Текст книги "Дейр"
Автор книги: Филип Хосе Фармер
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 53 страниц)
В один прекрасный день, возвратясь с рынка с тяжеленной корзиной, Хэл Ярроу объявил:
– Больно ты нажимаешь на солененькое в последнее время. Уж не за двоих ли? А может, и за троих?
Жанетта побелела.
– Ты что? Ты в своем уме? Что говоришь?
Он бухнул корзину на стол, взял ее за плечи.
– Буверняк, в своем. Не сей секунд в голову взбрело – давно замечаю да помалкиваю. Сначала убедиться хотел. Так я прав?
Она в одну точку уставилась, а саму трясет.
– Ой, нет! Не может быть!
– Уж так и не может!
– Да. Я знаю. Не спрашивай, откуда знаю. Но этого не может быть. И вперед не смей говорить мне такие вещи. Даже в шутку. Я с ума сойду!
Привлек ее к груди, сказал поверх плеча:
– Это из-за того, что не можешь? Из-за того, что знаешь: от меня детей не будет?
Пышная, слегка пахнущая духами прическа слегка дрогнула.
– Знаю. И не спрашивай, откуда знаю.
Приотпустил ее, удержал на расстоянии вытянутых рук.
– Слушай, Жанетта, кажется, я понял. Мы с тобой относимся к разным видам. Как твоя мать и отец. Но у них были дети. Точно так же, например, у осла и кобылы могут быть детеныши-лошачихи, но сами лошачихи бесплодны. Можно скрестить льва и тигрицу, а вот получившихся львигра и тигвицу – уже нельзя. Верно? И ты боишься, что с тобой, как с той лошачихой!
Она ткнулась лицом ему в грудь, от ее слез рубашка мигом насквозь промокла.
– Люба моя, давай смотреть правде в глаза Может, так оно с тобой и есть. Ну и что? Впереднику ведомо, у нас положеньице то еще, не хватало нам ребеночка! Хорошо бы… да ну… у тебя есть я, у меня есть ты, разве не так? И большего не прошу. Главное, есть ты.
Утер ей слезы, поцеловал, помог затолкать покупку в холодильник, но мысль – она есть мысль: придет – не вдруг отвяжется.
Соленого и молочного Жанетта поглощала много больше нормы, особенно молочного. Но перемен во внешнем виде, чтобы сами за себя говорили, не было. А хоть как-то должно же сказаться это обжорство! Месяц прошел. Хэл с Жанетты глаз не спускал. В нее уходило, как в прорву. И безо всяких последствий.
Решил, что ошибся. И то сказать: вид другой, обмен веществ другой, а что он в этом понимает?
Еще месяц прошел. На выходе из библиотеки “Гавриила” снова попался навстречу Тернбой, ШПАГ-историк.
– Слух идет, технарей можно поздравить, – привязался. – Нынче в 15.30 на планерке вроде бы объявят, что последняя серия удалась.
– Неужели буверняк?
Отчаянием жгло, но Хэл постарался, чтобы голос не выдал.
Когда в 16.50 планерка закончилась, побрел домой – куда ж еще? – а лучше бы на край света. Пситовирус был уже в производстве. Самое большее через неделю наберется столько, что хватит наполнить емкости шести самолетов-снарядов. Первым номером по порядку намечена обработка города Сиддо. Следуя по разворачивающимся спиральным траекториям, самолеты-снаряды засеют район приличных размеров. Потом их возвратят, перезаправят и вышлют снова. И так до тех пор, пока не будет поражена вся Оздва.
Доплелся до дому, и оказалось, что Жанетта лежит в постели, черные кудри короной на подушке. Слабо улыбается.
Обо всем на свете позабыл, встревожился.
– Жанетта, что с тобой?
Пощупал ей лоб. Кожа сухая, шершавая, жарок чувствуется.
– Не знаю. Мне уже недели две неможется, но я держалась, виду не подавала. Думала, пройдет. А нынче совсем прихватило, пришлось лечь, я с утра лежу.
– Ну, мы тебя живенько поднимем.
