Текст книги "Летающие киты Исмаэля(сборник)"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

Когда мы вышли к началу Главной Улицы, которая упиралась прямо в Иллинойс, мы стали подыскивать место для отдыха. Мы оба чертовски устали. Вот–вот наступит рассвет. Нам нужно было немного поспать, если мы хотели полностью восстановить силы для очередного дня.

Правда, сначала нам пришлось понаблюдать за Источником. Это была тонкая линия Варева, которая подымалась из Бутылки, установленной где–то за вершинами утесов на другой от Онабака стороне реки. Оканчивалась она посреди речных вод. Опускающаяся луна высвечивала на ней все цвета радуги. Как получался этот фокус, я не знаю, но это было одним из самых красивейших зрелищ, которые мне доводилось видеть.

Размышляя над тем, как удается стабилизировать положение этой линии Варева, я сообразил, что благодаря этому стабильному положению очень легко отыскать Бутылку. Нужно следовать за струей к Источнику. Он находился в полутора милях отсюда. Затем следует уничтожить Бутылку, устранив, таким образом, Источник могущества Быка. После этого просто сесть и ждать, когда морские пехотинцы с планеров не начнут покорения Онабака.

Все было так просто.

Мы поискали еще немного и наконец нашли отличное место в парке на берегу, где можно было бы хорошо отдохнуть. Алиса, примостившись уютно у меня на коленях, проговорила:

– Дэн, мне ужасно хочется пить, а тебе?

Я признался, что меня тоже мучит жажда, но что нам надо терпеть. Затем, через минуту, я спросил:

– Алиса, после того как ты возьмешь пробу, ты намерена тотчас же отправиться назад, в штаб?

– Нет, – ответила она, целуя мне грудь. – Я останусь с тобой. Мне так хочется посмотреть, какие волосы у тебя отрастут, прямые или курчавые. И больше не говори мне об этом.

– Не буду. Но пока мы выполним свои поручения, мы еще как следует настрадаемся от жажды.

В глубине души я был удовлетворен. Раз она захотела остаться со мной, значит, мои отрастающие волосы вовсе не были препятствием на пути нашей любви. Может, это было настоящее чувство, а не результат травмы или какого–то потаенного комплекса. Может быть…

И вот я в таверне в маленьком городишке Кронкруаксин в Ирландии. Только что я выполнил предсмертное желание моей матушки навестить ее мать, а мою бабку, которая еще была жива, когда я ступил на борт самолета, отправляющегося в Ирландию, и умерла в тот день, когда моя нога коснулась зеленого ковра родины моих предков.

После похорон я остановился у Билла О’Брайена, чтобы перекусить, и Билл, с рогами, как у техасского молодого бычка, достал бутылку с полки, на которой хранил различные диковины, и промычал:

– Дэни Темпер, взгляни–ка на быка на этом куске стекла! Знаешь, что он обозначает? Это бутылка, которую сделал сам Гобни, кузнец богов. «Пусть течет вечно отсюда волшебное пойло для того, кто знает Слово, для того, кто хранит богау себя в сердце».

– А что случилось с хозяином? – спросил я, и он ответил:

– Не забегай вперед. Всем прежним богам – ирландским, греческим, германским, русским, китайским, индийским – тесно стало на Земле, поэтому они договорились и покинули нашу планету. Только Пан оставался здесь еще несколько столетий, но и он бежал, когда объявились Новые Боги. Но он не умер, как болтают многие.

А затем, в восемнадцатом веке, Новые Боги, которые теперь уже стали старыми, подумали, что и им лучше было бы покинуть Землю, так им стало здесь тесно и они начали друг у друга отнимать кусок хлеба. Ведь они так расплодились! Но бутылка Гобни все это время лежала здесь, собирая пыль и легенды, и вот, приятель, всего десять долларов. И что ты собираешься делать с нею?

И тогда я сказал:

– Я запакую ее и перешлю своему старому профессору, чтобы просто пошутить. Его очень развеселит, когда я расскажу, что это подлинная и настоящая, никогда не иссякающая бутылка Гобни.

И Билл О’Брайен подмигнул мне:

– А профессор, видать, трезвенник. Что же на это скажет его старая жена–ведьма?

Я усмехнулся:

– Вот будет смех, если старый профессор и впрямь подумает, что это настоящая бутылка Гобни.

