Текст книги "Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

6

В точном соответствии с призывом Московского Совета в 12 часов дня 7 декабря повсеместно началась забастовка в Москве. Остановились фабрики, заводы, железные дороги. Прекратился выход московских газет, кроме «Известий Московского Совета рабочих депутатов», первый з| номер которых вышел в этот день.

Стачка охватила все районы Москвы. Особенно дружно выступили рабочие Пресни, Замоскворечья, Рогожско-Симоновского и Бутырского районов.

На Пресне, кроме Прохоровской мануфактуры, в первый же день забастовала фабрика Шмита, лакокрасочный завод Мамонтова, мастерские Брестской железной дороги. В Замоскворечье – металлические заводы Бром-лея, Густава Листа, Гоппера, ситценабивная фабрика Цинделя. В Рогожско-Симоновском районе – металлургический завод Гужона, машиностроительные заводы Гаккенталя, Вестингауза, Барк и Гана. В Бутырском – парфюмерная фабрика Ралле, Миусский трамвайный парк.

В тот день остановились сотни предприятий, на которых работало более ста тысяч человек. На второй день стачка охватила почти все предприятия Москвы, бастовало около ста пятидесяти тысяч.

Отмечая мощный подъем московских рабочих, «Известия Московского Совета» 8 декабря писали в редакционной статье:

«Вчерашний день будет великим днем в жизни Москвы… Никогда еще московский пролетариат не выступал с таким единством, такой грозной и могучей армией… Пусть еще разрастается стачка, пусть теперь вслед за железными дорогами, газетами, заводами остановятся магазины, банки, общественные учреждения, а там настанет и развязка. Грудь с грудью сойдемся мы с нашими врагами, задавим их своей массой и победим… Победа близка! Будьте, товарищи, смелы, решительны и умейте, не дрогнув, смотреть в глаза нищеты и смерти в борьбе за свободу!»

Всеобщая стачка в Москве стала вдохновляющим примером для всей России. Уже через сутки – 8 декабря – в Петербурге забастовали 305 предприятий. А еще через день остановили работу 349 фабрик и заводов, среди них крупнейшие питерские заводы: Путиловский, Балтийский, Обуховский…

Движение охватило всю страну. 8 декабря в Ростове забастовали рабочие главных железнодорожных мастерских, остановились заводы и шахты в Екатеринославе и во многих городах и заводских поселках Донбасса. 9-го забастовали рабочие Мотовилихинского завода в Перми; 10-го началась стачка тифлисских железнодорожников, затем рабочих Нижнего Новгорода и Сормова, железнодорожников Риги, и, наконец, забастовочная волна всколыхнула Сибирь, докатилась до Красноярска и Читы.

7

В тот вечер на «малой кухне» было жарко.

Началось с того, что депутат Иван Куклев сообщил – рабочие прямо «берут за грудки» и спрашивают: «Что дальше?»

– И что я им должен отвечать?

– Ждать сигнала, – как всегда немногословно, высказался Медведь.

– Я примерно так и ответил, – сказал Иван Куклев, – а мне говорят: «Мы что, телята? Ждать, а чего ждать, неизвестно?»

– И мне так сказано было, – поддержал товарища депутат Иван Баулин. – Недовольны рабочие. Объявили стачку, восстанием поманили, а где оно, восстание-то?

– И все так говорят? – спросил его Седой.

– Нет, не все, – должен был признаться Иван Баулин. – Много и таких, которые одного слова «восстание» пугаются. Некоторые даже уходят со спален в Замоскворечье. Говорят, там спокойнее. Есть и такие, что в деревню подались.

– Вот видите, товарищи, какие дела, – сказал Седой, выслушав его. – Что же получается? Где же рабочая солидарность?

– Рабочая солидарность проявится, когда от слов перейдем к делу, – сказал Василий Осипов.

