Текст книги "Моя мужская правда"

Автор книги: Филип Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Разумеется, папа.

– Главное, не волнуйся. Линдон Джонсон[129]129
  Джонсон Линдон – занимал пост вице-президента в администрации Джона Кеннеди, после убийства которого стал 36-м президентом США и оставался им до 1969 г.


[Закрыть] хоть и южанин, но соображает. Для нас лучше бы, конечно, Хэмфри[130]130
  Хэмфри Хьюберт – влиятельный член сената США от Демократической партии. В 1964 г., выступая на выборах вместе с Л. Джонсоном, был избран вице-президентом.


[Закрыть], но что мы можем сделать. Джонсон тоже ничего. Израилю нечего бояться, так я думаю. Или есть чего? А ты как думаешь?

– Как ты, папа.

– Да. Надеюсь, ты и правда в порядке. Береги себя. Мы с тобой, понимаешь, о чем я?

– Я и правда в порядке.

Весь вечер мы со Сьюзен просидели у телевизора. Президентский самолет прибыл в Вашингтон. Миссис Кеннеди сошла по трапу и склонилась над гробом.

– Заставить нацию так скорбеть – предел мечтаний любого героя, – сказал я.

– И твоих?

– Я не герой. Всего лишь обычный гражданин.

– А я ведь голосовала не за него, – позже, в постели, крепко обняв меня, прошептала Сьюзен и заплакала.

– Вот как?

– Я голосовала за Никсона.

– Господи, как же тебе задурили мозги.

– Думаю, Джекки тоже не голосовала бы за Джона, кабы не супружеская солидарность.

В сентябре 1964 комиссия Уоррена опубликовала свои выводы по поводу гибели президента; Шпильфогель со своим научным текстом в «Форуме» опередил ее всего на неделю. Ответственность за убийство была возложена на Ли Харви Освальда, действовавшего в одиночку и по собственной инициативе; мне же достались нарциссизм, сексуальная агрессия и чувство вины. Не все поголовно согласились с основными положениями обоих докладов. И там и здесь некоторых смущала сомнительность свидетельств, неопределенность методологии и двусмысленность задач, которые ставили перед собой исследователи… Так проходили годы, полные бедственных событий и катаклизмов; читая газеты, слушая радио, смотря телевизор, я пытался убедить себя, что мои обстоятельства – еще не самые безнадежные. Я боролся только с Морин. А мог оказаться в призывном возрасте и воевать с вьетнамцами. Или родиться вьетнамцем и воевать с американскими призывниками. Или включиться в противостояние с ЛБД[131]131
  ЛБД – принятая в американской прессе аббревиатура, обозначающая Линдона Бена Джонсона.


[Закрыть]. А что Морин Джонсон из Элмайры по сравнению с Линдоном Беном Джонсоном из Белого дома? Так, мелочь. Я смотрел телерепортажи из Сельмы, Сайгона, Санто-Доминго, я твердил себе: бывает и хуже, – но при этом ощущал, что хуже моего положения не бывает. В октябре 1965 года, теснясь со Сьюзен на Овечьем лугу Центрального парка в тысячной толпе, протестующей против войны и пытающейся разобрать, о чем именно вещает преподобный Коффин[132]132
  Коффин Леви – американский аболиционист, оказавший помощь тысячам сбежавших рабов в обретении свободы. Автор здесь имеет в виду, что выступающий призывал молодых людей призывного возраста всеми способами отказываться от службы в армии.


[Закрыть], я в пятнадцати метрах от себя увидел Морин. На пальто – эмблемка: «Доктор Спок[133]133
  Спок Бенжамин Маклейн – всемирно известный американский педиатр и писатель, в исключительно резкой форме протестовавший против войны, которую вели США во Вьетнаме.


[Закрыть] не одинок». Миссис Тернопол приподнялась на цыпочки, пытаясь разглядеть оратора на далекой трибуне. Вид вполне нормальный. Значит, до нервного срыва и оплаты последующего лечения, которой мне угрожали (если я не стану вести себя как подобает мужчине), еще далеко. Держись, милая, экономь мои денежки!

– Сьюзен, – дернул я спутницу за рукав, – знаешь, кто здесь протестует против военных действий?

– Кто?

– Видишь ту Токийскую Розу?[134]134
  Токийская Роза – коллективное имя, которое носили 13 радиодикторов Японского радио (девушек-японок, выросших в Америке, для которых английский язык был родным), вещавшего в годы Второй мировой войны на английском языке с целью ведения пропаганды среди американских военнослужащих.


[Закрыть] Моя жена.

– Она? – прошептала Сьюзен.

– Угу. С агитационным значком на груди.

– А что, симпатичная.

