Текст книги "Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

3

Про то, как один обжирает целую сотню, сказано было емко, и от такой книжки не стоило отмахиваться. А начав читать, Зиновий увлекся и читал до полуночи.

Жил он теперь в крохотной, но зато собственной каморке, приткнутой под лестницей в прихожей трехэтажного доходного дома. Дневного света в ней не было, так что все едино, когда читаешь, днем или ночью. В Сыромятники перебрался он сразу, как поступил на завод Вейхельта. Бегать сюда от Балкан несподручно, а конки подходящей не было. Кроме того, на Балканах с годами стало еще теснее. Брат вернулся с солдатчины по болезни. Вернулся и вскорости женился. Году не прошло, как бог послал первенца, а еще через несколько месяцев стало видно, что будет и еще прибавление. Ефим, правда, давно уже перебрался в тестевы хоромы.

Когда Зиновий сказал матери, что подыскал себе жилье, мать пригорюнилась. Младшенький, даже когда и вырос, оставался самым ласковым в семье. К тому же на него и трудов было больше положено, и надежд больше возлагалось. Не сбылись они, надежды эти, но в том их родительской вины нет… Всякое дитя родное, а этот роднее всех. И тоже уходит… Но хорошо понимала мать, мало гнездо на такую семью, вот и улетают птенцы.

– Сколько тебе, мама, Ефим приносит? – спросил Зиновий, закончив сборы.

– По пятерке приносит каждый месяц, – ответила мать.

«Негусто!» – подумал Зиновий и сказал матери:

– Я тоже буду по пятерке приносить. Мать даже руками замахала:

– Что ты, что ты, сынок! Не надо! Какие твои заработки.

– Буду по пятерке приносить, – подтвердил Зиновий.

Это уж для него теперь дело чести. Чтобы никак не меньше Ефима. Хотя Ефим-то мог бы и раскошелиться. Видно, так и есть: чем богаче, тем жаднее.

В книге, полученной от Никиты Голодного, эта истина подтверждалась многократно. Проглотив книгу залпом (кстати, так и осталось неизвестным, какое у нее название и кто ее написал: начиналась она не то с третьей, не то с пятой страницы), Зиновий еще не раз перечитывал ее от начала до конца.

Потом за всю жизнь свою немало прочел он книг, но ни одна из них не оставила столь глубокого следа в его душе. И неудивительно: автор пахал по нетронутой целине.

Многое Зиновий узнал впервые. Точнее сказать, все то, о чем писано, было известно, многое даже самим наблюдаемо. С детства знал, что есть богатые и бедные, со слов старших знал, что богатство и обеспеченная жизнь даются далеко не всегда по заслугам. Зачастую оказывалось, что умный и работящий беднее глупого бездельника. Все это было известно. Но вот почему так? Вот на этот вопрос никто толком ответить не мог.

А Зиновий рано начал задаваться этим вопросом. Еще в школе спрашивал отца Дамиана, к которому питал большое уважение. «На все воля божья», – отвечал отец Дамиан. Почему именно такова воля божья, Зиновий спрашивать не стал: откуда отцу Дамиану знать, что у бога на уме? Когда сбежал из «Двух Харитонов» и стал самостоятельно работать, приохотился читать газеты в чайных и трактирах. Чаще всего «Московский листок», он почему-то имелся в каждом трактире, а иногда «Русский листок».

Оба эти издания мало чем, кроме формата и заголовочных шрифтов, отличались одно от другого. Пробавлялись, главным образом, репортажами о городских происшествиях и хроникой светской жизни. Искать в них вразумительного ответа на серьезные вопросы жизни было нелепо.

А вот книжка Никиты Голодного давала ответ, ясный и недвусмысленный: всякая собственность – кража. Богатый потому богат, что обокрал сотню, а то и тысячу бедных. Один ест за сто человек, другой голодает…

Теперь каждый толстый стал противен Зиновию. И даже на хорошо ему знакомого извозчика Маркелова, часто отогревавшегося в трактире у Курского вокзала, смотрел зверем, потому что был Маркелов до безобразия толст, с короткой шеей, жирные складки которой грудились на вороте кучерской поддевки.

После ночного разговора с Никитой Голодным и чтения книжки Зиновий уже достаточно четко представлял, кого ему считать своими врагами. Словно по ранжиру выстроились: стражник, урядник, пристав, хозяин, разные царские сановники, генералы и министры… И похоже, сюда же впору подверстать и самого царя-батюшку.

