Текст книги "Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава одиннадцатая НАКАНУНЕ ГРОЗЫ

1

Наконец-то он возвращается в Москву… Москва, наверно, совсем не та, и сам он вовсе не тот… Но Москва – его истинная родина, Москва поставила его на путь, с которого он уже не сойдет теперь.

Переправляя Зиновия в Москву, товарищи дали ему явку, по которой можно было разыскать одного из секретарей Московского комитета партии – Розалию Самойловну Землячку.

В письме, которое он должен был передать ей, Литвин характеризовался как опытный агитатор, неоднократно с успехом выполнявший самые трудные поручения партийного комитета.

Розалия Самойловна не спеша прочитала письмо, канула на Зиновия быстрый, но пристальный взгляд поверх пенсне.

– Нижегородские товарищи рекомендуют вас использовать как агитатора. Они высокого мнения о вас.

Зиновий пожал плечами, дескать, не ему судить.

– Нам нужны опытные агитаторы, – продолжала Землячка. – Чтобы вам было понятнее, я расскажу о положении дел в нашей московской организации. На Третьем съезде партии отмечали, что в Москве почва для социал-демократии самая благоприятная. И прямо сказано было: нужны только умелые сеятели. Влияние большевиков растет, но еще много рабочих до сих пор в плену меньшевистских убеждений. Нужно усиливать агитацию на заводах и фабриках. Но наша беда, не хватает агитаторов, которые умеют говорить с рабочими. Вы понимаете меня?

– Хорошо понимаю, – сказал Зиновий.

– Нижегородские товарищи пишут, что вы из рабочих…

– Правильно пишут, – подтвердил Зиновий.

– Это очень важно, – сказала Розалия Самойловна. – А где вы работали?

– На разных заводах, – ответил Зиновий. – Гужона, Вейхельта, Густава Листа…

– Так вы москвич! – обрадовалась Розалия Самойловна.

– С детских лет, – ответил Зиновий. – И в тюрьме здесь сидел, в Таганке…

– Так вам же цены нет, голубчик! – воскликнула Розалия Самойловиа. – И вы уж не обижайтесь на нас. Мы сразу впряжем вас в работу.

Зиновий только руками развел,

– За тем и ехал.

– Хотела я с вами сразу договориться, куда вас направить, – сказала Розалия Самойловна, – но лучше будет познакомить вас с председателем комитета товарищем Маратом.

– Маратом?.. – удивился Зиновий. – Во Франции, я знаю, был такой вождь…

– А это наш русский Марат, – улыбнулась Землячка, и стало понятно, что к этому человеку она относится с особым уважением. – Настоящая фамилия его Шанцер, Виргилий Леонович. Маратом его нарекли за преданность революции.

– Заслужил, значит, – сказал Зиновий, тоже проникаясь уважением к этому человеку. – К нему меня пошлете?

– Да. Он лучше знает, где сейчас особенно нужна крепкая подмога, – пояснила Розалия Самойловна. И тут же спросила: – Вы сюда прямо с вокзала?

– Сразу с поезда.

– И конечно, еще не завтракали? Зиновий промолчал.

– Не изображайте скромницу, – улыбнулась Розалия Самойловна. – Вы теперь наш работник. А настоящий хозяин прежде всего должен позаботиться, чтобы работник был сыт. Сейчас принесут чаю и еще что-нибудь. Вы поедите и подождете здесь. Скоро за вами придет наш связной. К концу дня подыщем вам жилье.

Едва Зиновий управился с завтраком, в дверь постучали. Вошел паренек лет семнадцати, одетый просто, но опрятно, и сказал, что можно ехать.

– На чем? – шутливо поинтересовался Зиновий,

– Извозчика нанял, – ответил паренек и, уловив удивление, промелькнувшее во взгляде Зиновия, пояснил: – Наверно, багаж какой ни на есть имеете, да и безопаснее. Кто на извозчике едет, за тем меньше догляд.

– Багажа негусто, – усмехнулся Зиновий, – можно и пешком донести. А что меньше догляду, тут ты, пожалуй, прав.

– Не пожалуй, а на самом деле, – возразил паренек и даже подмигнул Зиновию.

«Веселый мне достался провожатый», – подумал Зиновий. И еще подумал, что в организации и порядок (вон как быстро и четко все делается), и настроение веселое, а значит, боевое. Вовремя он возвращается в Москву.

У подъезда ждала пролетка. Гнедой рысак нетерпеливо бил копытом… На козлах восседал кряжистый мужик в синей поддевке.