– Согласен: поистине дьявольское обаяние. Пошли отсюда, все равно ничего не слышно. Ну же!

– Она выше ростом, чем я представляла по твоим рассказам.

– Потому что встала от восторга на цыпочки. Дрянь! Подавай ей национальную независимость всюду и везде, а рабство в браке вынесем за скобки… Глянь-ка, полицейский вертолет. Подсчитывают число участников митинга. Пойдем, завтра узнаем всю правду из газет.

– Питер, куда же ты…

– Если она за мир, то я за бомбардировки Ханоя. «Доктор Спок не одинок»! Берегитесь, доктор, – она распугает всех ваших сторонников!

После той антивоенной акции от Морин не было ни слуху ни духу вплоть до телефонного звонка в мою рабочую квартирку весной 1966 года. Голос беззаботный. Надо встретиться «лично» и «наедине».

– Хочу поговорить с тобой о разводе. Пора серьезно обсудить необходимые формальности. Мне до твоего адвоката никак не дозвониться, он форменный идиот, а Дэна с ним просто не соединяют.

О чудо! Что произошло? Неужели близка счастливая развязка?

– Он не идиот, а специалист по бракоразводным процессам.

– Он идиот и к тому же лжец, но дело не в этом. Не будем тратить время на перебранку. Ты хочешь развестись или нет?

– Дурацкий вопрос. Конечно хочу.

– Тогда мы с тобой вдвоем должны сесть и все оговорить.

– Ты оговаривала меня уже сотню раз, – не удержался я от шутки. – Нам нечего делать вдвоем.

– Не пойму: кто жаждет развода?

– Не заводись, Морин.

– Никто и не заводится. Я могу прийти к тебе вечером после групповой психотерапии. Сгладим все разногласия, мы ведь взрослые люди. Эта тягомотина порядком мне надоела. Есть на свете и другие заботы.

– Приятно слышать, Морин. Но встречаться у меня никак не возможно.

– Где же тогда? На улице?

– Где-нибудь на нейтральной почве. Скажем, в «Алгон-куине»[135]135
  «Алгонкуин» – отель в Нью-Йорке, где за большим круглым столом в неформальной обстановке ежедневно встречаются литераторы.


[Закрыть].

– Хороша нейтральная почва! Мне надо встретиться с тобой, а не с твоими дружками. Ты прямо как ребенок. Маленький лорд Фаунтлерой[136]136
  «Маленький лорд Фаунтлерой» – роман американской писательницы Фрэнсис Бёрнетт.


[Закрыть] из Уэчестера.

– «Уэчестер» – до сих пор ругательство? А «Плющевая лига» – непотребство? Как была, так и осталась дочерью ночного сторожа из Элмайры. Цивилизация тебя не затронула.

– Ну и зануда! Будешь оскорблять меня или договариваться? Впрочем, как хочешь. Плевать я хотела. У меня есть собственная жизнь, есть флейта, а больше ничего и не надо.

– Если я правильно понял, миссис Тернопол играет теперь на флейте?

– На ней. В небольшой музыкальной группе. И ходит в Нью-Скул[137]137
  Нью-Скул (New School University) – частное высшее учебное заведение, основанное в Нью-Йорке в 1919 г. группой независимых ученых с целью предоставить возможность получения высшего образования взрослым.


[Закрыть].

– И не работаешь.

– Мой психотерапевт считает, что об этом еще рано говорить. Сначала нужно восстановить нервы.

– У тебя есть нервы?

– А тебе нужно продемонстрировать остроумие или развестись?

– Ноги твоей не будет в моем доме.

– Что ж. А я не стану обсуждать серьезные вопросы в подворотне или за стойкой бара. Если это твое последнее слово – пока, я вешаю трубку.

– Ладно, приходи сюда, но говорить мы будем только о разводе. И ни о чем другом.

– А о чем еще с тобой говорить? Так я прихожу вечерком.

– «Вечерком» – это когда? – Что за тон у нее! Что за вечная неопределенность!

– В десять, – ответила Морин.

– Не нравится мне все это, – сказал Шпильфогель, когда я по телефону сообщил ему о грядущем свидании.

– Мне тоже, но если она заведет речь о чем-нибудь кроме развода, я вышвырну ее вон. Вылетит как пробка. Не мог же я отказать! Вдруг она и впрямь решила дать мужу вольную.

– Посмотрим. Ничего теперь не поделаешь.

– Можно позвонить и отменить встречу.

– Вы хотите позвонить и отменить встречу?

– Я хочу развестись. Глупо было бы упускать такую возможность. А если Морин начнет опять выяснять отношения… Что ж, я готов на такой риск.

– Только удержитесь от рыданий и не смейте – слышите, не смейте – рвать на себе одежду!

– Не дождется. С этим покончено.

