Текст книги "Декамерон в стиле спа"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Он вывалил всю кучу передо мной на кухонном столе.
– Что это такое? Что это значит?
Разрозненные носки всегда выглядят странно. Кажутся более заношенными, застиранными и какими-то жалкими. А тут еще попался какой-то синий носок с широкой эластичной резинкой. Откуда он взялся в нашем доме? Тим никогда не носит носки с широкой резинкой, да к тому же синие – всегда только коричневые или черные. Но ведь взялся же он откуда-то, этот загадочный носок таинственного любовника – не иначе как приплыл из космоса. Во всяком случае, у меня нашлась только одна версия: я схожу с ума, – чего Тим, похоже, оспаривать не собирался.
Потом я совершила настоящий подвиг – связала их парами и затолкала в стиральную машинку. На режим бережной стирки, после которой они превратились в ужасный сплошной узел, причем растянулись и деформировались до неузнаваемости. Такое впечатление, будто кто-то в ярости нарочно растягивал их. Правда, после полоскания носки вернули себе обычную форму, даже тот синий незнакомец, но все угодили в кучу для штопки, поскольку стирка окончательно их доконала.
Только вот в последнее время все складывалось именно так – сплошные трудности и расстройства. Вещам Тима почему-то все время доставалось – будто какие-то злые силы были со мной заодно, хотя именно мне приходилось потом возмещать ущерб; латать, чинить, штопать, отыскивать пропавшие предметы и гасить включившийся сам собой свет. Иногда я даже боялась уйти куда-то и оставить дом без присмотра, а Тим трактовал это по-своему – дескать, я не проявляю интереса к приходской жизни. Это было, по его мнению, откровенным пренебрежением по отношению к Богу и к мужу. Да в общем-то так оно и было. И все же мы любили друг друга.
Я вдруг заметила на пальце кровь – то ли ниткой порезалась, то ли осколками короновального кубка. А мне казалось, я собирала их очень осторожно. Лицо несостоявшегося короля раскололось надвое. Я выдвинула ящик, где у меня хранились тряпки, и перевязала палец первым попавшимся лоскутом. Кровь текла ого-го как сильно! Тут, словно желая прийти мне на помощь, сам собою открылся кран, а ведь я к нему даже не прикасалась, просто промыла палец водой, и кровь перестала расползаться по лоскуту. А вдруг я умерла бы от потери крови из-за такого вот крошечного пореза на пальце? Интересно, что бы сказал патологоанатом?
Тим должен был вернуться с минуты на минуту – наверняка уже тяпнул церковного кагорчика, поболтал со служкой и даже успел отбиться от Мэри Левертон (бедная заблудшая овечка влюбилась в него по уши). Не успела я подумать о Тиме, как чья-то невидимая рука обрушила полку в буфете. До сих пор «оно» не трогало буфет, просто оживляло разные предметы, но на этот раз, видимо, решило показать мне, что способно и на большее. Старинные предметы, посуда, дорогие раритеты посыпались на пол. Добра побилось примерно на семь тысяч фунтов – на такую сумму можно и ремонт отгрохать, и отопление починить, и даже купить новый пылесос.
Вести хозяйство полностью Тим мне не позволял – я просто просила у него деньги и составляла список необходимых покупок, которого Тим никогда не одобрял. Он не понимал, зачем нужны жидкость и мочалочки для мытья посуды, сахар и туалетная бумага. Пару раз я таскала деньги у него из кармана, когда он спал, и из ящика для воскресных пожертвований, но теперь народ стал хитрее – кладут деньги и поминальные записки в конверты. Как тут потаскаешь? Правда, в наши дни в деревню стало наезжать много богатеньких отдыхающих – адвокаты, хирурги и так далее – и их пожертвования поддерживают церковь, хотя на починку церковной крыши все равно не набирается. Зато этим денежкам можно найти другое применение.
Женщина, крадущая у мужа и у церкви. Как я докатилась до такого? Как опустилась до подобной пакости? Плохая, никчемная жена, гадкий человек.