Загораживая собой приезжего, паренек пропустил вперед Зиновия, с тем чтобы самому сидеть ближе к тротуару.

– Куда ехать-то? – спросил извозчик, внимательно разглядывая пассажиров.

– Прямо поезжай, – сказал паренек.

– Далеко ли прямо-то? – извозчик явно не удовлетворился полученным ответом.

– Как надумаем свернуть, сразу скажем, – невозмутимо ответил паренек.

Прямо проехали не более двух, от силы трех кварталов. Потом свернули налево, потом направо, потом снова налево. Ехали быстро, и Зиновий довольно скоро перестал ориентироваться. Догадывался лишь, что едут по Замоскворечью.

– Как тебя звать-то? – улучив минуту, спросил Зиновий вполголоса.

– Павлушей, – ответил паренек.

– Далеко ли ехать, Павлуша?

– Столько, да еще полстолько, да еще две версты, – отшутился Павлуша.

На самом же деле почти доехали. Еще несколько поворотов, и Павлуша велел извозчику остановиться у нарядного трехэтажного дома. Расплатился с извозчиком не торгуясь и быстрым шагом провел Зиновия в подъезд.

Но едва ступив в просторный коридор, в глубине которого виднелась нарядная парадная лестница, тут же повернул обратно на выход. Извозчик уже уехал.

– Теперь проворнее, пока глаза никому не намозолили, – сказал Павлуша Зиновию и взял у него из рук дорожный плоский чемоданчик.

– Не тяжелый, – возразил было Зиновий.

– Так надо, – сказал Павлуша. – Не отрывайтесь от меня. – И пошел спорым шагом чуть впереди Зиновия.

Прошли вдоль нарядного фасада, миновали еще один дом и свернули в проходной двор.

– Не пойму, кого ты путал? – спросил Зиновий, пока шли по узкому полутемному двору. – Извозчика или меня?

– Обоих, – невозмутимо ответил Павлуша. Зиновий только головой покрутил.

– А чемодан зачем взял?

– Установленный факт, – сказал Павлуша солидно. – Если идут двое, всегда обратят внимание на того, кто чего-то песет. Значит, на меня. А не на вас, понятно?

2

Несколько раз они ныряли в подворотни, пересекали проходные дворы. Наконец посреди очередного проходного двора Павлуша остановился.

– Дошли, – сказал он Зиновию.

Потом подвел его к тыловой стене длинного двухэтажного дома, узкая подворотня которого светлым пятном обозначала выход из двора.

– Видите окно на втором этаже, первое вправо от водосточной трубы?

– Вижу, – сказал Зиновий.

– Сколько на нем цветков?

В окне красовались три горшка кустистой розовой герани.

Павлуша пояснил:

– Ежели нечетно, можно заходить. Ежели четно, нельзя. Вовсе ни одного цветка нету, значит, провал.

Каждый, кто увидит, должен сообщить по всем явкам, какие ему известны.

И снова с большим удовлетворением Зиновий отметил, что в организации должный порядок.

Худощавый человек с добрым лицом, густо заросшим темною бородой, поднявшийся навстречу Зиновию, показался ему похожим на школьного учителя. Может быть, потому, что очки у него были с тонкой проволочной дужкой, точно такие, как у запомнившегося ему учителя русского языка в приходском училище.

– Да вы совсем еще молодой человек! – сказал Шанцер, пожимая руку Зиновию. – Судя по вашему прозвищу, я ожидал увидеть человека по меньшей мере средних лет.

– А вам подсунули мальчишку, – с улыбкой посочувствовал Зиновий.

– Побольше бы нам таких мальчишек, – весело отозвался Виргилий Леонович.

– Стало быть, принимаете?

– Благодарим нижегородских товарищей, – уже совершенно серьезно сказал Марат. – Мы накануне больших дел, и умелые бойцы, агитаторы масс, нам позарез нужны. Вы, я слышал, москвич?

Зиновий подтвердил.

– А где вы работали здесь? Постарайтесь вспомнить точно.

Зиновий перечислил все места, где привелось ему работать, начиная с механической мастерской «Два Харитона» и кончая машиностроительным заводом Густава Листа.

– Все? – переспросил Марат. – Точно помните?

– Точно, – подтвердил Зиновий.

– Тогда запомните накрепко: на этих предприятиях вам появляться нельзя.