– Желаю вам удачи, – сказал Шпильфогель.

– Спасибо.

Морин явилась ровно в десять. Шелковая блузка, строгого покроя шерстяной пиджак, расклешенная юбка. При мне она никогда так изящно не одевалась. Ни следа былой мальчишеской небрежности. В уголках губ и глаз обнаружились морщинки. Лицо загорелое. Оказывается, Морин только что пять дней отдыхала со своей психотерапевтической группой в Пуэрто-Рико. Скинулись, кто по скольку мог. На мои деньги ездила, паразитка кровососущая! И шерстяной, костюм сшила на мои деньги. Стриги, стриги старого барана, сидящего напротив тебя!

Окинула изучающим взглядом комнату – несколько сотен на новую обстановку дала мне Сьюзен. Меблировка была достаточно простой, но, благодаря усилиям миссис Макколл, уютной: толстая циновка на полу, пара некрашеных деревянных кресел, письменный стол с лампой, книжные шкафы, кушетка под индийским пледом, купленная по случаю качалка с темноголубой обивкой; шторы того же цвета: Сьюзен сама выбрала материал и подогнала на машинке под размер окон.

– Очень мило, – сказала Морин, задумчиво глядя на поленья в корзине перед камином, – просто картинка из журнала «Дом и сад».

– Я удовлетворен.

– Еще бы! Моя берлога в два раза меньше. – Задумчивость в глазах сменилась живыми искрами неприкрытой зависти.

– Бывал в таких квартирах. Их, кажется, называют спичечными коробками.

– Питер, – глубоко вдохнула она, словно решившись бултыхнуться в омут, – я должна кое-что сказать. – Никуда она не бултыхнулась, а просто поудобней устроилась в кресле, намекая, видимо, на длительность визита.

– Мы заранее оговорили тему беседы.

– Я не собираюсь с тобой разводиться. Я не разведусь с тобой никогда.

– Немедленно выметайся! – Напрасно Морин собиралась выдержать многозначительную паузу, я отреагировал незамедлительно.

– И еще кое-что.

– Я же сказал: убирайся.

– Это важно. Правда.

– Правда? Да как у тебя язык поворачивается произнести такое? Ложь, ложь, сплошная ложь! Три часа назад ты обещала толковать со мной только о разводе!

– Я сочинила рассказ и хочу тебе прочесть. Он в сумочке. Я уже показывала его на семинаре в Нью-Скул. Всем очень понравилось. Преподаватель обещал помощь с напечатанием. Я почти уверена, ты не согласишься с общим мнением – в тексте очень мало от Флобера, но все-таки считаю, что нужно ознакомить тебя с этим рассказом до публикации.

– Морин, либо ты сейчас же встанешь и уйдешь на своих двоих, либо вылетишь за дверь головой вперед.

– Пальцем до меня дотронься, и загремишь в каталажку. Дэн Иген знает, что я здесь. Он знает, что ты пригласил меня в гости.

И он знает, как ты без толку молотишь кулаками. Поостерегись, я всегда могу позвонить адвокату. Кстати, если ты думаешь, будто в. Пуэрто-Рико я ездила на твою вшивую сотню, то ошибаешься. Дэн помог мне с деньгами. Иначе бы группа развалилась.

– А одевает тебя кто? Адвокат? Психотерапевт? Или психи из твоей группы пускают шапку по кругу?

– Не смешно. Костюм дала мне Мэри Иген. Купила в Ирландии, но он ей не подошел. Так что не переживай, я не очень-то шикую на крохи, которые ты в поте лица зарабатываешь в Хофстре за четыре часа в неделю. Игены мои друзья, лучших друзей у меня еще не бывало.

– Вот и отлично. А теперь дуй отсюда.

– Сначала выслушай мой рассказ, – и она вытащила из сумочки большой конверт, – не один ты можешь высасывать сюжеты из своей жизни и разносить их по всему свету. – Из конверта появилось несколько листков. – Называется «Витязь в мамашином исподнем».

– Сейчас вызову полицию. Пусть она удалит тебя из моего жилища. Тут уж Иген только руками разведет.

– Ты позвонишь в полицию, а я – Сэлу Валдуччи.

– Никому ты отсюда не позвонишь.

– Ах, Пеппи, почему бы тебе не вызвать на помощь миллионершу с Парк-авеню? Если сама мигом не прискачет, так пришлет шофера, чтобы вызволить миленка из западни. Не таращься, существование миссис Макколл, жалкой уродины, рот гусиной гузкой, бери меня, кто хочет, – не секрет. У тебя вообще нет от меня секретов, муженек. (Гадкий смешок.) За тобой глаз да глаз.

– За мной – что?!

– Слежу я за тобой, вот что. По пятам! Большие деньги, конечно, но зато сколько удовольствия.

