Текст книги "Летающие киты Исмаэля(сборник)"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

– Почему? – невольно вырвалось у Галерса.

– Потому что оперс, если воздержание длится слишком долго, вызывает возбуждение всей нервной системы. Оперс теряет контроль над половыми железами, вызывает полное расстройство нервной системы, что и выражается в припадке «хозяина».

– Значит, я был не прав со своей теорией, связанной с эпилепсией, – кивнул Галерс. – Это теперь объясняет падение содержания сахара в крови и присутствие адреналина.

– Во время полового возбуждения «хозяина», – нетерпеливо перебил Марка капитан, – оперс пожирает необычайно большое количество глюкозы. Она потребна ему на создание необходимой нервной энергии, чтобы возбудить «хозяина». Кроме того, она нужна, чтобы выделить из мешочка половые клетки. Все это понижает содержание сахара в крови. Обычно особого вреда это не приносит, так как возбуждение обычно заканчивается через несколько минут. Однако если «хозяева» сдерживаются в присутствии друг друга, что и произошло в каюте моей дочери, потребление сахара резко возрастает. Резкое падение этого элемента в крови вызывает выделение адреналина сначала из головного, а затем и из спинного мозга человека – «хозяина». Но его мало попадает в кровь, чтобы вызвать адреналиновый шок. Когда «хозяин» теряет сознание, то же происходит и с паразитом. И он прекращает пожирание глюкозы, пока «хозяин» не придет в себя. Но к тому времени оперс возобновляет свое обычное функционирование.

Когда у Дебби и Клакстона начался приступ, я понял, что я совершил. Поскольку я не сказал им, что их ожидает, я был виноват. Однако расслабиться было нельзя. Я не доверял Питеру. Он совсем недавно перешел в нашу веру. У него еще был чуждый образ мышления и иное чувство долга. Были все основания полагать, что он может обо всем проболтаться властям. И… я не доверял ему, и не хотел, чтобы он был с моей дочерью.

Галерс внимательно посмотрел на капитана. За монотонным потоком слов он разглядел свирепый, едва сдерживаемый гнев на погибшего.

– Понимая, что он обязательно попытается снова встретиться с Дебби, я решил, что… еще одна… смерть не сделает мои прегрешения более ужасными. Поэтому я связал его, поместил в спасательную шлюпку и выбросил вон из корабля. Затем я известил Лунную Станцию, что на борту находится моя больная дочь. Мне пришлось, разумеется, притворяться несведущим о ее действительном состоянии.

Галерс взглянул на Дебби и прочел у нее на лице тот же вопрос, который уже давно вертелся у него на языке. Он посмотрел прямо в бледно–голубые глаза капитана и спросил:

– Почему же на вас не действовал ее оперс, когда вы были в каюте Дебби до припадка и после него?

Эверлейк закрыл глаза и ответил низким сдавленным голосом, готовым, однако, внезапно перейти в рычание:

– Настоящий мужчина способен на многое, мальчик. Я не могу сказать тебе ничего больше. Ты можешь только догадываться, почему я не был подвластен оперсу в тот или иной промежуток времени и почему был подвластен ему всего лишь несколько минут назад. Если бы я знал, что Дебби навестит нас, я бы обязательно подготовился. Но… нет, Галерс, давай не будем говорить об этом. По–моему, я уже сказал… и натворил… достаточно.

Марк согласился с ним. Он посмотрел на Дебби, которая все еще сидела у стола, и погладил ее по плечу.

– Я вернусь, дорогая. Очень жаль, что мне придется выдать твоего отца, но иначе никак нельзя. Ты понимаешь это?

Она кивнула и, как бы преодолевая что–то внутри себя, пошевелила рукой и едва коснулась Марка.

Из радиорубки, где он связывался с агентом «Саксвелла» и излагал ему ситуацию, Марк вернулся через двадцать минут. Увидев пару кусачек, лежащих на груде перерезанных проводов, он нисколько не удивился.

– Он объяснил, куда идет? – спросил Марк у девушки.