– Золотые слова! – подтвердил Седой. – И я такого же мнения, товарищ Осипов. Пора начинать. Но одним начинать нельзя. Одну Пресню задавят запросто. Надо, чтобы все разом. Пресня и Симоново, Лефортово и Замоскворечье, Бутырки и Сокольники. Тогда уже не генерал-губернатор Дубасов, а мы будем хозяевами в Москве… Да, видно, не все еще готовы. Ведь и мы, если по совести сказать, не совсем еще готовы.

– Так что же делать? – повторно спросил депутат Иван Куклев. – Ждать?

– Нет! – твердо ответил Седой. – Не ждать, а готовиться!

Прямо из «малой кухни» Седой, Медведь и с ними еще несколько пресненских депутатов и свободные от дежурства дружинники отправились в «Аквариум». Когда они пришли, собрание уже было в разгаре. Проходило оно крайне бурно. Только что стало известно, накануне поздно вечером охранка арестовала боевой штаб готовящегося восстания – Федеративный совет, и в числе прочих его членов руководителей московских большевиков Виргилия Шанцера (Марата) и Михаила Васильева-Южина. Все выступающие призывали к немедленному вооруженному восстанию, и каждый призыв встречался одобрительными возгласами и бурными аплодисментами переполненного зала.

Председательствовал на собрании член Исполнительной комиссии Московского комитета Мартын Николаевич Лядов. После ареста Шанцера и Васильева-Южина только он из членов Исполнительной комиссии остался на свободе, и теперь ему – одному из ближайших соратников Ленина, профессиональному революционеру, делегату Второго, Третьего съездов партии – выпало принять на себя груз забот по руководству восстанием.

Мартын Николаевич жадно вслушивался в речи ораторов, призывавших к восстанию, и эта увлеченность отражалась на его худощавом с тонкими правильными чертами лице.

Седой прошел на сцену. Лядов его пригласил сесть рядом с собой. Седой сообщил, что на Пресне готовится массовая демонстрация и что пресненские рабочие рвутся в бой.

– Выступи и расскажи о настроениях пресненцев, – предложил ему Мартын Николаевич.

– Я и сам хотел просить слова, – сказал Зиновий.

Но выступать ему не пришлось.

Из-за кулис на сцену вбежал начальник дружины, охранявшей собрание.

– Казаки окружили сад, – доложил он председательствующему. – Хватают поголовно всех и обыскивают. У кого находят оружие – бьют смертным боем…

– Твой совет? – спросил Лядов у Седого. – Принимать бой или уходить?

– Принимать бой нельзя, – ответил Седой. – Казаки – это только для затравки. Конечно, к площади подтянут пехоту с пулеметами, а то и с артиллерией. Уходить тоже нельзя. Всех, кого заподозрят, казаки шашками посекут.

– Выходит, ни так ни эдак, – усмехнулся Мартын Николаевич. – Что же предпримем?

Седой на какую-то минуту задумался.

– На собрании не все наши люди, – сказал он. – Много и таких, кто из любопытства заглянул. Обывателей, так сказать. Их, надеюсь, казаки не тронут. Сказать им, собрание закрыто, пора по домам. И пусть уходят подобру-поздорову. А нам прорываться в обход.

– Дельно, – поддержал появившийся из-за кулис Медведь. – Я уже посмотрел. Забор можно разобрать и выйти во двор Комиссаровского училища. Там сильная боевая дружина. Если казаки вздумают преследовать, можем и бой принять.

После неизбежной сумятицы и суматохи разобрались кому куда и определились два потока. Один через входные двери к воротам, ведущим на Большую Садовую. Другой – через кулисы и театральный вход в глубь двора, а там через пролом в заборе во двор Комиссаровского училища, где молодые дружинники встречали гостей и разводили их по классным комнатам.

Свою пресненскую дружину Седой поместил в отдельной комнате на втором этаже. Разбил на три взвода, назначил начальников взводов: себя, Медведя и Владимира Мазурина. Определил время вахты: первому взводу до полуночи, второму – от полуночи до трех часов утра, третьему – от трех часов до шести.