– Зачем? Я же готов развестись с тобой в любую минуту! За каким чертом тебе понадобилось нанимать детективов, кому это надо?

– Только не учи меня, кому что надо. Не я завела миллионера, чтобы покупать запонки от Картье! Я сама прокладываю себе дорогу в этом мире!

– А кто живет иначе?.. Постой-постой, какие запонки?

(Морин пропустила вопрос мимо ушей. Так и унесла историю с запонками от Картье с собой в могилу.)

– Ты только мигнешь, а они уже тут как тут. Несчастные денежные шлюшки. Ах, какой он у нас утонченный и семи пядей кое в чем! То дура с конским хвостом в Висконсине. То еврейская принцесса из Лонг-Айленда. То кобылистая тевтонка во Франкфурте. Больничная нянечка, кажется? Нянька – это как раз то, что тебе нужно! Баю-баюшки-баю, не плачь, наш маленький кареглазый переросток! А он, как встретит настоящую женщину, – сразу в рев.

– Что ты имеешь в виду? Это ты-то – настоящая женщина? Ха! Ты – ничто, и в этом вся ты. Ту, которую зовут Морин Тернопол, звать никак. И – пошла прочь, скатертью дорожка!

– Вот выскажу все, что собиралась, тогда и распрощаемся. Не забудь – рассказ еще не прочитан. Пора понять, коллега, что не за вами эксклюзивное право на клевету в литературной шкуре. Не вы один можете затевать склоку и покрывать легкоузнаваемые персонажи струпьями мстительной лжи. Склока за склоку, приятель, струп за струп!

– Марш за дверь!

– Слушай. Главный герой – писатель по имени Пол Натапов. Его произведения никто не читает, чем автор сильно обеспокоен. А тут еще затаскали по судам. И вот, чтобы расслабиться, бедный Пол начинает разгуливать по дому в женском исподнем…

– Идиотка! – завопил я и рывком поднял Морин с кресла.

– Чертова психопатка, изыди вместе со своими подтирочными бумажками!

– Только после того, как прочтем, и не вздумай порвать рассказ. Хотя контрольный экземпляр хранится в сейфе у Дэна Игена!

Она бросилась на пол, ухватилась за массивные ножки кресла и принялась молотить ногами в туфлях с каблуками-шпильками: не подходи, покалечу.

– Вон отсюда! Прекрати! Уходи, Морин, не то выпущу тебе мозги!

– Давай-давай, попробуй!

Я изловчился, и удар пришелся по носу.

– Боже мой! – простонала она; кровь потекла на изящный пиджак и дальше – на юбку, извиваясь по руслам рубчиков.

– Не думай, что это конец, Морин. Только начало. Я сделаю из тебя котлету!

– Интеллектуальный мясник, давай! А рассказ-то у Дэна в сейфе!

– А ты – здесь. – И я отвесил две звонкие пощечины. – Этого хотела, дрянь?

– Давай-давай!

– На! – последовали еще два удара. – Теперь тебе не придется лицемерить перед судьей: я отлуплю тебя по-настоящему! Наконец-то!

Она лежала лицом вверх. Я сидел на ее животе и работал, как взбесившаяся молотилка. Лицо Морин, шея, костюм, мои руки, циновка были покрыты кровью. Разбросанные листы рассказа тоже покрылись красными пятнами. Я испытывал величайшее удовольствие.

Убивать здесь и сейчас, всерьез говоря, не входило в мои планы. Во-первых, пенитенциарные последствия, о которых так много толковал Шпильфогель; во-вторых, как ни странно, ослепляющий гнев внезапно развеялся. Я даже пожалел испорченный шерстяной костюм: очень уж он ей шел. И все же прошептал (обращаясь, скорее, к самому себе): «Ты умрешь, дражайшая женушка, отправишься в ад тридцати шести лет от роду, время самое подходящее. Неразумно было отказываться от встречи в „Алгонкуине“, Морин». Она, кажется, расслышала.

– Что ж ты остановился? – Кровь ручейком текла по подбородку. – Чем так жить, лучше уж и вправду умереть…

– Подожди, недолго осталось. Лучшая жена – мертвая жена. И ты станешь лучшей. – Я перевернул почти не сопротивлявшееся тело лицом вниз (так мне показалось оскорбительней) и стал лупить ее по заднице. Юбка и комбинация задрались, обнажив аккуратную попку в белых трусах (многим ли ты успела поведать, шлюха, о том, как Питер Тернопол красовался в них?). Шлепок. Два. Десять, пятнадцать, двадцать – подсчет велся вслух. Оставив Морин рыдать в циновку, я отправился к камину за кованой кочергой, которую Сьюзен приобрела в Гринич-Вилидже. – Теперь все. Наступила развязка, Морин. – Снизу слышались лишь захлебывающиеся рыдания, ни одного связного слова. – Боюсь, что рассказ будет опубликован посмертно. Хорошая кочерга, тяжелая. Хочу посмотреть на твои мозги. Понять, как в такую малость вместилось столько мерзости. Не разберусь сам – передам ученым. Пусть они займутся этим феноменом.

