Текст книги "Летающие киты Исмаэля(сборник)"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 45 страниц)

БРАТ МОЕЙ СЕСТРЫ

От автора

Из всех моих коротких повестей этой (после «Оседлавших пурпурных») я отдаю предпочтение. Странная повесть, она имеет любопытную историю. Вначале она была послана Джону Кэмпбелу, бывшему тогда редактором «Эстоудинга» (сейчас «Аналог»). Он отклонил ее – с сообщением, что она вызвала у него тошноту – не потому, что это плохая история, а в связи с яркими биологическими деталями и предположениями. Он полагал, что читатели «Эстоудинга» будут реагировать так же. как и он. Я не был удивлен: это был не первый мой рассказ, вызвавший у Джона тошноту.

Опечаленный, так как мне нравились редакторы «Эстоудинга», я разослал повесть, заранее оплатив ответ, по всем возможным пунктам сбыта. Я миновал Горация Голда, редактора «Гэлакси» и очень хорошего покупателя, так как знал, что издательский живот Горация был не крепче, чем у Джона. Это было мне известно из опыта. Джон считался ярым реакционером, а Гораций – ярым либералом. Конечно, оба были индивидуальностями, увиливающими от хватки любого, кто старался удержать их, пока к ним пришпиливают ярлык. В этом случае общей причиной отказа был страх перед реакцией их читателей.

Боб Миллс, редактор «Журнала фантазии и научной фантастики», тоже отбросил повесть. Она ему понравилась, но была слишком крепкой для его читателей. В это время Лео Маргулис планировал издание нового научно–фантастического журнала «Сателлит» и, услышав о «Брате моей сестры» – тогдашнее заглавие было «Открой мне, сестра», – сказал Бобу, что должен прочитать ее. Он купил ее, и повесть, переименованная в «Странное рождение», была уже в гранках и проиллюстрирована для первого выпуска. Но планы Лео провалились: «Сателлит» был аннулирован.

Боб Миллс, пока все это происходило, изменил свои намерения. Он вынужден был сделать это. Выплатив разницу между ценой, уплаченной Лео и им самим, он опубликовал повесть под первоначальным названием. Большинство читателей было шокировано меньше, чем предполагали редакторы. Это было в тысяча девятьсот шестидесятом году, когда многие запреты были сняты. Склад ума основной читательской массы изменился, появилось больше гибко мыслящих людей.

Не хочу сказать, что реакция редакторов, отвергших эту повесть, была просто реакцией на две главные проблемы в ней: странное общество планеты Марс и еще более странный посетитель Марса – Марсиа. Эта повесть имеет твердую научно–фантастическую основу, но повествует она об инертности землян, внеземных экосистемах, сексобиологических системах, структурах и религии.

Итак, когда эта история была написана, Гавайи не были еще пятидесятым штатом, но это казалось вероятным.

Итак, воспроизводящая фаллическая система людей Марсии – это оригинальная концепция, так же как и оригинальна Джанетта Растигнак в «Любовниках».

В то время, когда я писал две эти повести, я был в своей сексобиологической фазе. И она может наступить вновь – без шуток.

Подумайте только, фаза эта снизошла на меня на короткое время в шестидесятых, когда я писал романы «Образ зверя» и «Дувший».

Шестая ночь на Марсе. Лейн плакал.

Он громко всхлипывал, а слезы бежали по его щекам. Кулаком правой руки он трахнул по ладони левой, так что обожгло плоть. И завыл от одиночества, изрыгая самые непристойные и богохульные ругательства, какие только знал.

После этого он перестал рыдать, вытер глаза, сделал глоток шотландского виски и почувствовал себя много лучше.

Он не стыдился того, что рыдал, словно женщина. После того, что произошло здесь, мужчина мог не стыдиться плача. Он должен был растворить в слезах царапающие душу камни; ему следовало быть тростинкой на ветру, тростинкой, а не дубом, который буря ломает или выворачивает с корнем.