– А после шести опять первому взводу? – спросил кто-то из дружинников.

– К шести часам здесь не должно быть ни единой души, – ответил Седой.

Он сам развел и выставил караулы ко всем входам и выходам и на лестницах, ведущих с этажа на этаж. Трем бойцам училищной дружины, выделенным ему для связи, приказал обойти помещения, уложить всех спать и проверить, везде ли погашены огни. После этого проверил, где улеглись Медведь и Мазурин – чтобы, если понадобится, ночью сразу найти их, – а потом отошел к окну и присел па подоконник, так, чтобы виден был выход из переулка на Тверскую. Редкие огни в окнах окрестных домов гасли один за другим, и скоро за окном ничего уже было не различить. Только поодаль, на углу Тверской и Старопименовского переулка, горели костры, вокруг которых грелись солдаты.

Стояла настороженная тишина, время от времени разрываемая одиночными выстрелами, а иногда и винтовочными залпами. Через несколько часов он узнает о зловещей сути этих залпов, пока же они лишь напоминали ему, что враг – рядом.

Время шло; интервалы между залпами и выстрелами становились все продолжительнее, и наконец все стихло, И ничто не отвлекало его от глубоких раздумий…

Теперь уже ясно, что восстание неотвратимо. После сегодняшнего налета казаков на мирное собрание, после наглых обысков и избиений даже самые умеренные или, проще сказать, трусливые должны понять, что силе надо противопоставить силу. Жизнь подтвердила правоту тех, кто, подобно ему, призывал к восстанию.

И правильно поступали они на Пресне, положив все силы на создание боевых дружин, на вооружение рабочих. Если бы в каждом районе так, уже завтра Москва была бы в руках восставшего пролетариата… Готовых к борьбе людей и сейчас много, пусть в одном районе больше, в другом меньше, а по всей Москве наберутся тысячи убежденных бойцов.

И вспомнилось ему, как на бюро Московского комитета разгорелся жаркий спор, когда обсуждали план вооруженного восстания. Виргилий Шанцер требовал оттянуть все боевые дружины в центр, объединить в одну боевую армию и ударить по главной цели. Взять штурмом резиденцию генерал-губернатора, провозгласить в Москве власть Советов рабочих депутатов и обратиться с революционным призывом ко всей России. Ему возражал Станислав Вольский. Он предлагал начать повсеместные восстания в районах, утвердить там власть Советов рабочих депутатов, окружить железным кольцом правительственный центр и принудить его к капитуляции.

Большинство склонялось к тому, чтобы принять план Вольского, и ему, Литвину, самому тогда казалось, что начинать надо с восстания в районах. Теперь же ему думалось, что смелее и, стало быть, вернее был бы план Виргилия Шанцера… Надо было тогда же, не теряя времени, привести его в исполнение… А теперь нет в их рядах ни Шанцера, ни Васильева, ни Вольского.

Теперь хочешь не хочешь начинать надо с восстания в районах. Прохоровцы, да и вся Пресня уже готовы подняться с оружием в руках. Верно говорили об этом сегодня депутаты Куклев, Баулин и Осипов…

И, перебирая в памяти эпизоды заседания на «малой кухне», словно споткнулся. А как же Надя? Сам не смог проводить и поручить не успел никому… Если ее захватят с ее записями, не миновать беды. Охранка теперь лютует, не пощадит ни женщины, ни ребенка… Ах, Надя, Надя!

И тут же оборвал себя. Нет в Москве никакой Нади! Для тебя, как и для всех, – товарищ Наташа.

В тревожных мыслях прошло время до полуночи. Разбудил Медведя, вместе с ним обошел и сменил караулы. Приказал в случае малейшей тревоги разбудить и его. Лег на нагретое Медведем место и на удивление быстро заснул.

Разбудили его Медведь и Володя Мазурин. Зажег спичку, взглянул на часы: без четверти пять.

– Только что погасили костры на Тверской и на Страстной площади, – доложил Володя Мазурин.