А Билл, который теперь стал Человеком Рациональным, глянул на меня и обратился к свисающей с его плеч белке:

– О, Собирательница Орехов, этот простак совершенно ничего не знает! Ей–богу, у него не хватает ума, чтобы понять, что с самого начала, с того момента, когда ее сделали, эта бутылка предназначалась именно Босуэллу Дархэму. Он подходит и по фамилии и потому, что родился под знаком Тельца, и потому, что он бык по натуре, хотя всегда тщательно скрывал это.

И тогда бармен, который теперь стал лысой Алисой – абсолютно лысой, протянул мне Бутылку.

– Вот, пейте за счет заведения.

И тогда я стал скользить вниз, все ближе и ближе к краю…

– Пей, пей, пей! – кричала Алиса. – Иначе пропадешь!

Но я не сделал этого и со стоном проснулся. В глаза мне ударило солнце, а Алиса трясла меня и спрашивала, в чем дело Я рассказал ей, что мне приснилось и как в моем сне перемешались фантазия и подлинные события. Я поведал ей, как купил бутылку у О’Брайена и переслал ее профессору. Это была просто мистификация, шутка.

Однако Алиса задумалась над этим сном, так как у нее, так же как и у меня, каждая клеточка тела и мозга была охвачена только одним – жаждой.

Она облизала сухие потрескавшиеся губы, а затем, с тоской посмотрев на реку, где плескались и вскрикивали от радости купающиеся, сказала:

– Не думаю, что мне повредит, если я посижу в реке, а?

– Будь осторожнее, – предостерег я ее.

Мне страшно хотелось присоединиться к ней, но я не мог даже близко подойти к воде. С меня было достаточно того, что я с трудом подавил в себе ужас, когда утренний бриз принес со стороны реки запах Варева.

Пока она стояла в воде по бедра и, черпая воду ладонями, обливала себе грудь, я осмотрел окрестность при дневном свете. Слева от меня был какой–то склад и пристань. У пристани стояла длинная баржа для перевозки угля, покрашенная в ярко–зеленый цвет. Большое количество мужчин и женщин, не обращая внимания на приготовления к празднеству, были заняты тем, что перетаскивали из склада на баржу мешки и продолговатые, похожие на мумии, свертки. Это были останки тех, кого совсем недавно выкопали из всех кладбищ Счастливой Долины. Если полученная мной информация верна, то после официальной церемонии они будут перевезены на противоположный берег.

И это отлично. Я намеревался отправиться туда вместе с ними. Как только Алиса выйдет из воды, я изложу ей свой план, и если она посчитает, что сможет присоединиться ко мне, то мы…

Большая ухмыляющаяся рожа высунулась из воды как раз позади Алисы. Она принадлежала одному из тех шутников, которые ошиваются на каждом пляже и, схватив за ноги, затаскивают в воду зазевавшихся пляжников. Я открыл рот, чтобы издать вопль предупреждения, но было уже слишком поздно. К тому же не думаю, что меня можно было бы услышать сквозь шум толпы.

После того как Алиса отфыркалась и отплевалась, на ее лице появилось выражение крайнего восторга. Через минуту она уже пила воду большими глотками. С меня этого оказалось достаточно. Я обмер, потому что теперь она была в стане противника. Мне пришлось уходить. Сзади слышались ее крики:

– Иди сюда, Дэн, пиво отличное!

Я пробирался сквозь толпу, переживая горечь утраты, пока не вышел к дальнему концу склада, где Алиса не могла увидеть, что я вхожу внутрь здания. Тут я обнаружил корзину для завтрака на куче пустых мешков. Я подхватил один из них, развязал и сунул внутрь корзины. Потом поднял мешок на плечо. Затем незаметно присоединился к очереди рабочих, шедших на баржу, как будто я был одним из них. И вот я проворно взбежал со своей ношей по трапу.

Но вместо того чтобы поставить свой мешок туда, куда ставили остальные, я быстро спрятался. Расположившись так, чтобы меня не было видно и с реки тоже, я вынул корзину, а кости вытряхнул из мешка через борт в реку. Выглянув из своего укрытия, я внимательно осмотрел берег. Но Алисы нигде не заметил.

Удовлетворенный тем, что она не сможет меня отыскать, и радуясь, что я не раскрыл ей свои планы прошлой ночью, я взял корзину и, пятясь, заполз в мешок.