Бодрым голосом сказал. А в голове звенело: “Каюк!” Если что серьезное, то врача взять негде и лекарств тоже.
Следующие несколько дней Жанетта провела в постели. Температура с утра держалась на 37,5°, к вечеру подскакивала до 37,8. Хэл ухаживал как только мог. Аспирин давал, мокрое полотенечко на лоб, пузырь со льдом. Аппетит у нее почти пропал, только пить просила. Пила и пила молоко. А таракановки своей любимой и сигарет в рот не брала.
Но не так сама по себе Жанеттина хворь приводила Хэла в отчаяние, сколько Жанеттина молчаливость. Сколько он ее знал, Жанетта тараторила – легко, весело, радостно для души. Случалось, примолкала, но только если что-нибудь незнакомое рассматривает, полностью увлечена, от любопытства сама не своя. А теперь говорил только он один. И если умолкал, тишины не заполняли ни расспросы Жанеттины, ни мнения.
Надеясь ее развеселить, он рассказал, что задумал угнать гичку и бежать в джунгли. Помутневшие глаза у Жанетты ожили, давно так не сияли. Она даже привстала, когда он разложил перед ней на кровати карту материка. Показала, где жила, описала местность: тут джунгли в низине, там горы, а вот здесь, на плоскогорье, развалины древней столицы и в подземельях ее тетки и сестры ютятся.
Хэл присел на шестиугольный прикроватный столик, будто бы занялся бумажными делами. А сам украдкой на нее поглядывал. Полулежит на боку, лилейное плечико из халата торчит, глаза горят, а под ними – нехорошие тени.
– Всего хлопот – ключик увести, – объяснять пустился. – Видишь ли#на каждой гичке есть блокиратор, его перед каждым вылетом на нуль сбрасывают. Полсотни километров можно пройти на ручном управлении. Но как намотал полсотни, так блокиратор автоматически отрубает движок и в эфир идет сигнал, чтобы гичку запеленговали. Это чтобы никто не сбежал. Но блокиратор можно вскрыть и отключить. Для этого есть специальный ключик. И уж я – то добуду его в два счета. Так что ты не тревожься.
– Неужели ты меня настолько любишь?
– Насчет этого буверняк полный. А по мне, так и сверхбуверняк.
Встал, поцеловал ее. А у нее губы не шелковые, не сочные, а сухие, жесткие. Такое ощущение, что вся кожа ороговела.
Занялся писаниной. Час прошел – донесся вздох. Хэл вскинул взгляд. Жанетта полусидит, как сидела, глаза закрыты, нижняя губа чуть отвисла. И пот по лицу ручьем бежит.
Вспыхнула надежда: кризис, сейчас температура спадет! Нет. Даже чуть подскочила – 37,9.
Жанетта что-то пробормотала.
Наклонился к ней.
– Что?
Ни слова не понял. Видимо, язык ее материнского племени. Бредит.
Ругнулся. Действовать надо. И о последствиях не думать. Сбегал в ванную, вытряс из пузырька большую таблетку “баю-баю”, вернулся, чуть ли не силком ей в рот втолкнул. Еле уговорил запить.
Запер спальню, накинул плащ, капюшон нахлобучил, побежал в ближайшую аптеку. Купил три средних иглы, три шприца, лимоннокислый натрий в растворе, чтобы кровь не сворачивалась. И бегом домой кровь у Жанетты взять. Игла только с четвертой попытки вошла, когда в спешке чуть ли не изо всех сил нажал.
А Жанетта, когда колол, ни глаз не открыла, ни руки не отдергивала.
Затаив дыхание, потянул кровь из вены в шприц. Самому невдомек, что даже губу закусил. Жуткое подозрение, которое вот уже месяц с трудом отгонял, всплыло и сей миг должно было разрешиться. В шприц пробилась первая капелька крови – красной! Ерундовая мысль оказалась. И слава Сигмену!
