Текст книги "Декамерон в стиле спа"

Автор книги: Фэй Уэлдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Это, по-моему, из той же серии: «В чем моя вина?» У человека лопается по швам чемодан, наружу вылезает какая-то правда, и некая тайная вина становится известна всем. Но кто же тогда женщина со шрамом? Это я. Конечно же, я. Моя собственная Немезида. Я убила себя в самом начале фильма – еще не успела появиться на экране, как уже погибла. На самом деле я просто не могла ужиться со своим двойником. Я улетела в Нью-Йорк, когда мой ребенок еще лежал в больнице, а когда вернулась, его уже не было в живых. Да, моего маленького, безнадежно неполноценного второго «я». Но тут уж ничего не поделаешь.

– Да сочиняете вы все! – возмутилась Брокерша. – У таксистов всегда есть запасные шины. Они обязаны их иметь.

– Он не читал наших законов, – пояснила Сценаристка. – Сама поездка на такси в аэропорт – чистая правда, а вот историю с умершим от сердечного приступа пассажиром я придумала. Просто мне стало интересно, как это такси может ехать в том направлении пустым, да еще и утром, вот я и придумала возможную причину. В этом и заключается работа сценариста – дать объяснение до того, как возникнет вопрос. В итоге вы поверили вымыслу и взяли под сомнение то, что было правдой. Для того мы, сценаристы, и стараемся. Берем эпизоды из реальной жизни и компонуем вымышленные сюжеты. Я качаюсь на волнах реальности, как чайка, но не уверена в действительности, даже когда ныряю в океан зыбкой памяти за кусочками пищи для своего вымысла. Кстати, прекрасный, получился образ – чайка, качающаяся на морских волнах. С такого кадра можно начать картину… Хотя нет, подобными вещами, пожалуй, лучше заканчивать. Чайка на волнах в лучах заката – отныне она всегда будет счастлива.

А я сценаристка, та женщина со шрамом. Чувство вины. Мертвые младенцы. Негодные сценарии. Это крах. Возмездие. Позади десятки тысяч истраченных впустую сцен. Эти выброшенные сцены, пропавшие впустую строки свербят мне мозг. Я натыкаюсь на них повсюду, но поздно – мир уже ускакал вперед. Они больше не пригодятся, только твердят мне: «Это ты виновата! Твоя вина! Ты проворонила момент! А мы, мы были так хороши!..» И все же я боролась за вас, о, мои детки, рожденные в горячечном мозгу! Я отстаивала каждую строчку! Билась за вашу жизнь, рискуя обрести позор и презрение, пока враги холодно взирали на мои муки, выжидая, когда им удастся вас уничтожить. И им это удалось. Один за другим черновики летели в корзину, а совершенство по-прежнему не достигнуто. Столько утрат, а мне так и нечего написать, я не нахожу нужных слов. А может, я не гожусь в писатели? Переписываю заново, теряю сюжет, но все труды летят в пустоту. Мысли в моей голове борются за жизнь и гибнут. А новый замысел лежит в стороне нетронутый. О, детки мои, сиротки, ваша мать выдохлась, у нее больше нет сил питать вас, ведь ей теперь нужно кормить других. Да, я должна браться за новое, не могу топтаться на месте, не имею права упустить момент. Мне надо рваться вперед!

Пусть родятся новые строки, новые страницы, новые сцены. Например, знаменитое мраморное джакузи в «Касл-спа». Ночь. И бурлящие пузырьки как тысячи новых идей. Выдержит ли моя бедная голова? Я говорила вам про то, как была в Индии? Сценаристка в Бомбее. Она попала туда по контракту после развода с мужем. Муж хотел примирения, но у нее не было времени на такие вещи. Теперь у нее есть продюсер. Когда-то он начинал в Нью-Йорке, получил огромное наследство и отныне торчит в Бомбее в белых одеждах, обкуренный в доску, сидит в восточной позе, склонившись над китайской книгой пророчеств «Ицзин». Он не столько буддист, сколько конфуцианец, но это не важно. Его жена, русская красотка, ставшая буддийской монахиней, упокоилась с миром в Гималайских горах. Она мертва, и этого не изменишь, разве что известная сценаристка напишет сценарий к фильму о ее жизни. Напишет, поскольку такое пророчество выдала ему китайская книга гаданий. Так что сценаристка должна срочно лететь в Индию. И она летит. Летит первым классом – как того потребовали ее агенты. Продюсеру это требование не нравится, он даже открыто заявил ей об этом. И вот в чужой стране, как Рапунцель, заключенная в башню, она пишет свой сценарий взаперти на частной вилле на побережье Чопатти. К ней уже являлись видения – разгневанный дух усопшей посещал ее, наставлял и даже водил ее рукой.