– Откуда известно, что и на Страстной?

– С чердака видно.

Первая мысль: назревает внезапная атака. Приказал поднять всех спящих и приготовиться к бою. На улице по-прежнему было тихо. Стал выяснять у дружинников-учащихся, можно ли незаметно выйти из училища. Ответили, что из училища два выхода: парадный – в Благовещенский переулок и второй – во двор. Скорее всего, оба под наблюдением.

И тогда кто-то предложил спуститься с чердака по водосточной трубе вдоль боковой стены. Словом, там, где не могут заметить ни с улицы, ни со двора.

Охотников сыскалось больше чем надо. Снарядили две группы молодых дружинников – ребят по пятнадцати-шестнадцати лет – по три человека в каждой. Выпустили первую группу разведчиков, спустя несколько минут – вторую и… с нетерпением стали ждать.

Прошло более получаса. Седой начал уже корить себя, что отправил ребят на погибель. И тут условный стук в парадную дверь. Быстро разобрали завал из столов и прочей училищной мебели, впустили разведчиков.

– Все ушли, – запыхавшись, докладывали ребята. – И казаки, и солдаты. Никого нет.

Сообщили и трагическую весть. На Страстной площади несколько раз расстреливали задержанных войсками людей. Об этом рассказал ребятам ночной сторож Елисеевского магазина. Эти залпы и слышны были вечером и ночью.

Послал Медведя с группой дружинников проверить, свободен ли проход на Садовую и Большую Никитскую. Через несколько минут вернулся связной от группы Медведя.

Путь был свободен. Времени терять было нельзя. И небольшими группами по пять – десять человек все укрывшиеся в училище разошлись.

Глава тринадцатая ЕСЛИ БЫ СОВРАТЬ ВСЮ КРОВЬ И СЛЕЗЫ…

1

Огромный обеденный зал «большой кухни» был переполнен. Успевшие войти первыми сидели за столами, словно пришли на обед, с тою лишь разницей, что были одеты и за столом, определенным на шесть человек, теперь разместились по семь, а то и по восемь, И все же все не уселись. Теснились в проходах между рядами столов, вдоль стен, перед раздевалкой, перед раздаточными окнами.

Став на скамью, возвышался над толпой седобородый депутат Василий Иванов, гравер с Прохоровки, выбранный председателем собрания. По одну сторону от него Седой, далеко приметный шапкою седых кудрей, по другую – плотный кряжистый Медведь, и тут же, на этой же скамье, депутаты Сергей Дмитриев и Иван Баулин.

Седой закончил свою короткую взволнованную речь боевым призывом:

– Товарищи рабочие Прохоровской мануфактуры! Только с оружием в руках отстоим мы свои права! Вступайте в боевую дружину! Превратим нашу фабрику, всю нашу Пресню в несокрушимый боевой лагерь! К оружию, товарищи!

Слова его потонули в аплодисментах, одобрительных возгласах, криках «ура». И резким диссонансом в общем боевом настроении прозвучал одинокий выкрик:

– Под пули загнать норовишь! Не надо нам оружия. Надо по-хорошему, миром да добром.

Кричал рослый мужик в нагольном полушубке, стоящий в проходе между столами.

– Провокатор! – взорвался зал.

– В шею его!..

Десятки рук потянулись к мужику.

– Тихо, товарищи! – во всю силу своего голоса крикнул Седой. – Это ведь свой, рабочий человек. И смелый к тому же. Не побоялся поперек всех сказать. Он нашу правду поймет и хорошим дружинником будет. – И уже обратился прямо к нему: – Слушай, ты, миротворец. И если кто согласен с ним, тоже слушайте. Когда в январе питерские рабочие пошли к царю с миром, семейно, с иконами и царскими портретами, царь приказал в рабочих стрелять. Одним махом три тысячи положил. А ведь это очень много – три тысячи. Вдвое больше, чем нас сейчас здесь собралось… Вот как ходить к царю с миром. А имеется и поближе пример. Вчера вечером собрались на митинг. Вот он был, – Седой указал на Сергея Дмитриева, – и он тоже, – указал на Ивана Баулина, – и еще многие из прохоровцев. Собрание самое мирное, а пришли жандармы и казаки и разогнали нас. Кто сумел, ушел, не сумел – в тюрьму попал. Да если бы знали в охранке, что мы тут сейчас собрались, так мигом бы прискакали казачьи сотни. Вот потому и нельзя миром, а надо с оружием.