– Убей меня, убей, – донеслось с пола сквозь всхлипывания. Комната заполнилась зловонием. Что такое? Боже правый, Морин наложила в штаны. Го есть в трусы. Кал высовывался наружу со всех сторон. Ну и запашок! – Убей меня, убей меня как следует. Убей меня!

– Морин, вставай. Морин, поднимайся сейчас же.

Она повернула ко мне лицо. На губах играла какая-то загадочная улыбка. Сошла с ума, что ли? Сошла с ума и остаток жизни проведет в дурдоме. За мой счет. Десять тысяч в год, а то и больше. Она открыла глаза. А вдруг она окончательно помешалась, пронеслось в моей голове, и проведет всю оставшуюся жизнь в лечебнице – причем за мой счет. Да это же больше, чем десять тысяч баксов в год! Мне конец!

– Морин! Морин! Ты что, не чувствуешь? Не понимаешь? Ты умудрилась обделаться!

– Это ты опять обделался, – ответила она.

– Не вали с дурной головы на здоровую!

– Ты так и не смог сделать этого.

– Чего – этого?

– Струсил. А ведь обещал. Дутый храбрец. Герой с дырой.

– Ладно, Морин, вставай и иди мыться.

– Жалкий трус.

– Иди мыться!

Она оперлась на локти, попыталась встать – безуспешно. Я протянул руку, чтобы помочь ей подняться, но отступил, не в силах переносить вонь.

– Мне надо позвонить, – всхлипнула она.

– Успеется.

– Срочно позвонить! – Морин, сидя на изгаженной циновке, провела ладонями вдоль тела и, словно только что осознав происходящее, произнесла испуганно и возмущенно: – Ты избил меня! Тут кругом кровь! Исколошматил, как гарлемскую проститутку!

Я отошел еще на шаг. Зловоние, казалось, еще усилилось. Слезы рекой хлынули из глаз. Морин встала на колени.

– Где телефон?

– Кому ты собираешься звонить?

– Кому надо! Ты, грязная свинья, избил меня!

Один удар кочергой, все еще сжатой в правой руке, и со всеми звонками будет покончено навсегда. Но я не решился. Она наконец поднялась на ноги и, пошатываясь, поплелась в спальню.

– Нет, иди в ванную!

– Мне надо позвонить.

– Святые угодники, весь пол в дерьме.

– Тоже мне, проблема. Циновочку в стиле «Дом и сад» замарали! Скажите пожалуйста, какой удар по буржуазным ценностям! Разве сравнишь с твоими – по мне?

– ИДИ МЫТЬСЯ!

– ФИГ ТЕБЕ!

Из спальни донесся скрип матрацных пружин. Морин бросилась на кровать так, словно прыгнула в реку с моста Джорджа Вашингтона. Скрежетнул наборный диск телефона. Послышался плач.

– Алло! Мэри? Это Морин. Он избил меня, Мэри, он… Алло! Не Мэри? – С горловым всхлипом она швырнула трубку на рычаги. Новый набор. Внимательный, такой медленный, что в перерывах между цифрами мне представлялась Морин, заснувшая на моей кровати. – Алло! Алло, квартира Игенов? 201-236-2890? Нет? – Трубка вновь брошена. – Мне надо поговорить с Дэном Игеном! Я хочу говорить с Дэном! – Трубка снята-брошена. Брошена-снята. Я застыл с кочергой в дверях спальни. – Ты-то какого черта ревешь? Избили меня, а рыдаешь ты. И это называется мужчина! Сделай что-нибудь!

– Что сделать? Что?

– Набери хотя бы номер Игенов! Ты сломал мне пальцы! Я не чувствую пальцев!

– До пальцев я не дотрагивался.

– Так почему же я их не чувствую? ПРЕКРАТИ СВОИ ИДИОТСКИЙ ПЛАЧ ХОТЯ БЫ НА ПЯТЬ МИНУТ И НАБЕРИ НОМЕР!

И знаете, что случилось? Я так и сделал! Жена велела – муж повиновался. 201-236-2890. Длинные гудки.

– Алло! – прозвучал в трубке женский голос.

– Алло! – откликнулся я. – Это Мэри Иген?

– Да. С кем я говорю?

– Одну секунду! С вами хочет соединиться Морин Тернопол. – Я протянул трубку, не оборачиваясь, чтобы опять не попасть в эпицентр вони.