Как только Тим появился на пороге, в доме все стихло. Буфет перестал качаться и присмирел, словно шаловливый ребенок при виде строгого отца. Посуда прекратила дребезжать, а кран течь. Я только поспешила задвинуть выдвинутые ящики и расставить все по местам. Лишь на месте короновального кубка зияла пустота – словно вырванный зуб.
– Тесс, чем это ты обмотала палец? – спросил Тим.
Этот вопрос я и сама себе задала, посмотрев на лоскут. Это ж надо было сделать такое наспех! Не платочком, не бинтиком, а какой-то тряпкой! Лоскутом от старого платья бабушки Тима. Он теперь промок от воды и стал ярко-красным.
– Палец порезала, – рассеянно ответила я, порадовавшись, что он не пускается в расспросы. В то время я уже приучилась врать, но делала это без всякого удовольствия.
Тим снял с моего пальца лоскут и принялся тереть его под водой и выжимать. Это бабушкин-то лоскут! А я покамест облизывала пораненный палец. Солоноватый вкус крови будоражил меня.
– Не могла хоть раз взять что-нибудь попроще, не такое ценное? – возмущался он, – Салфетку например?
Я не стала говорить, что салфетки тоже стоят денег, – он бы все равно не понял, поскольку с детства был к ним не приучен. Я старалась сохранить мир, Просто надо было смотреть, чем обертываешь палец. В общем, я извинилась, а он унес бабушкин лоскут наверх – хотел найти там мыло и щеточку.
– Ну что ты за женщина, Тесс! – бросил он, удаляясь.
Никчемная я женщина, так, фиговый листок, Божье наказание. Раньше-то Бог у нас был один, а теперь вот Тим заимел своего, и, как я поняла, не собирался со мной делиться. Бог Тима был обидчивый, ревнивый, карающий, все время требовал поклонения, воспевания и церковных ритуалов, от которых у меня глаза на лоб лезли. Он стал придавать такое значение всевозможным обрядам, что даже прихожане – те немногие, кто имел свою голову на плечах, – заподозрили его в намерении перейти в католицизм.
Краны на кухне загудели и застонали, когда Тим включил воду наверху. Но тут, кажется, были повинны не привидения, а изношенный водопровод. Я вообще затруднялась определить, где кончалось одно и начиналось другое.
Когда все это началось, когда я заметила этот «феномен», то первым делом пошла к врачу.
– Скажите, доктор, унижения, перенесенные в детстве, могут сделать людей впоследствии бесплодными? – спросила я.
– У всех по-разному, – расплывчато ответил он. – Если затронуты половые функции, то да. А почему вы спрашиваете? Разве Тим подвергался в детстве унижениям?
– Когда был подростком. Он воспитывался в интернате. В шестнадцать лет.
– Тогда это могло сказаться на половых функциях, – кивнул доктор. – Хотя до тех пор пока ваш муж не сдаст сперму на анализ, мы ничего не сможем установить.
Этот доктор симпатизировал мне и недолюбливал Тима. В общем-то обычное поведение для мужчины.
Я рассказала ему про странные вещи, творящиеся в нашем доме, и он посоветовал мне попить транквилизаторы и найти себе в городе какую-нибудь работенку, пока я окончательно не свихнулась. Я заверила, что у меня нет никакой депрессии и я действительно вижу, как у нас падают разные предметы. Иногда они именно падают и разбиваются, а порой просто качаются и двигаются, и я ставлю их на место, и это как раз беспокоит меня больше всего, поскольку я начинаю думать, не схожу ли с ума. Тогда доктор поинтересовался, видел ли и Тим эти падающие предметы, и я пояснила, что Тима обычно не бывает дома, когда такое происходит.