В «малой кухне» Седого ждал связной из Московского комитета. Лицо его показалось Зиновию очень знакомым. Да и связной – паренек лет восемнадцати – тоже, по-видимому, узнал его.

– Павлуша!

– Он самый, товарищ Седой, – с достоинством ответил Павлуша.

Он сообщил, что сегодня вечером в училище Фидлера на Чистых прудах, а точнее если, то на углу переулков Лобковского и Мыльникова, состоится собрание представителей рабочих и студенческих дружин всех районов Москвы. И еще сказал, что ему – Седому – надо будет выступить на этом собрании.

– Передашь, что я не смогу быть, – сказал Седой. – Уже назначил сбор начальников дружин. А представители нашего района будут.

И поручил Володе Мазурину взять с собой шесть человек дружинников, по своему выбору, и представительствовать на собрании от Пресненского района!

2

Когда Володя Мазурин со своими дружинниками добрался до Чистых прудов, уже изрядно стемнело. Фонари на улицах не горели, и тротуары освещались лишь скудным светом, падающим из немногих освещенных окон. По счастью, Володя детство провел на Чистых прудах, и потому даже в темноте они быстро дошли до Лобковского переулка. Здесь вечерняя темень приметно разредилась. Окна четырехэтажного дома в конце квартала были освещены так ярко, что с успехом заменяли погасшие уличные фонари.

– Что за дом? – спросил самый молоденький из дружинников и потому самый любопытный.

– Это и есть училище Фидлера, – ответил ему Володя.

– А пошто светится?

– Ты, Пантелей, шибко любознательный, – усмехнулся Мазурин и пояснил: – Своя у них в училище электростанция, стало быть, и свет свой.

У входа в училище пресненских дружинников остановили часовые. Мазурин назвал пароль, и их тут же пропустили в вестибюль. Но на широкой – не меньше двух сажен – парадной лестнице их еще раз остановили, и пришлось повторить пароль.

Затем их провели на второй этаж, в зал, где уже шло не то собрание, не то занятие. Высокий человек в солдатской форме с унтер-офицерскими лычками на погонах, стоя на возвышении, показывал различные приемы рукопашного боя: как правильно делать выпад в штыковом бою, как укрываться винтовкой от сабельного удара конного противника и другие.

Актовый зал училища, в котором проходило занятие, был переполнен. Пресненцы с трудом отыскали свободные места в дальнем углу. Но едва они уселись, как раздался сигнал тревоги.

Унтер, руководивший занятиями, подал команду:

– Все, кто с оружием, немедленно вниз!

Пресненцы были вооружены револьверами и вместе со всеми выбежали в коридор. Снизу, из вестибюля, доносились глухие удары. В здание ломились, разбивая двери. Пресненцы протиснулись к парадной лестнице, на ступенях которой стояли уже вооруженные дружинники.

Расталкивая их, вниз по лестнице бежал владелец училища Иван Иванович Фидлер. Он спешил открыть двери, но опоздал. Ударами прикладов солдаты сбили запоры, и двери распахнулись. Солдаты с винтовками наперевес ворвались в вестибюль.

Унтер-офицер, руководивший занятиями в зале, крикнул громовым голосом, перекрывая шум:

– Товарищи! Без команды не стрелять!

А высокий студент, начальник боевой дружины Высшего технического училища, подошел вплотную к солдатам и стал убеждать их покинуть здание, не доводя до пролития братской крови.

Командовавший драгунами ротмистр Рахманинов приказал студенту:

– Немедленно отойдите. Иначе прикажу стрелять!

