Текст книги "Летающие киты Исмаэля(сборник)"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

– Похоже, что мы присутствуем при рождении новой мифологии. Одним из полубогов признан известный персонаж комиксов. Другим – его упрямая и похотливая натура. И мы видим, что главное божество основывает свою власть на прозвище, данном ему, когда он был простым смертным. Все это заставляет меня задуматься, на чем же были построены прежние пантеоны и мифы? Неужели они тоже основывались на таких случайностях?

– Даниэль Темпер! – рассердилась Алиса. – Вы говорите так, будто верите в существование древних языческих богов и в то, что этот Махруд на самом деле является богом!

– Перед тем как попасть сюда, я бы вдоволь посмеялся над любой из таких гипотез, – усмехнулся я. – Но как вы объясните то, что здесь увидели?

Дальше мы поднимались из ямы не разговаривая. На краю ее я еще раз взглянул на Грабальщиков, на этот предметный урок, преподанный Махрудом. Они ковырялись столь же усердно, что и всегда, игнорируя непристойности, отпускаемые в их адрес зеваками. Самое смешное, подумал я, заключается в том, что эти запутавшиеся люди, смеющиеся над Грабальщиками, еще не усвоили того простого факта, что Грабальщики не более чем секта чокнутых. Но они символизируют то, что может случиться и со зрителями, если им вздумается выйти за пределы их нынешнего беззаботного и счастливого, однако застойного состояния.

Ужасное положение этих ковыряющих сынов Вавилона предупреждало каждого: чтобы найти ключ к решению проблем, смотри внутрь самого себя.

Этот совет, наверное, был еще сформулирован первым философом пещерных людей.

Среди грязи вокруг ямы сверкнуло что–то металлическое. Я подошел и поднял. Это была серебряная отвертка с длинной рукояткой.

Если бы я не знал очень хорошо своего старого преподавателя, то, думаю, ни за что бы не понял, почему здесь появилась эта отвертка. Но за годы учебы я привык к его необычным методам сопоставления фактов и поэтому понял, что в моей руке еще одна из его серьезных шуток – вещь, предназначенная для того, чтобы занять достойное место среди мифов, возникающих в этой Олимпийской Долине.

Есть легенда о ящике Пандоры, о кувшине Филемона и Завкиды, о лике Медузы, об отданном в залог Глазе Одина. Почему бы не быть еще легенде о Серебряной Отвертке?

– Помните, – стал я объяснять Алисе, – сказку о мальчике, который родился с золотым винтиком в своем пупке? Как всю жизнь он удивлялся, для чего ему этот винт? Как он стыдился того, что он отличается от всех остальных и должен прятать свой пупок? Помните, как он в конце концов нашел врача, который велел ему идти домой и увидеть во сне волшебницу? И как королева Титания соскользнула по лунному лучу и дала ему серебряную отвертку? И как он ощущал себя счастливым после того, как отвинтил золотой винт, став нормальным и способным жениться? Ведь он уже не боялся того, что над ним станет смеяться невеста. Помните, он забыл обо всех своих тщетных размышлениях о назначении золотого винта? И как он, очень счастливый, встал со стула, чтобы поднять сигарету? И как вывалились его внутренности, оставшиеся незакрепленными?

– Неужели вы хотите отдать ее Грабальщикам? – поинтересовалась Алиса. – Хотя это избавило бы их от всех взрывов и раскопок. И они смогли бы успокоиться и стали бы нормально разговаривать.

– Я уверен, что они сотни раз натыкались на нее и отшвыривали в сторону, отказываясь понять ее подлинное назначение.

– Может, это и так, но что же это означает?

– Это еще одно подтверждение, – раздраженно объяснил я, – того факта, что им следует искать ответ внутри себя, что им нужно поразмыслить над природой их наказания и извлечь для себя урок.

Мы пошли прочь. Весь этот инцидент опечалил нас. Я, казалось, погружался все глубже и глубже в потемки, устроенные существом, которое смеялось надо мною из какого–то туманного прошлого. Неужели это просто совпадение, что нас повстречал Аллегория и показал нам несколько зловещий знак?