Она подняла красные заплаканные глаза:

– К озеру. Сейчас он уже выплывает на середину.

– Значит, бесполезно посылать кого–нибудь за ним?

– Они не успеют, – разрыдалась Дебби. – И я, о боже, как я не хочу, чтобы они успели! Это ведь самое лучшее, что может быть, не так ли? Он любил «Короля Эльфов» еще больше, чем меня. Он не смог бы вынести жизни взаперти в сумасшедшем доме.

– Да, это так, – согласился Галерс. – Но я удивился, что он не попытался уговорить тебя последовать за собой.

– Нет, он согласился, что у меня есть еще кое–что, ради чего стоит жить. Но он не мог перенести мысль о том, что все, что он сделал, было напрасно.

Дебби протянула ему левую руку:

– Перед тем, как уйти, он вернул мне это. Все это время, о господи, я считала, что оно у Пита.

Марк взглянул и увидел, что на руке девушки матово блестит толстое кольцо со щитом, отражающим брошенное копье.

ЭПИЛОГ

Честность часто влечет за собой развязку.

Как только был объявлен карантин, выявлены и проверены все ремонты, служившие в космосе, Галерс принялся за работу. Он пришел к выводу, что опере, будучи животным внеземного происхождения, притом узкоспециализированным, не смог бы просто так приспособиться к анатомии человека, если бы предварительно не обитал в подобных же существах. Отсюда следовало, что нужно было где–то отыскать такие существа.

Ответ был простой. Стоило только обследовать гуманоидов, которые жили на других материках Мелвилла. Правда, они почти не соприкасались с землянами вследствие политики невмешательства, проводимой Земным Правительством.

Эта политика требовала, чтобы космические компании не имели дела с аборигенами, пока они не будут тщательно изучены антропологическими экспедициями. Но за последние пятьдесят лет в этом не было особой необходимости. Самим же ремонтам было разрешено селиться на планете только потому, что их материк был открыт и освоен туземцами, уровень развития которых соответствовал земному средневековью.

Тем не менее Галерс был убежден, что ремонты даже и не пытались обследовать аборигенов, чтобы выявить их способы борьбы с оперсами. Ведь вполне вероятно, что у этих, хотя и недостаточно технически развитых существ могли иметься свои способы решения проблемы.

И он оказался прав. Если бы ремонты не пытались скрыть свои «грехи» под покровом тайны, они, возможно, не страдали бы от этого паразита лишних полстолетия. Потому что обитатели других материков уже тысячи лет умели бороться с оперсами. Методы их были жестокими, и, вследствие недостаточного развития медицины, пациент обычно умирал. Но у этого лечения было и преимущество – с точки зрения аборигенов, ведь при этом умирал и паразит.

Аборигены возбуждали у «хозяина» искусственную лихорадку. Не в силах вынести жар, оперс постепенно втягивал свои нити в брюшную полость и здесь сворачивался комком. Он образовывал вокруг себя восковую оболочку, чтобы предохраниться от повышения температуры. Когда же лихорадка прекращалась, находившийся в спячке оперс сбрасывал воск и снова разветвлялся по телу.

Но лекари опережали его, разрезая живот пациента и вытаскивая паразита.

Галерс, взяв на вооружение достижения современной науки, прооперировал большое количество туземцев. Все операции завершились успешно – гибли только оперсы. Затем наступил день, когда он сделал операцию и Дебби. Двадцатью часами позже он вошел в палату, в которой лежала девушка.

Он был поражен переменой в ее облике. Но все же задал традиционный риторический вопрос:

– Вы чувствуете себя лучше?

– Мне кажется, что я вот–вот взорвусь.

На лице Марка возникло тревожное выражение. Неужели оперс оставил шрамы в ее психике?

– Глупец! – рассмеялась Дебби. – Ты не так понял меня. Я хотела сказать, что взорвусь, если ты не обнимешь и не поцелуешь меня!

И ей не пришлось взрываться.

БИЗНЕС БОГА

Впервые за всю историю морская пехота США была обращена в бегство всего лишь водяными пистолетами.