– Мэри? – произнесла Морин жалобно и беспомощно. – Дэн дома? Мне надо поговорить с ним. Мэри, меня избили до полусмерти. Как – кто? Разумеется, Питер, кто же…

Я стоял и слушал. Кому еще прикажут позвонить? В полицию, чтобы меня захомутали? Сэлу Валдуччи – пусть даст в «Дейли ньюс» репортаж с места происшествия?

Она осталась в спальне, а я, наполнив водой ведро и вооружившись щеткой, принялся очищать циновку от крови и кала. В ход пошли и бумажные полотенца, штук пятнадцать, а то и все двадцать.

Кочерга лежала рядом – на этот раз для самозащиты.

В разгар работы из спальни вышла Морин.

– О, какой хозяйственный у нас маленький мальчик!

– Кто-то ведь должен прибрать за тобой.

– Это теперь не самая большая твоя забота, Питер.

– Какая же больше? – осведомился я небрежно, понимая, что для легкомысленного тона нет с моей стороны ни малейших оснований. Морин права. Я влип. Мне стало страшно. Только бы не наложить в штаны, как она.

– У тебя, Питер, большие неприятности. Не хотела бы я оказаться на твоем месте, когда Дэн вернется.

– Будем ждать.

– Отважное решение. Лучше бы ты смылся – и подальше.

– Переадресовываю рекомендацию тебе. Только сначала не забудь принять душ.

– Не выпить ли нам по чуть-чуть?

– Что за бред? От тебя несет, как в зоопарке!

– ДАЙ МНЕ ЧЕГО-НИБУДЬ ВЫПИТЬ, НЕУДАЧЛИВЫЙ УБИЙЦА!

– ТЫ ВСЯ В ДЕРЬМЕ!

– БЕРУ ПРИМЕР С ТЕБЯ.

– УМЫВАЙСЯ И СМЫВАЙСЯ!

– И НЕ ПОДУМАЮ!

Я принес бутылку виски и плеснул нам обоим по большой порции. Прежде чем успело прозвучать мое отчаянное «Нет!», Морин со всем своим дерьмом плюхнулась (конечно, нарочно) на индийский плед, покрывавший кушетку. Подарок Сьюзен, между прочим.

– Ну и сука же ты.

– Простирнешь, – хмыкнула она и залпом выпила содержимое стакана.

– Ты только что обзывала меня маленьким мальчиком. А сама – как младенец в загаженных пеленках. Ждешь, когда я тебя перепеленаю?

– Чего от тебя ждать? Ничего я не жду. – Она протянула пустой стакан. – Плесни-ка еще.

– Морин, – попросил я, закрыв глаза, чтобы не видеть ее (никогда, о если бы никогда!), – исчезни из моей жизни, пожалуйста! Это же чистой воды безумие. Если не жалеешь меня – себя пожалей.

– Ты десять минут назад мог одним ударом кочерги разрубить гордиев узел. Но струсил.

– Так ты сознательно хотела довести дело до убийства?

– Я много лет хочу сделать из тебя мужчину, Питер. Только и всего.

– Не надо ничего из меня делать. Только оставь в покое! Для тебя важно одержать победу? Слушай же: ты одержала победу! Поздравляю.

– Поздравления отвергнуты.

– Что тебе еще надо от меня?

– Того, чего у меня нет, но по справедливости причитается.

– Тебе ничего не причитается.

– А тебе еще причтется. Дай только Дэну вернуться домой.

Она наконец неловкой из-за содержимого трусов походкой прошествовала в ванную комнату и закрылась на задвижку. Я бросился к двери и забарабанил изо всех сил.

– Не вздумай устроить очередной спектакль с самоубийством!

– Не волнуйтесь, мистер Тернопол, освобождать вас так легко я не намерена.

Время приближалось к полуночи, когда она собралась уходить. Сначала попыталась влажной губкой стереть кровь со страниц «Витязя в мамашином исподнем» (автор Морин Дж. Тернопол); потом потребовала скрепку и новый большой конверт; потом добавку спиртного – дважды; потом провела сравнение между Мециком, Уокером и вашим покорным слугой – не в мою пользу.

Я тем временем снял загаженный плед с кушетки и провонявшее покрывало с кровати, запихал их в мешок и отнес в ванную, а она без умолку и с бесчисленными подробностями все поносила и поносила бессовестного мужа, его мещанские замашки и склонность к адюльтеру. Когда дело дошло до обработки циновки лосьоном «Аква Велва», Морин приступила к обсуждению моих мужских качеств и достоинств. Я распахнул настежь окна и, стоя на сквозняке, с наслаждением вдыхал свежий воздух, разгонявший смрад, пропитавший квартиру; тут она спросила:

– Никак ты предлагаешь мне выброситься черт знает с какого этажа?