Оказавшись там, я отдался во власть трех чувств, разрывавших меня на части, – скорби, голода и жажды. Слезы текли из моих глаз всякий раз, когда я вспоминал об Алисе. В то же самое время я с жадностью проглотил апельсин, куриную ножку и грудинку, полбуханки свежего хлеба и две огромные сливы.

Фрукты в какой–то мере утолили жажду, но полностью облегчить ужасные мучения, испытываемые мною, могла только одна вещь – вода! К тому же мешок был тесный и в нем стало очень жарко. Солнце горело беспощадно, и хотя я старался держать свое лицо поближе к воздуху, мои страдания от этого не уменьшались. Но пока я время от времени мог глотнуть свежего воздуха, я знал, что выдержу. Я не собирался сдаваться, раз уж зашел так далеко.

Я скорчился внутри толстого кожаного мешка, как зародыш в материнской утробе. Эта мысль не давала мне покоя. Я так сильно потел, что мне казалось, будто я плаваю в околоплодных водах. Внешние шумы проникали ко мне приглушенно. Всего лишь один раз за все время я услышал громкий крик.

Когда рабочие закончили погрузку, я высунул голову, чтобы глотнуть свежего воздуха и посмотреть на солнце. Похоже, что уже давно перевалило за десять часов, хотя солнце, так же как и луна, было здесь настолько необычно, что я не ощущал полной уверенности. Наши ученые заявили, что особо теплый климат Долины и удлинение по форме солнца и луны объясняется особым «волнофокусирующим силовым полем», висевшим над Долиной чуть ниже стратосферы. Такое объяснение казалось ничуть не лучше, чем признание эффективности заклинаний волшебника, но оно удовлетворило широкие слои общественности и военных.

Церемония началась около полудня. Я съел уже все припасы лежащие в корзине, но не рискнул открыть бутылку, хранящуюся на самом дне. Хотя, судя по всему, в ней было обычное вино, но не исключено, что в него подмешали Варева.

Время от времени сквозь музыку оркестра пробивались обрывки псалмов. Затем, внезапно, оркестр смолк и раздалось могучее: «Махруд – бык. Бык из Быков, и Шинд – пророк его!!!»

Оркестр снова заиграл. Сейчас это была уже увертюра к «Аиде». Когда она почти закончилась, баржа затрепетала и начала двигаться. Я не ощутил никакого рывка, характерного для буксировки. Тут я вспомнил, что не видел поблизости ни одного буксира, и понял, что присутствую при свершении еще одного чуда. Баржа двигалась сама по себе.

Увертюра закончилась струнным аккордом, кто–то воскликнул: «Троекратное гип–гип–ура в честь Альберта Аллегории!», и толпа трижды проревела здравицу.

Шум утих. Слышалось, как бьются волны о корпус посудины. В течение нескольких минут это были единственные звуки, которые проникали ко мне в мешок. Затем почти рядом раздались тяжелые шаги, я втянул голову в плечи и замер. Шаги еще больше приблизились, затем все стихло.

Раздался скрипучий нечеловеческий голос Аллегории:

– Похоже, кто–то забыл завязать этот мешок.

Ему ответил другой голос:

– Брось, Эл. Не все ли равно?

Я бы облагодетельствовал человека, которому принадлежал этот голос, если бы не одно обстоятельство. Он был очень похож на голос Алисы.

Затем в отверстии мешка появилась большая зеленая четырехпалая рука и схватила тесемки, намереваясь затянуть их и связать. Одновременно в поле моего зрения попала этикетка, которая была прикреплена к тесьме, и я успел прочесть:

«Миссис Дэниель Темпер».

Я вышвырнул в реку кости матушки!!!

Почему–то это на меня подействовало гораздо больше, чем тот факт, что я теперь нахожусь в завязанном тесном мешке и у меня нет ножа, чтобы выбраться наружу.

Голос Аллегории продолжал бубнить:

– Так что, Пегги, ваша сестра была счастлива, когда вы уходили от нее?

– Алиса обретет счастье, как только найдет этого Дэниеля Темпера, – произнес голос, который принадлежал, как я теперь понял, Пегги Рурке. – После того как мы расцеловались, как и подобает сестрам, которые три года не видели друг друга, и я ей объяснила все, что со мной произошло, она начала рассказывать мне о своих приключениях, но я объяснила, что уже знаю о большинстве из них. Она никак не могла поверить в то, что мы внимательно следили за нею и ее возлюбленным, как только они переступили границу.