Экран вздрогнул. Появился новый сюжет. Однако то, что я увидел, не выходило у меня из головы.

Полк морских пехотинцев, в касках, в полном боевом облачении, с карабинами и автоматами, спотыкаясь, отступал перед беспорядочной толпой обнаженных мужчин и женщин. Нудисты, смеясь и дурачась, стреляли в них из игрушечных ковбойских шестизарядных кольтов и водяных пистолетов, таких же, как и в сериале «Повелитель Орбиты». Они разбрызгивали из узких дул струйки жидкости, которые по крутой дуге перелетали через поднятые в отчаянии автоматы и растекались по лицам пехотинцев.

Затем закаленные ветераны побросали свое оружие и пустились наутек. Некоторые, правда, остались стоять с глупым видом, недоуменно моргая и облизывая мокрые губы. А победители брали под руки свои жертвы и уводили по ту сторону нестройных рядов голых людей.

А огнеметы, минометы, безотказные орудия? Толку от них было не больше, чем от дубинок.

Экран погас. Зажегся свет. Майор Алиса Льюис отложила пульт дистанционного управления.

– Так что, господа, есть вопросы? Нет? Мистер Темпер, вам, наверное, не терпится рассказать нам, почему вы уверены, что добьетесь успеха там, где провалились многие другие. Мистер Темпер, господа, изложит нам «голые факты». Он хорошо разбирается во всем, что голо. Здесь он большой специалист.

Я встал. Лицо мое раскраснелось, ладони вспотели. Мне нужно было бы рассмеяться над неуместной шуткой майора по поводу отсутствия волос у меня на голове, но четверть века не убили во мне неловкости, которую я испытывал от своей яйцеобразной головы. Когда мне было двадцать лет, я подцепил лихорадку, которую доктора так и не смогли распознать. А ведь я от нее чуть не умер. Когда я поднялся с постели, я был как остриженный барашек, да так и остался ободранным. Более того у меня оказалась аллергия к парикам. Поэтому меня немного смутила необходимость встать перед аудиторией, после того, как прекрасная майор Льюис продемонстрировала свое остроумие на счет моей сверкающей башки.

Я приблизился к столу, где она стояла, бойкая и, черт побери, хорошенькая. Но, подойдя еще ближе, я увидел, как дрожит ее рука, держащая указку, и поэтому решил пропустить мимо ушей ее дерзкое замечание. Ведь в конце–то концов нам вдвоем придется выполнять одну работу, и с этим ни она, ни я ничего не можем поделать. К тому же у нее была причина нервничать. Пришла пора испытания для всех, и тем более для военных.

Я оглядел заполнивших помещение офицеров, высокое начальство и высшие чины. Через окно виднелась часть покрытого снегом городка Гэйлебург, находящегося в штате Иллинойс. Заходящее солнце светило как обычно. Люди сновали по улицам как ни в чем не бывало, будто они привыкли, что в долине реки Иллинойс сосредоточены пятьдесят тысяч солдат, а необычные создания бродят среди фантастически роскошной растительности уже долгое время.

– Л–леди и д–джентльмены, – заикаясь, начал я, – вчера на б–берегу я видел Сюзи.

Вы понимаете, что произошло дальше. Даже если б таким же тоном я поведал о вспышке чумы в Нью–Орлеане, мои слушатели не могли бы сдержать улыбку и не рассмеяться втихомолку. Я же чувствовал себя полным идиотом.

Мне не следовало столь долго приводить в порядок свои нервы, ибо майор заговорила снова, скривив свои прекрасные в любых обстоятельствах губки.

– Мистер Темпер уверен, что владеет ключом к решению нашей проблемы. Возможно, так оно и есть… Должна, однако, предупредить вас, что его рассказ сочетает такие, казалось бы, не имеющие друг к другу отношения события, как бегство быка из скотопригонного двора, пьяные похождения профессора университета, известного своей непреклонной трезвостью, не говоря уже об исчезновении вышеупомянутого профессора классической литературы и двоих его студентов в ту же самую ночь.