С большим трудом растолкал Жанетту, чтобы взять на анализ мочу. Жанетта бормотала что-то непонятное, отрывочное и тут же не то засыпала, не то сознание теряла – он так и не понял. С отчаяния по щекам ей надавал, чтобы хоть ненадолго очнулась. Еще раз себя обругал: только сейчас сообразил, что прежде надо было на горшок посадить, а потом уже “баю-баю” в рот ей запихивать. Вот дурак! Но сосредоточиться не мог: волнение мешало. И по поводу Жанетты, и по поводу того, что предстояло на корабле.
Заварил кофе как можно крепче, попытался влить ей в рот. У нее по подбородку текло, весь халатик залило.
То ли от кофе, то ли все же от его отчаянного голоса, но Жанетта пришла в себя, глаза открыла, выслушала, что нужно сделать и зачем. Прокипятил баночку, слил туда мочу, завернул баночку и шприц с кровью в носовой платок, сунул в карман плаща.
Вызвал по браслетке гичку с “Гавриила”. На улице бибикнуло. Глянул на Жанетту, запер спальню и кубарем скатился с лестницы. Гичка парила над землей у поребрика. Забрался, сел, нажал кнопку “ВОЗВРАТ”. Гичка взмыла на триста метров и по глиссаде в 11° пошла к парку, где стоял корабль.
В медотсеке было пусто, сидел один дежурный фельдшер. Вскочил, комикс на пол с колен уронил.
– Вольно, вольно, – сказал Хэл. – Я на минутку встану к анализатору. Без возни насчет заявки в трех экземплярах. Личные заботы-трудности. Вопросы есть?
А сам – плащ нараспашку, чтобы виден был золотой “ламед” на груди.
– Буверняк, нет, – буркнул дежурный фельдшер, заметив “ламед”.
Хэл протянул ему две сигареты.
– Ого! Спасибо.
Дежурный фельдшер закурил, уселся и подхватил с пола комикс “Впередник и Далила в скверном городе Газа”.
Анализатор стоял в закутке, дежурному фельдшеру не было видно Хэла. Ярроу набрал нужную программу, ввел пробы, сел. Вскочил, забегал по закутку. Тем временем анализатор мурлыкал, как довольный кот, пировал на свой манер химический. Через полчаса гукнул разок, и загорелась зеленая надпись “АНАЛИЗ ЗАВЕРШЕН”.
Хэл нажал кнопку. Как язычок из металлического ротика, высунулась заполненная бланк-распечатка Прочел. Моча в норме. Никаких инфекций, Нр в норме. И что самое удивительное, кровь в норме!
Не было уверенности, что анализатор не напортачил с анализом крови Жанетты. Но вероятность, что кровь у нее такая же, как у землян, тоже была велика. Почему бы и нет? Хотя от Земли до Оздвы четыре десятка световых лет, но законы развития живых существ от этого не меняются. Что там, что тут двояковогнутый диск – наиболее эффективная форма частички, которая обеспечивает максимальный перенос кислорода.
Так, по крайней мере, думалось, пока собственными глазами не увидел, как выглядят кровяные тельца у жучей.
Анализатор застрекотал. Пошла распечатка. Неизвестный гормон! Судя по виду молекулы, похожий на один из гормонов паращитовид-ных желез, управляющий обменом кальция.
Это что за новости! Может, как раз эта штука у Жанетты в крови и есть причина беды?
Сработала цифропечать. Содержание кальция в крови – сорок миллиграмм-процент.
Странно! При таком высоком проценте почки обязаны сработать, избыток кальция неизбежно пробился бы в мочу. А не пробился. Куда же этот кальций девается, Обратник его побрал бы!
Зажглась красная надпись “КОНЕЦ РАБОЧЕГО ЦИКЛА”.
Хэл схватил с полки справочник, открыл раздел “Кальций”. Прочел – гора с плеч. Похоже, прояснилось. Похоже, у Жанетты гиперхальцемия, она проявляется при большом числе заболеваний, с рахита начиная и кончая размягчением костей и дегенератичным гипертрофированным артрозоартритом. Но в основе всех этих хвороб – нарушения в работе паращитовидных желез, вот что главное!