Сейчас боль и тяжесть в груди ушли. Чувствуя себя почти утешенным, он отправил с помощью передатчика рапорт на судно, вращающееся по круговой орбите вокруг Марса на расстоянии пятисот восьми миль. И решил, что люди должны занять свое место во Вселенной. После всего этого он лег на койку и открыл единственную личную книгу, которую ему было позволено взять с собой, – Антологию шедевров мировой поэзии. Он читал то тут, то там, выхватывал то строчку, то две и закончил словами, которые шептал тысячекратно. Эти избранные места он читал, словно смаковал волшебный нектар:

Это голос моего возлюбленного,

Стуча, говорит он:

«Открой мне, моя сестра, моя любовь,

моя голубка, моя невинная…

Сестра есть у нас,

которая еще мала,

И грудей нет у нее;

что нам делать с сестрой,

Когда будут свататься за нее!

Да, подумал я, проходя долиной

теней смерти,

Не убоюсь я дьявола – лишь бы

ты была со мной…

Пойдешь со мной и будешь

моей любовью,

И испытаем мы все наслаждение…

Это не в наших силах любить

или ненавидеть.

Желаниями в нас управляет рок.

С тобой беседуя, забыл я о времени,

О временах года и смене их все они нравились мне

равно…

Он читал о любви, о мужчине и женщине, пока почти не забыл о своих проблемах. Его веки опустились, книга выпала из рук. Но он заставил себя подняться, опустился на колени, выбравшись из кровати, и молился о том, чтобы его богохульство и отчаяние были поняты. И о том, чтобы четверо его пропавших товарищей нашли защиту и обрели безопасность.

На рассвете он с неохотой проснулся от звонка будильника. Тем не менее он не погрузился обратно в сон, а поднялся, повернулся к передатчику, наполнил чашку водой и опустил в нее нагревающуюся таблетку. Он только закончил пить кофе, когда услышал из передатчика голос капитана Строянски. Строянски говорил с едва заметным славянским акцентом:

– Кардиган Лейн? Вы проснулись?

– Более или менее. Как дела у вас?

– Если бы не беспокойство обо всех вас, все было бы прекрасно.

– Я знаю. Какие будут распоряжения?

– Необходимо сделать только одну вещь, Лейн. Вы должны отправиться на поиски других. Иначе вы не сможете вернуться к нам. Необходимо не менее двух человек, чтобы пилотировать ракету.

– Теоретически и один человек может управлять, – заметил Лейн. – Но это ненадежно. Как бы то ни было, я отправлюсь на поиски остальных. И сделаю это, даже если вы прикажете мне что–то иное.

Строянски хмыкнул. Затем заревел, словно тюлень:

– Успех экспедиции более важен, чем судьба четырех человек. Теоретически, конечно. Но если бы я был в вашем положении – а я рад, что это не так, – то поступил бы так же. Что ж, счастья, Лейн.

– Спасибо, – ответил Лейн. – Мне нужно нечто большее, чем счастье. Мне нужна помощь Бога. Я надеюсь, Он здесь, даже если местность эта выглядит покинутой Богом.

Лейн посмотрел сквозь прозрачные двойные стены дома.

– Ветер достигает примерно двадцати пяти миль в час. Пыль заносит следы вездеходов. Я должен двинуться до того, как они будут скрыты полностью. Мои запасы упакованы: воды, пищи и воздуха хватит на шесть дней. Это внушительный багаж: баллоны с воздухом и спальный тент выглядят громоздко. На Земле это весило бы сотни фунтов, здесь же – всего около сорока. При мне веревка, нож, кирка, ракетница, полдюжины ракет. И уоки–токи [4]4
  Уоки–токи («Ходилка–говорилка») – карманный передатчик.


[Закрыть]. Пройти тридцать миль – на это потребуется около двух дней; но именно там в последний раз видели следы. Два дня на осмотр окрестностей. Два дня – на возвращение.

– Вы должны вернуться через пять дней! – выпалил Строянски. – Это приказ. Он дает вам не более одного дня на разведку окрестностей. И никакого своевольства. Пять дней!