Я подождал, когда стихнет смех. Когда я заговорил, то даже не обмолвился о двух других невероятных фактах, связанных между собой. Я не упомянул о бутылке, приобретенной мною в одной ирландской забегаловке и посланной профессору два года назад. Не сообщил я и о том, что, по моему мнению, изображено на снимке, сделанном одной из камер, установленной на армейском воздушном шаре над городом Онабак. На этой фотографии явно просматривалась огромная статуя быка, выполненная из красного кирпича. Бык стоял посреди футбольного поля Фрайбеллского университета.

– Господа! – произнес я. – Прежде чем я расскажу о себе, я должен остановиться на причинах, побудивших Управление по делам пищи и наркотиков послать агента–одиночку в местность, где до сих пор объединенная мощь всей армии, ее военно–воздушных сил и морской пехоты не смогла ничего сделать.

Лица присутствующих вспыхнули багрянцем, словно цветы осени.

– УДПН по необходимости принимает участие в этом «Деле Онабака». Как вы знаете, в реке Иллинойс, от Чилликута до Паваны, вместо воды теперь течет пиво.

Никто не засмеялся. Это давно уже перестало забавлять всех. Что же касается меня, то я терпеть не могу любые спиртные напитки или наркотики. И для этого у меня есть веские причины.

– Мне следует внести некоторые уточнения. В реке Иллинойс – хмельная вода, однако те из наших добровольцев, которые пили из реки это не то пиво, не то воду, реагировали на алкоголь не так, как должны были реагировать на обычное спиртное. Они сообщили, что после выпитого они впали в эйфорию, а потом ощутили абсолютное отсутствие внутренних запретов. И это состояние длилось даже после того, как весь алкоголь был выведен из системы кровообращения. Напиток действует как возбуждающее, а не как успокоительное. После него нет похмелья. И больше всего нас удивляет, что ученые не могут найти в воде, взятой на анализ, никаких неизвестных веществ.

Тем не менее почти все это вам уже известно, так же как и известно, почему привлечено УДПН. Главные причины, по которым именно меня сюда прислали, заключаются в том, что я родился и вырос в Онабаке, и мое начальство, включая и президента Соединенных Штатов, находится под глубоким впечатлением от моей гипотезы об отождествлении лица, ответственного за это безобразие. Кроме того, – добавил я не без ехидного взгляда в сторону майора Льюис, – все убеждены, что поскольку я первый выдвинул тезис о необходимости психологической подготовки против соблазна, который представляет собой вода реки, то и первым таким агентом должен быть я.

После того как ситуация привлекла внимание УДПН, мне поручили заняться этим делом. Поскольку так много федеральных агентов исчезли в окрестностях Онабака, я пошел в библиотеку Конгресса и начал читать выходившие в Онабаке газеты «Морнинг стар» и «Ивнинг джорнел», начиная с того дня, когда библиотека перестала получать экземпляры этих газет. Таким образом, я как бы постепенно возвращался к событиям двухгодичной давности. И только здесь, в номерах от тринадцатого января, я наткнулся на нечто существенное. Я подчеркиваю: тринадцатое января два года назад.

Я замолчал. Теперь, когда я должен был изложить свои доводы перед этими тупоголовыми воротилами, мне захотелось выяснить их реакцию на мои слова. Ровно никакой! Тем не менее я осмелел и решил козырнуть.

– Господа! В номерах от тринадцатого января среди всего прочего сообщалось об исчезновении в предыдущую ночь доктора Босуэлла Дархэма из Трабеллского университета вместе с двумя слушателями его обзорного курса античной литературы. Сообщения были противоречивыми, однако все сходились в следующем. Первое: днем тринадцатого студент Эндрю Поливайносел отпустил весьма пренебрежительное замечание об античной литературе. Доктор Дархэм, известный своей кротостью и снисходительностью, обозвал Поливайносела ослом. Поливайносел, дюжий футболист, встал и сказал, что он вышвырнет профессора из здания университета, схватив его за задницу. Однако, если верить свидетелям, робкий худосочный мужчина, каковым и является Дархэм, сграбастал рослого Поливайносела одной рукой и вышвырнул его через дверь в коридор.