Теперь – к фарматрону. Нажал три кнопки, набрал номер, две минуты подождал – откинулся лючок на уровне груди. Выкатился податчик. А на нем – пластиковая упаковка: шприц для подкожных вливаний и ампула на тридцать кубиков с чуть сизоватым раствором. “Сыворотка Джеспера”, ударный регулятор деятельности паращитовидных желез.
Хэл сунул упаковку во внутренний карман, запахнул плащ и вышел вон. Дежурный фельдшер и ухом не повел.
Теперь – на оружейный склад. Вручил кладовщику требование – все, как положено, в трех экземплярах – на автоматический пистолет калибром 1 мм и сотню патронов с разрывными пулями. “Ламед” и тут сработал: кладовщик не стал разглядывать подписи, подделки не заметил и отпер шкаф. Пистолет, крохотный, в руке не видно, Хэл сунул в карман брюк.
Миновал один коридор, миновал другой и ту же операцию проделал, чтобы разжиться ключом от блокиратора на гичке. Вернее, попытался проделать.
Но тамошний дежурный глянул на бумаги, почесал в затылке и сказал:
– Извините. Такие требования должны быть завизированы лично начальником службы охраны. Часок придется подождать. Он сейчас на совещании у архиуриелита.
Хэл убрал бумаги.
Не горит. Дело есть. Завтра утром загляну. По пути домой прикинул план действий. Прежде всего сделать Жанетте укол, перенести ее в гичку и рвануть километров на сорок – сорок пять. Тогда-то и взломать кожух под панелью управления, два проводка закоротить, один перебросить на соседнюю клемму. Так снимается пятидесятикилометровое ограничение. Увы, при том на “Гаврииле” сработает сигнал тревоги.
Вся надежда на то, что к этому времени удастся уйти на гряду к западу от Сиддо. Гряда помешает, сигнал об отключении блокиратора до “Гавриила” дойти не должен. Но автопилот на гичке врубится, а на ходу, может, удастся разбить передатчик пеленг-сигнала, и тогда их никто не сыщет.
И если вести гичку на бреющем полете, есть шанс, что не заловят до самого рассвета. На рассвете надо будет нырнуть в ближайшее озеро или в глубокую реку и отлежаться до темноты на дне. Когда стемнеет, можно будет вынырнуть и рвануть в тропики. А если радар покажет признаки погони, можно попробовать идти подводным ходом. К счастью, гидроакустических приборов на “Гаврииле” нет.
Хэл оставил гичку у поребрика. Затопал по ступенькам. Попал ключом в скважину с третьей попытки. Запирать за собой не стал, просто прихлопнул дверь.
– Жанетта!
В жар бросило: вдруг она в полубреду встала, сумела открыть дверь и ушла!
Донесся тихий стон. Отпер спальню, распахнул дверь – Жанетта лежала с широко открытыми глазами.
– Жанетта, тебе не лучше?
– Нет. Хуже. Много хуже.
– Люба, не переживай. Я такое лекарство достал, что ты у меня козочкой запрыгаешь! Через пару часов вскочишь и начнешь кричать: “Где бифштекс?” А на молоко и глядеть не захочешь. Канистру “негоридуши” потребуешь. И…
И на полуслове осекся, увидев, как она изменилась в лице. Не лицо стало, а каменная маска отчаяния, точь-в-точь как жутковатые резные деревянные маски греческих трагиков.
– Матерь великая! – простонала. – Что ты сказал? “Негоридуша”? – ее голос окреп. – Так ты поил меня “негоридушой”?
– Буверняк, Жанетта. Да что ты? Тебе же нравилось. Какая разница? Сейчас мы…
– Ой, Хэл, ой, Хэл, что же ты натворил!
Серая скорбная маска исказилась. Хлынули слезы. Если бы камень мог плакать, так плакал бы камень.
Хэл развернулся, бросился на кухню, вынул упаковку, сорвал пленку, воткнул иглу в ампулу. Вернулся в спальню. Пока искал иглой вену, Жанетта молчала. А ему страшно стало, что игла сломается. Кожа у Жанетты сделалась, как ломкая корка.