Времени на то, чтобы все хорошо обдумать, у меня почти не осталось, потому что мы как раз в этот момент вышли на объездную дорогу, которая вела к государственной больнице. Я глянул вдоль нее и увидел белые камни кладбища за высоким забором из проволоки. Наверное, я стоял так довольно долго, потому что Алиса спросила:

– В чем дело?

– Кладбище государственной больницы как раз за этим забором. Мелтонвилское кладбище находится совсем в другой стороне. Отец мой покоится в государственной земле. Мать лежит на сельском кладбище. Они и в смерти разлучены, так же как были разлучены в жизни.

– Дэн, – спокойно сказала Алиса, – нам нужно поспать несколько часов, прежде чем мы двинемся дальше. Мы проделали большой путь. Почему бы нам не проведать могилы ваших родителей, а затем поспать где–нибудь? Как вы к этому относитесь?

– Весьма положительно, спасибо за такую мысль, Алиса, слови подбирались с трудом. – Вы – прекрасный, замечательный человек.

– Ну что вы! Это просто удобно сделать именно сейчас.

Надо было ей этими словами все испортить, когда я начал испытывать к ней расположение!

Мы побрели по дороге. Навстречу нам попался большой рыжий детина. Он во все глаза рассматривал Алису, так жадно, что я уже начал ждать от него тех же неприятностей, что и от Поливайносела. Но как только он взглянул на меня, то тут же остановился и громко, раскатисто рассмеялся. Когда мы проходили мимо, я ощутил знакомый запах. От него ужасно воняло Варевом.

– Что это такое с ним?

– Не знаю, – проронила Алиса, глядя на меня. – Подождите–ка. Конечно же! Поливайносел и все остальные, должно быть, знали с самого начала, что вы новенький.

– Почему?

– Потому что вы лысый! Вы видели здесь хоть одного лысого? Нет! Вот почему все эти парни смеются!

– Если это так, то я меченый! И Поливайносел может сообщить своим приятелям, как можно найти меня.

– О, все не так плохо, – улыбнулась Алиса. – Вы не должны забывать, что новенькие появляются все время, да еще большее количество бывших солдат только начали трансформироваться. Вы могли бы легко сойти за одного из них. – Она взяла меня за руку: – Ну что же, идемте, давайте поспим немного. А после еще раз все обсудим.

Мы пошли на кладбище. Среди кустов мирно паслись похожие в лунном свете на серебристые статуи овцы и козы. Поэтому могилы не заросли травой, и я легко мог ориентироваться.

Однако неожиданно я закричал и побежал назад.

Могила моей матери зияла как огромный коричневый рот. На дне ее стояла черная вода, гроб был наклонен в одну сторону. Очевидно, он бы поднят, а затем небрежно опущен назад. Крышка его была открыта. Он был пуст.

Стоящая позади Алиса прошептала:

– Спокойно, Дэн… Нет причин для такого волнения.

– Так вот они какие, твои великолепные люди, Алиса. Эти боги и нимфы Нового Золотого Века. Грабители могил! Вурдалаки!

– Я так не думаю! Им не нужны деньги или драгоценные камни. Давай поглядим вокруг. Должно же быть какое–то всему этому объяснение.

Мы внимательно огляделись и увидели Мокрого Козла.

Он сидел, опершись спиной о надгробье. Он был таким большим, таким темным и неподвижным, что, казалось, был вылит из бронзы и походил на «Мыслителя» Родена, только в котелке и набедренной повязке. Но что–то все–таки оживляло его фигуру, и когда он поднял голову, то мы увидели блеснувшие в лунном свете слезы.

– Вы бы не могли сказать. – взволнованно начал я, – почему раскопаны все эти могилы?

– Конечно же, мальчик мой, – он говорил с провинциальным акцентом. – Кто–то из ваших родных погребен здесь?

– Матушка, – кивнул я.

Слезы еще быстрее полились по его лицу, он потянул носом.

