Текст книги "Декамерон в стиле спа"

Автор книги: Фэй Уэлдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– И что вы написали в этом отчете? – спросила я. – Признали ее сумасшедшей или нет? Она ведь не проявила ни малейших признаков угрызений совести. Разве такое поведение не типично для психопата?

– Чтобы принять решение, мне потребовалось время, – пояснила Психологиня. – Меня смущало название грибов. Но теперь я могу сказать так – amanita – это грибное семейство, a phalloides – описание. Означает заостренный пенис. Я убеждена, что мотивом преступления явилась сексуальная ревность и это было не un crime maternel, a im crime passionnel, то есть не убийство ради детей, а убийство на почве страсти. Она подыскала себе грамотного адвоката в надежде, что получит мягкий или даже оправдательный приговор. Я сообщила суду свое мнение, в котором утверждала, что она абсолютно невменяема и не может предстать перед судом. Это означало, что ее надлежит поместить в психиатрическую лечебницу. Отчасти я руководствовалась теми соображениями, что из тюрьмы человек выходит быстрее, чем из психиатрической лечебницы, где сроки пребывания неограниченны. Я посчитала так – чем дольше она будет изолирована от общества, тем лучше. Родители Питера показались мне людьми вполне здравомыслящими, и я надеялась, что дети будут иметь на завтрак сосиски и бекон, пока их мамаша отсутствует. Вот так, crime maternel, убийство ради детей. Думаю, это только начало и об этом еще заговорят всерьез. Ибо кто вообще в наши дни может доверять отцам?

Мы все приумолкли. Потом тишину нарушила Судья.

– Какая сегодня милая ночь, – проговорила она своим трепетным голоском, обращаясь к Психологине. – Холодная и ясная. Не хотите выйти прогуляться?

Психологиня с готовностью поднялась, и они вышли вместе. Ночь, правда, была ненастная и совсем даже не милая, и я подозреваю, что добрались они не дальше одной из спален. Хотя кто знает… Психологиню, как известно, плохая погода не страшила, а Судья, по-моему, готова ради любви пойти на что угодно.

Глава 23

Всю ночь я провела в раздумьях. Снотворное принимать не стала – предпочла страдать в ясном уме и твердой памяти. Я все глубже и глубже проваливалась в черный бездонный колодец безумия – именно так можно описать мое нынешнее состояние. Теперь мне все стало ясно. Джулиан нарочно оставил открытым кран в ванной – чтобы из-за потопа обрушился потолок, семейное Рождество отменили и он смог улизнуть в Вичиту к своей давней любви. Сейчас они нежно смотрят в глаза друг другу в каком-нибудь отеле – под мамочкиной крышей этого, конечно, делать не станут. И вот вопрос – не поступал ли он так же и раньше? А все это время, все эти долгие годы, Оказывается, не любил меня, просто терпел рядом, это в лучшем случае, а в худшем – даже ненавидел. Вот кому, например, есть дело до того, что я застряла в этой глуши? Уж конечно, не ему. С сыночком-то он сумел связаться, а до меня, видите ли, не дозвонился!

Нет, они явно договорились об этой встрече заранее. Конечно, Джулиан не позвонил мне. Могу себе представить, как он радовался этим метелям. А может, его мамаша со своим новым муженьком тоже состоят в этом заговоре? Ведь они наверняка сообщили ему, что Дженни ходит к ним в дом. Она всегда нравилась им больше, чем я. А может, я просто чуточку сбрендила и вижу заговоры там, где их нет? В каждом чихе усматриваю суматранский грипп?

Интересно, звонил ли на самом деле отчим Джулиана и говорил ли, что мать упала и расшиблась? Или я знаю это только со слов своего мужа? Я пребывала в такой растерянности, что не могла вспомнить. И действительно ли мне не хватило места в самолете или это тоже только со слов Джулиана? То есть он меня, дуру, разжалобил и укатил в Вичиту, чтобы встретиться там со своей бывшей любовью Дженни. Но вот что забавно. В то время как одна часть меня почти радостно уличала мужа в измене, другая, здравомыслящая, прозябала в мучительных сомнениях – а не сумасшествие ли это?