И затем добавил смягчившимся голосом:

– Счастливо, и если здесь есть Бог, да поможет он вам! Лейн попытался придумать ответ что–то вроде: «Доктор Ливингстон осмелится…» Но все, что он сумел сказать, было: «Пока».

Двадцатью минутами позже он закрыл за собой дверь шлюзового отсека дома, влез в лямки солидного тюка и двинулся. Но когда он был примерно в пятидесяти ярдах от базы, то почувствовал непреодолимое желание повернуться и бросить взгляд на то, что он мог больше никогда не увидеть. Там, на желто–красной равнине, стоял приплюснутый пузырь, который должен был служить домом для пяти человек в течение года. Поблизости укоренился глайдер, что доставил их вниз. Его гигантские крылья широко распластались, тормозные башмаки были покрыты принесенной издалека пылью.

Прямо перед Лейном была ракета. Она стояла на своих амортизаторах, устремив нос в темно–голубое небо, и в ее блеске чувствовалась сила, возможность бегства с Марса, возвращение к орбитальному кораблю. Ракета была опущена на поверхность Марса на горбу глайдера. Скорость при посадке достигала ста двадцати миль в час. После приземления два вездехода на гусеничном ходу весом в шесть тонн каждый позаботились о ней – стащили с глайдера и установили вертикально, использовав лебедки, которыми были оснащены. Сейчас ракета ждала его и других четверых людей.

– Я вернусь, – прошептал он ей. – И если сделаю это, то подниму тебя сам.

Он двинулся в путь, следуя по широкой двойной колее, оставленной вездеходом. Колеи были неглубокими – двухдневной давности, и нанесенная ветром кремневая пыль почти засыпала их. Колеи, оставленные первым вездеходом три дня назад, уже полностью исчезли.

След вел на северо–запад. Он пересекал равнину шириной в три мили между двух холмов и скрывался в коридоре шириной в четверть мили между двух рядов растительности. Ряды бежали прямо от горизонта к горизонту.

Лейн, приблизившись к одному из рядов, увидел, что же это за растительность. Основанием служила труба высотой в три фута, основная масса которой, как у айсберга, была погружена в грунт. Изгибающиеся стенки ее были покрыты зелено–голубым подобием лишайников, которые облепляли каждый выступ трубы. Из этих выступов в трубе, которые следовали через равные интервалы, росли стволы растений. Стволы эти были блестящими, гладкими, зелено–голубыми колоннами двух футов толщиной и шести в высоту. С их вершин расходились во все стороны, словно пальцы летучих мышей, многочисленные ветви с карандаш толщиной. Между ветвями была натянута зелено–голубая мембрана – единственный гигантский лист дерева умбреллы.

Когда Лейн впервые увидел все это из глайдера, то подумал, что они походят на армию гигантских рук, поднятых, чтобы схватить солнце. Они были очень длинными – каждая поддерживающая прожилка простиралась на пятьдесят футов. И они действительно были руками, протянутыми в мольбе, дабы схватить золото крошечного солнца. В продолжение дня прожилки на стороне, ближайшей к движущемуся солнцу, опускались прямо к поверхности планеты, а на дальней – поднимались вверх. Естественно, что эти ежедневные маневры проистекали из стремления подставить всю поверхность мембраны под свет, не оставив ни дюйма в тени.

Считалось, что здесь будут найдены новые формы растительной жизни, но обнаружение структур, построенных животными формами, не предполагалось. Особенно когда они так велики и покрывают восьмую часть планеты.

Этими структурами были трубы, из которых поднимались стволы умбреллы. Лейн пытался просверлить похожую на скалу поверхность. Она была настолько твердой, что он сломал одно сверло и привел в негодность второе, прежде чем отколол маленький кусочек. На время удовлетворенный этим, он захватил его в дом, чтобы исследовать под микроскопом. Бросив взгляд на образец, он изумленно присвистнул. В цементоподобную массу были запрессованы частицы растений. Некоторые были разрушены, некоторые – целы.

Дальнейшие исследования показали, что эта штука представляет собой смесь целлюлозы, различных нуклеиновых кислот и незнакомых материалов.

