Текст книги "Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

9

Перед грозой душно. И когда становится вовсе невмочь от духоты, вдали над горизонтом начинают проблескивать зарницы, предвестники приближающейся и уже неотвратимой грозы.

Рабочая Москва после похорон Баумана и злодейского нападения на мирную манифестацию у Манежа жила в нетерпеливом ожидании надвигающихся событий.

Ожидание это не было пассивным. Рабочие многому научились за время сентябрьской и октябрьской стачек. Они убедились, что самыми последовательными защитниками их интересов являются большевики, и большевистский лозунг «от стачки – к вооруженному восстанию» становился им все более понятен и близок.

Готовясь к вооруженной борьбе, рабочие Москвы создали новую политическую организацию – Советы рабочих депутатов. В депутаты выбирали самых уважаемых рабочих; многие из них были членами партии большевиков или поддерживали их. Депутаты от фабрик и заводов входили в районный Совет. Одновременно выбирали депутатов в Московский Совет.

11 ноября возник Совет рабочих депутатов в Лефортовском районе. Вслед за ним Хамовнический и Пресненский районные Советы. На Трехгорной мануфактуре – крупнейшем предприятии Пресни – депутатами в числе других были избраны ткачи Василий Осипов и Иван Куклев, браковщик Сергей Дмитриев, гравер Иван Баулин. Все они потом возглавляли Пресненское вооруженное восстание.

К середине ноября районные Советы действовали по всей Москве, а 21 ноября в доме на углу Поварской и Мерзляковского переулка состоялось первое заседание Московского Совета рабочих депутатов.

Рабочая Москва набирала силу и уже откровенно противостояла властям предержащим. С площадок у заводских ворот агитация шагнула в обширные и даже раззолоченные залы. Учебные заведения и театры превратились в открытые трибуны.

Особое значение приобрел сад «Аквариум», расположенный в самом центре Москвы, на пересечении оживленнейших улиц – Садовой и Тверской. Просторный, оснащенный двумя вместительными залами «Олимпия» и «Буфф», сад «Аквариум» был очень удобен для массовых собраний и митингов. И Зиновий нимало не удивился, когда Шанцер вызвал его к себе и сказал, что ему поручается выступить в «Аквариуме». Зиновий спросил лишь, в каком часу начало, и собрался уже уходить, но Виргилий Леонович удержал его.

– Это необычный митинг, – сказал он. – Мы посылаем вас на митинг охотнорядских мясников… Среди них сильно влияние черносотенцев…

– Скажем проще, – добавил только что вошедший в комнату Мартын Лядов, тоже член Московского комитета. – Добрая половина из них – отъявленные черносотенцы. Вы идете, товарищ Седой, в осиное гнездо.

– Мартын прав, – подтвердил Марат. – Но мы не можем упустить случая. Мясники собрались по необычной причине. Решили организовать свой профессиональный союз. Надо помочь определить им свое место в предстоящих событиях. Мы пошлем в ваше распоряжение дружину. Будьте готовы ко всему и сами вооружитесь.

Зиновий ринулся на этот митинг, как на бой. Меньше всего он думал об опасности полученного задания. Льстило, что именно ему поручили агитировать охотнорядцев. И понимал, что тут надо именно агитировать, а не просто рассказывать…

В залу Зиновий вошел, когда все уже были в сборе. Окинул взглядом помещение и, хотя отлично знал, куда шел, стало не но себе… Особенно при взгляде на первые ряды. Тут, видимо, разместились вожаки, все, как один, рослые, можно сказать, дородные, с раскормленными красными лицами, в синих и черных чуйках и картузах. На многих белые фартуки, а за поясом – набор ножей – орудия производства.

И почти все с цигарками и папиросами в зубах. Некоторые несколько смущены, не приходилось еще сидеть в таком роскошном зале. Но большинство бодрятся, перекидываются шуточками, сквернословят без всякого стеснения. Словом, в огромном зале дым, шум и гам. Особенно возле дверей, где уселись опоздавшие и среди них многие под крепким градусом.

Сразу надо их брать в руки, сразу… Но как? С какого боку подойти? И тут же мгновенно пришло решение: не с боку. А прямо, лобовой атакой.

Вышел на авансцену и сказал:

– А вот курить здесь нехорошо. Ведь в церкви вы не курите!

