под командою капитана Левстрема в составе трех рот – 5, 6 и 7-й – и четырех орудий той же бригады занять Горбатый мост.

Ротам его величества и 2-й стать заслонами по углам Расторгуевского переулка.

13-й и 8-й ротам и четырем пулеметам под командою капитана Албертова стать на берегу Москвы-реки для обстреливания реки.

Восьми пешим орудиям под командою полковника Михайлова занять позицию скрытно за Ваганьковским кладбищем, откуда по сигнальному выстрелу с Пресненского моста начать канонаду по Прохоровской фабрике.

Двум сотням казаков встать с северной стороны близ дачи Алексеева, чтобы преследовать бегущих.

Все было учтено и точно рассчитано: так, чтобы ни один мятежник не сыскал спасения.

А то, что при массированной бомбардировке неминуемо погибнут тысячи женщин, детей, стариков, нисколько не тревожило верных царских слуг.

8

На заседании штаба, которое на этот раз проходило в директорском кабинете Серебряковского училища, собрались все его члены и почти все депутаты районного Совета.

Седой занял место за директорским столом, положил перед собой полученную из МК бумагу и сообщил, что несколько часов назад Московский комитет и Исполком Московского Совета рабочих депутатов приняли решение прекратить восстание с вечера 18 декабря и забастовку с 19 декабря.

Известие это, как сразу заметил Седой, восприняли по-разному. Сергей Дмитриев был явно обрадован. Он уставился на Седого широко раскрытыми глазами, и ио губам его блуждала несмелая улыбка. Василий Осипов, Федор Мантулин, Василий Честнов и особенно Владимир Мазурин помрачнели и насупились. Остальные смотрели на начальника штаба с настороженным вниманием.

После короткого молчания Федор Мантулин сказал:

– Мы вчера собирались по этому делу. Все согласно решили не сдаваться, стоять до последнего.

– Ты прав, – сказал Седой. – Мы решили стоять до последнего. Но Московский комитет и Совет депутатов поправили нас…

– А я считаю, – перебил его Владимир Мазурин, – вчера мы всё решили правильно и нечего отступаться от своего решения. Вот так я предлагаю!

– Кто еще желает высказать свое мнение? Прошу! Никто не отозвался на его приглашение. Подождав минуту-другую, Седой встал из-за стола.

– Мы бойцы революции, – сказал он. – И должны соблюдать революционную дисциплину. Мы получили приказ, и он должен быть выполнен! Я убежден, – продолжал Седой после короткого молчания, – адмиралу Дубасову и царю Николаю угодно, чтобы мы стояли до последнего. Им надо уничтожить нас, стереть с лица земли очаг восстания – нашу Пресню. Но, думаю, Московский комитет и Московский Совет правы: надо закончить восстание своею волей. Сохранить бойцов для будущей решающей битвы. Решайте!

Седого поддержали. Не менее часа понадобилось, чтобы составить последний приказ штаба Пресненских боевых дружин. Наташа переписала его набело, и Седой зачитал:

– «Товарищи дружинники! Мы, рабочий класс порабощенной России, объявили войну царизму, капиталу, помещикам и их прихвостням – дворянам. Война объявлена 17 октября, но последняя схватка, которая войдет в историю под названием «Декабрьское вооруженное восстание», началась 9 декабря. Ныне мы, по воле партии и революции, решаем в нашей цитадели, что делать. Продолжать или кончать смертельную схватку между трудом и капиталом?

Пресня окопалась. Ей одной выпало на долю еще стоять лицом к врагу. Вся она покрыта вами баррикадами и минирована фугасами.

Это единственный уголок на всем земном шаре, где царствует рабочий класс, где свободно и звонко рождаются под красными знаменами песни труда и свободы. Пресня – крепость. Но удержим ли мы ее до тех пор, чтобы вновь восстали рабочие Москвы?

Петербургские рабочие, давшие лозунг 9 января начать, устали, разбиты, не поддержали начавшую Москву. Мы были слабы расшевелить многомиллионное крестьянство. Московский гарнизон остался только нейтральным и сидит в казармах под замком. Мы одни на весь мир. Весь мир смотрит на нас. Одни – с проклятьем, другие с глубоким сочувствием. Одиночки текут к нам на помощь. «Дружинник» стало великим словом, и всюду, где будет революция, там будет и оно, это слово, плюс Пресня, которая есть нам великий памятник. Враг боится Пресни, Но он нас ненавидит, окружает, поджигает и хочет раздавить. Он готовит насилие женам и сестрам рабочих. Дети рабочих будут под копытами лошадей и под сапогами пьяных царских солдат. Мы начали. Мы кончаем. В субботу ночью разобрать баррикады и всем разойтись далеко. Враг нам не простит его позора. Кровь, насилие и смерть будут следовать по пятам нашим. Но это – ничего. Будущее – за рабочим классом. Поколение за поколением во всех странах на опыте Пресни будут учиться упорству.