– Землян эта штука поднимает, глазом моргнуть не успеешь, – сказал он, из всех сил стараясь изобразить жизнерадостную, полную оптимизма медсестру.
– Иди сюда, Хэл. Все это… все это не поможет.
Он вырвал иглу, протер место укола спиртом, наложил тампончик. Встал на колени рядом с постелью, поцеловал Жанетту. Губы у нее стали жесткие, как подошва.
– Хэл, ты меня любишь?
– А ты все не веришь? Сколько раз повторять?
– Что бы ты ни узнал про меня?
– Я про тебя и так все знаю.
– Нет, не знаешь. Не можешь знать. Ой, Великая матерь, надо было тебе сказать! Может, ты меня не разлюбил бы. Может…
– Жанетта! О чем речь?
Она сомкнула веки. И вдруг у нее начались судороги. Когда приступ миновал, зашептала непослушными губами. Он нагнулся поближе, чтобы расслышать.
– Что ты сказала? Жанетта, повтори!
Схватил ее за плечи, затряс. Жар у нее явно спал, плечи были холодные. И шершавые, как камень. Донеслись тихие, полувнятные слова.
– Меня… к теткам… к сестрам… знают… что делать… не ради меня… ради…
– О чем ты?
– …будешь… до самой… любить…
– Да! Ты же знаешь! Не о том разговор, нам улепетывать отсюда надо!
Может быть, она и расслышала, но никакого знака не подала. Голова откинулась на подушку, нос уставился в потолок. Глаза закрыты, губы сомкнуты, руки вдоль тела ладонями вверх. Грудь неподвижна. Если дыхание и есть, то такое слабое, что ни малейшего шевеления груди ни на взгляд, ни на ощупь не уловить.
Глава 18Хэл молотил в дверь квартиры Лопушка, пока та не распахнулась На пороге стояла супруга сострадалиста.
– Хэл, как вы меня напугали!
– Где Лопушок?
– Он на медфаке. У них ученый совет.
– Он мне срочно нужен.
Внизуня едва успела крикнуть вслед:
– Давайте за ним! Он на этих заседаниях дохнет от скуки!
Скатился вниз через три ступеньки, наискось пересек лужайку с такой быстротой, что в легких горело Не замедляя бега, одолел лестницу здания медфака и бурей ворвался в зал заседаний.
Хотел слово сказать – пришлось остановиться и перевести дух.
Лопушок вскочил.
– Что случилось?
– Идем… идемте. Вопрос… жизни… смерти.
– Простите, господа, – сказал Лопушок.
Десяток жучей вразнобой закивали, заседание продолжилось. Со-страдалист накинул плащ, надел шапочку с бутафорскими сяжками и вывел Хэла вон.
– Говорите, что случилось!
– Слушайте. Я вынужден вам довериться. Понимаю, что вы ничего не можете мне обещать. Но думаю, не выдадите нашим – не то у вас воспитание.
– Переходите к сути, друг мой.
– Слушайте. При всем вашем общем отставании эндокринология у вас не уступает нашей. И у вас есть опыт. Вы же изучали ее анатомию, физиологию и обмен веществ. Вы…
– Чью анатомию? Чью физиологию? Вы имеете в виду Жанетту? Жанетту Растиньяк? “Лэйлиточку”?
– Да. Она прячется у меня в квартире.
– Знаю.
– Знаете? Откуда? Я…
Жуча положил руку на плечо Хэла.
– И вам кое о чем следует знать. Я собирался вам сказать об этом вечером, после возвращения домой. Нынче утром землянин по имени Арт Хьюнех Пукуи снял квартиру в доме напротив – окна в окна с вашей. Заявил, что хочет жить среди нас, чтобы иметь возможность ускоренно изучать местный язык и нравы. Но большую часть времени провел за возней с чемоданом, в котором, как я полагаю, находится аппаратура для подслушивания того, что происходит у вас в квартире. Однако хозяин дома глаз с него не спускал, так что у вашего сородича не было возможности полностью развернуть наблюдение.