– Веруй, м–мальчик, это самое главное. Я тебе сообщу славную новость. Моя дорогая жена, понимаешь, тоже была похоронена здесь.

Я не узрел ничего такого, что меня могло бы осчастливить, однако ничего не сказал, а только приготовился слушать дальше.

– Да, м–мой мальчик, прости меня за то, что я так к тебе обращаюсь. Я ведь ветеран Испано–Американской войны и на пару годков постарше тебя. По сути, если б не благословенное пиршество Махруда – не приведи господь, чтобы он споткнулся, – я теперь бы помер от старости и кости мои покоились бы на барже вместе с косточками моей женушки…

– Какой барже? – перебил я его.

– Какой барже? – переспросил он. – Где же вы были? О, да, да, ты ведь новенький. – Он указал пальцем на мою голову, чтобы, как мне показалось, подчеркнуть, что я лысый.

– Веруй, м–мальчик, ты должен поспешить в Онабак и утром увидеть, как отплывает баржа с костями. Это будет Великий День, не сомневайся в этом. Будет много Варева и жареного мяса, а любви столько, что и за неделю не отойдешь.

Переспрашивая по нескольку раз, я узнал, что Махруд велел выкопать останки всех мертвецов на кладбищах, расположенных на его территории, и перевезти их в Онабак. На следующий день баржа с костями должна была пересечь Иллинойс и разгрузиться на восточном берегу. Все были уверены в том, что Махруд намерен воскресить всех покойников. И все спешили в город, чтобы стать свидетелями такого события.

От этой новости я почувствовал себя лучше. Если на дорогах и в самом деле будет много народу, то проще затеряться в толпе.

– Это правда, так же как и то, что зовут меня Мокрый Козел, – продолжал старик в котелке. – Сверх–Бык слишком далеко зашел. Он пытается воскресить мертвых, но наверняка не сможет этого сделать! И что же тогда произойдет с верой народа в него? И где буду я? – Он заплакал. – Я снова окажусь без работы, снова потеряю свое место, я, который верой и правдой служил Старому Богу, пока не увидел, что почва уходит у него из–под ног и что Махруд стал восходящим божеством. Настоящим богом, как в былые прекрасные времена, когда боги были богами, а люди – гигантами! А теперь Махруд, бык, этот негодник Махруд, может спокойно опростоволоситься и больше уже никогда не сможет восстановить свою репутацию. И я стану самым жалким на свете из всех несчастных, пророком без доброго имени. И еще хуже то, что меня должны были вот–вот возвести в статус четверть бога! Я продвигался очень быстро, будучи преданным, усердным и молчаливым, когда надо. А Быку захотелось поразвлечь народ головоломным фокусом. Его ему не хватает? По мне, то он уже достаточно всего понаделал.

Наконец я выудил у Мокрого Козла, что он не столько боялся, что Махруд потерпит неудачу, сколько опасался, что его затея увенчается успехом.

– Если Махруд на самом деле облечет старые кости в новую плоть, то моя вечнолюбимая жена станет меня разыскивать и жизнь моя не будет стоить даже ломаного пятака. Она ни за что не забудет и не простит мне того, что я спустил ее с лестницы десять лет назад, отчего она и сломала себе шею. И для нее не будет особой разницы в том, что, воскреснув, она станет лучше, чем когда–либо, что у нее будет прекрасная новая фигура и миловидное лицо вместо той грубо высеченной хари. Сердце–то у нее останется таким же черным и каменным! О, боже!

Безусловно, жизнь моя была несчастна с того самого дня, когда я открыл свои невинные голубые глаза – абсолютно незапятнанные, если не считать первородного греха. Но Махруд сказал, что такого нет в его догматах. Несчастлив я был, несчастливым я буду жить и дальше. Мне даже не суждено вкусить сладких мук смерти – ибо известно, что солнце встает на востоке, что Дархэм стал Быком и переплыл Иллинойс с прекрасной Пегги на спине и сделал ее своей невестой, – столь же хорошо известно, что я не смогу даже умереть, потому что моя вечнолюбимая жена разыщет мои бренные останки и потащит их Махруду, а сама станет ждать, когда я воскресну.