4

Возвращая Голодному прочитанную книжку, Зиновий не то спросил, не то сказал:

– А если царя убить?

– Убивали, – сказал Никита. – Не один раз убивали. А что толку. У него всегда родни много. Не сын, так брат, не брат, так внук. И опять та же карусель.

– Как же быть?

– Как быть?.. Давай вместе мозгами раскинем, – сказал Голодный тоном вовсе не шутейным. – Времени-то сыщется у тебя часок-другой?

– Хоть на всю ночь! – с готовностью откликнулся Зиновий.

Как и тогда, в вечер первой их беседы, Никита попросил хозяйку сообразить им чайку. И в компании с самоварчиком, сначала весело пыхтевшим на столе, а затем угомонившимся и затихшим, просидели они не час-другой, а далеко за полночь.

Никита Голодный, судя по всему, полностью доверился новому своему знакомцу и без утайки поделился с ним всем, что было ему известно. Рассказал, что года полтора тому назад в Москве образовалась марксистская группа для пропаганды среди рабочих. Было в этой группе сначала всего шесть человек, потому и называли ее «шестеркой». Вот эта «шестерка» установила связи с отдельными рабочими кружками. И в прошлом году весной собрались вместе представители от всех этих кружков, с заводов Гужона, Вейхельта, Листа, братьев Бромлей, с железнодорожных мастерских и с других фабрик и заводов. На этом тайном собрании договорились образовать центральный рабочий кружок. А совсем недавно решили назвать его московский «Рабочий союз». Так что теперь, есть и в Москве своя рабочая организация.

У Зиновия загорелись глаза.

– А кого туда принимают? – нетерпеливо спросил он.

– Не каждого. Только самых надежных и стойких.

– А меня… меня примут?

– Сперва проверят, потом примут… А ты сам-то готов к тому, чтобы быть в такой организации? Это ведь дело… святое.

– Готов. Готов, хоть сейчас!

– А понятно тебе, что впереди дорога не торная. Все может случиться, тюрьма и каторга, пуля и петля…

Зиновий твердо выдержал пристальный взгляд.

– Так ведь не одному идти по той дороге. Другим она тоже не торная. А все равно идут.

– Сведу я тебя с одним человеком, – сказал после некоторого раздумья Никита Голодный. – С человеком, который поближе меня к тем людям. Хотя… по совести признаюсь, опасаюсь я за тебя.

_ За кого же меня принимаете!.. – с обидою воскликнул Зиновий.

– За того кто ты есть, – вздохнув, ответил Никита. – Молод и горяч. Шибко горяч. Сумеешь ли себя в руки взять… На одно надеюсь, парень ты разумный и поймешь, что горячка твоя не только тебя, но и других сгубить

Глава пятая ДРУЗЬЯ И ТОВАРИЩИ

1

В том же трактире на углу Садовой, возле Курского вокзала, Никита Голодный познакомил Зиновия со своим земляком, токарем с Газового завода Иваном Калужаниным, который постоянно здесь столовался. Иван Калужанин с первого взгляда понравился Зиновию. Рослый, плечистый, с веселым открытым лицом и такой же буйной, как у самого Зиновия, шапкой кудрявых волос, только не черно-смоляных, а светло-русых. И, самое главное, годами не так сильно обошел: старше Зиновия от силы лет на пять. И как-то получилось так, что Зиновий стал обедать постоянно за одним столиком с Иваном Калужаниным. И Никита, судя по всему, не только не обиделся на Зиновия, но, напротив, был доволен этим.

С Иваном Калужаниным вести беседу было столь же занимательно, как и с Никитой Голодным. Может быть, даже и интереснее. Иван успел прочесть много книг и любил рассказывать не только о прочитанных книгах, но и о писателях, написавших эти книги. Иван наизусть читал стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова и объяснял непонятное Зиновию. О политике вроде и разговору не было, но после каждой встречи Зиновий до краев переполнялся ненавистью к угнетателям…

Зиновий так увлеченно ловил каждое слово нового своего товарища, что не сразу заметил некоторую странность в его поведении. Время от времени тень какой-то внезапной озабоченности падала на его обычно оживленное лицо, он начинал говорить медленнее и тише, а то и вовсе смолкал, иногда даже на полуслове. Но вскоре морщинка между сдвинутыми к переносью соболиными бровями разглаживалась, тень исчезала с лица, и доверительный разговор продолжался, как будто ничего и не произошло и как будто ничто и не прерывало их беседы.