Дело в том, что до сих пор я никогда не замечала за Джулианом неискренности – строить подлые заговоры не в его натуре. Вот поскандалить, пошуметь он умел, но хитрость и лицемерие ему несвойственны. Только однажды, двадцать пять лет назад, когда дети были еще маленькие, он устроил мне как-то хитрую каверзу. Выяснил заранее, какой фильм я не захочу смотреть, и ушел в кино. Сказал, будто идет один, но я потом нашла корешки от билетов и спросила, с кем он ходил. Он ответил: «О Боже! Ну чего расшумелась? Да с Дженни я ходил!» То есть прецедент был. Точно такой же прецедент. Прошло столько лет, и вот опять эта Дженни!

Возможно, когда я звонила ему от Беверли, они как раз лежали в постели и посмеивались надо мной – над моей наивностью и глупой доверчивостью.

Когда-то, во времена студенчества в Лондоне, Дженни была моей лучшей подругой. Джулиан жил неподалеку, на той же улице, и нравился нам обеим. Просто нравился, не то чтобы мы обе по нему сохли. Когда родители Дженни развелись, ей стало вроде бы негде жить, и моя мать пригласила ее к нам. Целый год она жила у нас в доме на правах члена семьи, а потом переехала к Джулиану и его родителям. Возможно, причиной тому стало то, что Джулиан часто приходил к нам повидаться со мной. Так Дженни увела его у меня прямо из-под носа. Очень Скоро она стала его девушкой, а потом и невестой. Его мамаша – та самая, что недавно так своевременно слегла с ушибом, – любила ее, а не меня. Во-первых, я была на три года старше ее сыночка, а во-вторых, имела, как она выражалась, «слишком властный характер». Но Джулиан вовремя во всем разобрался, понял, что его обвели вокруг пальца и приперли к стенке, поэтому порвал с Дженни и вернулся ко мне, Мы стали жить вместе, а Дженни осталась у мамаши Джулиана и долго публично изображала там страдалицу с разбитым сердцем. Мне было ее жалко, а Джулиан говорил, мол, я слишком чувствительна во всем, что касается Дженни. Сам он даже к матери не ходил, чтобы не видеться с бывшей невестой, поскольку женился на мне. Он взял ее с собой в кино только потому, что пытался как-то нормализовать отношения. К тому же ему просто хотелось посмотреть этот фильм, и ей тоже, а мне, как он знал, не хотелось. А говорить об этом он не стал, чтобы меня не расстраивать.

В общем, я решила бросить эти пустые раздумья, приняла снотворное и, проснувшись утром, чувствовала себя гораздо лучше, почти нормально. Я поняла, в чем дело, – оказывается, я не привыкла спать одна. Когда рядом с тобой нет привычно теплого спящего тела, ты становишься уязвим для всех страхов и фантазий, разносимых по комнате ночным сквозняком.

На следующий день все дамы были в отличном настроении. Двери в процедурном отделении оказались открыты, и мы сами устроили себе и гидромассаж, и грязевые ванны. С радостным визгом мы, как дети, резвились, обмазывая друг друга черноморской грязью, а Бывшая Жена Викария вызвалась потом убраться. На чаепитие мы собрались в своих белых банных халатах за огромным обеденным столом в средневековом зале южного крыла замка. Здесь было все как полагается – сводчатые потолки, каменные статуи, медвежьи чучела, рыцарские доспехи и огромный позолоченный буфет – творение рук самого Берджеса.

Ко времени чаепития невротические страхи снова начали оживать во мне – так бывает у больного, которому с утра полегчало, а к вечеру вновь сделалось плохо. Вот почему Джулиан не звонил мне? Хотел бы, так нашел бы способ связаться. В наше время это не так уж сложно. Если бы у меня был доступ к Интернету, я бы проверила, какая погода в Вичите. Но такой возможности, увы, не имелось. Я могла бы связаться хотя бы с детьми, но подозревала, что им это не очень нужно – с глаз долой, из сердца вон, если нет ничего срочного. Я разглядывала причудливый интерьер, безуспешно пытаясь отвлечься от этих мыслей. Замок теперь казался мне чуть ли не тюрьмой, в чьих стенах я вынуждена переживать глубочайшую внутреннюю драму.