Он посоветовал мне принимать гормональные препараты и завести любовника. Я вообразила, будто он имеет в виду себя, хотя и не была до конца уверена, и деликатно отклонила такое предложение. Я ведь уже говорила, что любила мужа. Впрочем, доктор был очень привлекательный мужчина, хотя и не надевал галстук и носил синие носки с коричневыми ботинками, чего Тим в корне не одобрял.
Мы решили, что, возможно, у меня высвободилось слишком много кинетической энергии – той самой, что движет полтергейстом, – и поскольку лекарств от этого не изобретено, придется мне с этим жить. Только уживаться с такими вещами, оказывается, очень трудно. Они требуют внимания и благодарного зрителя. Мой визит к доктору только усугубил ситуацию. Вернувшись домой, я обнаружила сожженную траву на газоне и сорванные с петель ворота. Кто же это тут озорничал в мое отсутствие? Может, «другая часть меня»? Тиму я сказала, что это, наверное, нашкодил какой-то ребенок, и он согласился с этой версией, хотя так сорвать с петель ворота мог бы только сказочный великан. Я пошумела, потом успокоилась и вызвала рабочих, которые кое-как починили ворота. Тим в кои-то веки не рядился с ними из-за денег – видать, смекнул, что дело пахнет керосином. Я-то и впрямь уже больше думала о разводе, чем о привидениях.
А тут еще, как назло, история с этим порезанным пальцем. Сильный был порез – казалось, я даже вижу кость. Ни нитками, ни осколками керамики так порезаться нельзя. Я поднялась наверх и нашла Тима в ванной.
– Как думаешь, может, наложить швы?
Он держал в руке кружку для полоскания рта. Стоял с отвислой челюстью и вытаращенными глазами, на черном лацкане пиджака красовалось пятно от зубной пасты.
– Моя кружка треснула! Как это произошло? И почему ты мне не сказала? Кто-то вздумал склеить ее, и сделал это очень плохо, при помощи обычного клея.
Эта полоскальная кружечка конца восемнадцатого столетия уже порядком потерлась и пустила трещинки, но Тим любил ее. Она стала одним из первых предметов, коих постигла странная злая участь. Кружка свалилась с полки в раковину и треснула, но я не стала подклеивать ее, ошибочно решив, что среди множества трещин еще одну скорее всего не заметят.
– Я просто в ужасе, – сказал Тим.
– Прости. Мне очень жаль. – Я и впрямь испытывала сожаление.
– Ну почему ты все время портишь мои вещи, а не свои?
– Я думала, что, когда люди женятся, их вещи перестают быть «моими» и «твоими», а становятся «нашими», – возразила я.
Тим озирался по сторонам, пытаясь найти следы еще каких-нибудь пагубных изменений. А вдруг он сейчас пойдет осматривать дом, и тогда все обнаружится? Порезанный палец отчаянно болел.
– Тим! – взмолилась я, но мои увещевания, похоже, действовали на него так же, как на короновальный кубок. – Постарайся принять это как есть. «Наше», а не «твое» и «мое». Мы же семья!
– Семья! – передразнил он с горечью. – Да какая у нас с тобой семья?! Я хотел иметь нормальный счастливый дом, где бы звучали музыка и смех. Мечтал о детях! А в итоге что? Один только обман и сплошной разгром повсюду!
Я понимала, что он испытывает. Он хотел детей, но, по его разумению, я не смогла их ему дать. У меня даже промелькнула мысль, не забеременеть ли от доктора. Втайне от Тима, конечно. Но тут следовало бы хорошенько подумать, и как раз в этот момент донесся звон бьющегося фарфора. Тим бросился вниз по лестнице, намереваясь выяснить причину этого грохота. Я поспешила за ним. Но когда он ворвался на кухню, там было тихо и спокойно.
– Ты испортила мне жизнь, – сказал Тим. – У нас с тобой нет ничего общего.
– То есть ты считаешь мою бездетность Божьим наказанием за мои грехи? – спросила я.
– Да, – ответил Тим.
– А что, если причиной тому унижения, которым ты подвергся в подростковом возрасте?