И сам удивился тому, как дружно все бросили на пол папироски и цигарки. И тут же схлынула вся скованность, пришла уверенность, та самая смелость, что города берет. К тому же понимал, что ни хитрить, ни ходить вокруг да около времени нету. Пришел говорить с мясниками, орудуй по-ихнему: бери сразу быка за рога.

– Вас учили бить рабочих за то, что они бунтуют. А почему они бунтуют? От хорошей жизни бунтовать не станешь. Откуда пришел рабочий в город? Из деревни. Почему пришел? Нужда погнала. И в городе не легче. И здесь впроголодь, от получки до получки. Назад в деревню податься, там своего хлеба до пол-зимы чуть достанет, а после – жмых да лебеда. Рабочему голодно, крестьянину голодно… А кому сытно?.. Помещику, фабриканту и купцу. Эти с жиру бесятся, а народ голодает! У кого защиты искать? У бога? Так он только богатых любит. Да еще попов, потому что они с богатыми заодно. У царя? Пошли в Питере рабочие к царю, поп Гапон сговорил. По-доброму пошли, с семьями, с малыми детьми. С хоругвями, с иконами, с царскими портретами. А царь их встретил пулями! Всю площадь перед дворцом кровью залило! Вот какая защита рабочему от бога и от царя! Как же тут не бунтовать?

Остановился, как бы ожидая ответа. Перевел дух и произнес, покачивая головой, словно укоряя:

– А вас, товарищи мясники, посылают бить рабочих, своих братьев! – И крикнул уже гневно, в полный голос: – И бьете! Смертным боем бьете! А сами-то? Такие же рабочие. Так же из вас жилы тянут купцы-охотнорядцы. Вон их сколько там, полна улица магазинов и лавок. И все эти купцы и лавочники вашим трудом живут, вашим потом.

Зиновий спрыгнул со сцены в зал, приблизился к первому ряду и сказал:

– Вы слушали большевика и теперь знаете всю правду. Я один, а вас сотни, можете расправиться со мной.

– Да чего там! Правильно говорил!

– Вестимо так!

10

От дружинников, сопровождавших Зиновия, комитету стало известно, как блистательно выступил он в «Аквариуме».

– Впору направить его в охранку, чтобы всех филеров и провокаторов обратил в нашу веру, – смеясь, сказал Марат.

– В охранку, пожалуй, не стоит, – в тон ему заметил лектор комитета Станислав Вольский, – а если всерьез, то я охотно взял бы его с собой в Спасские казармы.

Речь шла о предстоящем митинге в казармах Ростовского гренадерского полка.

Этот полк был самой мощной воинской частью в Московском гарнизоне. На складах полка хранилось до двух тысяч запасных винтовок, огромное количество патронов и двенадцать пулеметов (примерно половина всех пулеметов, имевшихся в Московском гарнизоне). Если бы удалось поднять солдат Ростовского полка на вооруженное восстание, это могло бы решить дело.

Были основания надеяться, что полк перейдет на сторону революции. Известно было, что часть солдат уже вышла из повиновения начальству. Когда в конце ноября две роты были посланы в Сокольники на подавление волновавшихся саперов, ростовцы отказались выполнять приказ, и командование полка вынуждено было вернуть их в казармы.

Брожение в полку все усиливалось, и утром 2 декабря командир полка приказал арестовать самых видных агитаторов – Черных, Ульянинского и Серебрякова. Аресты вызвали общее возмущение, обстановка еще больше накалилась. В ротах прозвучала команда: «В ружье!» Солдаты устремились на митинг с оружием в руках. Был избран полковой комитет, и решено было сместить всех офицеров и подчиняться только комитету.

В тот же вечер полковой комитет обратился с воззванием к солдатам полка. Воззвание гласило:

«Товарищи! Вся Россия восстала против правительства, втянувшего страну в бессмысленную войну и доведшего ее до разорения. Крестьяне, рабочие, солдаты – все ведут дружную борьбу за лучшее будущее, за освобождение всего народа».

Воззвание призвало всех солдат Московского гарнизона присоединиться к требованиям ростовцев, выбрать депутатов, отстранить начальство.

Заканчивалось оно лозунгами:

«Да здравствует свободный народ, да здравствует свободная армия!»