Студент не повиновался. Фидлер обнял его за плечи и уговорил отойти в сторону.

В вестибюле появился пристав 1-го участка Яузской части Гедеонов с отрядом полицейских. Гедеонов потребовал, чтобы все посторонние немедленно покинули здание. Фидлер ответил, что если полицейские и солдаты покинут вестибюль, то он обязуется проследить, чтобы ни один посторонний не остался в училище.

Гедеонов согласился беспрепятственно отпустить лишь не имеющих оружия. Фидлер настаивал на своем. Тогда полицейский пристав предложил: отпустить сейчас всех безоружных, относительно же лиц вооруженных он доложит начальству и поступит согласно полученному указанию. Фидлер посоветовался со студентом, начальником дружины, и сказал полицейскому приставу, что принимает его предложение. Безоружных стали выпускать из училища, причем полицейские на выходе тщательно их обыскивали.

Фидлер поднялся на второй этаж и пригласил к себе в кабинет всех начальников дружин. Передал условия полицейского пристава Гедеонова. Все с возмущением отвергли предложение о сдаче оружия.

Фидлер умолял принять условия полиции.

– Лучшее, наиболее ценное оружие: винтовки, карабины, маузеры, бомбы спрячем в подвале, в тайниках, где его никто не найдет, – убеждал он. – Сдадите маловажное оружие: револьверы, кинжалы. Клятвенно обещаю приобрести взамен новое, лучшее. Сейчас важнее всего сберечь людей.

Но начальники дружин твердо стояли на своем: «Всем должен быть обеспечен свободный выход из здания».

– Как мне убедить вас! – с отчаянием в голосе воскликнул Фидлер.

– Не надо убеждать, – ответил ему кто-то из начальников дружин. – Оружие мы не отдадим.

Тогда Фидлер послал пригласить в кабинет пристава Гедеонова. Пристав пришел вместе с ротмистром Рахманиновым.

– Дружинники не сдадут оружия. И требуют беспрепятственно отпустить их всех.

– Я должен доложить его высокопревосходительству, – ответил Гедеонов.

Фидлер указал ему на висящий на стене телефонный аппарат. Гедеонов вызвал резиденцию, попросил соединить его с генерал-губернатором. И доложил, что здание училища оцеплено, в нем находятся вооруженные лица, которые требуют освобождения с оружием.

Адмирал Дубасов ответил одним словом:

– Расстрелять!

И выкрикнул это так зычно, что его отчетливо услышали все, кто находился в кабинете.

Гедеонов трясущейся рукой с трудом повесил трубку на крюк аппарата и обернулся к начальникам дружин.

– Слышали?

– Слышали, – ответил за всех высокий студент, начальник дружины Высшего технического училища. – Мы не сдадимся.

Гедеонов предпринял новую попытку:

– Господа! Молодые люди… Не как представитель власти, а как многажды старше вас убеждаю прекратить бесполезное сопротивление… Силы не равны, сопротивляться бессмысленно… Вспомните о своих матерях, о всех своих ближних.

– Не тратьте понапрасну слов, господин полицейский пристав, – сказал студент. – Мы давно все решили.

– Я исчерпал все возможности, – сказал Гедеонов. – Передаю свои полномочия военным властям.

И, поклонившись Фидлеру, вышел из кабинета.

Ротмистр Рахманинов, до того с жесткой усмешкою на продолговатом холеном лице слушавший разговор, выдвинулся вперед и предъявил свой ультиматум. Обращался он как бы только к владельцу училища Фидлеру, но ясно было всем, что обращен его ультиматум прежде всего к руководителям боевых дружин.

– Если в течение четверти часа не последует сдача оружия, солдаты будут выведены на улицу и после троекратного предупреждения по зданию будет открыт огонь, – пригрозил ротмистр. И, немного помолчав, добавил: – Рукопашной не будет.

Ровно через пятнадцать минут ротмистр приказал драгунам покинуть здание.