Он доложил о своем открытии и предположениях на орбитальный корабль. Когда–то некие формы животной жизни пережевывали и частично переваривали древесину, а затем использовали эту массу как связующий элемент – цемент. Из этой разновидности цемента и были сделаны трубы.

На следующий день Лейн хотел вернуться к трубе и проделать в ней дырку. Но двое отправились на полевые исследования. Лейн, бывший радиооператором в этот день, остался в лагере. Он поддерживал контакт с этими двумя, которые выходили на связь каждые пятнадцать минут.

Вездеход двигался около двух часов и должен был пройти примерно тридцать миль, когда связь прервалась. Двумя часами позже второй вездеход еще с двумя людьми проследовал по следам первой машины. Они прошли около тридцати миль от базы и поддерживали с Лейном непрерывный радиоконтакт.

– Впереди небольшое препятствие, – сказал Гринберг. – Эта труба идет направо под прямым углом к той, параллельно которой мы двигаемся. Из дальней трубы не растут деревья. Чуть приподняться, потом опуститься с другой стороны. Мы с легкостью сделаем это…

Затем он закричал – страшно, пронзительно.

И все.

Сейчас, днем позже, Лейн пешком следовал по заносимому пылью следу. Позади остался базовый лагерь, расположенный поблизости от пересечения двух каналов, известных как Авернус и Тартарус. Лейн находился между двумя рядами растительности, которые формировали Тартарус, и направился на северо–запад, в сторону так называемого Моря Сирен. Море, как он предполагал, должно было представлять собой совокупность труб, порождающих деревья.

Он шел ровным шагом, а солнце поднималось все выше, и воздух стал теплее. Лейн давно отключил подогрев своего костюма. Было лето, и он находился вблизи от экватора. В полдень температура здесь должна была достичь семидесяти градусов по Фаренгейту.

В сумерках, когда температура сухого воздуха упала до нуля, Лейн уже был в своем спальном мешке. Этот кокон имел форму колбасы и был немногим длиннее, чем тело Лейна. Мешок был надут воздухом, так что в нем можно было снять шлем, что Лейн и сделал. Он отогревался у нагревателя на батареях, ел и пил. Мешок был также очень гибким – кокон согнулся под углом, пока Лейн сидел на складном стуле, к которому крепился пластиковый мешок, и делал то, что должен делать каждый человек.

За целый день он не успел использовать спальный мешок для этого. Его костюм был сконструирован так, что он мог отстегнуть нижнюю секцию и выставить наружу необходимую часть, не выпуская воздуха и не изменяя давления в оставшейся части костюма. Но о том, чтобы поступать так ночью, не могло быть и речи. Конечно, и мысли не было, что тем самым он спровоцирует чье–то нападение, но нельзя было вводить в искушение марсианскую ночь. Шестидесяти секунд в полночь было достаточно, чтобы жестоко обморозить то место, на котором он сидел. Оставались только сумерки.

Лейн спал еще с полчаса после рассвета, потом поел, спустил мешок, сложил и упаковал его, батареи, нагреватель, контейнер с пищей, засунул в свой тюк стул, выбросил пластиковый пакет, взвалил тюк на плечи и возобновил движение.

К полудню следы пропали полностью. Но это уже не имело значения, так как здесь был один только путь, по которому мог двигаться вездеход. Коридор между трубами и деревьями.

Наконец Лейн увидел то, о чем сообщали оба вездехода. Деревья с правой стороны выглядели мертвыми. Стволы и листья были коричневыми, прожилки поникли.

Он пошел быстрее, и сердце его сильно забилось. Прошел час, линия мертвых деревьев все уходила вдаль, насколько он мог видеть.

– Это, должно быть, здесь, – сказал он себе громко.

Затем он остановился. Впереди было препятствие.

Это была труба, о которой говорил Гринберг. Она шла под прямым углом к двум другим и соединяла их.

Лейн посмотрел на нее и подумал, что может вновь услышать отчаянный крик Гринберга.