Я отдал приказ в воскресенье развести пары, и все фабрики заработают, а начальники дружин укажут, где прятать оружие. Но пока вы – солдаты революции и нас окружают, приказываю стоять на своих постах. Нам смерть не страшна, и если враг помешает нашему плану, нашей воле, то дорого обойдется ему наше отступление. Мы – непобедимы! Да здравствует борьба и победа рабочих!

Командир пресненских боевых дружин».

– Товарищ Мазурин! – сказал Седой, прочитав приказ. – Тебе поручается размножить и завтра днем расклеить по всей Пресне на видных местах… Всем начальникам дружин разойтись по своим баррикадам. Стоять насмерть! Без приказа не отходить!

Седой долго еще сидел за столом, глядя куда-то вдаль ничего не видящим взором. Все разошлись по своим боевым участкам. Только Наташа, приткнувшись за маленьким столиком в углу комнаты, переписывала приказ для Володи Мазурина.

Пока его окружали члены боевого штаба, его товарищи по борьбе, Зиновий держался бодро и твердо, чтобы никому и в голову не пришло, что можно оспорить полученный ими приказ.

Но как тяжело ему было, знал только он один… Легче, куда легче было бы пойти грудью на граненые солдатские штыки, жизнью своей защитить революцию!..

Вот и конец всему… Нет, не конец. Это только начало… Только потому мы и прекращаем сейчас борьбу. Решающий бой впереди. И в том бою победа будет наша!..

9

Рано утром в полной темноте все подразделения отряда полковника Мина заняли предназначенные им места.

Орудия, установленные на Кудринской, дали первый залп по баррикаде, перекрывшей Пресненский мост. И тут же эхом ответила батарея, укрытая за Ваганьковским кладбищем, которая начала обстреливать спальни Прохоровской мануфактуры.

Полковнику доложили, что снаряды пронизывают баррикаду, отнюдь не разрушая ее. Приказано было отправить два взвода ее разобрать. Но едва солдаты поднялись на ее гребень, как из окон всех близстоящих домов в них полетели пули. Стрельба не могла быть прицельной, – только начало рассветать, – но все же один солдат был убит, многие ранены.

Унтер-офицер, командовавший вылазкой, отвел солдат и доложил по начальству о потерях. Приказано было разборку баррикады продолжать. А дома, из которых стреляли, разбивать пушечными залпами прямой наводкой или поджигать.

Солдаты снова поднялись на баррикаду, и снова по ним зачастили выстрелы, теперь уже прицельные, с чердаков и из окон верхних этажей. Солдат снова отвели и ударили по домам из пушек. А взвод стрелков, укрывшись за лицевой стороной баррикады, должен был перестрелять дружинников, когда они побегут из разрушаемого дома.

Но дружинников или не было в этом двухэтажном, обшитом крашеным тесом доме, или же они успели уйти незаметно дворами. Из дома бежали дети и женщины, многие с младенцами на руках. Ни один солдат не вскинул винтовку, но пушки продолжали бить по обреченному дому, и не то осколком снаряда, не то разлетавшимися обломками сразило женщину вместе с ее ношей. С истошным предсмертным криком она упала и затихла…

Прискакал с объезда позиций полковник Мин. Ему доложили об упорном сопротивлении противника и о потерях, понесенных третьей ротой.

Полковник потребовал к себе командира третьей роты.

– Приказываю взять баррикаду!

Офицер развернул свою роту, и в разомкнутом строю солдаты бросились в атаку. Из-за укрытия, с чердаков и из окон домов дружинники открыли яростный огонь по наступающим. Падали на снег раненые и убитые, но натиск был столь стремителен, что большая часть роты добежала до баррикады и с ходу завладела ею. Но за баррикадой не оказалось ни одного ее защитника. Нападающие остановились в растерянности, а пули по-прежнему летели из окрестных домов, поражая солдат одного за другим.

Полковник приказал отвести третью роту назад и накормить солдат. Только пушечной обслуге приказано было повременить с обедом и продолжать свое дело. Велено было разбивать один за другим дома вдоль Большой Пресни, чтобы впредь не было помехи для наступающих войск.

После обеда в наступление была послана четвертая рота. Ближайшие дома были разбиты артиллерией или сожжены. Поэтому когда солдаты принялись растаскивать баррикаду, их тревожили лишь отдельные и то отдаленные выстрелы. Но едва солдаты двинулись вверх по Большой Пресне и приблизились к уцелевшим еще домам, оттуда снова полетели пули и самодельные бомбы. Продвигались медленно, отвоевывая дом за домом. И только к вечеру добрались до Заставы. С наступлением темноты вернулись обратно к Пресненскому мосту.