Она до сих пор не может забыть кружащих над Гималаями вертолетов и рева огромных сверхзвуковых лайнеров, каждые семь минут взмывавших в небо из международного аэропорта Чатрапати всего в пяти милях отсюда. Слыша этот рев, она дрожала в своей комнате, уверенная, что за ней пришла смерть. И это отнюдь не вымысел, а реальный факт. А что же видения? Эта изящная белая рука, водившая пером по бумаге, и аромат сирени – все, конечно же, ей приснилось?

И вот сценарий готов. Ее вызывают к заказчику. Он сидит, скрестив ноги, белым размывчатым пятном, окруженный наркотическими парами. «Сценарий требует изменений», Но каких именно? Что тут можно изменить? «Ицзин» говорит об изменениях. Это «Книга перемен» – так даже на обложке написано. Наша сценаристка в панике, проклинает тот день и час, когда согласилась лететь сюда. Она идет к себе и вносит изменения. Любые, хоть какие-нибудь. А что ей остается делать, если у нее отобрали обратный билет на самолет? Ее снова вызывают к заказчику. «Откуда вам известно все это? Вы что, ведьма? Расхитительница гробниц? Вы украли мысли из моей головы! А я своего отдавать не привык. А теперь ступайте, вы свободны». Самолет на Лос-Анджелес сбился с курса, он летит слишком низко, все они умрут среди этой величественной красоты… Но! Все опять впустую! Фильм так никогда и не будет поставлен. Дома она узнает, что развод с мужем окончательно оформлен.

Но она тайком припасла еще одну копию сценария – паранойя не дремлет. Прятала ее на дне чемодана. Но и от этой копии нет пользы. Все-таки жутковато – ведь опасность может прийти к тебе не только из мира усопших.

– Вы все время рассказываете о себе в настоящем времени и в третьем лице, – посетовала Судья.

– Правильно, потому что так пишутся сценарии, – ответила Сценаристка. – А как же еще можно излагать? События разворачиваются перед вашими глазами. Не прошлое и не будущее, а только настоящее – другие времена непозволительны.

Она умолкла. Мне даже показалось, уснула, избавившись наконец от этих видений, разрывавших ее мозг изнутри. Во всяком случае, большие серые глаза были закрыты, хотя веки все равно нервно подрагивали. И я даже порадовалась за нее.

Все мы были довольны такой передышкой, но потом ко мне подошла Мачеха и попросила отойти с ней в сторонку на пару слов. Я догадалась зачем – она хотела попросить меня прочесть ее рукопись. Это была смелая просьба. До сих пор ее было почти не видно и не слышно, она, как и Сценаристка, кажется, больше интересовалась не процедурами, а покоем и тишиной, необходимыми для писательского труда. Что касается меня, то я предпочитаю вокруг бардак и хаос – так мне легче пишется, особенно когда время поджимает. Но все творят по-разному, а многие даже ждут какого-то особого вдохновения. Лично я ничего не жду – пишу как могу, когда умудряюсь выкроить время. Конечно, я согласилась прочесть ее рукопись. Эта женщина была мне симпатична. Лет около сорока, она оставляла приятное впечатление – собранная, целеустремленная, рассудительная, внушающая доверие, – и миловидная внешность очень подходила к этим чертам. Говорила она как человек глубоко образованный – мелодичный голос, дружелюбные интонации, но с привычкой к командным ноткам. Оказалось, Она работает на радио, где люди не такие проворные, как, скажем, на телевидении или в прессе, зато более душевные и доброжелательные. Она, конечно же, мила с подчиненными, учтива с начальством и всегда готова к общению. На любых деловых встречах и переговорах держалась непринужденно и уверенно и старалась, чтобы все в итоге поспевали домой к чаепитию. Представлялась она не женой, матерью или облеченной властью начальницей, а мачехой. Я спросила ее, о чем, собственно, книга, не об этом ли как раз, и она утвердительно кивнула. Обещала кое-что подправить и отдать мне на прочтение.