Эта мысль, казалось, открыла в нем сдерживающий клапан. И бесконечное давление одиночества, которое он сдерживал до того момента, наконец прорвалось. На темно–голубое небо сошла тьма и базграничность самого космоса, а он был крошкой плоти в этой безграничности, крошкой, которая знала об окружающем его мире не больше, чем о нем знает новорожденный.

Крошечный и беспомощный, словно дитя.

Нет, шепнул он себе, не дитя. Крошечный – да. Беспомощный – нет. Не дитя. Я человек. Человек, землянин…

Землянин Кардиган Лейн. Гражданин США. Родился на Гавайях, в пятидесятом штате. Смешение предков: немцы, датчане, китайцы, японцы, негры, индейцы–чироки, полинезийцы, португальцы, русские, евреи, ирландцы, шотландцы, норвежцы, финны, чехи, англичане и уэльсцы. Возраст тридцать один год. Пять футов шесть дюймов. Сто шестьдесят фунтов. Шатен. Голубоглазый. Ястребиные черты лица. Доктор медицины и доктор философии. Женат. Детей нет. Методист. Общителен. Плохой радиоспециалист. Воспитывает собаку. Охотник на оленей. Любитель поэзии. Все это сконцентрировано в его коже, да еще любовь окружающих и жизнь, наполненная пытливым любопытством. И храбрость. И сейчас он очень боялся потерять что–либо, исключая одиночество.

Некоторое время он стоял неподвижно, словно статуя, перед стенкой трубы трехфутовой высоты. Наконец он покачал головой, отряхивая свой ужас, как собака воду. Легко, несмотря на огромный мешок на спине, он вспрыгнул на трубу и посмотрел на другую сторону, но там не было ничего, что бы он не видел до этого прыжка.

Открывшаяся перед ним картина отличалась от того, что осталось позади, только одним количеством маленьких растений, покрывавших грунт. До этого, подумал Лейн, посмотрев еще, он никогда не видел растений таких размеров. Они были высотой в целый фут и походили на высокие умбреллы. Но они не были разбросаны случайным образом, как можно было бы ожидать, если бы они проросли из семян, разнесенных ветром. Нет, они росли ровными рядами: верхушки растений одного ряда отстояли от другого примерно на два фута.

Сердце Лейна забилось быстрее. Такое расположение означало, что они были высажены разумной формой жизни. И все же разумная жизнь здесь казалась слишком невероятной, учитывая особенности марсианской среды. Возможно, какие–то природные условия могли вызвать кажущуюся искусственность этого сада. Он обязан понаблюдать.

Но делать это надо осторожно. От него сейчас зависит так много: жизни четверых людей, успех экспедиции. Если она провалится, то может оказаться последней. Многие люди на Земле громко стонали по поводу издержек на космические исследования, но это не помешает им разразиться воплями восторга, если добытые результаты станут означать деньги и могущество.

Поле, или сад, простиралось примерно на три сотни ярдов. На его дальнем конце находилась другая труба, идущая под прямым углом к двум другим. И там гигантские умбреллы обретали свой живой, сверкающий зелено–голубой цвет.

Внимательный осмотр рассказал Лейну о многом. Прямоугольник из высоких труб задерживал ветер и основную массу пыли. Стены удерживали тепло внутри прямоугольника.

Лейн осмотрел поверхность трубы в поисках голых мест, то есть тех, где металлические траки гусеничных вездеходов ободрали марсианский эквивалент лишайника. Он не нашел ничего, но не удивился. Эти растения росли феноменально быстро под летним солнцем.

Он глянул вниз, на поверхность сада, в сторону от трубы – скорее всего, вездеходы спускались именно здесь. Но тут не было и признаков прохода вездеходов; маленькие умбреллы росли всего в двух футах от основания трубы, и они оказались неповрежденными. Проверив еще раз, он так и не обнаружил никаких следов.

Он остановился поразмыслить над следующим шагом и с удивлением обнаружил, что дышит очень тяжело. Быстрая проверка давления показала, что причина этого вовсе не кроется в иссякшем баллоне. Нет, это просто опасение, чувство сверхъестественного, чего–то неправильного, что заставляло его сердце биться так быстро, что ему требовалось больше кислорода.