Юан, прокашлявшись в салфетку, обронил ее на пол и даже не поднял, но мне в кои-то веки было наплевать. Вот как помог гидромассаж!

А потом настало время слушать историю Дамы-Босс. Но мне сейчас было не до историй, я почти ничего не слышала и пожаловалась Майре, а она обещала записать все на диктофон. Собственно, эту запись я и предлагаю вашему дальнейшему вниманию.

Глава 24
ИСТОРИЯ ДАМЫ-БОСС, ИЗЛОЖЕННАЯ МАЙРОЙ

Звали ее Ева, и она была по-настоящему хороша: идеальная точеная фигура, правильные красивые черты лица, гладкий лоб и густые блестящие волосы – надо полагать, свои собственные. Ее возраст оставался тайной – лишь упругие икры, когда она окунала их в бурлящую водичку, свидетельствовали, что самые юные ее времена все-таки прошли. Такие проблемы с ногами бывают у стареющих дам и у тех, кто сидит на тяжелых психоактивантах. Но проблему с ногами, как, впрочем, с грудью и бедрами, судя по всему, устранили с помощью силикона, и если Ева чуть-чуть и напоминала Майкла Джексона, то в ее случае это было оправдано желанием сохранить природную красоту, а не выстругать человеческой рукой то, чего Бог не собирался делать.

Она была, как я заметила, довольно чувственной особой – игриво шевелила пальчиками в воде, по-детски норовя разогнать пузырьки. Голос, имела низкий, молодой, мелодичный, и сама источала обаяние, по-видимому, привыкнув нравиться – уж это было заметно.

– Ну, теперь ваша очередь, – обратилась к ней я, когда мы собрались.

– Да я в общем-то не очень интересный человек, – посетовала она. – И жизнь у меня вполне ординарная.

– Так все про себя думают, и почти всегда ошибаются, – возразила я.

– К тому же я не очень-то умею рассказывать. Для этого ведь тоже нужен талант, а у меня выходит как-то сумбурно.

– Но вы же слушали других, – продолжала настаивать я. – Так что отказываться просто нечестно.

– Нет, но я правда стесняюсь. О чем тут говорить? Я обычная провинциалка, обычная жена и мать.

Однако все мы сомневались в этом все больше и больше.

– Давайте испробуем тот же метод, что с Дорлин, – двадцать вопросов, – предложила я. – Только на этот раз будем честно придерживаться числа «двадцать». А за то, что мы сделаем за вас половину работы, вы уж постарайтесь говорить нам правду.

– А я всегда говорю правду, – заявила она.

Мне в это почему-то не верилось – искусственность; сотворенная пластической хирургией, сама по себе предполагала ложь.

Судья грозилась добавить в воду душистых масел – бергамота, имбиря, лаванды и розмарина, – чтобы придать нам всем раскованности. Честно говоря, у меня промелькнула мысль, что она делала это и раньше. У нас и так уже подозрительно пахло чем-то приятным и я боялась, как бы эти дурманящие штучки не испортили все дело. Чтобы задавать вопросы, нужна ясная голова, и я пожалела, что Судья не проконсультировалась для начала со мной. Тогда я, конечно, посоветовала бы ей исключить лаванду, от которой обычно клонит в сон, и остановиться на розмарине. Возможно, она просто завидовала мне, поскольку меня выбрали вести эти наши церемонии, и считала, что могла справиться лучше.

Но они ждали, когда я начну.

– Сколько вам лет? – спросила я.

Вопрос этот привел ее в замешательство – широко распахнутые глаза раскрылись еще больше. Вопрос и впрямь каверзный – его задают на детекторе лжи, подразумевая непреложность факта, хотя я никогда не ответила бы правду, как и большинство женщин. Честно говоря, вопрос этот вырвался у меня как-то сам собой – видать, виновата лаванда, – но я действительно хотела его задать.

