Текст книги "Декамерон в стиле спа"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
В общем, я поступила на отделение истории искусства и начала учиться. Я неизменно улыбалась и ни о чем не беспокоилась – только говорила всем, что деньги за обучение обязательно будут. Но так не могло продолжаться вечно. Я познакомилась с одним парнем по имени Мэтью, состоявшим в общине «Плимутские братья». «Свидетели Иеговы» «братьям» не товарищи – по их слюнявой теории, каждый человек рождается по Божьей милости, а не в результате греха. Получается, что ты не нуждаешься в спасении, а обретаешь его автоматически. «Братья» сильно не утруждаются – не околачивают пороги, не предупреждают о близящемся конце света и не призывают подумать о спасении, пока еще не поздно. По-моему же, они просто ленивые, им жаль башмаки топтать, как говорит мой отец. В их вере нет должной суровости, но разглагольствовать они умеют, и я легко могла бы сойти за члена общины. Что, собственно, и сделала. У «братьев», как и у «свидетелей», приветствуются внутриобщинные отношения. Более того, за связи с чужими им грозит преисподняя. Мэтью учился в медицинском. Друзей там не имел, и пообщаться было не с кем. Он был чуточку старше меня – двадцать два года.
Тут Майра наклонилась ко мне и шепнула: «Все о прошлом да о прошлом». Но рассказчица сердито зыркнула на нас, мы приумолкли, а она продолжала:
– Среди «свидетелей Иеговы» вы не встретите студента-медика. Насчет крови у них целая теория. Но у «братьев» и здесь все проще. Они не морочат себе голову такими вещами. Так что я скорее даже презирала Мэтью – знаете, как раздражает, когда кто-то не отдает себе отчета, в каком страшном мире живет, и не заботится о своем спасении? Впрочем, Мэтью был довольно мил, хотя и хлюпик. На столике у изголовья он держал фотографии отца, матери, братьев и сестер, и жили они все в прекрасном просторном доме с чудесным садиком и парой лабрадоров. Ну почему у меня не было такой нормальной жизни? Тогда бы и я, может, выросла добрее.
Избрав его своей мишенью, я стала использовать обычные трюки – пару раз как бы невзначай коснулась на молельном собрании (одета я была скромно, никому и в голову не могло прийти, что у меня на уме), потом валялась с больным горлом у Велисетты в общаге и снова как бы невзначай сверкнула перед ним девичьими прелестями, когда он принес мне лекарства. Присутствие Велисетты даже как-то подстегивало – она периодически шмыгала мимо нас с сексуально-призывным видом, и это, знаете ли, действовало. Похоже, она вообще создана для секса, все это чувствуют и крутятся вокруг нее.
Пару раз он приглашал меня в кинотеатр. Там я, вроде бы невинно прильнув к нему, умудрилась довести его до эрекции. Ему было приятно. Ну разве бы он встретил среди своих собратьев такую девушку, как я? Разумеется, Мэтью не догадывался о моих намерениях, я вообще не знаю, о чем он думал своими куриными мозгами, поэтому, когда Велисетта посоветовала ему пригласить меня поужинать, тут же примчался на всех парусах. Мы пре миленько отужинали и выпили хорошенько: вернее, он выпил, я-то нет – потому что, когда ты заявляешь о таких вещах, тебя первым делом заставляют подышать в трубочку: проверяют на алкоголь, и чем выше его уровень в крови, тем меньше компенсация, которую ты получишь. Обычно девчонки, когда устраивают подставу с изнасилованием, на большие суммы не претендуют, но я играла ради крупной ставки. Я много размышляла над нашим планом и над обещанными Велисетте десятью процентами, и эта цифра начинала казаться мне неразумной. Пять процентов – вот что ей полагалось. Ведь в случае провала в тюрьме оказалась бы я, а не Мэтью, а Велисетта при любом исходе вышла бы сухой из воды.