– Проветриваю помещение. А впрочем, как знаешь.

– Я вошла через дверь, через нее же и выйду.

– О, эти великосветские манеры!

– Берегись, Питер! – бросила она, хлюпнула носом и скрылась на лестнице.

Я запер замок на два оборота, накинул цепочку и, несмотря на поздний час, позвонил Шпильфогелю.

– Слушаю, мистер Тернопол. Чем могу быть полезен?

– Простите, что разбудил, доктор. Но, кажется, разговор необходим. Она была у меня.

– Что и ожидалось.

– Я ее избил.

– Сильно?

– Ушла своими ногами.

– Это воодушевляет.

– Хотите подробности? – Меня почему-то так и разбирал смех. – Сначала получила по носу, потом по заднице, потом я пригрозил убить ее кочергой, и Морин… ха-ха-ха, как бы это сказать, доктор… она обкакалась со страху. Здорово?

– Ну и ну.

– Я излагаю только самую суть и итоги, все продолжалось, конечно, гораздо дольше. – Хохот неудержимо рвался наружу.

– Думаете, я шучу? Она и впрямь обделалась!

– Чувствуется, что вы повеселились на славу, – задумчиво промолвил Шпильфогель после паузы.

– От всей души. В квартире до сих пор ужасно воняет. Но я словно заново родился. Знаете, я сказал себе: перестань сдерживаться; она хочет, чтобы ее поколотили; помни – желание дамы закон; доставим ей удовольствие! А что такого? Она нарывалась с той самой минуты, как вошла. Нагло провоцировала. Сказала, что никогда не даст мне развода.

– Именно этого я и боялся.

– Почему же не предупредили меня?

– Мне казалось, вы и сами предполагаете возможность подобного разворота событий. Ваши речи о риске… О том, что срыва не будет, как бы ни обернулось дело…

– А вам кажется, что срыв – был?

– А вам кажется – нет?

– Даже не знаю. Помнится, я действительно плакал. Но не из жалости к себе – из жалости к ней. И не сильно, а так, слегка. Когда набирал по телефону номер…

– Какой номер?

– Она не могла дозвониться до Дэна Игена, своего адвоката. Вот я и помог.

– Вы серьезно?

Конечно. Жаль, что вы не видели всего, что было.

– Сейчас, мне думается, до своего адвоката следует дозвониться вам.

– Прямо сейчас?

– Если вы не слишком возбуждены, – сказал Шпильфогель.

– Я в полном порядке. Прекрасно себя чувствую.

– Тогда звоните немедленно. Если сочтете нужным, перезвоните потом мне. Обсудим полученные рекомендации. Успеха.

Адвокат потребовал, чтобы я сейчас же уехал из Нью-Йорка и не возвращался, покуда он не разрешит. Мне, пребывавшему в эйфории, и в голову не приходило, что в моей квартире совершились противоправные действия. Однако, по его мнению, дело пахло неминуемым арестом и вулканообразным скандалом.

Звонок Шпильфогелю: сеансы следующей недели отменяются. Бога ради, не сочтите за крохоборство – нельзя ли вычесть из оплаты эти вынужденные пропуски? А если все-таки посадят, можно я не буду платить месяца три, сохраняя за собой право вернуться к лечению? «Если вас посадят, – хмуро заверил доктор, – я приложу все усилия к тому, чтобы найти пациента на зарезервированные вами часы». Потом я позвонил Сьюзен. Она не ложилась спать, ожидая вестей. Что с разводом? Не до развода, надо сматываться, собирай чемодан. «Прямо сейчас?» – «Даже быстрей». Я заехал за ней на такси. Шофер согласился добросить нас до Атлантик-Сити. Видя мое беспокойство, запросил шестьдесят долларов. Ничего, это всего три сеанса у Шпильфогеля, а ему платить теперь не надо, выйдет одно к одному. Атлантик-Сити! Здесь я когда-то провел две чудесные недели каникул в домике на самом берегу вместе с двоюродными братьями (с отцовской стороны), жителями Камдена. Мне было двенадцать. Сразу же по приезде я влюбился в Шугар Вассерштром, веселую кудрявую девочку, одноклассницу одного из кузенов. Как раз этой весной (в апреле, сказал двоюродный брат, когда мы шушукались перед сном в. нашей общей комнате) у нее появились выпуклости на груди. То, что я приехал из Нью-Йорка, делало меня в глазах Шугар представителем высшего общества. Я беспардонно пользовался лестным имиджем и рассказывал ей бесконечные истории об опасных и несколько сомнительных приключениях в большом городе. Скоро стало ясно, что мисс Вассерштром неравнодушна ко мне. Закрепляя успех, я во время прогулки, взяв спутницу за руку, пересказал своими словами романс Джина Келли[138]138
  Келли Джин – американский музыкант, танцор, хореограф, киноартист и режиссер.