– Очень плохо, что мы потеряли след Темпера после того, как Поливайносел нагнал их на Адамс–стрит, – сказал Аллегория. – Будь мы на одну минуту раньше, мы бы поймали и его тоже. Ну что ж, пока что мы знаем, что он попытается уничтожить Бутылку. Или выкрасть ее. Так мы его и найдем.

– Если он действительно подберется к Бутылке, – проговорила Пегги, – он станет первым человеком, которому это удастся. Тот агент ФБР, помните, добрался только до подножия холма.

– Если кто–нибудь и может это сделать, – проскрипел Аллегория, – то это будет именно он, Темпер. Так сказал Махруд, который его очень хорошо знает.

– Интересно, удивится ли Темпер, когда узнает, что каждый его шаг, после того как он ступил на Землю Махруда, был не просто реальностью, но и символом реальности? И что мы вели его буквально за нос сквозь аллегорический лабиринт?

Аллегория расхохотался во всю мощь своей глотки.

– Меня интересует, не требует ли Махруд от него слишком много. Надо ли, чтобы он понял смысл своих приключений? Например, в состоянии ли был он осознать, что вступил в эту долину, как новорожденный вступает в мир – лысый и беззубый? Или то, почему он встретил и одолел Осла, который есть в каждом из нас? И то, что для этого ему пришлось потерять ложный источник своей силы и явное бремя – баллон с водой? И что действовать, полагаясь только на свои собственные силы, глупо, надо рассчитывать и на помощь других? И усвоил ли он, что в образе Грабальщиков он встретился с примером наказания человеческого самомнения?

– Он помрет, – сказала Пегги, – когда узнает, что настоящий Поливайносел далеко на юге и что это вы сыграли его роль.

– Что ж, – пробарабанил Аллегория, – я надеюсь, что Темпер сумеет понять, что Махруд сохранил Поливайносела в его ослином виде, чтобы преподать каждому предметный урок, заключающийся в том, что если уж Поливайносел смог стать богом, то и каждый может этого достигнуть. Если же не сумеет, то он просто недостаточно ловкий для этого.

Я отметил про себя, что, как это ни странно, про Осла я так и подумал. А затем пробка в бутылке, лежавшей в корзине, решила выскочить сама по себе, и содержимое ее, это оказалось Варево, полилось мне на бок.

Я замер, испугавшись, что эти двое услышат журчание. Но они продолжали беседу, ничего не заметив. Да это было и неудивительно: голос Аллегории громыхал, как приличная гроза.

– В образе Алисы Льюис он встретил Любовь, Молодость и Красоту, которых нигде нет в изобилии, кроме как в этой долине А Алису завоевать было очень нелегко. Потребовались заметные перемены в ее поклоннике. Она отвергала, манила, подкалывала его, почти лишала рассудка. И ему пришлось одолеть некоторые из своих недостатков, прежде чем он сумел завоевать ее. И вот тогда–то он обнаружил, что придуманные им недостатки в глазах девушки являлись достоинствами! Ну, например, его лысина.

– Как вы полагаете, выяснит он ответ на вопрос, который вы ему задали при первой встрече? – спросила Пегги.

– Не знаю, но хотел бы сперва принять образ сфинкса и задать ему еще несколько вопросов, чтобы у него появился хоть какой–то ключ к тому, что его ожидает. Он бы понял, разумеется, что следует ответить сфинксу. Человек сам является мерилом всех ценностей. Затем он, может быть, понял бы, куда я клоню, когда спросил у него – куда идет Современный Человек?

– И когда он найдет ответ на это, он станет богом?

– Если бы! – загремел Аллегория. – Если бы! Махруд говорит, что Дэн Темпер лишь чуть–чуть отличается от среднего обывателя. Он – реформатор, идеалист, который будет несчастлив до тех пор, пока не бросится с копьем на какую–нибудь ветряную мельницу. И ему придется не только победить ветряные мельницы внутри себя самого – свои беспочвенные страхи и душевные травмы, – ему еще придется опуститься в самые глубины своего сознания и извлечь за волосы бога, утонувшего в бездне собственного эгоизма. Если он не сделает этого, с ним будет покончено.

– О, нет, только не это! Я не знала, что Махруд собирается сделать это!

– Да! – голос Аллегории стал еще громче. – Именно это Махруд хочет сделать! Он говорит, что Темпер должен найти сам себя или умереть! Темпер сам захочет, чтобы это было именно так! Он не удовлетворится тем, что станет одним из беззаботных, полагающих, что бог думает за него. Его не удовлетворит судьба презренного бездельника под этим необузданным солнцем. Он будет или первым в этом новом Риме или предпочтет умереть!