Около полуночи мы поехали к Мэтью в общагу; там было тихо, почти все уже спали. Я сразу затащила его в постель, и у нас был незащищенный секс – если это вообще можно назвать сексом, поскольку все получилось по-дурацки. Дело в том, что он занимался этим впервые и был сильно перевозбужден. А меня тешила только одна мысль – я представляла себе, как вскоре изменится выражение его глупого лица. Все мужики твари и заслуживают то, что получают. Он сразу же уснул, а я тихонько выбралась из его объятий и смоталась оттуда около часу ночи.
И отправилась прямиком к Велисетте. Она первым делом съездила мне в челюсть, помяла попинала хорошенько, потом пошуровала у меня в обоих отверстиях здоровенной штуковиной – резиновым членом без смазки, так что я в итоге имела вполне плачевный вид. В таком вот видя, шатаясь, явилась в Центр помощи жертвам изнасилования. Там изобразила рыдающую чуть ли не потерявшую рассудок от надругательства девственницу, и они отвезли меня в полицейское отделение, где я заявила, что подверглась насилию. Не прошло и часа, как полиция нагрянула к нему домой и вытащила из постели.
– Да вы животное, вы просто чудовище! – сказала ему судья на слушаниях. (Адвокат у него был паршивенький.) – Эта милая, тихая, серьезная и набожная девушка наивно доверилась вам и зашла в ваш дом, и вот теперь она изуродована, травмирована и боится даже выходить на улицу. Вы искалечили ей жизнь.
В зале суда присутствовали его родители и сестры. Уж не знаю, как они вынесли, когда его выводили под конвоем. Он даже не посмотрел в их сторону.
– И какой срок ему определили? – холодно поинтересовалась Судья.
– Восемь лет, – ответила Дикторша с победным видом, явно гордясь собой.
– А вы сколько получили? – спросила Трофейная Жена.
– Двенадцать тысяч фунтов, – ответила Дикторша с нотками восторга в голосе. – Я хорошо постаралась.
Мы все угрюмо молчали.
– Но мне не пришлось долго жить с этим, – сказала она наконец. – И ему тоже. Месяца через три он повесился у себя в камере.
Наше молчание сделалось еще более мрачным.
– Эти деньги я использовала с толком, – как ни в чем не бывало продолжала она. – Образование в наше время вещь не дешевая. Я отучилась три года на «истории искусства», потом еще год на «телерадиовещании», получила распределение на Би-би-си, а все остальное в прошлом.
Она взглянула на свои вульгарные дорогущие часы.
– Ну вот, я опоздала! А ведь я никогда не опаздываю. Это вы задержали меня, потому что перебивали.
Но как вы отважились рассказать нам все это? – удивилась Хирургиня. – По-моему, не слишком благоразумно, вам не кажется?
– Ой, даже и не знаю! – вздохнула она. – И зачем я только вам открылась?! Вдруг меня теперь уволят? Просто мне хотелось с кем-то поделиться. Знаете, как страшно, когда у тебя нет друзей, когда тебя держит взаперти собственный отец!
И ее рука с дорогущими часиками, которую она все это время старательно держала над водой (кто их знает, какие они там водонепроницаемые, хоть и дорогие?), вдруг безразлично окунулась в воду. Лицо скукожилось, и Дикторша разрыдалась.
– Мне не нужен такой отец! Мне нужна только моя мать! – крикнула она сквозь слезы, выпрыгнула из бассейна и пулей вылетела из комнаты.
Минут через двадцать из вестибюля донесся шум словесной перепалки – по-видимому, она сцепилась с Беверли, – а потом по реву ее дурацкой спортивной машинки мы поняли, что она укатила из «Касл-спа». Но могу сказать точно – никто из нас не жалел об ее отъезде.
Глава 16
Все подобралось один к одному – и застрявший где-то муж, и сорвавшийся семейный праздник, и рухнувший потолок в ванной. Возможно, это и было причиной охватившей меня тоски, а история Дикторши стала последней каплей, порядком меня расстроив.