И еще приметил Зиновий, что Иван усаживается за столик (всегда один и тот же) так, чтобы стойка буфетная оставалась у него за спиной, а входная дверь была прямо перед глазами.

Приметил также Зиновий, что именно в те дни, когда речь Ивана так неожиданно прерывается, он частенько кидает взгляд в дальний угол, где поодаль от других, близ двери, ведущей на кухню, стоит у самого окна стол, несколько большего по сравнению с прочими размера, И заметил также, что все это происходит именно в те дни, когда за дальним столиком у окна появляется компания: несколько молодых людей и среди них одна девушка, далеко приметная своею толстой русой косой.

Столик этот дальний заинтересовал и Зиновия. И хотя ему не очень удобно было наблюдать (он сидел боком), при каждом удобном случае, то есть так, чтобы не бросалось в глаза, косил взглядом в ту сторону.

Иван Калужанин, конечно, очень быстро заметил его настороженные взгляды.

– Интересуешься? – спросил он Зиновия, поглаживая шелковистые усы.

Зиновий признался, что интересуется.

– Хорошо, – сказал Иван Калужанин. – Сегодня уже поздно, пора всем расходиться, а завтра я тебя с ними сведу.

Зиновий до того обрадовался, что и не заметил, как вырвалось у него:

– А кто это?

– Хорошие люди, – ответил Иван Калужанин. – Ты посиди, обожди меня здесь, а я схожу к ним, предупрежу.

Зиновий остался один и теперь уже не таясь смотрел вслед Ивану Калужанину. Тот подошел к обедающим, подсел к ним. Много бы дал Зиновий, чтобы услышать завязавшийся разговор.

А говорили как раз о нем.

– Завтра приведу к вам хорошего парня. К делу тянется, и, видать, не робкого десятка, – сказал Иван Калужанин.

– Этого красавчика кудряша, который с тобой сидит? – спросила девушка.

– Его самого.

– Очень любопытен, шею отвертел, на нас глядючи, – сказал сидевший в торце стола Константин Войе, высокий, хорошего сложения молодой мужчина, которого нимало но старили окладистая бородка и по-казацки свисающие шелковистые усы – так молодо и задорно сверкали его темные пытливые глаза.

– Это ему не в укор, – улыбнулся его сосед Андрей, широкоскулый крепыш в холщовой рабочей куртке. – Это он на твою сестренку загляделся.

– Если бы так, – серьезно ответил Константин.

– Товарищ его мне не нравится, – сказала Мария.

– Ты меня имеешь в виду? – самым невинным тоном спросил Иван Калужанин.

Мария не приняла шутки.

– Я имею в виду того весельчака, который его с тобой свел, – сердито ответила она.

– А вот это ты зря, – сказал Иван Калужанин. – Никита Голодный – отличный мужик. И к делу нашему привержен.

– К выпивке он привержен, – упорствовала Мария.

– Ты не права, Мария, – очень спокойно сказал Константин. – Тебе не приходило в голову, что он не столько пьет, сколько заботливо охраняет репутацию выпивохи.

– Для чего ему такая репутация?

– Самая надежная крыша, – пояснил Константин. – У властей предержащих, за политикой надзирающих, только две категории соотечественников вне подозрений: пьяные мужчины и, пардон, гулящие женщины. Но мы отвлеклись. – Он повернулся к Ивану Калужанину: – Ты говоришь, что ручаешься за паренька?

– Как за самого себя, – ответил Иван Калужанин.

– Хорошо. Приводи его завтра.

– А не поторопились мы? – усомнилась Мария после ухода Калужанина. – Все-таки надо бы приглядеться к нему, а мы как-то сразу: «Приводи завтра»…

Константин возразил ей:

– Мы должны быть осторожны, в этом ты права, Мария, но не пугливы. И прежде всего не должны сторониться рабочих, особенно молодых рабочих, которые тянутся к нам. К нему пригляделись и Иван Калужанин, и Никита Голодный, разве это не в счет?..

На это возразить было нечего.

2

Встретили Зиновия приветливо, только девушка с золотистой косой оглядела его как-то уж очень испытующе.

Он знал уже от Ивана Калужанина, что зовут этого человека Константином, а тех, кто рядом с ним, – Андреем и Семеном. Девушку звали Марией.