Это была всего лишь новелла. Она, оказывается, ходила на литературные курсы, заинтересовала какого-то издателя, но потом от затеи пришлось отказаться – ее падчерица Элиза и муж возражали. Но здесь она наслушалась наших историй и решила, что должна продолжать. Эту историю следует написать – хотя бы ради всех мачех на планете.

– Если бы мне удалось убедить женщин не выходить замуж за мужчин с детьми, я была бы рада, – сказала она.

В голосе ее звучала горечь, и мы все заинтересовались, Бывшая Жена Викария заметила, что в таком случае количество повторных браков сильно сократится, чем несказанно порадовала Мачеху.

Психологиня, теперь уже открыто жавшаяся к Судье, поддержала идею. Она тоже жалела несчастных мачех хотя бы потому, что мужик быстренько забывает о бывшей жене, когда та разводится с ним или умирает. Для мужчины есть только одна жена – которая в настоящий момент торчит у него в постели и на кухне, обеспечивая его сексом и жратвой. Это как самый младший ребенок в семье – вертится под ногами и потому получает все самое лучшее. Здесь совпали две прописные истины – Дарвина и Фрейда. Любая мачеха, пытаясь вытолкать из гнезда детишек соперницы, попросту заботится о собственном благосостоянии. Так что, пасынки и падчерицы, берегитесь!

Такое одобрение Судьи подействовало на нашу Мачеху странным образом – она почему-то возбудилась и, выскочив из воды, вспрыгнула на бортик джакузи, топая ножкой и сердито раздувая ноздри.

– Господи! Да я-то как раз на стороне бедной мачехи! – воскликнула она, потом взяла себя в руки и прибавила: – Вы уж простите. Я в последнее время живу в таком напряжении!

– Немного интеллекта и понимания, и эти запутанные житейские проблемы вполне можно разрешить, – чопорно заметила Психологиня.

– Что верно, то верно, – поддакнула Судья, сомкнув пухлые ладошки. – Просто шикарно сказано!

В ответ на это Мачеха только рассерженно фыркнула, заносчиво мотнув головой. Оказывается, она тоже умела выходить из себя. И нам это было приятно осознать, поэтому мы решили не доканывать ее. Вероятно, подействовало подлитое в воду Судьей жасминовое масло, от которого мы все стали вялыми и томными.

Глава 29

Мы с Майрой уединились на кухне поболтать. Остальные разбрелись кто куда – одни затеяли игру в «виселицу», другие разошлись по своим номерам.

Но нам покоя не хотелось. Я пребывала в возбужденном состоянии, так просто все разрешив. Возможно, я испытывала неприязнь к Элеанор как раз потому, что видела в ней себя. Но равнять мой случай с историей Элеанор, Найши и Белинды все же не стоило. Их конфликт был из ряда вон выходящим. А в случае с Дженни не было ни моря крови, ни искромсанной ножом плоти. Просто когда-то я поступила с нею не очень хорошо, только и всего. Теперь поняла ошибку, и с этим можно было жить. Все мои страхи и смутное ожидание небесной кары рассеялись, как только я осознала свою вину и внутренне приняла ответственность за случившееся. Суматранский грипп исчез вместе с бредовыми интернет-блогами. У Майры снова заработал спутниковый телефон, а у Беверли компьютер. И с Джулианом тоже все обошлось – он вовсе не собирался крутить роман с Дженни и менять меня на нее. И все же у меня осталось какое-то странное ощущение, что все могло бы обернуться иначе – словно неведомое космическое решение зависело от моих действий. Такое впечатление, будто последние несколько дней я служила точкой опоры для некоего равновесия между чередующимися добром и злом.