Майра сказала, что может раздобыть разрешение на расследование – хотя бы ради того, чтобы снять грязное пятно с имени юноши. Даже Дикторша, может статься, выступит с признанием. Только кто, в сущности; останется в выигрыше, если разворошить прошлое? А еще не исключено, что она просто фантазерка. Тут я возразила ей, что история очень смахивает на правду, и Майра со мною согласилась. Всегда считалось нормой, что мужчина может причинить боль женщине, а не наоборот, а теперь вот выяснилось, что улица оказалась с двусторонним движением.
Но я на этом не успокоилась, меня снова мучили разные мысли. И как это вообще можно много дней подряд жить без мобильного телефона? Естественно, если нет вышки, нет и связи. Откуда она возьмется? Я даже могла понять, почему леди Кэролайн отказывалась установить эту вышку, мне так или иначе была ясна эта ее приверженность к старому образу жизни. У меня имелись друзья, до сих пор предпочитавшие писать письма от руки, что меня прямо-таки умиляло. Да, чужие каракули попробуй разбери, зато вся эта новая техника вечно создает проблемы. Далее дорогущий спутниковый телефон Майры, как она сама жаловалась, вечно глючит и теряет связь, И как они вообще работают, эти спутниковые телефоны? Вот уж чего не знаю, того не знаю. То ли провайдеры арендуют спутниковые каналы у военных, то ли используют собственные космические аппараты. И нуждаются ли тогда спутники в наземных компьютерах или просто вращаются вокруг Земли без какой бы то ни было поддержки и срока?
– А может, китайцы твой спутник сбили? – предположила я. – Они на такое способны, когда сердятся. Или не только твой, но и другие. И болтаются теперь в космосе их обломки, а вы сидите без связи. – Я, конечно, шутила.
– Очень даже возможно, – мрачно заметила Майра, – Знаю я этих китайцев. Мердок женат на китаянке.
Когда мы шли к себе переодеваться – Беверли разнесла по номерам все чистенькое, из стирки, – я поинтересовалась у Майры, не повезло ли ей с ноутбуком больше, чем мне. Порадовать меня ей было нечем – соединения с Интернетом по-прежнему не было. Но она предложила мне еще раз попытать счастья с ее телефоном – вдруг космические роботы наладили все-таки некую таинственную связь и спутниковое чудо опять заработало. Мы пошли к ней в комнату, где меня, лелеявшую надежду докричаться до Джулиана и пожелать ему счастливого Рождества и спокойной ночи, опять поджидала неудача. Я озадачилась не на шутку. А вдруг и вправду спутник, через который я пыталась связаться с мужем, сбили китайцы? Или суматранский грипп оказался не сказкой и миллионы людей теперь обречены на смерть? И всех их смертельно поразила зараза, таящаяся в изюме, которым нашпигованы рождественские пудинги? Уж детишки-то точно пожрали все лакомства, хотя бы ради содержащегося в них вкусненького ликера. А может, вся эта паника поднялась понапрасну? Тогда как же быть с запиской на дверях отделения гидротерапии? Сказано же – «Ушли по домам». Это что же такое получится? Если все усядутся дома возле телевизора, то телевизионная сетка просто не выдержит – я где-то читала об этом. Двухчасового сбоя электричества в нашем маленьком городке, помнится, хватило, чтобы кассовые аппараты перестали работать и торговля остановилась. А вдруг компьютеры всего мира одновременно вырубились? Такое вполне могло случиться, например, по милости подростков-хакеров, вступивших в массовый сговор. А вдруг все эти перечисленные мною вещи произошли одновременно? Что же тогда будет с западной цивилизацией? Ведь я могу больше не увидеть Джулиана. В полном расстройстве я шумно плюхнулась на кровать.
– Что это с тобой? – спросила Майра. – Ты вся побелела.
Когда я объяснила ей, она рассмеялась:
– Ой, да ладно тебе фантазировать! Типичная истерия по поводу конца света. Подвержены ей женщины, неуверенные в личной жизни. Так что можно даже перефразировать – боязнь не конца света, а конца супружества.