– Откуда тебе это известно? – удивился он. – Я никогда об этом не говорил.
Мне было странно слышать такое – дескать, он забыл или не знал. Когда человек не хочет рассказать правду, то обычно ссылается на забывчивость.
– Ты садистка, Тесс, – продолжал он, не дав мне вставить слова. – Умеешь разворошить старые болячки. Тебе обязательно надо поковыряться в них.
– Ну, знаешь, ты не один такой несчастный, – возмутилась я. – Еще до нашей с тобой свадьбы я была беременна и сделала аборт. Мне было четырнадцать. Об аборте позаботились моя мать и наш доктор.
Тут я, конечно, совершила глупость. Человеку следует избегать соблазна доказать свою правоту любой ценой. Тим притих, но я прямо-таки видела напряженную работу его мозга, пока он переваривал услышанное. Мне кажется, у него даже волосы шевелились на голове. Палец мой отчаянно болел.
– Ты убила ребенка, – холодно сказал он. – Христианского ребенка.
– Не христианского, а дядюшкиного, – поправила я.
– Ну и семейка!..
Краем глаза я увидела, как в буфете начала раскачиваться на полке древняя китайская ваза эпохи Мин. Я бросилась спасать ее, но было поздно – она упала и разбилась. Даже не разбилась, а разлетелась на мелкие кусочки по всему полу, как и полагается фарфору, – белые, синие, красные и золотистые осколки. Тим взревел от обиды и ярости.
– Ты сделала это нарочно! – закричал он. – Ты ненавидишь меня! Но за что? В чем я виноват?!
– Я этого не делала! Это все привидения! Их тут несколько.
– Какие еще привидения? – заорал Тим. – Нет тут никаких привидений. Никого, кроме тебя!
Я поднялась в свою спальню и начала собирать вещи. Я больше не могла жить в этом доме, где даже стены восстали против меня. Мне срочно требовалось решить, куда податься, – должен же быть какой-то выход!
Тим поднялся ко мне и наблюдал, как я собираюсь. На больной палец мне было уже наплевать, хотя, наверное, следовало бы поехать в больницу и отдаться на милость врачей.
– Никаких привидений тут нет, – сказал он. – Только души нерожденных детей стучатся в дверь.
Бывшая Жена Викария умолкла и печально вздохнула. В ее огромных глазах затаилась грусть.
– Да, детей, которых мы не имеем, а должны были мы иметь!
Женщины в нашем бассейне приуныли. Думаю, среди нас не было ни одной, которая хоть раз в жизни не сделала бы аборт – ради здоровья, карьеры, из любви к другим детям или чтобы удержать мужчину. Дети в наше время давно перестали быть обузой, но те, кому мы отказали в существовании, нет-нет да и напоминают о себе – они стучатся в наш мозг, как в дверь дома, и тихонько просятся: «Пусти! Вспомни нас! Ведь мы должны были родиться!» Иногда они даже рушат нашу жизнь.
– Да, верно, так оно и есть, – согласилась я. – Наши нарожденные дети стучатся в нашу дверь.
– Да ну, Фиби, это абсурд, – возразила Хирургиня. – Тесс просто рассказывает нам историю о привидениях, чтобы забыть свое прошлое. Продолжай, Тесс. Что там было дальше?
– А дальше было вот что. Я ушла от Тима и поехала в больницу. Там мне померили давление и ужаснулись – такое низкое оно было. Видать, духи и призраки выкачивают из нас всю энергию. Когда я уходила, Тим бродил по дому в слезах, оплакивая потерю – но не меня, а своих сокровищ. Его злость и расстройство были мне понятны – ведь я солгала ему, ввела в заблуждение, заманила под венец, и моя семья мне в этом помогала. Как же он рог теперь нас уважать? Он взял плетеную корзину и сложил в нее наши подвенечные наряды, а поверх осторожно разложил, словно хрупкие тельца детишек, многочисленные осколки дорогих его сердцу предметов – одним словом, все, что нашел в шкафах и ящиках, среди моего шитья, вязанья и даже в мешке с рваными носками; были там и склеенные мной предметы – одни мастерски и безукоризненно, другие небрежно. Но все это, в его понимании, оказалось безнадежно утрачено. Теперь это были уже не предметы искусства и ценности не имели. Все, что он накапливал годами, собирал по антикварным магазинам, получил в подарок от престарелых знатных дам и в наследство от покойной матушки, – все это бесценное добро навеки испортила безмозглая и неряшливая злючка жена. Разве на такое закроешь глаза? Разве можно подобное пережить?