Казалось, не разреши я благополучно свои внутренние проблемы, и во внешнем мире тоже ничего бы не разрешилось. Такое впечатление, будто атмосфера на планете накалялась, все опасные вещи в мире сгрудились в кучу за стенами этого замка и не хватало только одного последнего толчка. Еще немного, и начались бы эпидемии, ядерные войны, от глобального потепления вскипели моря, а какой-нибудь рухнувший на Землю астероид покончил бы со всеми нами навсегда, но благодаря мне все вдруг встало на свои места и человечество получило возможность начать все заново. Но Боже, какое безумие! Так нагло ставить себя во главу угла! Мой солипсизм не знал границ.

Стоит задуматься, как мы вообще умудряемся жить, окруженные столькими опасностями. Ведь это же просто чудо! Майра вдруг перестала тереть на терке сыр и посмотрела в окно.

– Ты только взгляни! – воскликнула она.

За окном падали крупные снежинки. Такого мощного снегопада я не видела никогда.

– Так мы застрянем здесь надолго, хотим того или нет, – сказала Майра. – Несколько часов, и дороги занесет так, что не проедешь.

К нам заглянула Беверли.

– Надеюсь, дамы, вы помните, что сыр нужно завернуть во влажную тряпочку, перед тем как положить его обратно в кладовку? Иначе он засохнет и станет негодным. Зачем же впустую переводить добро? Я знаю эти вещи, поскольку у моих родителей молочная ферма под Гамильтоном.

Мы обещали запомнить это.

Она выразила надежду, что снегопад не будет слишком сильным и не выведет из строя линии электропередачи – телефон-то уже не работал.

– Многие дамы, наверное, пожалеют, что не послушались моего совета и не уехали отсюда раньше, – заметила она. – Теперь выбраться будет непросто.

К этому времени леди Кэролайн разрешила свой финансовые проблемы и готова была выплатить разбежавшемуся персоналу заработанные деньги. Только Беверли не знала, как сообщить им, что они могут вернуться на рабочие места, – связи-то нет. Ей самой все это, похоже, нравилось. Еще она сказала, что пока телефон работал, мне пару раз звонили.

Я спросила, почему она не позвала меня, и она ответила, что была очень занята и не могла тащиться в такую даль из восточной башни. Ведь ей приходится заниматься хозяйством одной, и она старается всем угодить. Беверли заглянула в свои бумажки. Один звонок был от какого-то Джулиана, который передал, что прилетает домой на Новый год, мол, какая-то Дженни неожиданно заявилась к ним со своим новым мужем Питом, и в доме стало слишком людно – никакого покоя. Другой звонок последовал от некоего Алека, который заверил Беверли, что не хочет передать ничего важного. Непонятно, зачем звонить, если у тебя нет ничего важного?

На это я позволила себе заметить, что полученная зарплата, похоже, не сильно подняла ей настроение. Мои слова застали ее врасплох, но она довольно добродушно усмехнулась. У меня-то настроение было неплохое, и я ее простила. Беверли сейчас не до чужих проблем, ей предстояло решить, ехать ли домой в Новую Зеландию или нет. Ее одолевали сомнения. Эта страна уже не казалась ей такой плохой. Ах да, еще звонили Майре! Как раз это было важно. Звонил какой-то Алистер и сообщил, что вылетает в Глазго и по дороге мог бы заскочить сюда.

Майра тоже поинтересовалась, почему ее сразу не проинформировали, на что Беверли сказала:

– Какой смысл сообщать о том, чего скорее всего не произойдет? Как он доберется сюда? Ведь это же не Новая Зеландия, где у вертолетов есть специальные лыжи. Ах да! – вспомнила она. – Вам, Фиби, было еще два звонка, но я ничего не смогла разобрать, поэтому и записывать не стала, а тем более тащиться сюда. Просто какие-то дети кричали, что скучают без вас, и спрашивали, где вы. У нас в Новой Зеландии дети умеют себя вести и не орут хором.