– Обычно я не говорю этого, – произнесла она, слегка задетая. – Это вредит бизнесу.

– О бизнесе не беспокойтесь, – сказала я. – Наш разговор конфиденциальный.

Тут я, конечно, покривила душой, но правды-то ждали не от меня, а от нее. Я считала, что поступаю вполне честно. Крохотный диктофончик, засунутый сбоку под трусики-бикини, был у меня включен, поскольку я собиралась записать все и отдать Фиби, которая, будучи писательницей, нашла бы этому применение. Это даже могло бы заинтересовать Алистера – обращение Дамы-Босс в Европейский суд, несомненно, продержалось бы в заголовках не меньше недели. Вот уж за кого я волновалась, так это за Фиби. Когда мы познакомились в поезде, она была такая спокойная и невозмутимая, а теперь – сплошной комок нервов. Возможно, ей просто неуютно вдали от дома и привычного уклада.

Женщины, вырастившие детей, как я заметила, часто склонны к неврозам. Они так привыкли о ком-то заботиться, о внуках например, что, оставшись не у дел, теряют почву под ногами. Они не воспринимают себя как личность, а обязательно как мать, жену, сестру или дочь. Их функция – служить и заботиться, и часть этой заботы – как раз все эти тревоги. Они как талисман, оберегающий от неурядиц. Надо, например, поднять панику из-за каких-то там китайских свечек, и все будет в порядке. И она при этом жалеет меня, поскольку у меня нет мужа и детей. Должно быть, просто шутит. Хотя я, признаться, не отказалась бы видеть у своих ног Алистера. Впрочем, без этого можно и обойтись.

Уж не знаю, нарочно ли Майра оставила этот кусок на пленке (чтобы он послужил мне уроком) или случайно забыла стереть то, что предназначалось для ее личного дневника. Первое весьма вероятно. Но выглядело все это довольно по-дружески. К тому же я и сама видела, что это правда. Когда у тебя есть дети, ты, считай, приговорен к бесконечным тревогам. Ведь любая мать всегда будет оберегать своих отпрысков от саблезубого тигра, даже если того и в помине не существует.

Про Даму-Босс я заранее справилась на вахте в вестибюле – теперь безлюдном и пыльном. По-видимому, Беверли хватало наших спален. Юан, чихая и кашляя, конечно, натирал пол полировочным средством, но подмести его перед этим не удосуживался, так что заведение потихоньку приобретало мрачноватый запущенный видок. Звали ее Ева Хэмблдон, она руководила фирмой. Ни в «Гугле», ни в других поисковиках я такого имени не нашла, и это само по себе уже наводило на мысли. Видать, у нее были связи с «Гуглом» или «Йеху» – ведь многие; как известно, шифруются от наблюдения со стороны государства, и Интернет тут становится настоящей проблемой. Я повторила свой вопрос:

– Давайте продолжим. Скажите нам, сколько вам лет?

Она рассмеялась звонким мелодичным смехом:

– Мне семьдесят семь.

Все дамы в джакузи в один голос ахнули, кто-то даже тихонько вскрикнул от ужаса. Еще бы! Как можно дожить до таких лет и при этом функционировать?

– Но как вам удалось сохранить такой голос? – Это была Маникюрша, истратившая один вопрос впустую.

– Так, вопрос номер два, – сказала Ева. – Мне подтянули голосовые связки. Они слабнут с возрастом, но их можно настраивать, как гитарные струны.

– А почему вы решили приехать сюда, в «Касл-спа»? – спросила я, нарушив воцарившуюся тишину – по-видимому, каждая из нас задумалась о собственных голосовых связках. Вопросик тоже получился незатейливый, зато дельный – такие обычно побуждают людей к откровениям.

Но она ответила кратко:

– Доктор посоветовал мне отдохнуть.