После этого Пегги Рурке, чрезвычайно привлекательная сокурсница и «возлюбленная» Поливайносела, уговорила его не бросаться на профессора. Однако спортсмена, казалось, вовсе не надо было уговаривать. Ошеломленный, он без всяких возражений позволил мисс Рурке увести себя.

Студенты решили, что теперь у Дархэма появилась отличная возможность добиться исключения Поливайносела из университета, несмотря на то что он входил в юношескую сборную страны. Профессор, однако, ничего не сообщил декану о происшедшем. Слышали, как он ворчал, что Поливайносел – осел и что это видно всем. Один из студентов поведал, что ему показалось, будто от профессора попахивает спиртным. Но затем он решил, что, должно быть, ошибся, ибо то, что профессор не прикладывался к бутылке, стало уже притчей во языцех по всему университету. Немалую роль в этом, казалось, играла его жена. Она была ревностной сторонницей воздержания от спиртных напитков, современной последовательницей теории Уилларда.

Возможно, господа, это покажется вам совершенно не относящимся к делу. Но я заверяю вас, что вы не правы. Рассмотрим показания еще двух студентов. Оба клянутся, что видели горлышко бутылки, торчащей из кармана пальто профессора, висевшего у него в кабинете. Пробки в ней не было. И хотя на дворе морозило, у профессора, известного своей нелюбовью к холоду, оба окна были открыты. Вероятно, для того, чтобы выветрился запах из бутылки.

После этой стычки доктор Дархэм пригласил Пегги Рурке в свой кабинет. Мисс Рурке вышла оттуда через час, вся в слезах, с раскрасневшимся лицом. Она сказала, что профессор вел себя как безумный, что он признался ей, что влюбился в нее с того самого дня, когда она впервые переступила порог его аудитории, но он понимает, что он слишком старый и некрасивый, чтобы даже подумать о том, чтобы сбежать с ней. Но теперь, когда многое изменилось, он хочет увезти ее. Рурке объяснила, что профессор всегда ей нравился, но она даже на секунду не представляла себе, что может в него влюбиться. Тогда он обещал ей, что к вечеру он будет совсем другим человеком и что он ей покажется неотразимым.

Несмотря на это, все казалось тихим и спокойным в тот вечер, когда Поливайносел привел Пегги Рурке на вечер второкурсников. Ответственный за вечер Дархэм поздоровался с ними, будто ничего не произошло. Жена его тоже, казалось, как будто не ощущала чего–либо неладного. Это само по себе странно, ибо миссис Дархэм была одной из тех жен преподавателей, мимо ушей которой не могла пройти ни одна университетская сплетня. Более того, женщина в высшей степени нервная, она не была из тех, кто умеет скрывать свои чувства. Над профессором посмеивались у него за спиной, потому что он был явно под башмаком у жены. Миссис Дархэм частенько делала из него посмешище и водила его как быка с продернутым в носу кольцом. Однако в тот вечер…

Майор Льюис прочистила горло:

– Мистер Темпер, вы бы не могли пропустить такие подробности? Эти джентльмены очень заняты, и им нужны только голые факты. Голые факты, повторяю.

– А голые факты таковы, – улыбнулся я. – Позднее, когда танцы закончились, миссис Дархэм в истерике позвонила в полицию и сообщила, что ее муж сошел с ума. О том, что он, может быть, выпил, даже говорить не приходилось. Такое для нее было абсолютно немыслимым, он бы не осмелился…

Майор Льюис еще раз прочистила горло. Я с досадой посмотрел на нее. По–видимому, она никак не могла уразуметь, что все эти подробности необходимы.

– Один из полицейских, который ответил на ее звонок, потом рассказал, что профессор, шатаясь, бродил по снегу в одних только брюках, из кармана которых торчала бутылка, и обрызгивал красной краской прохожих. Показания другого полицейского были несколько иными. Он уточнил, что профессор брызгал краской из ведра, орудуя кистью.