Я уже устал слушать этот поток преувеличении, столь же неиссякаемый, как и воды Иллинойса.

– Спасибо вам, мистер Мокрый Козел, – проговорил я. – И спокойной вам ночи. Впереди у нас еще долгая дорога.

– Не за что, мой м–мальчик. Только вот имя у меня совсем другое. А это только прозвище, которое дали мне ребята из ратуши, потому что…

Этого я уже не стал слушать. Я прошел к могиле матери и прилег рядом. Но заснуть мне не удалось, так как Алиса и этот чудной старикан все время разговаривали. Затем, только–только я задремал, как меня растормошила Алиса и настояла на том, чтобы она пересказала мне все то, что только что поведал ей Мокрый Козел.

Обратил ли я внимание на его белую набедренную повязку? Хорошо, так вот, если бы Мокрый Козел встал, то я увидел бы, что она сложена треугольником. И тогда я бы понял, что это удивительно похоже на то, как пеленают новорожденных. Это сходство не было случайным, ибо Мокрый Козел был одним из Дюжины Красавчиков в Пеленках.

Более того, если бы он встал, то я бы заметил желтое свечение, исходившее от него сзади, словно у светлячка.

Оказалось, что вскоре после того, как в полную силу стал проявляться эффект Варева и жители Онабака отвернулись от внешнего мира, многочисленные самозваные пророки попытались воспользоваться благами новой религии. Каждый представил свою собственную теорию пока еще незапятнанного и недопонятого символа веры. Среди них были двенадцать государственных деятелей, которые уже много лет опустошали городскую казну. Так как это было в то время, когда содержимое Бутылки воздействовало на природу вещей еще не очень заметно, то они сначала неясно поняли, что происходит.

Резко снизила свои обороты промышленность. Сквозь асфальт стали пробиваться трава и деревья. Люди постепенно теряли интерес к житейским заботам. Сдерживающие факторы постепенно исчезли. Вражда, неприятности и болезни уходили куда–то прочь. Страхи, бремя забот и скука жизни рассеивались, будто по взмаху волшебной палочки, как утренний туман под лучами восходящего солнца.

Наступило время, когда люди перестали ездить в Чикаго по делам или для веселого времяпрепровождения. Перестали ходить в библиотеки за книгами. Издатели и репортеры ежедневных газет не могли набрать достаточно материала для подготовки номера. Крупнейший в мире завод дизелей и ликеро–водочный комбинат прошумели последним гудком. Люди повсеместно поняли, как плохо жили они раньше и что теперь их ждет лучшее и более счастливое общество.

Примерно к этому времени прекратила свою работу и почта. Безумные телеграммы и письма шли в Вашингтон и в столицу штата – правда из других городов, так как местные телеграфисты побросали работу. Именно тогда Управление по делам Питания и Наркотиков, Бюро Налогообложения и Федеральное Бюро Расследований выслали в Онабак своих агентов на разведку. Но эти агенты не вернулись. Были посланы другие, но и они не смогли устоять перед Варевом. Пойло еще не обрело вершины своего могущества, когда Дархэм открыл свои способности. Удалось ему это выяснить с помощью некоего Шинда. Тогда в городе существовала некоторая оппозиция, причем наиболее сильный отпор Дархэм получал от двенадцати государственных деятелей. Они организовали митинг в сквере перед зданием суда и подстрекали собравшихся последовать за ними и напасть на Дархэма–Махруда. Сначала они хотели направиться к Трабелскому университету, где в метеодомике жил Шинд.

– Затем один из двенадцати, потрясая кулаком в сторону струйки Варева, бившей из Бутылки на ближайшем холме, – продолжала Алиса, – предложил линчевать этого спятившего профессора, назвавшегося Махрудом, этого одуревшего от чтения поэзии и философии университетского придурка. «Друзья, граждане, американцы, если этот Махруд на самом деле Бог, как заявляет Шинд, еще один безумный ученый, то пусть он поразит меня молнией! Меня и моих друзей тоже!» – призвал один из двенадцати. Все двенадцать стояли на трибуне в скверике перед зданием суда. Они смотрели на главную улицу и дальше на холм, за рекой. Они глядели на восток. В это время над городом не гремел гром, не сверкали молнии. Но в следующее мгновение вся дюжина была вынуждена позорно бежать и больше никогда не показывать открытого неповиновения Сверх–Быку.