Я сказала, что такого ответа мало и это даже нечестно тогда она рассмеялась и обещала впредь быть более откровенной. Люди, неоднократно побывавшие на столе пластического хирурга, начинают с болезненной нервозностью относиться к собственной персоне, но Ева, как ни странно, была мила и по большому счету дружелюбна. Проблема заключалась лишь в том, чтобы преодолеть некие барьеры, и тогда разговор пошел бы как по маслу. Если, конечно, она не совершила чего-то ужасного вроде убийства и ее не разыскивала полиция – в таком случае никакие бергамоты и лаванды не помогли бы развязать ей язык.

– Мне пришлось иметь дело с Европейским судом, по частному вопросу, – пояснила она. – А эта бюрократия измотает кого угодно, что, в свою очередь, плохо сказывается на коже. Кожа неподвластна далее пластической хирургии. Такого ответа достаточно?

Я, конечно, могла бы уточнить, в чем заключался этот «частный вопрос», но не сомневалась, что она и тут отвертится. Ева охотно признала только пластическую хирургию, но в какую сторону направить разговор дальше? Ведь она все время будет твердить одно – она простая англичанка, рассказывать ей нечего, и вообще она стесняется. Нет, тут требовалось в корне изменить тактику. Правильный вопрос родился как-то сам собой.

– Почему родители назвали вас Ева?

Вот тут-то и посыпались факты.

– Родители мои были старомодными романтиками, а я – их первым ребенком. Наверное, они больше ждали мальчика, как это бывало в те времена, но сделали все возможное, назвав меня Ева в надежде, что получится женщина до мозга костей. И кажется, поначалу я такой и была – родилась в канун тридцать второго года и стала милым, прелестным, послушным созданием, они во мне души не чаяли. Но в канун тридцать пятого года у них родился мальчик, и они назвали его Адамом – в надежде, что из него вырастет настоящий мужчина. Так оно и случилось.

– Ну надо же, родились в один и тот же день! – не удержалась Хирургиня Шиммер. – Прямо как мы с близняшкой Спаркл, только у вас три года разницы. Вот это как раз мне всегда и не нравилось у близнецов – я хотела иметь собственный день рождения. А вам? Вам этого хотелось?

– Ева, это за вопрос не считается, – поспешила вмешаться я. – Просто коротенькое замечание, не более того.

– Ладно, – согласилась она. – Так и будем считать. Да, я хотела иметь собственный день рождения. Вернее, мне не нравилось, что он был у брата в тот же день. Зато такое совпадение потрясало родителей, они видели в нем некий таинственный смысл, некий знак свыше. Моя мать увлекалась теософским учением мадам Блаватской – это вы, молодые, думаете, будто изобрели понятие кармы, но вся эта астрология существовала уже в те времена и, к сожалению, сыграла в моей юности немалую и довольно печальную роль.

– Вряд ли это было совпадением, – заметила поменявшая пол Судья. – Если родители любят друг друга и отмечают годовщину свадьбы, то чего же удивляться, когда младенец рождается ровно через девять месяцев после празднования очередной даты? Вы знаете, в каком месяце поженились ваши родители? – Еще один вопрос, потраченный на ерунду.

– Это пятый по счету вопрос, – заметила Ева, по-видимому, решив и дальше считать их. Она не отказывалась отвечать, но и раскрывать свои тайны не собиралась. – В конце марта, кажется.

– Ну вот, если оба вы родились в канун Нового года, – самодовольно продолжала Судья, гордясь собственной проницательностью, – то получается двадцать шестое марта, ведь беременность длится двести семьдесят четыре дня. – Быть может, ее пол был не в ладах с гормонами, зато «считалка» работала превосходно.

– Это действительно вряд ли можно считать совпадением, – поддержала ее Хирургиня Шиммер. – По статистике из двадцати человек, находящихся в одной комнате, по меньшей мере двое окажутся рожденными в один и тот же день.