Чем бы он ни пользовался, он покрасил свой собственный дом и дома некоторых соседей от крыши до фундамента. Когда прибыла полиция, он вымазан краской машину и залепил глаза полицейским. Пока они прочищали их, он смотался. Еще через полчаса он исполосовал краской женское общежитие и напугал до смерти немало его обитательниц. Затем он проник внутрь, проскользнул мимо возмущенной дежурной, пробежался по всем коридорам, обрызгивая краской, казалось, из бездонной банки всех, кто высовывался из комнат, а затем, не найдя Пегги Рурке, исчез.

Я мог бы добавить, что все это время он хохотал как безумный и кричал, что перекрасит в этот вечер весь город в красный цвет. Мисс Рурке ушла вместе в Поливайноселом, несколькими своими земляками и их друзьями в ресторан. Позже Рурке и Поливайносел распростились со своими друзьями возле их домов, а затем предположительно направились в женское общежитие. Однако туда они не добрались. Ни их, ни профессора больше не видели. Не видели в течение двух лет, которые прошли между инцидентом и тем временем, когда перестали выходить газеты в Онабаке. Наиболее популярной была гипотеза о том, что безумно влюбленный профессор убил и похоронил студентов, а затем исчез неизвестно куда. Но я предпочитаю, и не без веских оснований, верить совсем иному.

Поспешно, ибо я уже видел, что моя аудитория утомилась, я рассказал о появившемся в нижней части Мэйн–Стрит будто бы ниоткуда быке. Позже со всех скотных дворов пришли сообщения, что не пропал ни один бык. Тем не менее слишком многие видели быка, чтоб отмахнуться от этого факта. К тому же все свидетельствовали, что видели быка, плывущего через реку Иллинойс с голой женщиной на спине. Женщина эта размахивала бутылкой. Затем бык и, естественно, женщина, устремились к лесу, где и исчезли.

Здесь поднялся целый тарарам. Командующий береговой охраной высказался первым:

– Неужели вы пытаетесь, мистер Темпер, доказать мне, что воплотился миф о Зевсе и Европе?

Продолжать дальше было бы бесполезно. Эти люди ничему не поверят, пока не увидят воочию. Я решил, что самое время дать им это увидеть.

Я взмахнул рукой. Мои ассистенты притащили большую клетку на колесах. Внутри ее, припав к полу, сидела очень большая, похожая на человекообразную, обезьяна в маленькой соломенной шляпке, в розовых нейлоновых штанишках. Мордочка ее выражала грусть. В дырке, вырезанной в штанишках, виднелся длинный хвост. Строго говоря, как я полагаю, ее нельзя было классифицировать как человекообразную. У человекообразных обезьян нет хвоста.

Антрополог с первого взгляда увидел бы, что это вообще не обезьяна. У нее действительно была морда с далеко выступающими челюстями, длинные волосы, покрывавшие все тело, длинные руки и хвост. Но ни у одной обезьяны не могло быть ровных, высоких бровей или такого большого крючковатого носа… или ног, столь длинных по сравнению с туловищем.

Когда клетку установили рядом с трибуной, я проговорил:

– Господа, если все, что я сказал, покажется вам не относящимся к делу, то я уверен, что через несколько минут мне удастся убедить вас, что я вовсе не напрасно лаю на луну.

Я повернулся к клетке, поймав себя на том, что едва не поклонился, и произнес:

– Миссис Дархэм, будьте любезны, расскажите этим господам, что с вами случилось.

И я стал ждать, предвкушая тот позор, который испытают эти важные господа, уяснив, что одному маленькому агенту УДПН удалось больше, чем всем этим солдафонам. Я ждал этой минуты со вчерашнего вечера, когда мои ребята изловили ее в окрестностях города.