Разговор был интересным, если не сказать больше, но я потерял его нить, ибо из бутылки продолжало литься Варево. И тут я неожиданно понял, что оно может просочиться из мешка и выдать мое присутствие.

Я поспешно заткнул горлышко пальцем. Поток жидкости почти прекратился.

– Поэтому, – продолжал Аллегория, – он побежал на кладбище, где встретился с Мокрым Козлом. Козлом, который вечно оплакивает покойников, однако станет негодовать, когда их воскресят. Козлом, который отказывается поднять окоченевшую и занемевшую задницу с надгробной плиты своей так называемой любимой. Мокрый Козел – живой символ самого Дэниела Темпера, который, постоянно печалясь, способствовал собственному облысению в раннем возрасте, хотя обвинял в этом свою загадочную болезнь и лихорадку. И если копнуть поглубже, то Темпер не хотел, чтобы воскресла его мать, потому что она всегда была источником неприятностей… для него.

Давление внутри бутылки неожиданно возросло и вытолкнуло мой палец. Варево стало хлестать так, что мешок быстро наполнился жидкостью. Было непонятно, откуда берется столько Варева. Меня подстерегали две опасности – быть обнаруженным или захлебнуться.

И как будто этих неприятностей было для меня мало! Чья–то тяжелая нога опустилась на мешок, потом ее убрали. И тут же раздался голос. Я узнал его даже после всех прошедших лет. Этот голос принадлежал Босуэллу Дархэму, богу, ныне известному под именем Махруда. Но вот такой сочности и таких басовых нот, как сейчас, в этом голосе не было в те добожественные дни:

– Ладно, Дэн Темпер, маскарад окончен!

Окаменев от ужаса, я молчал и не шевелился.

– Я сбросил вид Аллегории и принял свой собственный, – продолжал Дархэм, – на самом деле это я все время говорил. Я был Аллегорией, которую ты отказался узнать. Я – твой старый учитель! Но, как и тогда, ты всегда наотрез отказывался понимать какие–либо аллегории.

Ну а как тебе понравилась эта, Дэни? Послушай! Ты пробрался на борт ладьи Дархэма–Харона, этой угольной баржи, и залез в мешок, в котором хранились кости твоей родной матушки. И ты выбрасываешь ее кости за борт! Ты отказал ей в воскресении. Разве ты не видел ее имени на этикетке? И почему ты это сделал? Подсознательно или с умыслом? Так вот, Дэнни, мальчик мой, ты снова там, откуда начал, – в чреве своей матери, где, как мне кажется, ты снова хотел бы оставаться. Откуда я все это знаю? Крепись, ибо тебя ждет настоящее открытие. Я был доктором, тем самым психологом, который тебя готовил для заброски на эту территорию.

Мне было трудно всему этому поверить. Профессор всегда был добрым, кротким и забавным, любителем всяких каламбуров и шуток. Однако мне сейчас было не до его юмора. Я чувствовал, что вот–вот утону в Вареве. Пожалуй, в этой шутке он зашел слишком далеко.

Я, как мог, сказал ему об этом своим глухим голосом. На что Дархэм заявил:

– Жизнь – вот единственно настоящее! Жизнь – вот единственно важное! Это ты сам всегда говорил, Дэн. Посмотрим же сейчас, какой смысл ты вкладывал в эти слова? Ладно, слушай, сейчас ты ребенок, который должен родиться. Или ты намерен оставаться в этом мешке и умереть, или вырвешься все же из этих околоплодных вод в жизнь? Теперь посмотрим на это несколько иначе, Дэн. Я – акушерка, но руки мои связаны. Я не могу непосредственно способствовать твоему появлению на свет. Мне приходится делать это как бы символически. В определенной степени я могу помочь, но тебе, еще не родившемуся ребенку, вероятно, придется только догадываться о значении некоторых моих слов.

Мне захотелось крикнуть, чтобы он перестал паясничать и выпустил меня. Но все же я этого не сделал. У меня есть своя гордость. Я только сипло спросил его:

– Чего вы хотите от меня?

– Ответь на вопросы, которые я в облике Аллегории и Осла задал тебе. Тогда ты сможешь освободить себя. И будь уверен, что я за тебя развязывать этот мешок не буду.