В общем, мы поменялись ролями. Сначала я уличила ее в том, что она отнеслась к истории Зельды как несчастная в любви женщина. Теперь же она постановила, что я смотрю на мир как женщина, неуверенная в личной жизни, охваченная смутными страхами. И страхи эти наверняка вызваны рассказом Шиммер. Разве я не зарабатываю больше мужа? Намного больше!
– А когда у тебя началась эта трясучка? – поинтересовалась Майра. – Ты прокрути назад, вспомни, с какого момента.
Я задумалась и поняла.
– В машине по дороге на вокзал. Когда Джулиан сказал мне по телефону, что раз я не собираюсь быть дома на Рождество, то и он может остаться в Вичите.
– Да уж, это многое доказывает, – усмехнулась Майра.
– Но я с тех пор не могу дозвониться до Джулиана! Если ты подозреваешь, что против тебя устроен заговор, это совсем не означает, что заговора на самом деле нет!
– Послушай, – сказала Майра. – У них там и правда жуткие снежные заносы. Все линии связи оборваны. Lex Parsimoniae. [6]6
Закон экономии (в природе) (лат.).
[Закрыть]Оккамова бритва. [7]7
Имеется ввиду «Бритва Оккама» – научный принцип, согласно которому следует отдавать предпочтение более простым теориям перед более сложными.
[Закрыть]То есть не надо усложнять и сочинять какие-то дикие версии. Это не конец света, а просто маленькая проблема с местной связью.
– Мне кажется, мы говорим об одном и том же, – заметила я. – Нет никакого внешнего мира, а есть только сумма опыта одних и сумма эмоциональной реакции других.
– Да, до какой-то степени это так, – согласилась Майра. – Но только если ты женщина. Обращать внимание на новости – значит отвлекаться. Вот почему леди Кэролайн пытается оградить от этого своих клиентов. Какая, в сущности, разница, где сейчас находится твой Джулиан? Главное, что он не торчит у тебя перед носом. Я тоже примерно представляю себе, где сейчас Алистер. Дома, и это главное. В этот вот самый момент он, возможно, дрыхнет в постельке со своей женой или, хуже того, трахается с ней под рождественской елочкой, отправив детишек спать пораньше. И выбрал он это сам. И как я, по-твоему, должна себя при этом чувствовать? Мне, знаешь ли, с большим трудом удается сконцентрироваться на том, что происходит здесь и сейчас.
Ее слова я могла бы с легкостью опровергнуть. До сих пор я как-то всерьез не задумывалась над тем, что Джулиан может воспользоваться нашей разлукой для супружеской измены. Тут даже лучше выразиться яснее – чтобы потрахаться с кем-то другим. А это, как ни крути, самый настоящий конец света.
Теперь настал черед Сторонницы Теории Заговора поведать нам свою историю, пришедшуюся, похоже, весьма кстати.
Сторонница Теорий Заговора была родом из семьи, чьи владения простирались до горизонта, сыновья учились в Итоне, а представления о развлечениях начинались верховой охотой с собаками. Сама она развернула кампанию против охоты на лис, чему ее семья благосклонно подчинилась. Она была умна от природы, хороша собой без прилагаемых усилий, могла похвастаться прекрасным овалом и нежно-персиковым цветом лица. Ее возраст, на мой взгляд, колебался между тридцатью и сорока. Она имела ученую степень по экономике, но сидела дома с детьми, принимала гостей в принадлежавшем ей крыле огромного особняка, крутила бумажные цветочки в деревенской церкви и ухаживала за ранеными солдатами в инвалидном доме, располагавшемся поблизости, от деревни. Поездку в «Касл-спа» она выиграла в благотворительную лотерею. Ее муж, работавший морским спасателем в Тихоокеанском регионе, в силу непреодолимых обстоятельств не смог вернуться домой на Рождество. Родители с удовольствием остались с детьми, и таким образом она смогла воспользоваться выигрышем.