Сразу же загрохотали парты, которые сбрасывались прямо по лестнице со второго этажа. Из парт быстро сложили баррикаду, наглухо закрывшую главный вход. В это время с улицы донесся резкий звук рожка. С полуминутными интервалами он был повторен трижды. И едва отзвучал последний сигнал, раздался пушечный выстрел, потрясший все здание.

– Из пушек бьют! – раздался громкий испуганный возглас.

Предупреждая панику, начальник студенческой дружины громко крикнул:

– Не пугайтесь. Это взорвалась наша бомба.

Вряд ли это могло кого-нибудь успокоить. Тем более что на глазах у всех первым же снарядом был убит один из учеников Фидлеровского училища и ранены несколько дружинников.

На первый снаряд нападавших осажденные ответили несколькими бомбами, брошенными из окон верхнего этажа, и беглыми, но довольно беспорядочными выстрелами. Разрывом бомбы были убиты молоденький прапорщик и три или четыре казака. Пушечные выстрелы следовали один за другим, с интервалами ровно в минуту. Каждый снаряд умножал число жертв. Одним из первых же снарядов была повреждена электростанция, и все здание погрузилось в темноту. Фидлер принес из своей квартиры несколько стеариновых свечей, и их зажгли по две на каждом этаже. Но после ярких электрических ламп трудно было что-либо разглядеть в тусклом и колеблющемся свете.

После двенадцатого выстрела бомбардировка училища приостановилась. Начальники дружин вновь, уже при свете свечей, собрались в кабинете Фидлера. На этот раз мнения разошлись.

– У моих дружинников кончаются патроны, – сказал один начальник дружины.

– У всех кончаются, – сказал другой.

Но большинство командиров дружин по-прежнему были против капитуляции.

Через пятнадцать минут обстрел возобновился. Теперь наводчики упорно били по одному и тому же месту, по простенкам между окон первого этажа. После четвертого выстрела обрушилась часть стены. При молчаливом согласии всех начальников дружин владелец училища статский советник Иван Иванович Фидлер приказал вывесить в окне белое полотнище.

Каждый дружинник в дверях должен был сдать оружие, после чего его еще и тщательно обыскивали. Обезоруженных отводили во двор соседнего дома под строгой и надежной охраной.

– Что же, повинимся и оружие отдадим? – спросил у Мазурина Пантелей Кривобоков.

– Держитесь за мной! – приказал своим дружинникам Володя и устремился в дальний конец коридора.

Черным ходом он вывел их во внутренний двор училища. Там по водосточной трубе взобрались они на крышу замыкающего двор сарая. Мазурин, поднявшийся первым, нетерпеливо понукал остальных, больше всего опасаясь, как бы кто в темноте не оборвался и не рухнул вниз. Но все сошло благополучно; ребята молодые, здоровые, осилили необычный подъем без особого труда. А то, что в глухом дворе было темно как в колодце, даже и хорошо: солдаты не заметили беглецов.

– Теперь ползком за мной! – скомандовал Мазурин и осторожно пополз вверх по заснеженной крыше.

Когда перевалили через гребень крыши, отлегло от сердца. Теперь не углядят. Передохнули минуту-другую, отдышались, оттерли снегом застывшие ладони.

– Как это ты сообразил, Владимир? – спросил кто-то из дружинников. – И как в такой темноте углядел трубу?

– Еще когда мальчишкой был, – ответил Мазурин, – мы с ребятами в школьный двор через эту самую крышу не один раз лазили. Там в столовке всегда поживиться можно было… Ну вот, как прижало, вспомнил…

Передохнув, перебрались на другую крышу, там спустились и проходными дворами выбрались на Большой Харитоньевский, а оттуда – на Садовую-Черногрязскую. Не менее часу добирались по Садовым улицам до Кудринской площади. И вот тут, на пороге Пресни, когда до «малой кухни» осталось рукой подать, тяжело ранили самого молодого и нетерпеливого – Пантелея Кривобокова.