– А сколько тебе годков? – спросил Андрей.

– Восемнадцать, – ответил Зиновий, покривив душой.

– Счастливый возраст! – воскликнул Семен. Зиновий посмотрел на него и подумал, что имей он (не дай бог!) волосы такого ржавого цвета, стригся бы покороче.

– Можно подумать, Семен, что твоя жизнь уже клонится к закату, – сказала Мария.

Зиновий заметил, что, хотя все называют друг друга только полными именами – никаких уменьшительных или ласкательных, – отношения между ними самые короткие, что все это близкие друзья и верные товарищи по общему делу.

По-видимому, и Зиновий произвел на всех четверых хорошее впечатление. И когда Константин сказал: «Ну что ж, давайте знакомиться», – никто не возразил ему.

– Все мы друг друга очень хорошо знаем, – сказал Константин, обращаясь к Зиновию. – Теперь ты входишь в нашу семью. Расскажи нам все о себе, без утайки.

– Так нечего мне таить, – сказал Зиновий.

И рассказал все, как есть: и про отца, верой и правдой служившего царю и отечеству; и про мать, кухарившую в людях и приносившую домой сладкие объедки; и про подзатыльную выучку у «Двух Харитонов»; и про то, как мыкался в поисках работы и потом кочевал с завода на завод; и даже про то, как Никита Голодный развенчал в его глазах царя-батюшку.

Слушали его внимательно и сочувственно, а Мария так прямо впилась в него своими большими, глубокой синевы глазами.

– Вот и все… – закончил свой рассказ Зиновий и улыбнулся виновато.

– Ну молодец! Ну молодец! – закричал Андрей.

– Что ты так вскинулся? – удивился Семен.

– Ну просто молодец! – повторил Андрей. – Про царя уж больно хорошо рассказал!

– Принимаем в организацию? – спросил Константин и обвел глазами присутствующих.

– Принимаем! – первым ответил Андрей.

– Принимаем! – подтвердил Семен, а за ним самою последнею и Мария.

– Теперь ты член нашей рабочей организации, – сказал Константин Зиновию. – Такой же, как мы все. А теперь расходимся. Первым уходишь ты. Потом Семен с Андреем. Последними мы с Марией. А следующий раз соберемся здесь же ровно через неделю. Тогда и получишь первое свое задание.

– Все понял, – сказал Зиновий.

Он от радости и гордости ног под собой не чуял. Тогда ни ему, ни его новым друзьям и товарищам и в голову не пришло, что назначенная встреча не состоится и что видят они друг друга в первый и в последний раз.

Когда Зиновий, как и было условлено, ушел первым, Мария сказала:

– Я тоже свой голос подала, а все не могу отделаться от мысли, что мы поспешили…

– Запоздалое раскаяние! – хмыкнул Семен.

И еще хотел что-то сказать, но Константин остановил его.

– Ты не забыла собрание в нашей квартире, на котором объединялись в Центральный рабочий кружок? – спросил он Марию. – Если не забыла, должна помнить, что главной задачей тогда поставлено было сплотить рабочих вокруг нашей организации. Конечно, невозможно, да и не нужно вовлекать в нелегальную организацию всех рабочих Москвы, но самые смелые и активные из них должны быть в наших рядах. Мы готовимся к борьбе, к жестокой борьбе, где каждый боец в счету. А этот парень, я уверен, будет хорошим бойцом.

3

В этом году осень выдалась ранняя и крутая. Уже в августе ударили злые заморозки. Зиновий не успел припасти теплой одежды, жестоко простыл и свалился в сильном жару. Ходить за больным было некому – в хоромы под лестницей гостя не приведешь, поэтому никто у него не бывал и никто из товарищей и не знал, где он в точности проживает. Знали только, что где-то в Сыромятниках…

К счастью, Зиновия заметила девчонка, дочь дворника, когда он выполз из своей каморки в поисках хотя бы глотка воды. Напоила и, расспросив, побежала на Балканы. Часа через два появилась мать с Рейзой. Сменяясь безотлучно сидели возле больного и выходили его.

Поправившись, Зиновий сразу же направился в привокзальный трактир, но никого из своих там не встретил.