Алиса начала хихикать.

– Они были поражены несчастьем, которое не столь разрушительно, как молния, и не столь впечатляющее, но гораздо более деморализующее. Махруд наслал на них немочь, которая вынудила их постоянно носить пеленки, причем по той же причине, по которой они требуются грудным детям. Разумеется, это наконец убедило Дюжину Красавчиков в Пеленках. Но эта бесстыжая свора бывших отцов города тут же полностью перестроилась и стала заявлять, что они все время знали, что Махруд является Настоящим Быком. Якобы они устроили митинг для того, чтобы прилюдно сообщить о своем переходе в новую веру. Теперь же Махруд предоставил именно им монополию на божественные откровения. Если кто–нибудь хочет войти с ним в контакт, пусть подходит к ним и платит только за то, что его поставят на очередь.

Они все еще не могли осознать того, что деньги уже ничего не значат!

Они были настолько близоруки и нахальны, что стали просить Махруда, чтобы он каким–нибудь особым образом подтвердил законность их пророчеств. И Сверх–Бык ниспослал им знак святости. Он дал им постоянное желтое свечение, своего рода ореол.

Алиса залилась хохотом, дергая коленками и подпрыгивая.

– Разумеется, Дюжина должна была испытать большущее счастье. Но этого не случилось. Ибо Махруд лукаво окружил этим ореолом такое место, что, для того чтобы они могли продемонстрировать свой знак святости, необходимо было встать. И хотите верьте, хотите нет, эти тупоголовые двенадцать апостолов отказываются признать, что Махруд надул их. Наоборот, они постоянно бахвалятся месторасположением своего ореола и пытаются заставить всех остальных носить пеленки. Они говорят, что тряпка вокруг поясницы такой же знак истинной веры в Махруда, как тюрбан или феска – у верующего в Аллаха.

Естественно, подлинная причина заключается в том, что они не хотят привлекать внимание. Не то чтобы они не хотели быть выдающимися людьми, просто они не желают, чтобы их одежда напоминала людям об их немочи или об изначальном грехе.

Слезы капали из глаз Алисы, хохот душил ее.

Я же не заметил в этом ничего забавного и так и сказал ей об этом.

– Вы так ничего и не поняли, Темпер, – заявила она. – Это состояние вполне поправимо. Все, что Красавчики должны сделать, это молить Махруда, чтобы он избавил их от немочи. Они мгновенно станут такими же, как и все остальные. Однако гордыня не позволяет им пойти на это. Они настаивают на том, что это – благодеяние и знак особого расположения к ним Быка. Они страдают, да, но им, похоже, нравится страдать, так же как Мокрому Козлу нравится сидеть у надгробного камня своей жены, будто этим он может не пускать ее из–под земли, и хныкать о своих несчастьях. Он и ему подобные ни за что на свете не откажутся от своего наказания!

Алиса снова принялась громко смеяться. Я присел, схватил ее за плечи и притянул к себе поближе, чтобы проверить запах у нее изо рта. Но никаких намеков на Варево не оказалось, значит, она не пила из бутылки Мокрого Козла. Просто ее охватил истерический хохот.

Обычно в таких случаях самое лучшее средство – это звонко отшлепать женщину по щекам. Однако сейчас все произошло наоборот, поскольку она первая отвесила мне пощечину – и притом очень звонкую. Эффект был тот же самый. Она перестала смеяться и посмотрела на меня.

Я держался за пылающую щеку.

– А это за что?

– За то, что вы захотели воспользоваться моим положением, – заявила она.

