Текст книги "Повелитель Грёз (СИ)"
Автор книги: Ferra Geza
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
– Оживление мертвецов – редкое искусство, – произнес Месфир. – Лет пятнадцать назад жил один такой в Салире. Тоже вот трупов поднимал. К нему очередь стояла – и знатные, и простые. Приносили детей, матерей, отцов, даже собак. Он недорого брал – пять динар с каждого. Никому не отказывал. В двадцать лет он выглядел на тридцать, а в двадцать пять – на сорок пять. Не дожил и до тридцати.
Ками опустила голову. Слезы засохли на щеках.
– А еще этот нечистый добивал раненых, – тихо сказала она. – Он разрезал горло Илмару.
– Дарагану недолго править осталось, – заявил Амьян. – Его народ бунтует. Людей не пугают даже расправы. Вдоль дорог, с обеих сторон, через каждые сто шагов мы видели...
– Беженцев, – перебил Месфир. – Мы видели беженцев. Люди голодают и идут за лучшей долей.
Голодают... Желудок был противно пуст. Обед почему-то так и не принесли. Хотя бы вареную репу.
В дверь постучали.
– Пора, – сказал Месфир. – Милая, не переживай. Через три месяца будешь висеть на шее отца и воровать с кухни пирожки.
Дверь захлопнулась.
– Передайте, что я его люблю, – сказала пустоте Ками.
Остаток дня она проплакала.
7
На двенадцатый день Элдену разрешили выходить из каморки и гулять в пределах замка. Элден сначала воодушевился, четыре стены и застойный воздух ему опостылели и сделали голову свинцовой болванкой. Он прошелся по Маршевой дороге от казарм до ворот Преклонения – парадного въезда в серокаменное сердце Сафарраша. По пути заходил в кузню, пекарню и на конюшню, где в стойлах фыркали тощие лошади для слуг и градских вестников. Кони покрепче, боевые и для вестников по всей Ишири, охранялись несколькими постами стражи, и попасть туда оказалось невозможным. Впрочем, и там, куда его пустили, нечистому жрецу не были рады.
"Что тебе здесь нужно?! Убирайся!" – И на него замахнулись подковой.
"Пришел ватрушки таскать?! Они для господ!" – Поваренок насупился и сжал нож.
"Не мешай! Мне надо накормить этих кляч. А то они сдохнут на полпути". – И конюх отвернулся.
И везде все цедили сквозь зубы:
"Нечистый жрец-ц-ц".
Единственной отрадой для него стал подъем на зубчатую Башню Возмездия. Она так называлась из-за того, что после побед Дарагана ее обвешивали гирляндами из казенных: салирцев и вештаков, ширихагцев и лафортийцев, сафаррашских мятежников и просто из тех, кто не воздавал достаточную честь властелину. Сейчас на гулком ветру там мерно покачивались убитые салирцы.
Элден поднялся по внутренней лестнице, и ему не пришлось к ним приближаться. Ни окон, ни бойниц в башне не было, так что он и не видел истлевающие трупы. Они бы его, конечно, не испугали, но он не хотел вспоминать, как перерезал глотки, потом оживлял, потом снова резал.
Крутые ступени винтовой лестницы давались тяжело. Он очень ослаб за эти дни. И от скудной кормежки, и от ворожбы – каждодневного оживления мертвецов. Несколько раз он останавливался и, склонившись, сипел, щедрыми глотками набирал воздух.
Наверху не было никого. Дул пронизывающий ветер, кружили стервятники и время от времени то один, то другой камнем падал вниз, и, оторвав кусок плоти, птицы садились клевать мерзлое мясо в ниши на башне.
Элден облокотился на парапет. Там, где на горизонте сходились грязно-молочная пелена и бурая земля, полыхало зарево пожарищ. То властелин усмирял злонамеренных мятежников, скоро на Башне Возмездия будет прибавление. Элден оглядел прямоугольники лачуг нижнего града, черную змею Арушу, безжизненный склон Лысого холма. Перед ним открылись сады и усадьбы, поля и леса, и он понял, что даже если его выпустят из замка, даже если у него появятся крылья, и он будет летать над этим простором, – это не сделает его счастливым. От себя не скрыться. Всю сознательную жизнь его вела цель, тянуло вперед предначертание. И, казалось, провидение, либо Всемогущий, либо еще кто – он уже не знал, во что верить – помогали ему. Но по какой-то причине они оставили его, прах Суфира уничтожен, а вместе с ним погибло и предназначение Элдена. Если бы удалось сбежать, он и теперь мог бы выполнять работу нечистого жреца: проклинать по лоскутку платья, наговаривать неудачу по капле крови, давать пришедшим волю и силу на отмщение. Но это все стало для него мелким и несущественным, не принесло бы ему счастья. Он был бы вынужден прятаться от Дарагана, как мышь менять убежища и не высовываться. В таких условиях мертвецов уже не поднимешь, вся округа сразу узнает.