Тут я не выдержала и заявила, что никогда не поехала бы в «Касл-спа», если бы знала о полном отсутствии здесь телефонной связи.

– Так говорят все наши дамы, – согласилась Беверли. – А потом большинство из них с удовольствием возвращаются. Так зачем леди Кэролайн заботиться о каких-то телефонах? – Она взяла себе щепотку тертого сыра.

– В таком случае меня не удивляют ее финансовые проблемы, – заключила я.

– Эти проблемы не имеют никакого отношения к нашему салону, – возразила Беверли. – Мы на платных звоночках и минеральной воде ого-го как зарабатываем.

Причиной долгов оказалось пристрастие леди Кэролайн к азартным играм. Сама-то Беверли таких увлечений не одобряла. Нет, одно дело сыграть раз в сто лет, а все остальное недопустимо.

На кухню заглянула Судья и сообщила, что Бывшая Жена Викария ждет в джакузи, чтобы поведать свою историю. Мы заторопились. По дороге Майра приплясывала от радости, приговаривая:

– Он любит меня! Любит, любит!.. И хочет быть со мной!

Я только тихонько простонала в ответ. А что тут еще поделаешь?

Глава 30
ИСТОРИЯ БЫВШЕЙ ЖЕНЫ ВИКАРИЯ

– Привидения могут являться нам когда захотят, – сказала Тесс, Бывшая Жена Викария. – По крайней мере на моем веку такое было.

Мы все снова забрались в бассейн. Роза по-прежнему спала или дремала, и мы не стали ее будить. Из милосердных побуждений.

– Есть привидения или нет, но лучше просто не признавать их, – заявила Трофейная Жена. – Тогда они и беспокоить не будут.

– Я тоже так всегда считала, – согласилась с ней Бывшая Жена Викария. – В нашем доме водились привидения, как у других людей водятся мыши. Но сколько прошло времени, прежде чем я признала это! А муж, по-моему, так и не признал. Мы ведь как считаем – сделай вид, что у тебя в доме нет мышей, и проблема исчезнет. Только в конечном счете мышей разведется немерено и тебе придется купить мышеловку.

Мы с удовольствием слушали, ожидая историю о привидениях. Но рассказчица пребывала в сомнениях. Якобы привидения больше всего на свете обожают, чтобы о них рассказывали, а ей совсем не хотелось им потакать. Подобные истории казались ей в нашей компании не уместными. Ей столько раз приходилось скрещивать пальцы, чтобы призраки не утащили ее душу, так зачем же теперь давать им такую возможность?!

Пальцы она и впрямь скрещивала. На обеих руках. Я это сама видела. Так обычно делают дети, когда соврут и просят потом мистические силы простить им это вранье.

Бывшая Жена Викария была бледная, светлокожая, хотя и не такая прозрачная, как Маникюрша. С длинной шеей и очень покатыми плечами. Такими покатыми, что тесемочки купальника все время соскальзывали. Широкий высокий лоб, густые вьющиеся светлые волосы, от пара завивавшиеся колечками. Она напоминала знатную даму с какого-нибудь средневекового манускрипта. Таких обычно изображали с соколом на руке. Я бы не назвала ее пучеглазой, но глазные яблоки заметно выпирали, а тяжелые веки придавали ей настороженный, какой-то птичий вид. В общем, она была и знатной дамой, и соколом одновременно. И явно относилась к нервозному типу.

– И все же именно привидений я должна поблагодарить за то, какой стала сегодня, – поведала Тесс. – Если бы не они, я до сих нор была бы женой викария, не работала бы в банке и не получала годовые премии такого размера, что даже страшно сказать. Только я не думаю, что они стремились помочь мне. Их цель была… Ой, прямо даже и не знаю!.. Наверное, устрашать и мучить живых. Если так, то у них это получилось. Они запугали меня до того, что я сбросила старую кожу и обрела новую. Думаю, и в этом замке есть привидения. Как вы считаете?