Куда могли деться два вездехода? Что могло послужить причиной их исчезновения?

Может, их остановила какая–либо форма разумной жизни? Если это случилось, неизвестные создания унесли шеститонные вездеходы или увели их прочь, или заставили людей вести их.

Куда? Как? Кто?

Он почувствовал, как встают дыбом волосы у него на затылке.

– Это, должно быть, случилось здесь, – прошептал он. – Первый вездеход доложил, что видит эту трубу, преграждающую путь, и что следующее сообщение от него будет через десять минут. Но больше связи не было. Второй отключился, когда переваливал через трубу. Итак, что же случилось?

На поверхности Марса нет городов и не обнаружено никаких признаков подземной цивилизации. Орбитальный корабль нашел бы такие места с помощью телескопа.

Лейн завопил так громко, что был почти оглушен собственным голосом, отразившимся от внутренней поверхности его шлема.

Затем он замолчал, наблюдая за вереницей голубых шаров размером с баскетбольный мяч, поднимавшихся из почвы в дальнем конце сада.

Он задрал голову вверх, насколько позволил шлем, и наблюдал за взлетающими шарами, которые, оторвавшись от поверхности, разбухали, казалось, до сотен футов.

Внезапно, словно мыльный пузырь, исчез самый верхний шар.

Второй шар, когда достиг размеров первого, также исчез. Другие тоже постепенно исчезали.

Он насчитал сорок девять шаров, когда те перестали появляться.

Лейн подождал пятнадцать минут. Уже стало казаться, что больше ничего не случится, и он решил, что должен исследовать то место, где шары, казалось, вылуплялись из почвы. Сделав глубокий вдох, он согнул колени и прыгнул в сад, легко приземлившись в двенадцати футах от края трубы между двух рядов растений.

Секунду он не мог понять, что случилось, хотя и отметил, что происходит нечто странное. Затем он повернулся. Вернее, попробовал это проделать. Одна нога немного поднялась, но другая погрузилась глубже.

Он сделал шаг вперед: передняя нога тоже исчезла в топком веществе под красно–желтой пылью. Другая нога погрузилась слишком глубоко, чтобы можно было вытащить ее.

Затем он погрузился по бедра и ухватился за стволы растений по обе стороны от себя. Они легко, с корнем, вылезли из почвы – в каждой руке у него оказалось зажатое растение.

Он отбросил их и рванулся вперед в надежде освободить ноги, лег, вытянувшись на желеподобное вещество. Возможно, так он сможет избежать погружения. Тогда он сумеет продолжить попытки проложить путь к трубе. Там, рядом с трубой, он надеялся, поверхность станет тверже.

Его усилия увенчались частичным успехом. Ноги вынырнули из липкой топи. Лейн лежал на спине, распластавшись, словно орел, и смотрел в небо сквозь прозрачный свод шлема. Солнце было слева от него; повернув голову, он смог увидеть его. Солнце опускалось из зенита с меньшей скоростью, чем на земле, так как марсианский день был длиннее земного. Лейн надеялся, что если не сможет выбраться на твердый грунт, то будет пребывать во взвешенном состоянии до наступления вечера. Вечером эта трясина замерзнет достаточно, чтобы он смог подняться и выбраться из нее. При условии, что встанет он до того, как сам замерзнет намертво.

А пока он должен испробовать испытанный метод самостоятельного спасения пойманного зыбучими песками. Он должен быстро перевернуться один раз и затем распластаться вновь. Повторяя этот маневр, он сможет постоянно достичь голой полоски почвы у трубы.

Мешок на спине помешает ему перевертываться, но лямки на плечах можно отстегнуть.

Так Лейн и поступил. И сразу же почувствовал, как ноги его начали погружаться. Вес тянул их вниз, в то время как воздушные баллоны в мешке и баллоны, пристегнутые к его груди, а также шлем, наполненный воздухом, придавали плавучесть верхней части тела.