– Пукуи – аззит.
– Вам лучше знать. Как раз сейчас он у себя в квартире следит за нашим домом с помощью сильной оптики.
– И, возможно, даже слышит эти наши слова, – сказал Хэл. – У него сверхчувствительная аппаратура.
– Успокойтесь, стены здесь толстые, звуконепроницаемые. Не обращайте на него никакого внимания, но сделайте для себя выводы.
Лопушок следом за Хэлом вошел в спальню. Пощупал лоб Жанетты, хотел поднять веко и заглянуть в зрачок. Веко не поддалось. Лопушок хмыкнул.
– Однако! Кальцификация кожного покрова далеко зашла.
Одной рукой Лопушок сбросил с Жанетты одеяло, другой ухватил халатик за воротник и рванул так, что пуговки поотлетели. Отшвырнув халатик, Жанетта лежала нагая, безмолвная, лилейно-белая и прекрасная, будто дело рук замечательного ваятеля.
Со стороны глядя, это было похоже на нападение, и Хэл чуть не вскрикнул. Но подавил вскрик, поняв, что Лопушок действует как врач. Никаких иных чувств жуча при этом зрелище изведать был не способен.
Теряясь в догадках, Хэл во все глаза следил за Лопушком. А тот помял кончиками пальцев плоский живот Жанетты, прижался к нему ухом. Выпрямился и покачал головой.
– Не стану обманывать вас, Хэл. Постараемся сделать все, что сможем, но не все в нашей власти. Если яйца не созрели и нам удастся удалить их целыми, то это вкупе с сывороткой, которую вы ей ввели, может обратить процесс вспять, и тогда она выкарабкается.
– Яйца?
– Потом, потом. Укутайте ее для отправки. Я сбегаю наверх, доктору Ножжу позвоню.
Ярроу развернул одеяло рядом с Жанеттой. И перекатил ее на одеяло. Она была цельнотверда, как манекен с витрины. Накрыл Жанеттино лицо. От окаменевшего взгляда делалось не по себе.
Взвыла браслетка. Хотел было отключить, но помедлил. Браслетка выла громко, требовательно. Поколебавшись, решил, что, если не ответит, на “Гаврииле” разом поднимут тревогу.
– Ярроу?
– Буверняк.
– Ярроу, явитесь к архиуриелиту. В течение четверти часа.
– Буверняк.
Вернулся Лопушок и спросил:
– Что собираетесь делать?
Хэл постоял с открытым ртом и сказал:
– Берите за плечи, я возьму за ноги. Она так закоченела, что носилок не надо.
Когда спускались по лестнице, набрался духу и спросил:
– Лопушок, сможете спрятать нас после операции? Теперь нам не удастся уйти на гичке.
– Не волнуйтесь. У ваших сородичей вот-вот окажется столько хлопот, что будет не до вас, – загадочно бросил жуча через плечо.
За минуту внесли Жанетту в гичку, доставили в больницу и выгрузили. Хэл сказал:
– На секундочку положим ее на землю. Я переключу гичку на автоматический возврат, путь идет на “Гавриил”. Так они, по крайней мере, не будут знать, где я.
– Не надо. Пусть стоит. Может быть, она вам после понадобится.
– После чего?
– Поговорим попозже. А вот и доктор Ножж…
Хэл расхаживал по комнате ожидания из угла в угол, дымил “Серафимской”, что твой паровоз. Лопушок сидел на стуле, потирал голую макушку, теребил торчащий на затылке золотистый крученый вихор.
– Всего этого можно было избежать, – огорченно сказал он. – Если бы я знал, что “лэйлита” прибилась к вам, я сообразил бы, зачем вам понадобилась “негоридуша”. Хотя вряд ли Ведь я уже двое суток в курсе, что она у вас, а все-таки не догадался. Слишком занят был операцией “Землянин”, времени не было подумать о Жанетте.
– Операция “Землянин”? Это что такое? – спросил Хэл.