Но большинство из нас восприняли ее слова равнодушно, хотя кто-то все же боязливо поежился.

– А я однажды видела дьявола, – вступила в разговор Судья. – Ведь он является к нам, когда мы меньше всего ожидаем. Я очнулась после какой-то незначительной медицинской процедуры и увидела его около своей постели. Он был в белом халате и прикидывался доктором. Голова выбрита налысо, и из-под кожи выпирали шишечки, только не там, где положено. Он вообще не походил на дьявола, но ошибиться было трудно. Честна говоря, я думала, он вырвет мне яйца – тогда они у меня еще были. Вы бы слышали, как я заорала от страха, увидев его страшный рот и побагровевшие вздутые жилы. А когда перестала орать и снова посмотрела, это был уже обычный врач.

– Людям часто мерещится всякое такое, когда они выходят из наркоза, – заметила Шиммер. – И не важно, какую операцию вам делали, по изменению пола или другую. И вообще, думаю, когда человеку отрезают яйца, над ним пасутся не черти, а ангелы. Так что можете не беспокоиться.

– А я в дьявола не верю, – проговорила Бывшая Жена Викария с благочестивой серьезностью.

– Как же это – в дьявола не верите, а в привидений верите? – удивился кто-то.

– Дьявол – это религия, а привидения – суеверия, – пожала плечами Бывшая Жена Викария. – С привидениями я могу жить в одной комнате, но не с дьяволом. Мне, кстати, не нравятся тени от колонн. И почему раскачиваются вон те причудливые светильники, если нет ни ветра, ни сквозняка?

– В них помещен часовой механизм, – пояснила Трофейная Жена. – Его вставил туда сам Берджес более ста пятидесяти лет назад, и он до сих пор в рабочем состоянии. Я недавно завела эти часики – мне нравятся световые блики.

– И все-таки, может, не будем говорить о привидениях? – попросила Бывшая Жена Викария. – Давайте я лучше расскажу вам о своем разводе.

Но Судье слушать про очередной развод было совсем неинтересно.

– Ой, да столько людей расходятся! Все разводы похожи один на другой. То ли дело привидения!

Тесс вынуждена была начать свой рассказ.

– Все мы с вами знаем о странных вещах, которые частенько происходят в домах. То письма пропадают со стола, а потом появляются где-нибудь в другом месте; то без всякой на то причины картины падают со стен, куда-то деваются ножницы, исчезают ключи, рушится с крючков посуда. Если такое происходит редко, никто не обращает внимания. В таких случаях мы даже не пытаемся придать значение подобным происшествиям. Просто ждем, будут ли они повторяться, – тогда уже и заимеют какой-то смысл. Мы ждем, как ученый, который, проведя научный эксперимент, оказался недоволен полученным результатом. Поэтому нам так важны повторы, и, когда они становятся закономерностью, мы начинаем воспринимать их как факт.

Я отворачивалась от этих фактов годами, пока не настал один воскресный вечер. Это было на пятнадцатом году моей супружеской жизни и на тринадцатом году проживания в доме викария. Муж мой, когда я за него выходила, служил помощником приходского священника, был на двадцать один год старше меня, и сейчас его, наверное, признали бы маразматиком. Дом, где мы жили, являлся поздней викторианской пристройкой к очень красивой средневековой церкви. Его построили на месте сгоревшего когда-то жилья священника. Большое обветшалое мрачное здание, по которому гуляли сквозняки, настоящее пиршество для всякого рода плесени и жучков-древоточцев. Оно было пристроено к церкви впритык, так что, сидя на кухне, вы слышали все там происходящее, особенно гудение органа. Детей мы не имели, и это нас очень расстраивало, да и весь приход тоже. В таких вот крошечных деревенских общинах, состоящих, как правило, из людей пожилых, любят смотреть, как растут чужие детки.