[Закрыть] «Как давно это было в далеком краю» – и покорил ее окончательно. Оставшееся от двух недель время мы целовались где только можно. Август 1945 года, Атлантик-Сити, счастливые дни! Война кончилась, мир и покой, Шугар всегда рядом. С ней я постоянно находился в состоянии эрекции, но старался это скрывать, а она тактично отводила глаза. Пристроившись бочком, мы целовались и целовались. Не больше. В истории Америки наступил новый этап, совпавший с началом моих мужских (пока еще полумужских) дел.

Мой адвокат разузнал, что Дэн Иген в Чикаго. До его возвращения решено было ничего не предпринимать. Потом – встреча юристов. Следовало уговорить поверенного Морин не квалифицировать случившиеся как покушение на убийство. Пока же я ублажал Сьюзен, она этого заслужила. Отель у пляжа, завтраки в постели. Ее карандашный портрет в профиль у художника, сидящего на набережной, десять долларов. Запеченные моллюски. Променады по Стальному пирсу[139]139
  Стальной пирс – один из многих пирсов-волнорезов, уходящих с пляжа в океан, построенных с целью развлечения туристов и отдыхающих. Стальной пирс является наиболее протяженным – его длина 700 метров.


[Закрыть]. Конга[140]140
  Конга – латиноамериканский танец.


[Закрыть] на ночном песчаном берегу, как тогда, в сорок пятом, с кузенами и Шугар в день капитуляции Японии (тетя, поморщившись, разрешила). Я веселился вовсю. Я сорил деньгами. Я думать не думал о последствиях нашей с Морин встречи. Какие там угрызения совести! Часть сознания, ответственная за них, видимо, временно атрофировалась. Внушали ли еврейскому мальчику отвращение к жестокости? Есть ли кто гаже мужчины, ударившего женщину? Есть: мужчина, ударивший ребенка.

В первый же вечер столь неожиданно начавшегося отпуска я позвонил Шпильфогелю.

– Живу, как мафиози на покое. Без проблем и с любовницей.

– Кажется, это приводит вас в восторг, – желчно отреагировал он.

– Я ни о чем не жалею. Почему вы никогда мне не говорили о таком способе релаксации, как избиение?

– Как видим, вы открыли его самостоятельно.

Через два дня меня выловил по телефону адвокат. Нет, Иген еще в Чикаго, но звонила его жена. Морин обнаружена у себя на квартире в бессознательном состоянии, сейчас находится в больнице Рузвельта. Положение критическое, шансы невелики.

А ведь она вся в синяках, подумал я.

– Суицидная попытка?

– Похоже на то.

– Я еду в Нью-Йорк.

– Зачем? – удивился адвокат.

– Лучше уж так, чем никак. – Смысл сказанного был не ясен мне самому.

– Как знаете. Но не забывайте о полиции. (И о Валдуччи, подумал я.) Вы уверены, что поступаете правильно?

– Хочется думать.

– Ладно. Но когда придет полиция, сразу вызывайте меня. Я весь день буду дома. Звоните мне, только мне, слышите?

– Зачем тебе возвращаться в Нью-Йорк? – спросила и Сьюзен, выслушав мое краткое сообщение о последних новостях. – Зачем? Что ты можешь сделать?

– Когда она умрет, мне лучше быть там.

– Почему?

– Не знаю, но я должен.

– Потому что ты ее муж? Питер, опомнись! Тебя арестуют. Ты и одного часа не выдержишь в тюрьме.

– Кто это меня арестует? – спросил я, бодрясь, но сердце затрепыхало заячьим хвостом.

– Ты избил ее. Это было ошибкой. Но ехать в Нью-Йорк – глупость непростительная. Тут не мужская ответственность, а подростковая бесшабашность. Ребячество.

– Неужто?

– Ей сейчас нужен только врач. Более всего – психиатр. Она творит безумие. А ты играешь в рыцаря без страха и упрека. Стоит ей бросить вызов, и ты тут как тут. Но речь ведь идет не о турнире: о боях без правил. Отойди в сторону, не лезь в свалку. Господи, что происходит? Она звонит – ты снимаешь трубку. Они присылает письма – ты отвечаешь. А если она не предпринимает ничего, садишься за стол и работаешь над романом о ней! Ты ее дрессированная собачка. Ап! – и прыгнул. С ума сойти.

– Вот этого не надо, Сьюзен.

– Голова кругом, – с болью произнесла миссис Макколл. – Ну зачем, ну почему ты ее избил?