Я был настолько возмущен и застигнут врасплох, что мог только, заикаясь, пробормотать:

– Я только… я только…

– Держите свои руки при себе, – отрезала она. – Не принимайте мое сочувствие за любовь. И не думайте, что из–за того, что эти бездельники и бездельницы, нахлебавшись Варева, творят черт–те что и валяются с кем попало, я последую их примеру.

Я повернулся к ней спиной и закрыл глаза. Но чем дольше я так лежал и чем больше думал о ее неверном толковании моего поступка, тем больше я загорался гневом. Наконец, весь внутри кипя, я снова сел и повелительно позвал:

– Алиса!

Она, должно быть, тоже не спала, так как сразу же поднялась и уставилась на меня своими большими глазами.

– Что?.. Что такое?

– Я забыл вернуть вам вот это.

Затем, не дожидаясь ее реакции на пощечину, которую я ей отвесил, я лег и снова повернулся к ней спиной. Не скрою, добрую минуту кожа на моей спине была холодной и напряженной. Я все время ждал, когда она разъяренно вонзит в нее свои ногти.

Но ничего подобного не произошло. Сначала тишину нарушало только нервное дыхание. Затем вместо нападения последовали всхлипывания, постепенно перешедшие в шмыганье носом и вытирание слез.

Я держался, сколько мог. Затем снова привстал и проговорил:

– Порядок, может, мне и не стоило бить вас. Но вы имели право считать, что я пристаю к вам. Послушайте, я понимаю, что я вам отвратителен, но это не помешало бы мне добиваться вашей благосклонности, если бы я захотел, просто у меня еще есть гордость. И вы должны понять, что я совсем не собираюсь терять голову от страсти. Почему это вы о себе думаете, что вы Елена Троянская или Клеопатра?

Я разошелся вовсю. Обычно я стараюсь сгладить любые трения, на этот раз я был суров и резок. Алиса вышла из себя, она вскочила и стал а уходить. Я поймал ее уже у ворот кладбища.

– Куда это вы собираетесь?

– К началу главной улицы в Онабаке, штат Иллинойс, чтобы наполнить там бутылку Варевом для анализа. А затем сообщу обо всем отцу как можно скорее.

– Дурочка. Ты не сможешь этого сделать! Был же приказ не отлучаться от меня!

Она отбросила назад свои длинные черные волосы.

– Меня никто так не инструктировал! Если, по моему мнению, ваше присутствие станет угрожать выполнению нашей миссии, я могу покинуть вас. И я полагаю, что сейчас вы представляете определенную опасность, если не для нашей миссии, то, по крайней мере, для меня.

Я схватил ее за руку и развернул:

– Вы поступаете, как девчонка, а не как майор морской пехоты США! Что это на вас нашло?

Она попыталась высвободить руку. Это еще больше разъярило меня. Но когда она ударила меня кулаком, я совсем обезумел. Хотя ярость и не настолько ошеломила меня, чтобы промахнуться ладонью по ее щекам. Тогда она применила захват, которым могла сломать мне руку, если бы я не знал контрприема. После этого я уложил ее на бок, заломив обе руки за спину.

– Ну так что же? – проскрежетал я. – Порядок?

Она не отвечала, продолжая неистово извиваться, хотя и понимала, что уже не в состоянии вырваться. Затем, поняв свое бессилие, принялась стонать.

– Так что, кажется, я не так уж и плох?

Она прекратила борьбу и очень тихо сказала:

– Да, не так уж.

Я освободил ее руки. Она перекатилась на спину, но не попыталась подняться.

– Вы имеете в виду. – прошептал я, еще не в состоянии поверить, – что вы влюблены в меня так же, как и я в вас?

Она снова кивнула. Я поцеловал ее с тем же совершенно несдерживаемым пылом, с каким секунду назад боролся с нею.

– До сих пор не могу в это поверить, – продолжал я. – Для меня, конечно, совершенно естественно влюбиться в вас, даже если вы каждым своим поступком показываете, что ненавидите меня до мозга костей. Но почему вы влюбились в меня? Или – почему же тогда вы изводили меня?