Он спустился в кухню и сел там, обхватив голову руками. Я ушла. Ушла в ночь, в никуда, через поломанные ворота, через церковный двор (где лишний раз побаиваются ходить все местные и даже Тим, хотя он в этом никогда не признавался). По-моему, Тим просто думал, что живые докучают мне больше, чем мертвые.
Он потом рассказывал, что вдруг почувствовал запах гнили. Запах становился несносным и шел из шкафа под раковиной. Он встал и открыл шкаф, откуда его обдало чудовищной вонью. Из холодного крана сама собой полилась вода. Тим завернул кран, но вода все равно текла. Тогда он позвал меня, хотя я уже ушла:
– Ну что ты наделала, Тесс!
А дальше случилось вот что. Громадный буфет закачался и рухнул на пол. Фарфоровая и глиняная посуда перебилась вдребезги. И тут Тим услышал за стенкой тихое гудение, доносившиеся из церкви, хотя та, он точно знал, была заперта. Тогда он решил, что это, наверное, землетрясение, но электричество прекрасно работало. Над головой тяжело топали, ходили взад-вперед. Тиму инстинктивно захотелось убежать из дома, но деревья за окном так мотались из стороны в сторону, что остаться ему показалось безопаснее. Он услышал, как включилась газовая плита, даже учуял запах газа вперемешку с дымом от печки и собственными глазами увидел, как закручиваются узлом приготовленные для штопки носки в моей корзинке для рукоделия. Все чувства у Тима словно парализовало – он не испытывал страха. Понимал, что видит все это, слышит и чует носом, но происходящее казалось ему нереальным. Это была какая-то искривленная действительность, искажение фактов – как во время церковной службы, когда воду условно называют вином, а хлеб плотью, – только на каком-то более серьезном уровне.
Он начал молиться, а когда открыл глаза, буфет стоял на месте, а носки мирно лежали в корзинке для рукоделия. Галлюцинация, вызванная потрясением, решил Тим. Ему стало интересно, по чьей линии был тот дядюшка – со стороны матери или отца-епископа. Он поднялся в спальню, намереваясь лечь в постель, но дверь оказалась заперта. Зачем она сделала это? Вот ведь какая злоба! Тим ушел в пустую комнату и там мирно уснул, даже не вспомнив обо мне.
Утром он понял, что скучает, и очень обрадовался, когда я появилась на кухне, как обычно, чтобы приготовить ему завтрак.
– Я провела ночь в больнице, – пояснила я. Рука у меня была на перевязи. – Отправилась туда наложить швы на палец, но потеряла сознание и меня оставили на ночь.
– Прости, – повинился он. – Тебе следовало сказать мне, что порез серьезный, я бы тогда проявил больше сочувствия. А куда ты дела ключ от спальни?
Когда я заявила, что впервые об этом слышу, заварочный чайник сам полетел со стола, забрызгав весь пол свежезаваренным чаем, и я одной рукой принялась кое-как все это вытирать.
Пытаясь развеять напряжение, я пошутила:
– Говорю же тебе, у нас живут привидения. Как у других людей мыши.
– У нас обитает душа нерожденного ребенка, – ответил он.