Он перевернулся на бок, ухватился за мешок и втащил себя на него. Мешок, конечно, ушел вниз. Но его ноги, покрытые тонким слоем жидкости и пятнами грязи, освободились. Он устроился на верху узкого островка, оставшегося от мешка.

Густое желе поднялось до колен, пока он рассматривал два возможных варианта действий.

Он мог скорчиться на мешке и надеяться, что тот не погрузится слишком глубоко, так как его остановит слой вечной мерзлоты, который должен здесь существовать…

Как глубоко? Он погрузился до бедер и не почувствовал под ногами ничего твердого. И… Он застонал. Вездеход! Теперь он знал, что случилось с ними. Они перевалили через трубу и нырнули в сад, не подозревая, что выглядевшая твердой поверхность сада скрывает эту трясину. И тут они начали погружаться. Это осознание происшедшего привело в ужас Гринберга и заставило его закричать. Вскоре топь сомкнулась над вездеходом и его антенной, и трансмиттер, без сомнения, вырубился.

Лейн понял, что должен найти другой вариант. Необходимо попытаться выбраться на узкую полоску почвы возле трубы. Но и это может оказаться бесполезным. Почва может оказаться такой же вязкой, как и поверхность сада. Ведь вездеходы должны были опуститься именно на нее.

Лейну пришла еще одна мысль: вездеходы должны были нарушить порядок в рядах маленькой умбреллы рядом с трубой. Но все было цело. Следовательно, кто–то должен был спасти растения или высадить их вновь.

Это означало, что кто–то мог появиться вовремя и спасти его.

«Или убить», – подумал он.

В любом случае его проблема будет решена.

К этому времени он окончательно решил, что было бы бессмысленно прыгать с мешка на полоску почвы рядом с трубой. Единственно возможным оставалось держаться наверху мешка и надеяться, что он не погрузится слишком глубоко.

Как бы то ни было, но мешок погружался. Желе мягко поднялось до колен Лейна, затем темп погружения начал замедляться. Он молился, но надеялся не на чудо, а на то, что плавучесть мешка плюс плавучесть баллона на его груди смогут удержать его от полного погружения.

До окончания молитвы погружение прекратилось. Липкое вещество не поднялось выше груди и оставило его руки свободными.

Он вздохнул с облегчением, но не почувствовал безграничной радости. Менее чем через четыре часа запас воздуха в его баллоне истощится. Не имея возможности достать другой баллон из мешка, он погибнет.

Лейн с силой оттолкнулся от мешка и выбросил свои руки вверх, в надежде, что тем самым освободит ноги и сможет какое–то время продержаться, слегка нагнувшись, словно орел в полете. Если он сможет так сделать, мешок, освобожденный от его веса, всплывет. И он сумеет извлечь из него другой баллон.

Но его ноги, удерживаемые вязкой субстанцией, не поднялись достаточно высоко, а тело, сместившееся в сторону в результате толчка, несколько отодвинулось от мешка. И все же этого оказалось достаточно для того, чтобы его ноги, не найдя опоры, начали погружаться вновь. Сейчас Лейн полностью зависел только от подъемной силы своего баллона с кислородом.

Она оказалась недостаточной, чтобы удержать его на прежнем уровне: на этот раз он погрузился вместе с руками, плечи тоже готовы были скрыться, и только его шлем выступал наружу.

Лейн был беспомощен.

Спустя несколько лет вторая экспедиция или еще кто–нибудь, возможно, смогут увидеть отражающиеся от его шлема солнечные лучи и найдут его тело, увязшее, словно муха в клее.

«Если это случится, – подумал он, – я принесу хоть какую–то пользу: моя смерть предостережет их от этой ловушки. Но я сомневаюсь, что они обнаружат меня. Думаю, что Кто–то или Что–то извлечет меня и спрячет».

Затем, испытывая приступ отчаяния, он закрыл глаза и прошептал несколько стихотворных строк, которые читал в последнюю ночь на базе. Впрочем, он знал их настолько хорошо, что было неважно, читал ли он их недавно или нет.