Я ждал…

Ждал…

Миссис Дархэм отказалась вымолвить хотя бы одно слово. Ни единого слова, как я ни уговаривал ее. Мне оставалось еще только встать перед ней на колени и умолять. Я пытался объяснить ей, какие гигантские силы приведены в действие и что в своей розовой безволосой ладони она держит судьбу всего мира. Но она не желала открывать рот. Кто–то оскорбил ее достоинство, и единственное, до чего она снизошла, – это дуться на нас, повернувшись к нам спиной и помахивая хвостом над розовыми панталонами.

Более злющей женщины мне не доводилось видеть. Неудивительно, что муж сделал из нее обезьяну.

Вместо триумфа полное фиаско. Важных шишек вовсе не убеждала записанная на магнитофонную ленту моя с нею беседа. Они все решили, что мозгов у меня еще меньше, чем волос, и не стеснялись демонстрировать это, когда молчали в ответ на мои настойчивые требования задавать вопросы. Майор Льюис презрительно улыбалась.

Что ж, все это не имело особого значения для выполнения моей миссии. Приказ, который был отдан мне, они не могли отменить.

В половине восьмого того же вечера я был уже в окрестностях города с группой офицеров и своим боссом. Хотя луна только всходила, света ее казалось достаточно, чтобы читать. Всего в десяти метрах от нас заканчивались снег и холод и начинались зелень и тепло.

Генерал Льюис, отец майора Льюис, объявил:

– Мы даем вам два дня, мистер Темпер, чтобы наладить контакт с Дархэмом. В четырнадцать часов в среду мы начинаем наступление. Морские пехотинцы, вооруженные луками и стрелами и пневматическими ружьями, в кислородных масках будут посажены в планеры с герметическими кабинами. Планеры отцепятся от самолетов–буксировщиков на большой высоте и сделают посадку на федеральном шоссе номер двадцать четыре к югу от окраины города. Там, где два огромных луга. Пешим строем морские пехотинцы двинутся по Адамс–стрит, пока не войдут в центр города. К тому времени, я надеюсь, вы обнаружите и ликвидируете источник этой заразы.

«Ликвидируете», насколько я понял, означало «убьете»’. Чувствовалось, что генерал полагал, что я не смогу этого сделать. Я не понравился генералу Льюису не только потому, что был штатским, облаченным полномочиями самим президентом, но еще и потому, что мне с его дочерью вскоре предстояло оказаться в ситуации, далекой от общепринятых стандартов. Алиса Льюис была не только майором и женщиной – для ее звания она была в высшей степени привлекательной и молоденькой.

И вот она стояла, дрожа, в одном бюстгальтере и трусиках, пока я сам раздевался до трусов. Как только мы окажемся в лесу, то снимем с себя и остальное. В чужой монастырь со своим уставом…

А в помощь нам скоро придут морские пехотинцы с луками и стрелами. Неудивительно, что вояки выглядели такими жалкими. Однако на территории, контролируемой профессором и его Варевом, огнестрельное оружие переставало действовать. А вот Варево действовало вовсю. И у всех, кто его пробовал, сейчас же вырабатывалось к нему пагубное пристрастие.

У всех, кроме меня.

Я был единственным, кто считал, что не подвержен его воздействию.

Доктор Дуэрф задал мне несколько вопросов, пока кто–то пристегивал десятилитровый баллон с дистиллированной водой к моей спине. Доктор был психиатром из Колумбийского университета. Он, как считалось, подготовил меня к тому, чтобы я сумел устоять перед этим чертовым Варевом.

Неожиданно, прямо посреди какой–то фразы, он обхватил мою голову. В другой руке у него неизвестно откуда появился стакан. Он попытался силой протолкнуть его содержимое между моими сжатыми губами. Я всего лишь один раз понюхал и тотчас же вышиб стакан из его руки, а потом врезал ему по голове кулаком.

Он отпрыгнул назад, держась за скулу.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Я–то отлично, – усмехнулся я. – Но на какое–то мгновение почудилось, что я вот–вот задохнусь: мне хотелось убить вас за то, что вы пытались сделать.

– Я просто хотел провести окончательную проверку. Вы ее прошли на «отлично» с плюсом. У вас выработан условный рефлекс против Варева.