Женщины в бассейне, потрясенные и испуганные, притихли и внимательно слушали. Бывшая Жена Викария так побледнела, что сама вполне могла сойти за приведение. Теперь я вспомнила, что эту безмятежно-мраморную бледность кожи, поразившую меня в ней еще раньше, много раз видела у мертвецов. Но это же немыслимо, просто абсурд! Она и говорит, и смеется, историю вот рассказывает. Мы ждали от нее продолжения, но она, похоже, занервничала от того, что ей предстояло поведать дальше. Водичка наша булькала, а мы ждали.
И вдруг откуда-то из глубин огромного зала, из-за длиннющего ряда дорических колонн послышался звон бьющегося стекла. Нас обдало волной холодного воздуха, от которого все мы зябко поежились, а некоторые даже испуганно вскрикнули. Что же это за жуть такая наступала на нас из ночи? Мы в ужасе затаили дыхание, но это оказалась всего лишь Кимберли, телохранительница Дорлин, вбежавшая в зал в своих кроссовках.
– Прошу прощения, ребятки, – сказала она. – Опять этот кот. Я хотела поймать его да поскользнулась.
Мы расслабились и оживленно затараторили наперебой.
– Мне приходится осторожничать, – пояснила Дорлин. – У меня от кошек астма, а я же не хочу явиться на собственную свадьбу с распухшим носом и все время чихать.
– Бедный котик! – пожалела Трофейная Жена. – Надеюсь, вы не напугали его до смерти? Может, бедняжка хочет кушать.
С этими словами она выбралась из джакузи и пошла в сторону кухни, будто бы кормить кота, но, подозреваю, просто не могла больше слушать эту историю про души нерожденных детей, коих, по ее милости, порядком прибавилось в мире.
А между тем лицо Тесс обрело уже немного краски и она продолжила:
– Тим снова принялся расспрашивать меня, что я сделала с ключом, а я твердила – мол, ничего не знаю. Тогда он взобрался по приставной лестнице к окну спальни. В то утро он оделся в сутану и теперь смотрелся в ней как черный ворон. Он глянул на меня – я стояла внизу и держала лестницу…
– Но это же моя история! – перебила ее Дама-Босс. – Это в моем рассказе было про лестницу и про мужчину, которого я могла убить…
– Многие женщины держат лестницы, по которым взбираются мужчины, – возразила ей Бывшая Жена Викария. – И я искренне надеюсь, что далеко не все они ловят себя на мысли об убийстве. Во всяком случае, мне такая мысль не пришла в голову. Даже когда он посмотрел на меня и сказал: «Я в жизни не видел в комнате такого беспорядка!»
Он забрался через окно в спальню, и я услышала его изумленный возглас, поэтому не удержалась и полезла следом. Тяжеленный громоздкий гардероб валялся на боку, подперев собою дверь, кровать была перевернута вверх дном, постельное белье перекручено и завязано узлом, ковер взбит, и мебель повалена на пол.
Тим спустился и пошел за церковным служкой.
– Что мне ему сказать, один Бог знает, – расстроился он.
– Да, один Бог знает, – отозвалась я.
Я ждала в комнате. Поначалу воздух здесь был тяжелый, спертый, ковер шевелился у меня на глазах, но я не дрогнула и он перестал. Когда Тим вернулся со служкой, воздух снова был свежий, как будто после грозы. Я поняла, что самое страшное позади и новых козней не будет.
Служка был человеком в летах. Он взобрался по лестнице, заглянул внутрь и сказал:
– Такое мне уже приходилось видеть. Это значит, у женщины был выкидыш и ребеночек не родился.
Втроем мы дружно принялись наводить порядок – поставили на место гардероб, расстелили ковер и размотали громадный жгут из постельного белья. Ведь нам еще предстояло жить здесь – другого выхода не было.
Дверь оказалась заперта изнутри, а ключ мы отыскали в каминной трубе. Такое нам и в голову не могло бы прийти.
– Ты уж прости меня, – попросила я Тима. – Я правда очень злилась на тебя, то за одно, то за другое.