Да, подумал я, проходя долиной

теней смерти,

Не убоюсь я дьявола – лишь бы

ты была со мной…

Повторение этих слов не сняло бремени безнадежности. Он ощущал абсолютное одиночество, его покинул даже его Создатель. Такова была безлюдность Марса.

Но когда Лейн открыл глаза, то понял, что он не одинок. Он увидел марсианина.

Отверстие открылось в отсеке трубы слева от него. Это оказалась круглая секция около четырех футов в диаметре, и она открывалась внутрь, как если бы это была затычка, вывернутая, когда в этом появлялась необходимость.

Секундой позже из дырки вылупилась голова. Размером с арбуз из Джорджии, очертаниями она напоминала футбольный мяч и была розового цвета, словно попка ребенка. Каждый из двух его глаз, величиной с кофейную чашку, имел по два вертикальных века. Он открыл два клюва, похожие на клювы попугая, облизнулся очень длинным трубчатым языком, после чего клювы с щелчком захлопнулись. Затем он выскочил из отверстия, демонстрируя тело, тоже похожее на футбольный мяч, только в три раза больше головы.

Розоватое тело держалось в трех футах от поверхности, опираясь на десять веретенообразных паучьих лап. по пять с каждой стороны шара. Эти лапы оканчивались широкими округлыми подушечками, на которых тело бегало по желеобразной поверхности, только слегка погружаясь в нее. За ним высыпало, по крайней мере, пятьдесят других таких розовых шариков.

Они подняли маленькие растения, которые Лейн выворотил, борясь за жизнь, и чисто вылизали их своими узкими, сворачивающимися в трубку языками, которые высовывались по меньшей мере на два фута. Лейну показалось, что они и между собой общаются, касаясь друг друга языками, как это делают насекомые, которые общаются с помощью усиков.

Так как Лейн оказался между двумя рядами растений в этой суете, связанной с пересадкой, на него почти не обращали внимания. Несколько существ пробежали языками по его шлему, но это было единственное доказательство, что его заметили. В результате он перестал опасаться, что они атакуют его своими весьма мощно выглядевшими клювами. Теперь Лейна бросало в пот при мысли, что они могут полностью игнорировать его.

Это как раз и произошло. После возвращения тонких корешков растений в вязкое вещество существа помчались наперегонки к отверстию в трубе.

Лейн, переполненный отчаянием, закричал им вслед, хотя и знал, что шлем и разреженный воздух не позволяет им услышать его, даже если у них есть слуховые органы.

– Не оставляйте меня здесь умирать!

Без сомнения, именно так они и поступали. Последний из них проскочил в отверстие, и вход закрылся, уставившись на Лейна подобно круглому черному глазу самой Смерти.

Он неистово завозился, пытаясь вырваться из трясины, не задумываясь, что тем самым он только истощает себя.

Внезапно он прекратил борьбу и уставился на отверстие.

Оттуда выползла фигура. Фигура в защитном костюме.

Теперь он закричал от радости. Марсианин это или нет, но появившийся был скроен как представитель хомо сапиенс. Он, несомненно, был разумен, а следовательно, любопытен.

Лейну не пришлось разочаровываться. Появившийся встал на две полусферы из блестящего красного металла и скользящими движениями направился к нему. Добравшись до Лейна, он вручил ему конец пластиковой веревки, прикрепленной к его руке.

Лейн чуть не отшвырнул веревку. Скафандр его спасителя оказался прозрачным. Лейн даже немного испугался, увидев строение тела этого создания, но зрелище двух голов под шлемом заставило его побледнеть.

Марсианин, скользя, направился к трубе, через которую перепрыгнул Лейн. Он ловко подскочил и пристроился на верху трубы в три фута высотой. Потом он начал вытягивать Лейна. Тот выползал медленно, но неуклонно, изо всех сил сжимая веревку. Когда Лейн достиг трубы, его тянули вверх до тех пор, пока он не смог поставить ноги в два полушария. С них прыгнуть и устроиться рядом с марсианином оказалось легко.