Четверогубый рот Лопушка растянулся в усмешке так, что стали видны острые зазубренные жвалы.
– Некоторое время не могу вам сказать, поскольку ваши сородичи на “Гаврииле” очевидным образом способны выведать у вас о ней, прежде чем следует. Однако, видимо, могу без особых опасений поставить вас в известность, что мы полностью в курсе вашего плана распространить в атмосфере планеты смертоносный вирус, который разрушает белок крови.
– Прежде я пришел бы от этого в ужас, – сказал Хэл – А теперь мне все равно.
– Даже не поинтересуетесь, как мы доведались?
– А что проку? – вяло сказал Хэл.
– Прочесть ваши мысли мы, конечно, не могли. Но тут у нас есть пара сяжков, – тронул себя Лопушок за непомерно длинный нос. – Они очень чутки, в ходе эволюции наше обоняние не притупилось, не то, что у вас, у землян. Посредством этих органов, через запахи, мы способны уловить мельчайшие перемены в обмене веществ у окружающих. Когда один из ваших уполномоченных обратился к нам с просьбой о предоставлении образцов крови для научных исследований, мы уловили подспудную эмоцию. Я правильно выражаюсь? “Подспудную”? В конце концов мы предоставили вам эти образцы. Но взятые у скота, в кровяных тельцах которого используется медь. А у нас в крови переносчиком кислорода работает магний.
– Значит, наш пситовирус ударит мимо цели?
– Да. Конечно, через какой-то срок, необходимый для обучения свободному чтению наших книг и соответствующих учебников, можно разобраться, как обстоит дело в действительности Но прежде чем ваши специалисты разберутся, я верю, надеюсь и молюсь, окажется слишком поздно, чтобы их осведомленность имела хоть какое-нибудь значение.
Сострадалист очертил круг у себя над головой.
– А мы тем временем убедились в правоте своих подозрений. Увы, для этого пришлось применить силу, но на карте стояла целиком наша жизнь, агрессорами выступили вы, земляне, а в такой обстановке цель оправдывает средства. Неделю тому назад нам наконец удалось захватить одного из ваших биохимиков вместе с его АХ’ом во время визита к нам на факультет. Мы ввели им “сыворотку правды” и допросили под гипнозом. Разобрались с трудом, но мешал главным образом языковый барьер. Один я сносно владею американским. Мы в ужас пришли. Но не удивились. Прежде всего потому, что носом чуяли: вот-вот должно произойти что-то неприятное. Так что недаром мы готовились к контрдействиям с момента вашей посадки. С того самого дня мы трудились не покладая рук. Ваш корабль, как вам известно…
– Что же вы меня-то не допросили под гипнозом? – сказал Хэл. – Это легко было сделать, причем очень давно.
– Потому что сомневались в вашей осведомленности насчет планов, связанных с нашей кровью. Нам нужен был кто-то знающий. Но за вами мы следили. Правда, плохо, раз вы сумели тайно провести к себе “лэйлиту”.
– А как вы дознались, что Жанетта у меня? – спросил Хэл. – И можно мне повидаться с нею?
– Ну, на ваш второй вопрос я должен ответить отрицательно, – сказал Лопушок. – А на первый вопрос отвечу, что не далее как двое суток тому назад нам удалось изготовить подслушивающее устройство, по своим техническим данным заслуживающее хлопот по подбрасыванию к вам в квартиру. Как вам известно, в некоторых областях мы сильно отстаем от вас.
– Сначала я каждый день осмотры в квартире устраивал, – сказал Хэл. – А потом бросил, поскольку убедился, что в электронике вы не тянете.
– Да, нашим ученым пришлось потрудиться, – сказал Лопушок. – Ваше появление вынудило нас ускорить исследования в кое-каких специальных областях.
Вошла медсестра и сказала:
– Доктор, вас к телефону.
Лопушок вышел.