– Я так и понял, – сдержанно ответил он. – Я ведь тоже злился. За то, что ты так легкомысленно отозвалась об обидах, которые мне достались в детстве. Это же были худшие времена в моей жизни. Знаешь, как я страдал, когда воспитательница связывала мне руки, чтобы я не чесался! И это на глазах у моих друзей – такое унижение! Мне даже вспоминать об этом неприятно.
– А может, причина в другом? Может, это из-за ветрянки? – предположила я.
– Я сейчас не помню. Может, из-за ветрянки. Да какая в общем-то разница? И еще этот ребенок. Тебе надо было сообщить мне. Ведь это же смертный грех, самое настоящее убийство. Но Бог прощает там, где не прощает человек.
Так мы вроде бы помирились. Хранить мир нам помогали следы от заломов на ковре, напоминая о случившемся. Вазу эпохи Мин я сдала на реставрацию специалистам – и чего только не научились делать в наше время! – и Тим даже согласился ее продать. Мы установили систему отопления, починили кран на кухне, прочистили там трубы, так что они больше не воняли, и заменили шаткий пол под буфетом. Акустика на кухне изменилась до неузнаваемости, и я теперь не слышала происходящего в церкви.
– И с тех пор вы зажили счастливо, да? – спросила Судья.
– Если бы! – вздохнула Бывшая Жена Викария. – Как только мы установили мир, у нас пропало всякое желание заниматься сексом. Секс был нам теперь не нужен, ведь раньше он служил средством для достижения перемирия, а теперь цель была достигнута. Нет, я просто-напросто сбежала от мужа с доктором, который ради меня бросил свою жену. Потом я была женой доктора, но это, скажу вам, почти так же плохо, как быть женой викария, поэтому я оставила доктору нашего ребенка и пошла работать в банк. Тим женился во второй раз и попросил моего отца, епископа, провести в доме ритуал очищения, потому что привидения по-прежнему там хозяйничали. Ритуал не помог, что меня ничуть не удивило.
Что это было, я так и не поняла. Только вряд ли какие-то там души нерожденных детей, и уж конечно, не дух моего дядюшки – хотя я готова поверить, что кровосмешение способно рассердить душу мертвого младенца. После моего бегства эти двое крепко подружились – мой папочка и бывший муженек. Подружились на почве возмущения моим поведением.
Мать писала мне, что перед обрядом очищения отец навел справки в архиве епархии, и оказалось, что лет сто назад одна беременная служанка повесилась на тисовом дереве в церковном дворе, расстроенная тем, что ей недодали денег на предстоящие роды. Но что-то уж больно много фарфора было перебито. Чересчур для одной скромной девушки. Поэтому я считаю, что дело тут было не только в ней. Верю ли я в привидения? Да в общем-то нет. Просто не могу позволить себе этого – слишком уж расшатываются нервы. Зато я верю в силу гнева, бушующего, когда в него не верят. А теперь, с вашего позволения, я хотела бы оставить эту тему.
Мы все притихли, и вдруг в тишине раздался странный звук – словно бы ветер принес откуда-то многоголосый женский стон. Этот звук прилетел к нам через окно, которое Кимберли умудрилась разбить. Казалось, невидимые монахини расхаживают по залу, бормоча молитвы. Их тихие нежные голоса шептали слова утешения и тут же перерастали в буйный смех и громкие стоны (я вспомнила, что во время войны здесь располагался госпиталь для раненых), а вместе с этим звуком прилетел ледяной сквозняк.
– Да это джакузи, – сказала Хирургиня. – Оно само выключилось, а вода в трубах еще шумит.
Так оно, собственно, и было – просто наш слух сыграл с нами злую шутку. Мы разошлись по своим номерам – сначала шагали степенно, изображая невозмутимое спокойствие, а потом побежали трусцой, даже Кимберли, попутно включая везде свет. Полная луна пошла на убыль, и башни замка чернели на фоне ветреного неба, а землю уже успел покрыть иней. И весь мир вдруг показался нам таким прекрасным и таким опасным!