Что это он тогда сказал? Я неистово обшаривал закоулки своей памяти, но Варево, разлившееся по всему мешку, затрудняло мое мышление. Мне хотелось закричать и порвать мешок голыми руками. Но если я сделаю это, то это будет моим падением, после чего мне уже не воспрянуть.

Я сжал кулаки, сосредоточился и стал прокручивать в своем мозгу события той вчерашней безумной ночи, пытаясь вспомнить, что же говорили Аллегория и Поливайносел.

Что это было? Что?

Аллегория сказал: «Куда вы хотите пойти сейчас?»

А Поливайносел, гоняясь за мной по Адамс–стрит, окликал меня: «Дружочек, а что теперь?»

Ответ на вопрос сфинкса одно слово – человек!

Аллегория и Осел изложили свои вопросы подлинно научным способом, так, чтобы в них содержался ответ.

И ответом этим было то, что человек на самом деле более чем человек. Он способен на многое.

И в следующую секунду, будто понимание этого включило какой–то мощный двигатель во мне, я отторг от себя условный рефлекс и глотнул добрых пол–литра Варева, будто для того, чтобы утолить жажду, и еще и потому, что захотел отбросить от себя остатки тормозящих условных рефлексов. Я велел бутылке, чтобы она перестала хлестать фонтаном. И. разорвав мешок так, что куски его разлетелись далеко, я поднялся на ноги.

Рядом стоял, улыбаясь, Махруд: я узнал в нем своего старого профессора, хотя теперь он вырос почти до двух метров, на голове у него была копна длинных черных волос, и он несколько подправил черты своего лица, чтобы выглядеть привлекательнее. Рядом с ним стояла Пегги. Она походила на свою сестру Алису, только волосы у нее казались рыжее. Это была очень красивая девушка, но я всегда предпочитал брюнеток, Алису в частности.

– Ты все теперь понял? – спросил он.

– Да, – кивнул я, – но не нужно было столько символизма и чисто внешних эффектов, чтобы поразить воображение. Ведь вы меня все равно бы воскресили.

– Да, но тогда ты уже никогда бы не стал богом. И не наследовал бы мне.

– Что вы хотите этим сказать?

– Пегги и я умышленно вели тебя и Алису к этой развязке, чтобы у нас был кто–нибудь, кто мог бы продолжить здесь нашу работу. Нам слегка уже надоело то, что мы здесь делаем, но мы понимаем, что нельзя просто так все бросить. Поэтому я и избрал тебя в качестве своего преемника. Ты – совестливый, ты – идеалист, и ты открыл в себе сокрытые ранее возможности. У тебя будет даже получаться, пожалуй, лучше, чем у меня. Ты создашь мир более прекрасный, чем сумели мы. Ведь ты человек серьезный, а меня всегда тянуло к шуткам и каламбурам.

Пегги и я, – продолжал Дархэм, – хотим отправиться в своего рода Большое Турне, чтобы навестить прежних земных богов, которые рассеяны по всей Галактике. Все они, ты понимаешь, молодые боги по сравнению со Вселенной. Можно сказать, что они только закончили школу и теперь посещают центры подлинной культуры, чтобы отшлифовать свое мастерство.

– А что же будет со мной?

– Ты теперь Бог, Дэнни. Ты теперь сам принимаешь решения. А у нас с Пегги есть много мест, куда мы хотели бы отправиться.

И они исчезли. Я еще долго стоял, глядя на реку, на холмы, на небо и на город, где собрались толпы зрителей. Теперь это все было моим. МОИМ!

Включая и одну черноволосую фигуру – и какую фигуру! – которая стояла на пристани и махала мне рукой.

На следующий день я сидел на вершине холма, осматривая всю долину. Как только появились планеры с морской пехотой, я схватил их с помощью – как это у вас там называется? – психогенеза и одного за другим окунул в реку. А когда морские пехотинцы, размахивая руками, стали плыть к берегу, я посрывал с них кислородные маски и забыл бы о них, если бы вовремя не вспомнил, что многие из них вовсе не умеют плавать. Этих я повыбрасывал на берег, настолько добр я был в этот в общем–то весьма неприятный для меня день.

Настроение у меня было препоганое. Даже несмотря на целебное Варево, ноги мои все еще ныли, а нервная система по инерции испытывала жажду.

Но не это было главной причиной моего дурного настроения.

Обе мои челюсти адски ныли, ибо у меня прорезались зубы.