В грустных раздумьях вышел из трактира. Брел, понурив голову, не видя никого. Очнулся только, когда хлопнули по плечу, так что едва ноги не подломились. Иван Калужанин стоял перед ним – глазастый, веселый, как всегда. У Зиновия обеденный час кончился, договорились встретиться вечером здесь же, на старом месте.

– Не зря говорится, нет худа без добра, – сказал Иван Калужанин, узнав о болезни Зиновия. – Хворать не сладко, но все же своя койка лучше тюремных нар.

И рассказал, что почти всю группу Константина арестовали прямо здесь, в трактире. Кто-то дознался и сообщил в полицию, что в трактире всегда в одном и том же месте собираются подпольщики. Кто предал, так и не выяснилось. Скорее всего, кто-нибудь из половых, пробегая мимо, услышал что-то подозрительное»… Па счастливому случаю, Мария в тот день тоже занемогла и не пришла,

– Тем и спаслась, рыжая!

– Она не рыжая! – вырвалось у Зиновия, и тут же он густо покраснел.

Иван Калужанин хотел было сделать вид, что не заметил смущения собеседника, но передумал и, глядя прямо в глаза Зиновию, спросил:

– По сердцу тебе пришлась?

У Зиновия не хватило мужества ответить так же прямо и чистосердечно.

– Вижу… – сказал, помолчав, Иван Калужапии. – Ну, если такое дело, тогда ж вовсе нельзя от тебя утаивать…

И рассказал, что, когда разбирались в причинах провала, многие были взяты под подозрение…

Зиновий, бледный, вскинув голову, вперил в него горящий взгляд…

– Да… – кивнул Иван Калужанин. – И ты тоже…

Надо было говорить, кричать… но спазма перехватила горло, сдавила сердце, и он сидел неподвижно, будто оцепенев, только крупные капли пота бежали по серым щекам…

– Ты не убивайся… – произнес наконец Иван Калужанин. – Не все так подумали…

– А она? – вырвались первые слова у Зиновия.

И опять Иван Калужанин ответил не сразу.

– Мария? Она первая вспомнила Никиту Голодного.

– Его-то почему?

– Он уехал в то же время, как и тебя не стало. Вот она и вспомнила о Никите… и заодно и о тебе…

Зиновий сидел, уставясь куда-то вдаль ничего не видящими глазами… Даже в самые первые дни болезни, когда лежал один, мучимый жаждой и болью, легче было.

– Не убивайся, – снова произнес Иван Калужанин. – Не все так плохо про тебя подумали, а теперь уж, наверное, и никто не подумает.

– Почему? – почти равнодушно спросил Зиновий.

– Проверяли. Узнали, где ты был…

– Кто проверял?

– Я проверял.

Зиновий не шелохнулся, как будто и не слышал. После долгого молчания спросил:

– И как мне теперь жить, Иван?

– Как раньше жил. Ты ни в чем не виноват.

Не было еще такой ужасной ночи в жизни Зиновия… «Ты ни в чем не виноват…» Какую цену имеют эти слова? Я и без того знаю, что не виноват. Люди не знают. Люди, к которым я шел и пришел, чтобы бороться вместе с ними… Она не знает… Она первая заподозрила меня…

Так как же все-таки жить? Как и чем доказать, что не предатель? Самому вызываться на самые опасные дела? Не поможет. Если останусь жив, скажут: «Они своего берегут». Если погибну, скажут: «Он свое сделал, больше им не нужен…» – и еще добавят: «Собаке собачья смерть…» Что же мне делать?»

Не было еще такой ужасной ночи в жизни Зиновия…

4

Немало прошло времени, пока стерто было последнее пятнышко подозрения, и еще больше, пока сам Зиновий перестал чувствовать себя подозреваемым.

Он добился, что ему поручили самую опасную работу: получать в подпольной типографии листовки и разносить их по предприятиям.

Окончательно дело решилось после того, как с ним побеседовал Михаил Владимирский, один из руководителей московского «Рабочего союза». Как его звали, Зиновию осталось неизвестно. «С тобой будет говорить студент», – сказали Зиновию. Но был ли тот действительно студентом, или такая у него была подпольная кличка, Зиновий допытываться не стал.

Встретились они на квартире одного из товарищей Зиновия. Когда он пришел, «студент» уже дожидался его.

– Присаживайтесь, побеседуем, – сказал «студент», приглашая Зиновия рядом с собой на широкую дубовую скамью.