Доктора не нашли у меня бесплодия, а Тим на этот предмет не обследовался. Мужчины ведь народ гордый, а у Тима гордости было хоть отбавляй. Врачей он недолюбливал и не доверял им, а по таким вопросам уж точно «не стал бы обращаться. Он считал так – если бы Бог хотел дать нам детей, то дал бы. Иначе говоря, у него хватало дел в приходе.

Я выросла в крепкой приличной религиозной семье – мой отец был епископом – и в Оксфорде училась на классическом отделении. Тогда-то мы с Тимом и познакомились. Он был членом Общества любителей религиозной литературы и пришел прочесть нам лекцию о тридцати девяти догматах англиканского вероисповедания. Тим был на редкость красив. Я вот занимаюсь благотворительностью в пользу аутичных детишек, и иногда мне кажется, что красота может расцениваться почти как симптом. Почему-то именно дети, больные аутизмом, рождаются очень красивыми – возможно, потому, что еще в утробе отказывались воспринимать происходящее. Наверное, нормально развивающийся плод более чувствителен к материнскому настроению, к гормональным сбоям в женском организме, потому-то многие из нас выходят на свет далеко не совершенными с точки зрения красоты.

– Послушайте, – перебила ее Маникюрша. – Я думала, вы будете рассказывать нам о привидениях. Ну так и рассказывайте. А муж… Давайте просто согласимся, что он был козлом и уродом.

– Хорошо, – добродушно кивнула Бывшая Жена Викария. – Просто я думала, что так будет понятнее. В общем, я влюбилась в него. Когда читала «Джейн Эйр», я все никак не могла уразуметь, почему Джейн не сбежала к священнику, а все слушала крики души, которые посылал ей по воздуху Рочестер. Тим показался мне ужасно романтичным, а я ему милой и очаровательной. Мы поженились уже через месяц и никогда друг другу не изменяли и не расставались. Тим заботился о духовном благополучии своих прихожан, а я председательствовала в Союзе матерей, в женском совете и руководила драматическим кружком. В общем, вела традиционный образ жизни и считала, что он мне подходит. Я открыла в себе художественные способности и записалась на курсы реставраторов керамики в местном городке. Собиралась открыть в нашей деревне мастерские, прибыль с которых хотела отдавать наиболее бедным прихожанам. К несчастью, нам попался не очень прогрессивный епископ, встречавший в штыки все новые веяния и, конечно же, любые начинания моего Тима. Тим стал раздражительным, пренебрежительно отзывался о епископе и в итоге только усугубил свое и без того шаткое положение.

Разумным выходом для Тима было бы перейти в католичество, но он не мог этого сделать, поскольку был женат. Католические священники дают обет безбрачия – так они усмиряют плоть и целиком посвящают себя духовному. Но Тиму, по-моему, проще было все свалить на меня, чем осваивать что-то новое. А я с тех пор стала испытывать постоянное чувство вины и твердила себе: «Это я виновата, я!»

Я поняла, что брак наш не заладился, поймав себя на разговоре с короновальным кубком. А из-за стены доносились заключительные строки вечернего псалма. Мои любимые:

Цветем мы и пышем,

Как древа листы,

И вянем, и гибнем,

А вечен лишь Ты.

И тогда же я вдруг поймала себя на мысли, что хотя до сих пор считаюсь молодой женщиной, гибельный процесс увядания уже начался. Я сидела за кухонным столом, работая над плохо сохранившимся, но очень симпатичным голландским изразцом года, думаю, тысяча восемьсот сорокового. Обрабатывала его кремниевой кислотой, поскольку она не такая вонючая, как другие жидкости, и чуть-чуть отдает апельсином. Но запах все-таки был, и я боялась, как бы Тим не заметил. Служба за стенкой уже заканчивалась. Поэтому я убрала свои рабочие принадлежности и достала штопку. Я тогда еще подумала, как несправедлива жизнь – штопать одежду, и это в наши-то дни! Да к тому же короновальный кубок начал подавать признаки жизни!