Возможно, в своем рвении во всем, соответствовать общепринятому образцу безукоризненного, благопристойного поведения она все-таки немного переборщила. Глаза ее сверкали нездоровым блеском, а хорошенький ротик чуть-чуть дергался. Скорее всего ей не следовало держаться за семейное поместье, брак и этот общественный долг – то есть за все, к чему обязывало рождение, – а лучше бы остаться экономистом или даже читать лекции по политическим наукам. Она была слишком умна, чтобы прозябать в примитивном домашнем достатке. Иметь перед собой внимательную аудиторию – вот это для нее в самый раз. Ибо четко излагать и толковать она умела. Думаю, при ее приближении разбегались соседи, все эти любители охоты и рыбалки, а на родительских собраниях наверняка норовили улизнуть учителя. Ее одержимый работой глупенький муженек предпочел встретить Рождество с командой спасателей, а не с ней. Мне она понравилась. Уверена, дети ее обожали. Во всем, что она делала, не было и намека на какие-то недобрые намерения.
Сейчас она имела перед собой не самую лучшую аудиторию, склонную больше думать о педикюре, нежели об устройстве мира, грядущих событиях или первопричине нынешних явлений. О том, почему «красные» нелегалы, были притчей во языцех во времена молодости ее родителей, не сгинули навеки, а ушли в подполье, и теперь нет-нет да и заявят о себе выстрелами из темноты, словно ждут весны, когда их молодая зеленая поросль сможет устремиться в ясную синеву политического небосклона.
Да, она действительно являлась сторонницей теории заговора – находила комплоты там, где другие видели просто события. За это ее, прямо скажем, не любили. Если вас, как Маникюршу или Бывшую Жену Викария, ничуть не интересуют рассказы про Маркса или Троцкого, про Грамши или Маркузе, то вы просто пропустите эту главу и перелистайте страницы до истории Маникюрши. Возможно, это придется вам больше по вкусу – рассказ о настоящей любви, арабских шейхах и о том, как бледная девчушка из большого туманного города очутилась на бортике нашего джакузи, вся увешанная драгоценностями и с личным телохранителем в своем распоряжении. Сама-то я больше придерживаюсь фаталистических теорий, конец света мне представляется большой катастрофой. Она же и в конце света видит заговор, и это, знаете ли, даже утешает, поскольку как минимум означает, что кто-то где-то еще отдает себе отчет в своих действиях.
Глава 17
ИСТОРИЯ СТОРОННИЦЫ ТЕОРИИ ЗАГОВОРА
Мы, преуспевающие дамы (во всяком случае, так нас назвали в фирменном буклете «Касл-спа»), рассевшись в кружок в мраморном джакузи, слушали рассказ Сторонницы Теории Заговора. Ее манера говорить изобиловала интонациями, принятыми в буржуазной среде, как это вообще свойственно людям радикальных убеждений.
– Мне уже перевалило за сорок, то есть я достаточно пожила, чтобы понять – мир катится под откос. Те, кому нет езде сорока, видят все в розовом свете, но я твердо убеждена, что им промыли мозги планом Грамши. Сама я смутно помню, каков был мир прежде, когда мы имели надежные институты, национальные границы, национальное самосознание, когда не было кредитных карт, а главное, долгов, при помощи которых наши правители держат нас на крючке. Когда я родилась, мир являлся куда счастливее, поверьте мне. Не было тогда пресловутой политкорректности, и все мы тихо-мирно терлись бок о бок. Благодаря этому плану для тех, кому нет сейчас сорока, истории вообще не существует – жизнь началась вчера и сразу такой, какова сегодня.
Маникюрша зевнула.
– Вам сколько лет? – спросила ее Сторонница Теории Заговора, по-видимому, слегка задетая.
– Двадцать два, – ответила Маникюрша. – Только вам-то какая, на хрен, разница? – Она матюгалась беззлобно, легко вворачивая одно-другое непечатное словечко, и в ее устах это звучало даже как-то элегантно.
– Вот об этом я и говорю, – сказала Сторонница Теории Заговора. – Вы еще очень юное создание, и ваш юношеский антагонизм по отношению к старшим вполне объясним. Да и как же иначе? Еще совсем недавно вам казалось, что учителя придираются, отцы несправедливы, а матерям нет до вас дела.
– Ну, блин, точно! – обрадовалась Маникюрша. – Только меня это больше не колышет.