Волнения в Ростовском гренадерском полку вызвали переполох и смятение среда властей.

Ретивый в расправах с безоружным населением, градоначальник барон Медем доносил министру внутренних дел: «Обязываюсь доложить вашему превосходительству, что Ростовский полк в полном восстании; в Несвижском полку и саперном батальоне сильное брожение; остальные воинские части наготове на случай военного бунта, так что столичный порядок поддерживаю двумя тысячами измученных полицейских чинов и жандармским дивизионом».

В эти же часы 3 декабря командующий Московским военным округом генерал Малахов просил военного министра побыстрее прислать надежные войска, ибо на гарнизон Москвы рассчитывать было уже нельзя.

А Ростовский полк продолжал бурлить.

На митинге обсудили и приняли требования солдат. Начинались они с пунктов политических: созыв Учредительного собрания, повсеместная свобода собраний, отмена смертной казни, освобождение политических заключенных. И завершались рядом требований, касающихся материального и бытового положения солдат.

Требования эти были вручены командиру полка Симанскому, хотя от него, конечно, ни в малой степени ее зависело ни созвать Учредительное собрание, ни отменить смертную казнь, ни даже освободить политических заключенных.

Командир полка отлично использовал тактическую ошибку солдатского комитета. Он принял требования, тут же пообещал удовлетворить те из них, что в его власти, но потребовал взамен разрешить офицерам посещать казармы.

Солдатский комитет согласился, еще не понимая, что упускает инициативу из своих рук. И тогда лишь (с явным опозданием) в Московском комитете партии решили, что надо помочь солдатскому комитету в поддержании революционного настроения солдат полка, и направили в Спасские казармы лектора Московского комитета Станислава Вольского и агитатора Зиновия Седого.

По широкой, плохо освещенной лестнице поднялись на третий этаж. Нескончаемо длинным коридором прошли в казарменные помещения. Солдаты, большей частью с винтовками в руках, сидели на нарах, толпились посреди казармы.

Зиновий сразу обратил внимание на невеселые, даже мрачные их лица. Потом уже, после митинга, он понял, что солдатам приелись многодневные разговоры. Если не умом, то солдатским чутьем они уже дошли до мысли, что одними речами никакого дела не сладить. А дела настоящего, судя по всему, не будет. Стало быть, нечего было и кашу заваривать…

Первым выступил Станислав Вольский. Говорил он красноречиво, умело повышая и понижая тон своей речи. Говорил о самой главной задаче русской революции, о свержении самодержавия. Сразу начал круто:

– Триста лет династия Романовых угнетает русский народ. Триста лет терпят русские люди гнет царизма. За эти триста лет на престоле российском сменились десятки царей, и у каждого из них руки обагрены кровью народной… Один из первых Романовых, Алексей, прозванный придворными льстецами Тишайшим, затопил в крови восстание Степана Разина. Его сын Петр, прозванный льстецами Великим, задушил восстание Кондратия Булавина. Развратная немка Екатерина, тоже названная Великой, жестоко подавила восстание Емельяна Пугачева…

«Неужто всех переберет, этак до утра не кончит», – подумал Зиновий, заметив, что солдаты начали переговариваться между собой.

Но, видимо, оратор и сам почувствовал, что пора уже выбираться из далей исторических.

– И каждый царь и царица, сколько их сидело с тех нор на шее народа, вели войны, расстреливали недовольных, гноили в тюрьмах людей, боровшихся за народную волю… – Оратор перевел дух и сделал последний бросок: – Но больше всех пролил народной крови нынешний царь Николай. Загубил в маньчжурских болотах русскую армию! Утопил при Цусиме русский флот! И, наконец, совершил злодеяние, подобного которому не было еще на земле русской. Приказал стрелять в безоружных людей, стрелять в женщин, детей, стариков. Невинная кровь вопиет о мщении! Долой царя-убийцу! Долой самодержавие! Да здравствует свобода!

Вольский закончил на предельно высокой ноте. Но взрыва аплодисментов не последовало. Хлопали не все, да и те, кто хлопали, тоже без особого азарта.