– Вам не понравится ответ, – заметила Алиса. – Я могла бы сказать вам то же самое, что сказал бы каждый психолог. Мы оба выпускники университета, имеем профессию, интересуемся искусством и так далее. Разумеется, большой разницы не было бы. Но какое это все имеет значение? Поверьте, что я не хотела этого. Я боролась с этим чувством. И я все делала наоборот, а не так, как советует нам старый Джеймс: если хотите быть кем–нибудь, будьте им. Я пыталась во всем поступать так, будто я вас ненавижу.

– Но почему? – потребовал я. – Почему? Она повернула голову в сторону, но я взял ее за подбородок и заставил смотреть мне в глаза. – Говорите честно!

– Вы знаете, что я терпеть не могу лысых. Так вот, на самом деле это не так. Наоборот – ваша лысина мне даже нравилась. И в этом вся заковырка. Я проанализировала все, что со мной происходит, и решила, что я полюбила вас, так как у меня комплекс Электры. Я…

– Вы имеете в виду, – перебил ее я, повышая голос, – что из–за того, что я был таким же лысым, как ваш отец, и несколько старше вас, у вас появилось ко мне нежное чувство?

– Нет! Не совсем так. Просто я убеждала себя в этом. Это помогало мне притворяться, что я вас люто ненавижу, чтобы потом мне уже не нужно было бы обращать внимание на вашу лысину.

Если сказать, что я был поражен всем этим, то это значило бы ничего не сказать. Если бы я не лежал на земле, то точно упал бы. Алиса Льюис была одним из тех продуктов современности, которые настолько привыкли копаться в собственной психике, что могли рассматривать нескрываемую любовь к родителям как проявление какого–то комплекса и как знак того, что всем им нужно лечиться у ближайшего психоаналитика!

– Я в затруднительном положении, – заявила она, – я не знаю, или вы просто замещаете в моей психике образ отца, или я на самом деле люблю вас, я полагаю, что все–таки я…

Она положила руку на мой лысый череп, чтобы погладить его. Сознавая, что я делаю, я попытался отвести голову в сторону, чтобы показать свою обиду. Однако она хлопнула меня по голове и воскликнула:

– Дэн, у вас на голове пушок!

– Что? – спросил я и провел по голове ладонью. Она была права. Очень слабая поросль покрывала мою голову.

– Значит, – сказал я, одновременно и восхищенный и пораженный, – именно это имела в виду нимфа, когда показывала на мою голову и объясняла, что если бы не это, она бы подумала, что я еще не пробовал Варева! Варево, которое тот самый малый вылил мне на голову. Вот почему это произошло! – я подпрыгнул и закричал:

– Ура! Ура!

И едва затихло эхо от моего крика, как раздался ответный клич, от которого кровь застыла в моих жилах. Это был громкий ослиный смех, знаменитое «и–а».

– Поливайносел! – воскликнул я, схватив Алису, и мы побежали по дороге. Мы не останавливались до тех пор, пока, спустившись с холма, не очутились на шоссе номер двадцать четыре. Там, отдуваясь от километровой пробежки и испытывая Дьявольскую жажду, еще большую, чем прежде, мы зашагали к городу Онабак, который теперь находился менее чем в километре от нас.

Время от времени я оглядывался назад, но каких–нибудь признаков Осла видно не было. Однако не было и уверенности в том. что он не идет по нашему следу. Он мог бы просто затеряться в огромных толпах людей, которые шли по этому же шоссе. Они несли корзины, бутылки и бидоны, и, как я выяснил из разговора с одним мужчиной, все это были запоздалые зрители, которые спешили, чтобы не пропустить отплытие баржи с костями.

– Прошел слух, что Махруд, Бык, воскресит мертвых у подножия холма, где расположены Источник и Бутылка, из которой хлещет Варево. Так оно или нет, но поглядеть все равно всем нам очень интересно. Пикничок будет что надо – мяса, Варева и друзей у нас вдоволь.

Я не стал с ним спорить. Оргии определенно стали основным развлечением местных жителей.