– Чем моложе человек, тем счастливее ему живется в этом мире, – продолжала наша рассказчица. – Вот вы послушаете меня и поймете, что тут совершенно не с чем поспорить. План Грамши жив и поныне, а создан он в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году – когда мир перевернулся с ног на голову, а марксизм и его всевозможные ответвления взялись за создание новой Европы и нового мирового порядка. Это была атака двузубцем, имевшая целью, с одной стороны, ускорить кончину капитализма, расшатав его устои (институты брака, семьи, церкви, классового общества), и, с другой, – создать новый тип послушного гражданина, подходящего для идеального общества. План оказался успешным. И как же иначе? Ведь там все изложено гладким, сладким языком, выдвигаются принципы, ставятся цели, подо все подведена база. Он таит в себе громадную силу убеждения, обнадеживает, предлагает нам безграничный выбор товаров. У всех у нас уже есть ай-поды, плазменные телевизоры и сотовые телефоны. Разве нет? И разве мы не проводим жизнь в бесконечных развлечениях? Грамши знал, что делал. В тысяча девятьсот двадцать восьмом году он писал другу: «Революция предполагает формирование новых жизненных стандартов, новой психологии, нового образа мышления, новых чувств и нового отношения к жизни». Все это было достигнуто.
Она умолкла, чтобы перевести дыхание. Мы были этому несказанно рады.
– У революции есть свои издержки – большое число жертв, грозящее поглотить всех нас. Эти жертвы мы видим повсюду. Это наши наркоманы-неудачники и вечно пьяные девки, выращенные матерями-одиночками, измотанными работой. Неприкаянные, бездетные, потерянные, они живут одним днем, плевать хотели на понятие семьи, и благодаря им любовь постепенно выходит из моды. Те, кому нет сорока, считают, будто так было всегда, соглашаются с этим или в лучшем случае признают, что «кое-что нужно поправить». Все это как раз и есть главные принципы плана Грамши, имевшего целью переустроить мир по новому образцу.
– А кто этот Грамши? – спросила Брокерша, – Почему я о нем не слышала?
– Потому что он был таинственной фигурой. Итальянец-горбун с красивыми глазами и хорошо подвешенным языком, которого Муссолини в тысяча девятьсот двадцать шестом году засадил в тюрьму как коммуниста, представляющего опасность для фашистского режима. «Мы должны упрятать эту умную голову подальше на двадцать лет», – сказал на суде обвинитель. Но тюрьма не обломала Грамши. Он тайком распространял свои трактаты из тюрьмы, где умер в тридцать седьмом году. В наши дни его имя редко упоминается, но мысли и принципы сквозят в каждом решении, принимаемом политическими и культурными элитами Запада.
– Как романтично все это звучит, – заметил кто-то из нас.
– А как же? Конечно, романтично, – мрачно согласилась Сторонница Теории Заговора. – Все эти байки, которыми обрастает фигура, только способствуют разжиганию интереса, и тюремное заключение тоже. Достаточно вспомнить историю святого Павла, распространявшего христианство. Идеи Грамши разносила Франкфуртская школа – коммунистический вариант святого Павла.
Тут мне повезло больше других. Я хорошо знаю, что такое Франкфуртская школа, – мой прославленный дядюшка Зигмунд Левенштайн был одним из ее представителей. Но остальные почти не слушали рассказчицу. Кто-то самозабвенно потягивал кофе, кто-то вообще убежал на поиски шампанского. История не казалась захватывающей даже оставшимся слушательницам. Я же до сих пор прилежно внимала речам Сторонницы Теории Заговора, уже успевшей утомить ими всех.