Словом, огонек едва тлел. Зиновий принялся раздувать гаснущие искры. Он начал с тягот солдатской службы, с притеснений, чинимых офицерами. Рассказал о своей нелегкой службе в туркестанской горной крепости. Поведал солдатам о том, как едва не загнал в могилу невзлюбивший его унтер Истигнеев.

Рассказ Зиновия зацепил солдат за живое. Его слушали с интересом, с неослабным вниманием. Поддерживали одобрительными возгласами. Почувствовав, что контакт достигнут, Зиновий стал подбираться к главному:

– Почему измываются офицеры над солдатами? Потому что такая им власть дана. А у солдата прав никаких нету. Солдат – серая скотинка. Что захочет офицер, то с ним и сделает. Захочет – в зубы! Захочет – под трибунал! И жаловаться некому. Над офицерами – генерал. Над генералом – царь. Все солдатские беды от него!

И вот тут самое время было сказать, что и рабочим живется не легче. И они тоже готовы подняться на царя. И поднимутся, не сегодня, так завтра. А солдат просить сберечь порох сухим и поддержать рабочих, когда они восстанут…

Но ничего этого он сказать не успел. Как только сказал, что все солдатские беды от царя, тут же из толпы крикнул один из старослужащих солдат:

– Царя ты, браток, не замай!.. А другой разъяснил:

– Против офицеров могем пойти. Супротив царя никак не возможно. Царю я присягу давал…

– Не успели… не сумели… – терзался Зиновий, возвращаясь из Спасских казарм.

Было от чего терзаться. Полк упустили. Целый полк…

11

О своей неудаче Зиновий считал себя обязанным лично доложить товарищу Марату.

– Ты прав, товарищ Седой, – сказал Марат. – Мы опоздали. Но твоей вины в этом нет. – Помолчав, заговорил о другом: – Хорошо, что ты зашел. Прямо по пословице: на ловца и зверь бежит. Есть для тебя поручение, самое боевое.

И рассказал Зиновию: комитету стало известно, что черносотенцы готовятся провести митинг на Красной площади. Задумано широко: сначала молебен, сам митрополит Московский будет служить, потом митинг с охранительными речами, и завершиться все должно грандиозным еврейским погромом.

– В твоем распоряжении боевая дружина, пятьдесят бойцов. Ваша задача: сорвать митинг и не допустить погрома. Но действовать с предельной осторожностью. Чтобы не вызвать уличных боев…

– На елку влезть, но не ободраться, – усмехнулся в усы Зиновий.

– Именно, – подтвердил Марат и тоже усмехнулся. – Точно сказано. Если завяжутся уличные бои, можем спровоцировать преждевременное вооруженное восстание. Преждевременное потому, что мы к нему еще не готовы. Поэтому митинг сорвать, погрома не допустить. Задача понятна?

– Вполне, – ответил Зиновий,

С выделенными в его распоряжение молодыми дружинниками Зиновий обстоятельно побеседовал. Хотелось, чтобы каждый понял, что успех решается не лихостью, а только предельно четкой организованностью.

– Задание боевое, значит, и дисциплина должна быть военная, – внушал Зиновий. – Нас всего четыре десятка, а их, черносотенцев, будет несколько тысяч. Стало быть, должны мы действовать очень слаженно. И запомните главное – оружие применять только по команде.

Состояние оружия и обеспеченность патронами Зиновий тоже лично проверил у каждого боевика.

Поздним вечером накануне митинга, взяв в помощь двух парней из своей дружины, Зиновий на надежном «своем» лихаче подъехал к Преображенской заставе, где в квартире преподавателя железнодорожного училища Горохова, химика по специальности, помещалась мастерская по изготовлению бомб.

На сей раз Горохову были заказаны особые бомбы, которые боевики именовали «шумихами». Вреда большого они причинить не могли, зато дыма и особенно грохота выдавали предостаточно. Размерами и окраской «шумихи» походили на апельсины средней величины, что было немаловажно с точки зрения конспирации.

Зиновий заказал Горохову сто штук таких бомб из расчета по паре на каждого дружинника.

«Апельсины» были готовы и даже упакованы в специальные фруктовые корзины и переложены мелкой сухой стружкой.

– Как в магазине Елисеева, – сказала им Маруся Наумова, ведавшая хранением и транспортировкой продукции.

Бомбы были благополучно доставлены на сборное место дружины и розданы боевикам.