И снова из каждого еще уцелевшего дома стреляли по проходящей мимо роте.

10

Наташа вышла из дому в восемь часов утра, почти сразу после того, как семеновцы, тщательно обыскав все до единой квартиры, покинули дом. Вышла, хотя не вполне еще оправилась от только что пережитого потрясения.

– Куда вам идти?.. Вы на ногах-то едва стоите, – сказал ей хозяин квартиры, конторщик Прохоровской мануфактуры.

– Нет, нет, надо уходить… – возразила Наташа. – Второй раз меня не спасете… Только себя и семью свою погубите… Спасибо вам!.. А мне надо идти…

Как все-таки страшно человеку, когда он беззащитен…

Они пришли рано утром. Рванули дверь, она была на крюке. Застучали резко, грубо. «Открывай!» Поздно было корить себя за то, что разделась, ложась в постель… Могла бы убежать… Впрочем, может быть, и лучше, что не смогла. Попалась бы им в руки во дворе, и тогда… Ворвались в комнату, – она еще не успела одеться, сидела на постели, завернувшись в простыню… Велели пересесть па стул. Переворошили всю постель, все в комнате перевернули вверх дном. Сказали, ищут оружие и прокламации. Хорошо, Седой заставил все отнести в штаб… При ней допрашивали хозяина квартиры: «Есть или были дружинники в доме?» Ответил: «Нет и не было». Рисковал жизнью…

Очень правильно поступила, что сразу ушла. Могут еще раз прийти. Могут узнать, кто жил в этой комнатушке… От кого?.. Знает только Мария. Она не выдаст. Но она могла рассказать подругам, она разговорчивая… Нет, нет, пока цела, надо добираться до училища. Седой сказал: «Надо обязательно». Если бы не его две раны, он сам бы пошел, сам все сделал… Он не может, сделать должна она…

Короток был их последний разговор. А ведь, может быть, последний раз видели друг друга… Он повторил еще раз, что надо сделать в штабе, потом улыбнулся как-то особенно – она вздрогнула от этой улыбки – и сказал: «А это запомни особо…» – и тихо прошептал ей на ухо улицу, дом, номер квартиры. «Там тебя дождусь, или тебе там скажут, где я».

Казалось, потянулся к ней, она думала, обнимет ее на прощанье; нет, только руку пожал. «До свидания, товарищ Наташа!» И ушел в тревожную, пронизанную выстрелами ночь…

На какие-нибудь три тысячи шагов – от своей квартиры в Грузинах до Серебряковского училища – ушло четыре часа. Не шла, а прокрадывалась от дома к дому и то и дело затаивалась в подъездах или на лестницах. Многие так прятались, и никто из жителей не обратил на нее внимания. Наконец добралась до Большого Пречистенского переулка и, сделав несколько перебежек из дома в дом, поднялась на крыльцо Серебряковского училища.

Дружинник – пожилой ткач с Прохоровки, – дежуривший в вестибюле, удивился и растревожился, увидев ее:

– Ты пошто заявилась?.. Чуть свет вывел дворами на Звенигородку Пчелку с подружкой. Думали, всех женщин отослали, а ты опять вернулась.

– Поручено мне, – сказала Наташа.

– Кому теперь поручать-то?.. – возразил дружинник. -

Все, почитай, разошлись.

– Седой поручил мне.

– Ну, коли Седой, тогда…

Наташа поднялась на второй этаж. Там, в учительской, где последние дни располагался штаб, находилось еще несколько депутатов Совета и дружинников. Она объяснила, что должна взять из шкафа все документы штаба я уничтожить их, а также передать начальникам дружин последние распоряжения Седого.

– А сам Седой где? – спросил один из депутатов.

– Он ранен, – ответила Наташа.

– Знаю, сам помогал перевязывать, – сказал депутат, – сейчас-то где его оставила?

– Его должны надежно укрыть, – ответила Наташа.

– То и дело, что надо особо надежно, – сказал депутат. – За его голову большая награда назначена.

– Награда?!

Он протянул ей листок, снятый со стены или с афишной тумбы. На листе аляповатая – слава богу, непохожая – его фотография, а ниже крупным шрифтом: «Кто доставит в полицию или сообщит о местонахождении – ТРИ ТЫСЯЧИ РУБЛЕЙ».