Чем-то, не то голосом, не то повадкой, напомнил оп Зиновию Константина, с которым ему так и не пришлось больше увидеться, хотя ни фигурой, ни лицом не был похож на брата Марии. Ростом был пониже, похудощавее и вместо окладистой бородки и шелковистых усов на бледном лице топорщились подстриженные рыжеватые усики. Только взгляд прикрытых очками глаз был такой же твердый и проницательный.

– Товарищи советуют поручить вам разноску листовок из типографии по предприятиям, – сказал «студент».

– Готов выполнять любое задание, – ответил Зиновий.

– Это хорошо… – как бы про себя произнес «студент» и спросил: – Вы отдаете себе отчет, насколько это опасное дело? Попадетесь в лапы охранки, не помилуют. Не только под суд, но и бить будут… жестоко…

Зиновий усмехнулся:

– Я в семье младший был, в приходском самый маленький в классе, потом в мастерской полтора года на побегушках да на подхвате… Битьем меня не удивишь.

– Да… – опять как бы сам себе сказал «студент», – видно, не с того конца я разговор начал. Дело, видите ли, в том, что с листовками никак нельзя попадаться. Типография – это наше оружие, может быть, самое сильное. Мы бережем ее как зеницу ока. Провал типографии – жестокий удар по нашему делу. И прошу вас всегда помнить: если провалитесь вы, следом провалится и типография. Какой вывод? – и тут же сам ответил себе: – Нельзя вам проваливаться…

Зиновий хорошо понял все сказанное ему «студентом»…

Есть мудрая пословица: береженого бог бережет. Для Зиновия стоило бы сложить другую: смелому все по плечу. После пережитых мук ему все стало нипочем. Молодая сила и молодой задор искали выхода и рвались па волю; и, самое главное, он понял: того, кто держится независимо и уверенно, меньше подозревают.

Зиновий занял денег у брата Липпы (тот много лет уже копил деньги, лелея мечту завести собственную переплетную мастерскую) и купил себе на Сухаревке подходящую одежду. На зиму – поношенную, но еще не потерявшую вида полудошку из собачьих шкур шерстью вверх; на весну и осень – стеганую фуфайку. И дошку, и фуфайку в размерах с запасом, как и положено для теплой одежды.

Под подкладкой приспособил вместительные карманы, расположив их равномерно с обоих боков. Загружал туда но пяти, по шести сотен листовок.

Выручала складная фигура: при хорошем росте был он широк в плечах, тонок в поясе. И, даже обложившись листовками, не выглядел тучным.

А более всего выручала смелость и находчивость. Завидев полицейского чина любого калибра, Зиновий не только не пытался уклониться от встречи, свернуть в переулок или заскочить в подъезд, но, напротив, шел прямо к нему и так вгрызался в него самыми пустяшными вопросами, что тот и не знал, как от него отделаться.

Старые опытные подпольщики дивились самообладанию Зиновия. Особенно после случая, когда он отвел угрозу от подпольной типографии.

Типография обосновалась в подвале одноэтажного камедного дома. «Крышей» служила «Фруктовая торговля», занимавшая весь первый этаж. Печатный станок и наборные кассы помещались прямо под торговым залом, а лаз в типографию открывался из кладовой магазина. Чтобы добраться к нему, надо было сдвинуть в сторону тяжелый ларь, отсеки которого всегда были заполнены яблоками, грушами, лимонами.

В тот день, как и было условлено, Зиновий появился в типографии сразу после полудня. «Торговля» была закрыта на обед. На условный стук Зиновия дверь открыл старший приказчик (он же наборщик, метранпаж и печатник подпольной типографии) Геворк Саркисович, высокий, представительный армянин со смуглым моложавым лицом и широкой лысиной, обрамленной курчавыми, черными как смоль волосами.

– Сегодня припасли тебе хороший товар, – сказал он Зиновию, – Листовка и еще брошюра.

Зиновий подошел к прилавку. Листовки и брошюры были разложены тоненькими пачками: на каждый из многих карманов Зиновиевой шубы – пачечка.

Он взял из пачечки верхнюю листовку и быстро пробежал ее. «Рабочий союз» призывал рабочих объединиться и стойко бороться за свои экономические и политические права, пока они не свергнут «ига капиталистов, пока вся земля, все фабрики и заводы не сделаются общественной собственностью».

– Ты прочитай вот эту книжечку, – сказал Геворк Саркисович Зиновию, указывая на брошюры. – Очень полезная книжечка. Называется «Откуда взялись капиталисты и рабочие». Обязательно прочитай.