Митрополит со всем своим клиром расположился у самого Лобного места. В первых рядах толпы, обступившей их со всех сторон, стояла чистая публика: дворяне, купечество, военные. Монахи и переодетые городовые держали в руках хоругви, флаги и царские портреты. Городовые и дворники отделяли публику «чистую» от многотысячной толпы черносотенцев и босяков, собравшихся с Хитровки и Сухаревки.

После молебна во здравие его императорского величества и всей царствующей фамилии начался митинг. Первым с проповедью к народу обратился кто-то из сопровождавших митрополита духовных лиц. Говорил он тихо, и слова его слышны были разве что стоящим вовсе поблизости от Лобного места. Толпа откровенно скучала. Одетые в лохмотья босяки ежились под студеным зимним ветром.

Затем на балконе смотрящего на площадь дома появился, по-видимому, высокопоставленный полицейский чин. В отличие от священнослужителя, державшего речь до него, полицейский обладал весьма зычным голосом. Он яростно выкрикивал угрозы в адрес смутьянов, студентов и евреев, стращал их всеми возможными карами и призывал собравшихся не давать им спуску и немедля проучить врагов государства. Черносотенцы и босяки оживились. Решительные призывы оратора встречались одобрительным гулом.

Зиновий стоял неподалеку от Лобного места с десятью товарищами. Пятнадцать дружинников на углу Варварки и еще пятнадцать на углу Ильинки. Ему все было хорошо видно и слышно.

Когда толпа стала заметно разогреваться от воинственных призывов полицейского чина, он скомандовал:

– Пора!

И первым бросил вверх бомбу, которая разорвалась в воздухе с оглушительным шумом.

«Молодец, Горохов!» – только успел подумать Зиновий и зажмурился от застилающего глаза едкого дыма.

А оранжевые шары один за другим летели в воздух, взрывы грохотали, сливаясь в сплошную канонаду.

Первым ретировался с балкона воинственный полицейский чин. Митрополит спешно устремился к Спасским воротам. Толпа, только что азартно откликавшаяся на призывы к немедленному погрому, раскололась надвое, и часть ее ринулась в сторону Замоскворечья, другая – побежала к Иверским воротам.

Возле Иверской часовни офицеру, вскинувшему над головой царский портрет, удалось остановить бегущих. Кто-то запел «Боже, царя храни». Толпа подхватила и двинулась по Тверской, к дому генерал-губернатора.

Зиновий половину своего отряда послал в обгон в Глинищевский переулок, сказал, что сам с остальными будет на углу Столешникова.

– Не упускайте нас из виду, – распорядился Зиновий, – по моему сигналу дайте залп разом из всех револьверов.

И когда черносотенцы с пением царского гимна подошли к дому генерал-губернатора и навстречу им вышел, окруженный свитой, сам адмирал Дубасов, Зиновий закричал что было силы:

– Большевики-дружинники идут!

И бросил вверх «шумиху». Тут же раздался залп. И эхом донесся второй залп из Глинищевского переулка.

Адмирал Дубасов решил не искушать судьбу и скрылся в подъезде своей резиденции. Он был взбешен. Пошли всего вторые сутки пребывания его на посту московского генерал-губернатора. Выбор царского правительства пал на адмирала Дубасова как на самого опытного душителя революции, отменно зарекомендовавшего себя жесточайшим подавлением крестьянских восстаний в Черниговской, Полтавской и Курской губерниях. Адмирал стремился оправдать высокое доверие. Прибыв в Москву, он сразу же принял представителей сословий города и обнадежил их: «Я употреблю самые крайние меры…»

И вот вместо этого самому пришлось удирать, как зайцу от охотников.

Увидев, как поспешно ретировался генерал-губернатор, черносотенцы, только что браво распевавшие царский гимн, разбежались в разные стороны, побросав портреты, хоругви и флаги.

Зиновий не заметил, кто из его дружинников первым догадался поднять брошенный флаг и оторвать от него белую и синюю полосы. Из государственного флага Российской империи получился красный революционный флаг.

И через несколько минут боевая дружина, заметно пополнившаяся новыми добровольцами, высоко взметнув красное полотнище, с громкой песней прошагала мимо генерал-губернаторского дворца, следуя вверх по Тверской, от Скобелевской к Страстной площади.