– Этого я не знаю, – сказала Ева. – Помню только, что в ночь накануне моего третьего в жизни дня рождения, когда, сгорая от любопытства, я ждала утра, чтобы получить обещанный родителями какой-то особенный подарок, я проснулась от криков, доносившихся из материнской спальни, и от поднявшейся по всему дому беготни, но тут же, впрочем, уснула. Маленькие дети не очень-то склонны вникать в таинственную взрослую жизнь. Утром я спустилась к завтраку, но не обнаружила на кухне ни людей, ни обещанного подарка. У меня испортилось настроение, а потом пришел отец и отвел меня в спальню матери, где та сидела в постели с младенчиком на руках.

– Вот он, твой подарок, детка! – сообщила она. – Поспел к самому дню рождения. Ну скажи, ты рада?

– Мне не нужен такой подарок! Отнесите его обратно в магазин! – заявила я.

Вы ведь понимаете, что в те времена родители не говорили детям о беременности. Из соображений приличия женщины старались не выходить из дома, пряча от всех видимый результат своей недавней половой жизни. Взрослые считали так: чем меньше дети знают о сексе, тем лучше, – и, может, так оно и было! По-моему, моя мать, будучи женщиной прогрессивных взглядов, допустила ошибку, попытавшись объяснить мне сущность предстоящего события. От этого у меня в голове только еще больше все перепуталось и секс представился чем-то вроде хождения на горшок по большому. Поэтому и ребеночек у матери на руках казался просто куском дерьма.

Мое отвращение к случившемуся было столь велико, что мне понадобилось аж семьдесят с лишним лет, чтобы избавиться от него. Для точности прибавлю: произошло это в последний день уходящего две тысячи шестого года. К тому времени родителей моих уже давно не было в живых. Они отошли в мир иной, так и не поняв, почему их дочь отвергла предначертанный ей путь. Когда мне велели поцеловать новорожденного братца, я укусила его. Я вытаскивала его из кроватки всякий раз, когда мне удавалось до нее добраться. Усаживала ему на лицо кошку и гладила ее до тех пор, пока та, пригревшись, не засыпала. Включала на полную горячий кран, когда он купался в ванне. Я просто удивляюсь, как он выжил. Мои родители тряслись за сыночка и поражались моей изобретательности. Они уволили трех нянек, поскольку те не могли со мною справиться.

Потихоньку подрастая, Адам изобретал собственные способы защиты. Например, когда я входила в комнату, он начинал пронзительно визжать, так что со всего дома сбегалась прислуга. Вскоре он визжал, даже если меня не было в комнате, просто так, по малейшей прихоти, а меня за это ругали и наказывали. А ведь я всего-навсего пыталась по-своему избавить семью от этого самозванца, от гадкого существа, доставлявшего всем столько хлопот. Но за этими его умильными рожицами и хитрыми ужимками родители никак, не могли разглядеть тот самый кусок дерьма, и меня это бесило, я презирала их за это. Презирала и все же любила. А вот они, кажется, начали любить меня меньше.

Ведь как все хорошо начиналось! Два очаровательных здоровых малыша, мальчик и девочка, просто ангельская парочка, родившаяся в один день, – да как же им не любить друг друга? Родились-то оба в канун Нового года! И вдруг такое разочарование. С горя они переключились на бизнес и основали «Печатный дом Хэмблдон», который впоследствии прославился и принес семье богатство.

Ну да, конечно же! Ева Хэмблдон, пятая в списке самых богатых предпринимателей страны. Сеть розничной торговли «Хэмблдон» в наше время известна всем и каждому. А Ева Хэмблдон, в прошлом знаменитая красавица, сейчас так изменилась, что я даже не узнала ее, и это неудивительно.

– А что произошло в последний день две тысячи шестого года? – поинтересовалась Брокерша, и я пожалела, что она открыла рот, поскольку новый вопрос мог спугнуть у Евы желание рассказывать.

Но та, возможно, чувствуя мое беспокойство, добродушно произнесла:

– Я пока пропущу этот вопрос. Вернусь к нему позже, если у нас останется время. – И прибавила, обращаясь ко мне: – Теперь, Майра, вы знаете, кто я такая. Вообще-то я не хотела ничего рассказывать, но эти вещи сами собой просятся наружу. Я ненавижу средства массовой информации и готова пойти на что угодно, дабы защитить свою частную жизнь.