– И про Медведя тоже расклеено. За ево одну тысячу. Очень растревожила Наташу эта поганая афишка. Вся надежда па то, что фотография несхожа. Выдать может только знающий лично… А такому Зиновий не доверится…

Наташа достала все свои записи, которые вела на заседании штаба, писанный рукой Седого черновик последнего приказа дружинникам Пресни, проверила тщательно все ящики стола и полки шкафа, выгребла все до последней бумажки. Свернула в пук, сожгла в печке и золу переворошила кочергой.

Последние приказания начальникам дружин: надежно спрятать оружие, а самим дружинникам уходить из Москвы, не полагаясь на милость победителей, – Наташа передала некоторым лично, к остальным послала дружинников.

За день почти все депутаты и большая часть дружинников разошлись. Те же, кого темнота застала в училище, решились дождаться здесь утра. Ночевать условились на нижнем этаже, ближе к черному ходу, чтобы в случае тревоги успеть скрыться.

Но было не до сна. Надежда Николаевна уговаривала:

– Вам надо уснуть. Вы же утром уходите. Кто знает, сколько придется вам скитаться без отдыха, без сна…

– А вы разве не уйдете?

– Я остаюсь здесь, – ответила Надежда Николаевна.

– Мне страшно за вас.

– Почему? За мной никакой вины нет. Я кормила детей-сирот, женщин, стариков.

– И дружинников.

– Я этого не знаю.

– Они все узнают. Уходите, Надя!

– Не надо меня уговаривать. Я решила. Я так и поступлю… А если не спится, пойдемте наверх, в большой зал. Оттуда на все стороны видно.

Этой ночи она не забудет до последнего дня своей жизни… Высокие окна двухсветного зала проступали в полутьме багровыми пятнами. Наташа подбежала к окну и отшатнулась в ужасе. Ей показалось, что огонь подступает к самому зданию. Потом поняла, что ошиблась. Горели дома на Средней и Большой Пресне. Отдельные пожарища сливались в сплошную стену огня. Огромным костром, пламя которого вздымалось выше всех, пылала мебельная фабрика Шмита со своими складами. Горели дома на Прудовой улице, на Нижней Пресне, в прилегающих к ним переулках…

– Словно на острове среди пылающего моря, – сказала Надежда Николаевна и заплакала. – Бедные люди…

Сколько осталось без крова…

Потом спустились вниз и до утра сидели, крепко прижавшись друг к другу, успокаивая и утешая одна другую…

Утром, едва рассвело, пришел дружинник и сказал, что можно пройти к железной дороге и там, укрываясь за вагонами, пробраться к Брестским мастерским. Уходили мелкими группками, по два, по три человека. Ей пришлось задержаться. Прибежал, запыхавшись, какой-то запоздалый дружинник. Принес оружие. Закопала его в одном из сараев училища.

Обнялись с Надеждой Николаевной, и Наташа пошла.

Еще не дошла до двери, сзади что-то лязгнуло. Оглянулась в испуге… Еще раз лязгнуло. Били старые стенные часы. Было два часа дня, воскресенье, 18 декабря.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Судьба пощадила Наташу. По улицам и переулкам горящей Пресни уже рыскали патрули семеновцев, хватая всех вызывавших подозрение. Но ей удалось выбраться незамеченной. И удалось разыскать Седого.

Их переправили за границу, и уже там, за рубежом родины, Наташа – Надежда Васильевна Синева – стала женой Зиновия Литвина-Седого и была его верным другом и помощником всю свою жизнь.

Но семейное счастье не заслонило от них большой жизни.

Товарищ Седой принимал активное участие в создании заграничной Военной организации РСДРП. И от нее избирался делегатом на Четвертый (Стокгольмский) съезд партии.

Затем – активное участие в героическом восстании военных моряков в Свеаборге.

После его поражения – томительные годы эмиграции. Швейцария, Бельгия, Франция, Канада, США.

Весной 1917 года возвращается на родину. Проходит ряд фронтов гражданской войны; будучи комиссаром стрелкового полка, участвует в боях за Царицын.

По предложению Ленина на Десятом съезде РКП (б) Литвин-Седой избирается членом Центральной Контрольной Комиссии.

А затем, как он пишет в своей автобиографии: «С 1922 года работаю на различных постах хозяйственно-организационной жизни нашей страны и выполняю задания партии и Советской власти».

Зиновий Яковлевич Литвин-Седой был скромен, как и подобает истинному большевику. Но эта скромность не мешала ему ценить свое прошлое. Он помнил, что Ленин назвал рабочих Красной Пресни передовым отрядом всемирной рабочей революции. И никогда не забывал, что волею партии ему – большевику Седому – выпало счастье возглавлять этот отряд в незабываемые декабрьские дни 1905 года.

И он до конца дней своих был тесно связан с Красной Пресней и на всех демонстрациях неизменно шагал по Красной площади во главе пресненских колонн.

1980–1983