– А я хотел начать с Гужона, – сказал Зиновий. – Там мне легче договориться с рабочими. Там меня, наверно, еще помнят…

– То-то и беда, что помнят. Потому и нельзя там появляться. Вас немедленно арестуют.

– Так что же, товарищ Марат, так всю жизнь прятаться и будем? От каждого полицейского шарахаться? – не сдержав себя, в сердцах воскликнул Зиновий.

Марат пытливо посмотрел на внезапно вспыхнувшего собеседника, еще не решив, что стоит за этой горячностью: показная бравада или накипевшая в сердце ярость.

Розалия Самойловна – человек проницательный – отозвалась о нем очень лестно. Нижегородские товарищи – тоже. Да и самому ему этот молодой рабочий пришелся по сердцу… А что вспылил, стоит ли поражаться? Теперь все чаще приходится слышать гневные слова от рабочих людей.

– Мне понятен ваш порыв, товарищ Седой, – мягко и уважительно произнес Марат. – И сразу скажу: недолго осталось прятаться. Скоро ударим в открытую. Но к этому надо готовить всех рабочих Москвы. Чтобы ударить кулаком, а не ладонью. Согласны?

– Виноват, товарищ Марат, – признался Зиновий. – Погорячился…

– Ни в чем вы не виноваты, товарищ Седой, – сказал Виргилий Леонович совсем неожиданно для Зиновия. – Вы совершенно правы. Пора, давно пора ударить по самодержавию. Немалая наша вина, что тысячи рабочих пошли за Зубатовым и Гапоном и сейчас еще тянутся за меньшевиками и эсерами. Сплотить всех рабочих, оторвать от меньшевиков и эсеров – наша задача. Наша с вами, товарищ Седой, задача. Вы – партийный агитатор. Следовательно, вы тоже партийный руководитель. Согласим?

Зиновий не стал возражать.

– Теперь о вашей работе, – продолжал Виргилий Леонович. – Она определяется главной задачей: готовить рабочих к политической стачке и вооруженному восстанию. Мы только что получили резолюцию Третьего съезда. – Он вынул из лежащей на столе клеенчатой тетради небольшой листок. – Вот послушайте, как определил съезд задачи партийных организаций: «Первое: выяснять пролетариату путем пропаганды и агитации не только политическое значение, но и практически-организационную сторону предстоящего вооруженного восстания; второе: выяснять при этой пропаганде и агитации роль массовых политических стачек, которые могут иметь важное значение в начале и в самом ходе восстания; третье: принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого, по мере надобности, особые группы из партийных работников». Ясно?

– Уж куда яснее, – весело отозвался Зиновий.

– Во всем согласны?

– Давно ждем.

– Итак, задача ясна: сегодня главное – поднять рабочих на политическую стачку. Наши товарищи помогут вам организовывать встречи с рабочими, а как разговаривать с рабочими, не мне вас учить.

3

Такой деятельной поры в жизни Зиновия еще не было. Великое спасибо нижегородцам, что вернули его в Москву. Зиновий переходил с одной фабрики на другую, призывая рабочих к участию во всеобщей стачке. Выступать приходилось большей частью прямо у заводских ворот, когда рабочие покидали цеха после трудового дня или отправлялись на обед.

Люди, которые помогали Зиновию (многих из них он даже в лицо не знал), готовили такие встречи, предупреждая рабочих о том, что сегодня придет агитатор. И когда за воротами завода или фабрики собиралась толпа, посреди ее возникал откуда-то ящик, или бочонок, или скамья, встав на которую Зиновий и обращался к толпе.

Речи, по необходимости, были краткими. Городовые, дежурившие у заводских ворот, вызывали подкрепление из ближайшего полицейского участка и, дождавшись подмоги, врезались в толпу, стараясь добраться до оратора.

Обычно с начала такого импровизированного митинга до появления полицейской команды проходило не более десяти-пятнадцати минут. Так что растекаться мыслью по древу не приходилось. Надо было за считанные минуты сказать главное. Так сказать, чтобы дошло и до ума, и до сердца.

Надо было заставить слушавших его людей поверить ему с первого слова.

Зиновию это удавалось.

– Товарищи! Братья! – обращался он к обступившим его рабочим. – Я такой же рабочий, как и вы. Тринадцати лет встал за слесарный верстак. Работал на нефтяном заводе в Лефортово, на металлическом Гужона, на заводе Вейхельта, на машиностроительном Густава Листа. Если чем и отличаюсь от вас, так только тем, что успел отсидеть в Таганке. Да еще в тюрьмах в Питере, в Тифлисе, в Нижнем…

По толпе пробегал ропот.