В этом я не сомневалась. Иначе как она умудрилась не попасть во все интернет-поисковики? А может, я просто неправильно напечатала ее фамилию? Такое иногда случается.

– Ну, теперь-то уж все равно, – вздохнула она. – Когда мне было шесть, я заманила своего трехлетнего братца на чердак, заперла его в сундук, а ключ выбросила. Пришлось вызывать врачей, и те буквально вытащили брата с того света. Родители консультировались с астрологом моей матери Лолой, которая тоже являлась последовательницей теософского учения госпожи Блаватской. Думаю, мой отец, как более слабохарактерный, просто сопровождал мать на этот сеанс, но сам не верил. Конечно, он не сделал ничего, чтобы защитить меня. Много лет спустя я поинтересовалась у Лолы тем случаем. Она была убеждена, что все правильно рассчитала тогда для нас с братом. Сказала, что моя мать была рождена под зодиакальным знаком Льва, а женщины-Львицы, хотя и хорошие матери, часто вступают в соперничество с дочерями. Она объяснила тогда моим родителям, что мы с Адамом родились под знаком Козерога, но у меня Сатурн, Венера и Марс образуют мощное сочетание в Водолее во Втором доме, то есть в области обладания.

– Обладание включает в себя также любовь родителей? – уточнила Шиммер.

– Это вопрос номер шесть, – напомнила Ева. – Конечно. Увы, но Меркурий Адама тоже в Водолее во Втором доме пребывал в строгой конфронтации с моими планетами, при этом наши с ним Марсы находились в состоянии вечной войны.

«И что же теперь делать?» – спросила моя мать, огорченная такой новостью.

«Этот конфликт если и кончится, то через много-много лет, – сказала Лола. – Сатурн движется очень медленно, так что детей придется разлучить, иначе ни у одного из них не сложится жизнь. Отправьте девочку к родственникам в Канаду. Здесь идет война, и за границей ей в любом случае будет лучше».

Так мать отправила меня в изгнание.

– Так вы поэтому сказали, что астрология сыграла в вашей жизни печальную роль? – спросила Маникюрша. Меня поразило, что она знает такие слова, ведь обычно ее лексикон не отличался изысканностью.

– Это уже седьмой вопрос, – подытожила Ева. Похоже, она все никак не могла решить, что ей делать – то ли продолжать рассказ, то ли помешать мне руководить беседой. На всякий случай я запихнула диктофон поглубже под трусики. Не думаю, что она заметила его, но наверняка могла ощутить присутствие. Впрочем, старые люди, похоже, не склонны замечать, что творится у них за спиной, а Ева, несмотря на свою холеную внешность, все-таки была старухой.

– Вторая мировая война уже началась, – продолжала она. – И многих детей тогда вывозили из страны, чтобы спасти им жизнь. В нашей семье уехать предстояло мне. А Адам, какашка Адам, оставался, чтобы встретить грозящую его стране опасность как мужчина, выучиться здесь в школе и получить блестящее образование, какое тогда давали мальчикам. Девочки же из хороших семей просто заканчивали школу, и предназначением их было супружество.

Да что теперь говорить! Родителей моих давным-давно нет в живых, и поздно винить их в том, что они отправили меня на чужбину, а сыночка оставили при себе. Поздно винить и Лолу за вмешательство в чужую жизнь. А также себя – за то, что пакостила братцу, разрушая семейную идиллию. Зато можно упрекнуть звезды. Но в звезды я не верю как всякий рациональный человек. И все же…

Кто-то из вас спросил, что произошло тридцать первого декабря две тысячи шестого года. Что помогло мне перемениться. Думаю, с моей стороны было бы честно рассказать вам и это.

Маникюрша, не переставая слушать, высунула бледные ноги из воды и потянулась к ноготкам. Кимберли стояла рядом, держа наготове пузырек с лаком. Все мы, как я заметила, предпочитали красить ногти на ногах в ярко-красный. В наше время маникюр может иметь любой цвет – от зеленого до черного, – но ногти на ногах по-прежнему оставляют за собой цвет греха.