Мой дальний родственник Зигмунд был германским евреем. Философ, социолог, публицист, он работал в Институте социологических исследований при Франкфуртском университете. Так что тема не была для меня закрытой. Может, мне стоило об этом заикнуться? Эти кружки, состоявшие из представителей среднего класса и хорошо подкованных неомарксистов-интеллектуалов, по большей части ассимилированных евреев, расплодились и процветали во Франкфурте в начале тридцатых. Не просто марксистов, а нео – поскольку к тому времени стало очевидно, что марксизм в своем первоначальном варианте уже потерял былую привлекательность. Предсказанная им всемирная революция рабочего класса так и не произошла, зато поднимал голову нацизм. В Советском Союзе Сталин уничтожил миллионы соотечественников, лишь бы доказать, что шоу продолжается. Так что теория требовала пересмотра. Всемирную революцию отложили на неопределенный срок, но еще можно было что-то сделать в ее пользу. Для этого по-прежнему требовалось разрушить существующий порядок. Вопрос – как ускорить дело? К процессу подключили новые открытия в области психоанализа. Тут весьма кстати пришелся Фрейд со своим «принципом удовольствия», выражавшим следующую мысль – растущий ребенок (а в отношении общества можно применить те же категории, что и в отношении личности, разве нет?) превращается во взрослого под воздействием разрушительной силы всеохватывающего эротизма. Но если оставить такое общество в состоянии вечного поиска удовольствий, то оно, несомненно, разрушит себя в довольно быстрые сроки.
И вот этих евреев пришедший к власти Гитлер выдворил из страны, которую они считали родной. Кто-то подался в Нью-Йорк, кто-то в Голливуд. Зигмунд писал своей дочери Анне, которая предпочла остаться в Германии и в сорок третьем году умерла в Аушвице:
«Умоляю тебя, подумай еще раз хорошенько и приезжай ко мне, как только сможешь. По дороге сюда я слышал речь Гитлера. Его слово долетает до самых отдаленных уголков планеты. Он говорит о мире, но подразумевает войну. Сейчас я, как никогда остро, чувствую, что это даже не слово, а просто какая-то природная сила. Мне страшно за тебя. Я бы остался с тобой, если бы не работа, которую нужно завершить до того, как гитлеровский национал-социализм, не имеющий отношения к истинному социализму, захлестнет все вокруг. Это мой долг, и рядом с ним все мои личные пожелания – ничто».
Бедный Зигмунд. Он ненавидел Америку. Считал эту страну безнадежно вульгарной и умер в Нью-Йорке в сорок втором году. Его соратники-эмигранты – Маркузе, имевший солидное влияние в университетских кругах, как Адорно в среде искусства, а Фромм в области психоанализа, – прекрасно прижились и процветали в чужой стране. Потом, в сорок шестом году, вышли в свет «Тюремные письма» Грамши, и за этим последовал новый взрыв энергии, официальное провозглашение конечных целей этой секты неомарксистов. Грамши был их мучеником. «Принцип удовольствия» слился с идеей создания нового гражданина, готового принять то, что теперь называют политкорректностью. Этот термин стал неотъемлемым понятием скатывающейся к инфантильности культуры, в которой позволительно открыто выражать только общепринятые расхожие мысли. Кстати сказать, именно Маркузе изобрел знаменитый девиз «Занимайся любовью, а не войной!». Потом наступил настоящий расцвет любви. Он, в сущности, так и не прекратился, только любовь измельчала и приобрела дурной уклон.
Всем этим я не стала делиться с дамами, собравшимися в джакузи. Во-первых, побоялась выглядеть занудой, а во-вторых, Сторонница Теории Заговора уже продолжила свой рассказ:
– Никогда не признавай поражения, а только меняй тактику. Марксу это не удалось, но крах капитализма, с точки зрения Грамши, был по-прежнему неизбежен – его лишь требовалось ускорить. Контрреволюцию надлежало победить. Буржуазная история становится помехой. Лучше, чтобы мир начинался со вчерашнего дня. Известные революционные примеры – такое в буквальном смысле произошло во Франции в тысяча семьсот восемьдесят девятом году, в Камбодже в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, когда с нулевого года начались новые эры. Эта мысль просочилась в культуру и наших дней. Начать все заново! Психотерапевт заставляет пациента разорвать старые связи, не давать детям общаться с дедушками и бабушками, ничего не строить на старом фундаменте, начать с нуля. С этого момента история больше не соотносится с фактами, а только с осознанной реальностью.