– …Вот стою перед вами, всем меня видно? – спрашивал Зиновий. – Посмотрите на меня! – он срывал с головы картуз, обнажая шапку белых кудрей. – Сколько, по-вашему, мне лет? Трех десятков еще не прожил, а седой, как старик…

Ропот переходил в гул.

– …Половину головы выбелила мне Таганка, вторую половину – остальные тюрьмы. Не один я томился в тюрьме. Сотни и тысячи рабочих, наших братьев, в царских тюрьмах и каторгах… За что страдают? За правду!

Нельзя не верить такому человеку. Теперь уже жадно прислушивались к каждому его слову.

А он звал рабочих на борьбу против живоглотов-хозяев, против царских охранников, против самодержавия. Всеобщей стачкой показать и хозяевам, и царской полиции, и самому царю, кто истинный хозяин…

И вот тут налетели коршуны. Рвутся к высокому седому человеку, стоящему над толпой. Нет, не пробиться, Не пускают рабочие… Бьют рабочих кулаками, ножнами шашек, и все равно стеной стоят рабочие люди… Наконец пробились в середину толпы. Уткнулись в пустой на попа поставленный бочонок. И все… А высокий, седой? Ищи ветра в поле… Лови его сегодня вечером у других заводских ворот…

Слухи о молодом пламенном ораторе разошлись по заводам и фабрикам. Нередко в комитет обращались с просьбой прислать на митинг именно Седого.

Чаще, нежели в других местах, пришлось выступать на Пресне, на Прохоровской мануфактуре. Прядильщицы и ткачихи, особенно из тех, кто помоложе, ни о каком другом агитаторе и слышать не хотели.

Приходилось выступать и в городах Московской области: в Орехово-Зуево, в Егорьевске, в Коломне.

Там, за пределами Москвы, вести агитацию среди рабочих было даже сподручнее: меньше полицейских и жандармов, больше мест укромных – каждая рощица или балочка удобнее самого вместительного зала.

Зиновий Литвин, с небольшою группой таких же смелых подпольщиков, встречались с рабочими в заранее обусловленных местах, а то и просто выходили навстречу идущим со смены фабричным людям, и начинался импровизированный митинг. Зиновий обзавелся велосипедом и на нем быстро перебирался с одной фабрики на другую.

Слово партийных агитаторов жадно ловили рабочие фабрик и заводов.

17 июня московский губернатор пишет тревожное донесение в министерство внутренних дел.

«Секретно.

Товарищу министра внутренних дел,

заведующему полицией,

13 июня в 7 часов вечера, когда дневная смена рабочих на Коломенском машиностроительном заводе кончила работу и расходилась по домам, толпа рабочих, живущих в селе Парфентьеве Коломенского уезда за Москвой-рекой и в других заречных селениях по проходе моста через реку Москву, была остановлена на лугу каким-то неизвестным, одетым в костюм заводского рабочего.

Неизвестный, начав разговор с передними, выждал, когда подошли задние, и, когда образовалась большая толпа, взобрался на штабель досок и обратился к рабочим с речью возмутительного содержания, в духе находимых в последнее время на заводе прокламаций, частью цитируя из них целые фразы. Речь неизвестного продолжалась минут 15 – 20, и в заключение он сказал рабочим, что если они его поддержат, то он это самое скажет и разъяснит всем рабочим у ворот завода, что жизнью он не дорожит, да, наконец, сумеет себя защитить, для чего у него есть средство, и показал на грудь, где у него, по словам очевидцев, за пазухою рубашки обрисовывался какой-то круглый предмет… Когда он стал говорить с 8-часовом рабочем дне, многие закричали «браво» и «ура».

После речи неизвестный пошел с рабочими в Парфентьево, но, не дойдя до села, уехал на велосипеде, на котором приехал и к мосту. Как потом выяснилось, неизвестный направился за реку Оку по направлению к селу Щурову Рязанской губернии, где с недавнего времена поселилось несколько человек без определенных занятий, которые ведут себя как-то подозрительно, причем их часто видят с рабочими как Щуровского завода, так и машиностроительного Коломенского.