Ярроу снова забегал по комнате, еще одну сигарету закурил. Лопушок вернулся минуту спустя и сказал:
– А к нам вот-вот нагрянут компаньоны. Один из наших, что наблюдают за кораблем, сообщил, что Макнефф и двое аззитов отбыли на гичке в город. Будут здесь, в больнице, с минуты на минуту.
Ярроу остолбенел. Челюсть отвисла.
– Здесь? Как они могли дознаться, что я здесь?
– Легко себе представить, что для этого у них имеются средства, о которых как-то недосуг было вас уведомлять. Но не робейте.
Бежать? Ноги не шли. Сигарета, дорогая, обожгла пальцы. Уронил ее на пол, растер подошвой.
В коридоре раздалось клацанье кованых сапог.
Вошли трое. Впереди долговязый тощий призрак – архиуриелит Макнефф. А следом два коренастых плечистых мужичка в черном. В мускулистых руках пусто, но поза у каждого: чуть что – мгновенно извлекут весь набор из карманов. Хмурыми взглядами окинули сперва Лопушка, потом Хэла.
Макнефф шагнул к ШПАГ’у – Водянистые глаза полыхнули, безгубый рот растянулся, зубы оскалились, как у черепа.
– Выродок! Нет для вас другого слова! – люто выкрикнул Макнефф.
Дернул рукой, свистнула отстегнутая плеть. Красные полосы вспыхнули на бледном лице Ярроу, начали наливаться кровью.
– Вы будете доставлены на Землю в цепях, и там вас выставят публично как мерзейшего извращенца, как предателя, как…
Макнефф задохнулся, ему не хватило слов.
– Вы! Вы прошли элохимметр, вас сочли безупречнейшим из безупречных, а вы – вы предались сладострастию, валялись с насекомым!
– Что?!
– Да. С существом примитивнее любого зверя полевого! Такое Моисею даже в голову не пришло, когда он запрещал скотоложество, такое Впереднику не предначерталось, когда он подтверждал Моисеев запрет и назначил за его нарушение высшую меру, – а вы это совершили! Вы, Хэл Ярроу, удостоенный носить на груди “ламед”, означающий безупречность!
Лопушок встал и произнес густым басом:
– Позвольте вам заметить, вы не точны в таксономии. Это существо не относится к классу насекомых. Оно относится к классу хордовых псевдочленистоногих. Если угодно, предложите равноценное наименование.
– Что? – повторил Хэл в полной растерянности.
– Помолчите, когда я говорю, – рыкнул жуча. И обернулся к Макнеффу. – Вам известно об этом существе?
– Буверняк, известно. Ярроу готовил побег вместе с ним. Но как ни хитрят еретики, все равно попадаются. В данном случае он попался, когда спросил у историка о французах, покинувших Землю. Историк, ревностный слуга Госуцерквства, донес об этом разговоре. Мне было сообщено немедленно. Я прочел и передал донесение психологам. Они доложили, что вопрос ШПАГ’а выходит за рамки ожидаемых. Наличие такого вопроса – показатель того, что особь поддерживает нежелательные связи, а мы об этом не осведомлены. Отказ отрастить бороду только усилил подозрения. Было установлено наблюдение. Наблюдение показало, что поднадзорный закупает продукты в двойном количестве. Вы переняли у нас обычай курить табак, стали изготовлять сигареты, и поднадзорный был прослежен при покупке этих сигарет. Вывод был очевиден. У него в месте проживания прячется некая самка. Причем не жуча, поскольку жуче прятаться незачем. Значит, женщина. Невозможно было понять, каким образом он обзавелся женщиной на Оздве. Провезти ее сюда на “Гаврииле” он не мог. Одно из двух: либо она прибыла сюда на каком-то другом корабле, либо является потомком народа, который располагал такими кораблями. Беседа Ярроу с историком дала ключ к загадке. Очевидным образов, французы побывали здесь и женщина, которую он прячет, – их потомок. Как они встретились, нам неизвестно. Да это и не столь важно. Важно, что мы оказались правы.
– Вы не договариваете, – спокойно заявил Лопушок. – Каким образом вы дознались, что она не человек?
– Мне бы сесть, – пролепетал Ярроу.