Маскарадные костюмы, в которые рядился мир, начинают спадать. Такие понятия, как верность принципам и традиция, объявляются плохими, понятие режима остается, но ему следует сменить название. Христианство объявляется врагом номер один и должно уйти. На первый план выдвигается забота о здоровье и безопасности. Больше нельзя выпекать сладкие булочки для деревенских праздников – в них могут подсыпать яд. Больше нельзя собираться в пабах и барах – для этого вводится запрет на курение в общественных местах и на живую музыку без лицензии. Тридцать один процент из нас живет в отдельных домах, и эта цифра неуклонно растет. Пусть люди запираются в одиноких хоромах и в спальне свободно курят и смотрят порно. Порно разъедает старый порядок, как ничто другое. Понятие любви подменяется понятием секса – любовь контрреволюционна, поскольку может закончиться браком.
– Кто-нибудь хочет кофе? – спросила находчивая Бывшая Жена Викария и, увидев лес поднятых рук, умчалась его готовить.
– План Грамши рассматривает брак как заговор мужской половины человечества, имеющий целью увековечить злостную систему, по которой мужчина доминирует над женщиной и детьми. А стало быть, с браком надо покончить. Нужно отменить потворствующие ему соответствующие налоги и разрешить любые беспорядочные браки. Брак больше не является достоянием только мужчин и женщин. Гей или натурал – никакой разницы. Организовать помощь матерям-одиночкам, наказать их, если они имеют любовников. Покончить с моногамией – если люди хотят любви, пусть любят государство.
Семья объявляется грамшиистами явлением контрреволюционным, опасным институтом, основанным на насилии и эксплуатации, поэтому с ней и привязанностью к родителям следует покончить. Нужно отнимать детей у матерей – у женщин нет выбора, они вынуждены работать. Помещать детей в ясли с трехмесячного возраста, сажать в тюрьму матерей, не отдающих своих детей в школы. Всех отцов признать потенциальными обидчиками и притеснителями детей. Мужчина теперь не один содержит семью, так зачем тогда такой отец? А женщины? Кто из них в наши дни может позволить себе столько детей, сколько захочет? Процент рождаемости падает и падает. Отлично. Значит, план Грамши себя оправдывает. Чем больше времени проводите за учебой, тем меньше детей вы народите. Отсюда задача – запихнуть всех в университеты. Сейчас мы все заботимся о своей карьере, а карьера предполагает малое число детей. Только самые бедные могут позволить себе большие семьи, а дети этих самых бедных потом добиваются успеха. Это им предстоит стать послушными гражданами завтрашнего дня. И кто станет спорить с подобным планом? Найдутся ли еще такие люди, если все превратились в покорное стадо и помнят главное – «Большой Брат смотрит за тобой»?
– Все вечно упирается в бабло, – глубокомысленно заметила Маникюрша. Она по крайней мере слушала.
– Вот взять, к примеру, ваш город – Ливерпуль, – сказала Сторонница Теории Заговора. – Я хорошо его знаю. Участвовала там в благотворительных акциях.
– Приятно слышать, – вежливо заметила Маникюрша.
– На улицах слышна стрельба. План Грамши приветствует преступность и хаос. Это означает, что конец близок и скоро здесь будет новый порядок. На улицах вашего города почти не увидишь полиции. Думаете, это случайность?
– Я считала это просто некомпетентностью властей, – ответила Шиммер. – А вы предполагаете заговор?
– А чем еще это объяснить? Ультраправые христиане имеют свое представление о вечном рае – на небеса попадают только те, кто верит. У ультралевых своя версия – придет революция, и все благонамеренные и благонадежные возьмут власть в свои руки. Если какие-то там старики опасаются выйти из дома, то кому до этого дело? Они уже прожили свою жизнь, их существование потеряло всякий смысл, как и пенсия, давным-давно у них украденная. На своей собственной земле они живут как в изгнании. Они все понимают, все замечают, но не осмеливаются сказать во всеуслышание, что эти люди с оружием не белокожие.