14 июня тот же неизвестный появился на так называемом Струневском переезде – в селе Боброве и остановил идущих с завода рабочих, обратился к ним с речью того же содержания, как и 13-го, причем рекомендовал запасаться ножами, револьверами и другим оружием к 26 июня, когда нужно устроить забастовку на заводе и, чтобы дело было успешно, прежде всего нужно будет перебить всю полицию, для чего обещал показать пример. Когда в разгар его речи появился полицейский надзиратель, он очень быстро уехал на велосипеде по направлению к городу, а народ немедленно стал расходиться.

В настоящее время выяснено, что неизвестный, говорящий речи, есть коломенский мещанин Зиновий Яковлев Литвин, привлекавшийся ранее по политическим делам и бывший несколько лет под надзором полиции. Литвин несколько лет тому назад служил на заводе слесарем, а затем на Коломенской водокачке, но последние два года он в Коломне и уезде не появлялся.

При произнесении речей часть рабочих была возмущена его речами и раздавались голоса: «Что его слушать, гони его», другие же говорили: «Нет, пусть говорит, послушаем, он правду говорит», большинство же не высказывало ни одобрения, ни порицания и отнеслось, видимо, довольно безучастно.

Хотя арест Литвина является делом довольно трудным, так как определенного места жительства он не имеет, бывая и в Коломне, и в окрестных деревнях, и в Зарайском уезде, видимо, отлично вооружен и всегда ездит на велосипеде, который почти не выпускает из рук, и ездит, по отзыву видевших, замечательно хорошо, тем не менее я предложил коломенскому уездному исправнику принять все меры к его задержанию.

Литвин говорил рабочим, что он с компаниею принимал деятельное участие в организации беспорядков в Иваново-Вознесенске и что он здесь не один, а с тою же компаниею, но остальные, если они есть, пока активного участия в деле не принимают.

Рабочие Коломенского машиностроительного завода пока ведут себя спокойно, как равно сегодня и в других местах уезда, но последнее время стало замечаться, что рабочие чувствуют себя как-то растерянно, точно не знают, на что решиться, собираются кучками, при появлении посторонних прекращают разговоры, к чинам полиция относятся крайне недоверчиво, а временами враждебно, В Коломне также чувствуется какое-то брожение среди рабочих и разного пришлого люда, также появляются кучки, которые при приближении чинов полиции замолкают или расходятся; при обходах и объездах города уездным исправником последнему лично приходится наблюдать довольно враждебные взгляды и какую-то особую недоверчивость и осторожность, по отношению же офицеров толпа держится как-то вызывающе, и последнее время значительно участились случаи оскорбления и дерзких ответов по адресу офицеров. Ходят толки, что ожидается что-то серьезное с приходом запасных нижних чинов из Москвы.

Имея в виду, что брожение еще только начало обнаруживаться, и исходя из того соображения, что гораздо лучше теперь же предупредить беспорядки, я вместе с сим вошел в сношение с военным начальством о командировании в Коломну конной воинской части».

Коломенский исправник ретиво приступил к исполнению приказа губернатора. Все подчиненные ему служивые были брошены на поиск агитатора Литвина. И писарь, тот самый, что когда-то выдавал Зиновию вид на жительство в Нижнем Новгороде, опознал бывшего своего подопечного, незаметно увязался за ним и в тот же вечер передал его, как говорится, из полы в полу, под наблюдение московского филера, оказавшегося в ту пору в Коломне.

Докладывая Шанцеру о своей агитационной работа в Коломенском и Зарайском уездах, Зиновий рассказал также, как ему пришлось спешно ретироваться. На велосипеде!

– Ну что ж? – сказал, улыбаясь, Шанцер. – Велосипед вполне подходящее средство передвижения.

– Так-то оно так, – согласился Зиновий. – Только до каких же пор мы, чуть что, удирать от них будем?

– Скоро уже не будем, – твердо ответил Шанцер. – Мы порядочно запасли оружия, и закупка его продолжается. Несколько тысяч рублей передал нам в партийную кассу писатель Максим Горький. Двадцать тысяч внес фабрикант Шмит.

– Фабрикант?

– Да. Владелец мебельной фабрики на Пресне. Дружину на своей фабрике он уже вооружил. И неплохо. Теперь вот еще дал на оружие двадцать тысяч.

– Это здорово! – восхитился Зиновий. – Так надо, чтобы это оружие не залежалось.

– Не залежится, – усмехнулся Шанцер. – Уже на многих фабриках и заводах боевые дружины вооружены огнестрельным оружием. Московский комитет для руководства действиями дружин создал Боевую организацию. Дружинам поручено охранять митинги и массовки, а если потребуется, давать вооруженный отпор полицейским и казакам.