– Солнце находилось в Козероге, как и мои Марс с Меркурием. Полное слияние, в кои-то веки благоприятное для натальной карты моего брата. Это был мой семьдесят пятый день рождения – и семьдесят второй Адама. Отмечать его нам пришлось вместе, соединив с новогодним корпоративным праздником в одно торжество. Конечно, мы делали это не потому, что нам хотелось, а ради сохранения корпоративного духа компании, который является неотъемлемым элементом успеха в современном деловом мире. Мы делали это ради того, чтобы предотвратить всяческие слухи в среде топ-менеджмента. А слухи уже поползли. Слухи – это еще мягко сказано!

Я оказалась права, предположив, что, если Ева разговорится, ее не остановишь.

Ей было пятнадцать, когда она вернулась в Англию. Лола оказалась права – девочка действительно жила припеваючи в разлуке с братом, канадские дядюшки и тетушки с трудом ее отпустили. Она была чертовски хороша собой, умна и всеми любима, а злость приберегала для братца, оставшегося далеко за океаном. На выпускном балу ее избрали королевой – об этом она с гордостью написала родителям, но так и не получила ответа. То ли письмо пошло ко дну вместе с кораблем – подводные лодки в тот год вовсю бороздили Атлантику, – то ли родители просто не знали, как к этому отнестись, или даже сочли типичной американской пошлятиной. Она писала родителям, что теперь изучает экономику и женщине в Канаде легко найти работу – она смогла бы даже устроиться в банк. Но ей по-прежнему не отвечали. Война кончилась, взрослые регулярно переписывались, а ее упорно обходили молчанием.

Ева посылала на родину свои фотографии. Она уже давно выросла и выглядела даже слишком взрослой для своих лет. У нее была прекрасная фигура, и она не старалась скрывать ее. Английские сверстницы одевались скромно, пряча от мужских глаз свои девичьи прелести, в Канаде же девочки только и делали, что бегали на свидания. Вместо подбитых кружевом скромных платьишек их дочь носила броские расклешенные юбки с гольфами. Волосы она не зачесывала аккуратно под ободочек, а нарочно завивала в локоны и завязывала алым бантом. Выглядело это невыносимо вульгарно. На одной из фотографий оказался даже ее парень-ухажер – они держались за руки. Парню было явно за двадцать, и красовался он в жутком костюме в черно-белую полосочку – длиннющий пиджак и неприлично узкие брюки-дудочки. Шел тысяча девятьсот сорок седьмой год. Родители, ужаснувшись тому, что позволяла вытворять девочке родня, вызвали ее домой.

Приехав встречать ее на причал в Тилбери, они подумали, что она не похожа на девственницу. А вдруг Ева собьет с панталыку брата? И, долго не раздумывая, ее отдали в женскую школу-интернат, где девочек из хороших семей обучали кулинарии, приличным манерам и понемножку другим наукам. Перед отправкой в школу она встретилась дома с братом. Волосы ее уже были выпрямлены и зачесаны под ободок, унылая школьная форма скрывала прелести фигуры.

– А-а, это ты? – спросил он. – Вернулась из колоний?

В наше время, чтобы оскорбить канадца, нужно просто обозвать его жителем колонии. Напыщенный самоуверенный Адам в этот момент учился перед зеркалом завязывать галстук. Он вызвал у Евы такое презрение, что она просто плюнула в него. Эта несдержанность обошлась ей боком и повлияла на их дальнейшие жизни. Адам прямо-таки содрогнулся. Такого поведения среди женщин он еще не встречал. Все эти годы он слушал шутливые разговоры за обеденным столом о том, как сестра в детстве «покушалась на его жизнь». Теперь же это явно перестало быть шуткой. Как назло, по коридору проходил отец, когда перепуганный Адам выскочил из комнаты с криками: «Она плюнула в меня! Она в меня плюнула!»