– Ой-ой-ой, пожалуйста, не надо! – сказала я кубку, считавшемуся вещью поистине уникальной, ибо изготовлен он был к событию, которое так и не состоялось, – к коронации Эдуарда Восьмого в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Он неплохо сохранился, нисколько не потрескался и тянул фунтов на семьсот, вот только почему-то вдруг закачался на полке. Я, конечно же, попросила его не падать, и вот что интересно – едва заговорила с ним, как он тут же угомонился и погрузился в неподвижность, которую я до сих пор считала неотъемлемым свойством неодушевленных предметов.

За стенкой слышались псалмы, и я принялась тихонько подпевать. Надеялась таким образом поднять настроение, почувствовать себя счастливее и поверить – в один прекрасный день Тим перестанет винить меня в том, что ему не удалось стать ни англиканским епископом, ни католическим священником. И возможно, он никогда не узнает, что все эти дорогие его сердцу предметы прыгали с полок и бились, а я тайно возвращала их к жизни при помощи своих талантов и суперклея.

Давным-давно это было, когда я полнилась честолюбивыми устремлениями, мечтала стать реставратором в Музее Виктории и Альберта, редким специалистом в этой области, которому нет равных. Но я встретила Тима и с тех пор моим уделом стала штопка. Теперь я латала рваные носки, поскольку ноги Тима не переносили ничего, кроме чистой шерсти. Никаких вам нейлонов, никакой синтетики, только шерсть.

Я-то подумала, что мои увещевания подействовали, но оживление на полке возобновилось. Короновальный кубок снова закачался и пододвинулся еще на треть к краю.

– Стой где стоишь! – строго приказала ему я.

Иногда мне хватало строгого голоса, вот и сейчас повезло – кубок остался на месте. Благородный несостоявшийся король с позолоченным нимбом над головой бесстрастно взирал на меня в ожидании своей судьбы. Ведь еще немного, и он полетит вниз. Я распустила пару последних стежков – боялась нахомутать криво, ведь для чувствительной кожи нет ничего хуже небрежной штопки. Впрочем, в наши дни об этом мало кто знает.

– Ты делаешь это нарочно, – сетовал обычно Тим, дуясь безо всякой причины.

Почему-то мои огрехи он совсем не мог выносить. Я действительно была небрежной – теряла его носки, оставляла открытыми банки, краны и двери, умудрялась сжигать сковородки и покупать хлеб вдвое дороже. Все это жутко его огорчало, ведь он точно знал, что до замужества я такой не была. А теперь вот стала. «Но зачем? Зачем портить друг другу жизнь?» – удивлялся он.

Не успела я подумать, как короновальный кубок упал с полки к моим ногам и раскололся на две части. Я собрала осколки и спрятала их в шкаф под мойкой. Сейчас я не могла заниматься ими, даже имея самый надежный суперклей в мире. Мне следовало подождать до утра, когда Тим уйдет на обход прихожан. К счастью, Тим редко заглядывал в этот шкаф, потому что оттуда воняло сыростью и плесенью и запах портил ему настроение, напоминая, сколько денег требуется вбухать в ремонт дома, который ему даже не принадлежал. К тому же в последнее время Тима так придавили неприятности, что ему было не до шкафов и полок. И я, кстати, хорошо это понимала, будучи целиком и полностью на стороне мужа.

Мать Тима умерла, когда ему было четыре годика, отец разорился, когда исполнилось восемь. Его приютили родственники и отправили в школу-интернат, где он, как я подозреваю, подвергся унижениям, Так что мне была понятна эта его любовь к неодушевленным предметам. Я жалела его и хотела как-то загладить в памяти пасмурное прошлое. Прощала ему все, любила его и старалась с ним не спорить.

Пение за стеной прекратилось. Церковная служба подходила к концу. Я убрала рваные носки в мешочек. Сегодня их был целый ворох, причем все поодиночке, не парами. Эту кучу Тим обнаружил в наволочке в бельевом шкафу и решил, что это мои происки – дескать, я прячу его носки. Его возмутила моя расточительность – носки-то ведь денег стоят.