Отец и дочь Льюисы молчали. Их раздражало то, что я, гражданский, придумал этот способ борьбы с Варевом. Тысячу морских пехотинцев, которые по графику должны последовать за мной через два дня, придется одеть в кислородные маски, чтобы избавить от искушения. Что касается моей спутницы, то она прошла спешную подготовку под гипнозом, проведенную тем же Дуэрфом, но он не знал, насколько успешную. К счастью, ее миссия будет длиться не так долго, как моя. В задачу Алисы Льюис входило добраться до источника Варева и принести назад пробу. Если, однако, мне понадобится помощь, то я мог бы взять ее с собой. С другой стороны, хотя об этом открыто не говорилось, я должен был удержать ее от искушения вкусить Варева.

Мы пожали всем собравшимся проводить нас руки и пошли прочь. Теплый воздух как завеса окутал нас. Еще мгновение назад мы дрожали от холода, теперь мы вспотели. И это было плохо. Это означало, что мы быстро выпьем свой запас воды.

Я посмотрел вокруг. Было полнолуние. Два года изменили обычный ландшафт Иллинойса. Деревьев стало гораздо больше, причем таких, какие раньше было трудно встретить так далеко на севере. Кто бы ни был виноват в переменах, он должен был завезти сюда множество семян и саженцев, готовясь к потеплению климата. Я это знал, ибо еще в Чикаго проверил все почтовые заказы и обнаружил, что некто Смит через две недели после исчезновения Дархэма начал оформлять доставку из тропических стран различных саженцев. Посылки шли в один из домов в Онабаке, а затем исчезали в почве окружающей местности. Дархэм, очевидно, понял, что речная долина не сможет прокормить проживавших здесь триста тысяч человек, как только железная дорога и грузовики перестанут возить сюда консервы, свежее молоко и другие продукты питания. Вся округа будет до корней объедена голодными ордами.

Но когда вы увидите, что вокруг полно фруктовых деревьев: банановых, вишневых, яблонь, слив и других, и все они плодоносят в совсем неподходящее время года, когда вы найдете чернику, бруснику, голубику, дыни, помидоры и картофель и все это таких размеров, что могло бы получить призы на ярмарках, то вы, несомненно, поймете, что здесь не ощущается нехватки пищи. Все, что остается, – это подобрать и съесть.

– Мне это напоминает, – шепнула Алиса, – райский сад.

– Прекратите предательские речи, Алиса! – сердито отрезал я.

Она холодно посмотрела на меня:

– Не будьте глупым. И не называйте меня Алисой. Я – майор морской пехоты!

– Пардон! – извинился я. – Но нам лучше отбросить звания. Туземцы могут удивиться, но что еще важнее – пора уже сбросить эти одежды, пока не наткнулись на кого–нибудь.

Она попробовала возражать, но приказ есть приказ. Несмотря на то что нам придется провести вместе не менее тридцати шести часов и все это время мы должны быть в чем мать родила, она настояла на том, чтобы раздеваться мы ушли в кусты. Я не стал спорить.

Зайдя за дерево, я сбросил трусы. И в это самое время почуял запах сигары. Я сбросил ремень, державший на спине баллон с водой, и пошел по узкой тропе. То, что я увидел, потрясло меня.

Опершись о ствол дерева сидело какое–то чудище, закинув одну коротенькую ногу на другую. Из его хищного рта торчала гаванская сигара, а большие пальцы своих, так сказать, рук оно держало так, словно они были засунуты в воображаемый жилет.

И я не столько испугался, сколько удивился. Это существо прямо–таки сошло со страниц знаменитых комиксов. Ростом оно было более двух метров, у него была ярко–зеленая шкура и желто–коричневые пластины на груди и животе. Ноги казались очень короткими, зато туловище очень длинным. Лицо его чем–то напоминало человеческое, а чем–то – морду аллигатора. На голове у него были две огромные шишки и большие, величиной с тарелку, глаза. Выражение его лица свидетельствовало одновременно о доброте, глупости и наивности. Оно было само совершенство, хотя у него вместо пяти пальцев было всего четыре.