Зиновий принялся укладывать листовки, но не успел еще упрятать в карманы и половины приготовленной ему литературы, как в запертую дверь магазина вдруг застучали.

На стук из заднего помещения проворно выскочил помощник приказчика, такой же смуглый и черноволосый, как и Геворк Саркисович.

– Обед! Магазин закрыт! – крикнул Геворк Саркисович,

И тут же в ответ раздался повторный, уже не такой громкий условный стук.

– Это свой, – сказал помощник приказчика и впустил запыхавшегося парня.

– Идут с обыском… – выдохнул парень.

– Откуда идут?

– От площади.

– Далеко? – спросил Зиновий.

– Квартала на два обогнал, – ответил все еще не отдышавшийся парень.

Зиновий рывком надел доху, схватил из пачки одну листовку, зажал ее в руке и кинулся к выходу. В дверях остановился.

– Задержу! Прячьте все, что осталось, как следует. Надежно, не спеша! – И выбежал на улицу.

Ему повезло. На улице было людно. Началось обеденное время. Рабочие с фабрик и заводов толпами шли по домам, а многие в трактир на площади.

Зиновий, неспешно шел в общем потоке, а как увидел мундиры городовых, рванулся к ним навстречу.

– Ваше благородие! – кинулся он к вахмистру, который с озабоченным видом торопливо вышагивал впереди двух стражников. – Ваше благородие! Эвон в переулке листовки разбрасывают. Вот, я одну подобрал!

Вахмистр остановился, будто в стену уперся.

– Кто разбрасывает?

– Двое. Один длинный такой, другой помене… Вахмистр здраво рассудил, что «Фруктовая торговля», в коей приказано произвести особо тщательный обыск, никуда не денется, а вот злоумышленники, раскидывающие среди бела дня листовки, могут скрыться. И приказал Зиновию:

– Веди!

В узком извилистом проулке никого не было. Только в дальнем его конце стояли два человека.

– Они! – закричал Зиновий.

– Сто-ой!.. – протяжно заорал вахмистр и скорым шагом двинулся по переулку. – Приказываю, стой! – и прибавил ходу, насколько позволяла сытая комплекция.

Стражники и Зиновий поспешили за вахмистром. Двое в конце проулка оглянулись, увидели полицейских, побежали от них и скрылись за углом.

– Бегом! Догнать! – захрипел вахмистр.

Теперь уже впереди бежали двое стражников, за ними вахмистр, и Зиновий замыкал погоню, с каждым шагом все больше отставая от полицейских.

Когда стражи порядка, преследуя убегающих, свернули за угол, Зиновий укрылся в подворотне, огляделся, вышел проходными дворами на соседнюю улицу и вскочил там в вагон проходившей мимо конки.

Неизвестно, удалось ли вахмистру со своими стражниками догнать двух убегавших «злоумышленников», но во «Фруктовую торговлю» он заявился только во втором часу дня, усталый, встрепанный и злой.

Геворк Саркисович, веселый и радушный, выставил «дорогим гостям» бутылку «господского» вина и просторный поднос с отборными яблоками и грушами.

– По казенному делу, – возразил было вахмистр. – Обыск!

– Я не убегу и магазин не убежит, – убедительно сказал старший приказчик. – Прошу дорогих гостей: выпейте, закусите, отдохните. Потом, с богом, за работу. «Дорогие гости» так и поступили. Выпили и закусили. Но отдыхать не стали. Обыск сделали исправно, во все уголки заглянули. И ларь потрогали, но с места не сдвинули: заполненный доверху, он словно пристыл к полу.

– Не обессудьте, служба, – сказал, как бы извиняясь, вахмистр перед уходом.

– Разве мы не понимаем, – успокоил его Геворк Саркисович. – Мы очень хорошо понимаем. Государственная служба. – Уважительно поклонился и добавил: – Заходите, гостями будете.

Распорядился помощнику, тот быстро сходил в кладовую и принес большую жестяную коробку, покрытую китайскими иероглифами. И перед тем как отпустить «дорогих гостей», старший приказчик презентовал каждому стражнику по четвертьфунтовой пачке китайского чая.

А вахмистру – две.

История о том, как Зиновий отвел беду от подпольной типографии, стала известна Марии и окончательно развеяла ее подозрения.