Продвигаясь по Адамс–стрит, я многое узнал об обстановке в долине. Спутник мой был очень разговорчив. Впрочем, как и все любители Варева. Он объяснил мне, что отправление обрядов, символизирующих новую веру, начинается на самом низком уровне. Такие как он, Джон Доу, это простые люди, верящие в нового бога. Затем, рангом выше, идут могильщики. Они получают прошения от населения, сортируют их и передают те из них, которые заслуживают внимания, пророкам вроде Предсказателя Шинда, который снова проверяет их. Затем прошения пересылаются полубогам, таким, как Поливайносел, Аллегория, и дюжине других, о которых я никогда не слышал раньше. Они же общаются непосредственно с Махрудом или Пегги.

Махруд относится к божественной деятельности как к большому бизнесу. Он передал различные полномочия своим вице–председателям, таким, как Осел, который ведает Плодородием, или Шинд, который, наверное, сейчас самый счастливый из всех когда–либо живших предсказателей, хотя он и был некогда профессором физики в Трабеле и городским метеорологом. Шинд теперь является единственным синоптиком, чьи прогнозы на все сто процентов. Этому есть свои причины. Он делает погоду сам.

Все было очень интересно, но мозг мой не был в состоянии переварить эту информацию в той степени, в какой она этого заслуживала. С одной стороны, я непрерывно озирался, чтобы удостовериться, что нас не преследует Поливайносел, с другой – меня беспокоило отношение Алисы ко мне. Теперь, когда у меня появились волосы, неужели она перестанет любить меня? А что меня привлекало в ней? Ее отношение ко мне или ее настоящее чувство?

Если бы положение мое не было столь волнующим, я смеялся бы над собой. Кто бы мог подумать, что когда–нибудь я стану прыгать от радости оттого, что на моей голове опять полно волос, и оттого, что в меня влюбилась красивая девушка?

В следующее мгновение я все–таки подпрыгнул. Но не от радости. Кто–то у меня за спиной издал ослиный крик. В этом «и–а» ошибиться было невозможно. Я обернулся и увидел отливающую золотом фигуру Поливайносела, галопом мчащегося к нам. Нас еще разделяло немало людей, но они с воплями разбегались в разные стороны, открывая ему дорогу. Цокот его копыт по асфальту перекрывал их крики. Когда он нас догнал, то взревел:

– А что теперь, дружочек? Что теперь?

Как только он поравнялся со мной, я упал ничком. Он бежал так быстро, что не смог остановиться вовремя. Как он ни упирался копытами, чтобы сохранить равновесие, это ему не удалось. Да тут еще его подтолкнула Алиса. Он опрокинулся, повалив вместе с собой бутылки, корзины с фруктами и кукурузой и клеточки с цыплятами, которые вывалились из рук окружавших нас людей. Визжали женщины, катились корзины, билось стекло, пищали цыплята. Поливайносел затерялся где–то в общей свалке.

Алиса и я продрались сквозь толпу, завернули за угол и помчались по Вашингтон–стрит, которая шла параллельно Адамс–стрит. Здесь народу было гораздо меньше, но все–таки это было лучше, чем ничего. Пройдя квартал, мы снова услышали вопль Осла, кричавшего:

– Дружочек, и что теперь? Что же теперь, дружочек?

Я мог бы поклясться, что он скачет к нам. Однако вскоре голос его стал утихать, а затем не стало слышно и цокота его копыт.

Изрядно попотев, мы вышли к началу Вашингтон–стрит. Здесь мы увидели, что три моста через Иллинойс разрушены. Один местный житель объяснил нам, что Махруд их разрушил молнией в одну ненастную ночь.

– Он не хотел, чтобы его беспокоили, переправляясь на другую сторону, – сказал он, сделав характерный жест. – Все, что когда–то было Восточным Онабаком, теперь принадлежит владельцу Бутылки.

Его слова подтвердили то, что я уже заметил раньше. Эти люди, хотя и лишенные каких–либо сдерживающих начал, во всем остальном сохранили в себе достаточно страха, чтобы предоставить высшим божествам большие возможности для уединения. Что бы ни передавали его жрецы, этого было достаточно, чтобы люди оставались счастливыми.