Интерсно, чем же он разгневал провидение? Оно позабавилось с ним, как с игрушкой, а потом бросило и, наверное, забыло о нем. Может, он сделал что-то неправильное, испачкал себя. И судьба зарыла его на заднем дворе, как он когда-то закопал лисенка, посчитав, что его осквернили.
Элден вернулся в свою каморку. Облегчение не пришло, но удалось хотя бы продышаться. Лег на скамью и, как водится, попытался заснуть. Из-за стены доносились звуки, то нежные, а то суровые, пробирающие насквозь. Он закрыл глаза, и музыка его будто слегка покачивала на волнах. Вверх и вниз. Вверх и вниз. Кажется, это из соседней комнаты. Ему стало любопытно, и он решил наведаться в гости.
На скамье сидел лысый старик, между ног он сжимал виолончель и, закрыв глаза, водил смычком по струнам. Лицо его выражало умиротворение, морщины испещряли лоб и щеки, но он не выглядел дряхлым, скорее – мягким. Такими обычно изображали блаженных, нашедших смысл жизни в покое и молитве.
Инструмент был еще старше него. Из красного арамирна, потертый, кое-где со слезшим лаком, это тот случай, когда ветхость придавала очарование. Гриф завершал резной дракон, расправил крылья, оскалившись, смотрел будто на слушателя. Пальцы медленно переступали по струнам, и тусклый блеск играл с мраком комнаты.
Старик открыл глаза, большие и ясные они оглядели Элдена с головы до сапог. Положил смычок на скамью.
– Можно войти?
– Заходи уж, жрец.
– О, ты знаешь, кто я.
Старик усмехнулся.
– Да уж все в замке знают.
– Знают и боятся. Надеюсь, ты меня не боишься?
– Я прожил достаточно лет, чтобы не бояться нечистых. И понимаю, что ты опасен только для мертвых. А для живых гораздо страшнее любой человек с мечом, нежели с темной ворожбой.
Элден кивнул и закрыл дверь.
– Как тебя зовут?
– Мое имя Гидо.
– Ты служишь Дарагану?
– Как и все здесь. Попав в замок, невозможно не служить властелину.
– Но не все рады этой службе.
– В свое время я был счастлив тут оказаться. Моя мать – шлюха, а папашу я никогда не видел. За пару динар я пел на ярмарках, меня услышал властелин и забрал в замок. И это, я скажу, лучшая доля, на какую я мог в жизни рассчитывать.
Элден примостился на край скамьи и, согнувшись, сложил руки на коленях.
– Когда-то я жил в богатом доме, – сказал он, – и держали мы слуг. В том числе и двоих музыкантов – один играл на скрипке, а второй на лютне. Я засыпал под эти звуки. А потом, когда мне было шесть лет, отца обвинили в измене и казнили. Мы переехали в убогую лачугу, и динара у нас не стало не то, что на слуг, но иногда и на ячменную лепешку.
– Ты же не из Сафарраша, да?
– Ты прав, моя родина – Сад-Вешт.
– И ты, конечно, мечтаешь вернуть ему былое могущество? – улыбнулся Гидо.
Элден взглянул на него.
– Да. Но я тут всего лишь раб Дарагана, как и все остальные. И к тому же еще одно восстание Сад-Вешт не переживет, он и так наполовину разрушен.
– Мало кто здесь так признается, что готов пойти против Дарагана. Властелин сожжет живьем, если услышит.
– Мне терять нечего.
– А как же твое искусство? За свою, надо сказать, весьма не короткую жизнь я встречал лишь двоих человек, способных поднимать мертвецов. Да и то, эти двое одряхлели у меня буквально на глазах. Один сошел с ума и прыгнул в тигель, а другой истощал, превратился почти что в скелет и уже не мог встать. Мочился под себя и скоро помер от разбухания языка.
– Вот какое у меня замечательное будущее.
– Но ты не считаешь, что твоя сила дана тебе не просто так?
– Я уже так не думаю.
– Ты ошибаешься. Мастерство не дается зря. Когда ты открыл в себе это искусство?
– Я с детства, когда закрывал глаза, видел разные образы, разные картины. Они были даже реальнее, чем то, что существовало наяву. Я не мог ими управлять, они меня захватывали, уносили, кружили. Бывало, я часами не мог от них оторваться. Я все больше и больше уходил в них, и постепенно у меня получалось на них влиять, определенным толком их направлять.
Гидо покачал головой.
– Когда меня забрали в замок, поначалу я только пел. Но затем мне приказали играть на виолончели и первое время у меня ничего не выходило. Только скрежет и мерзкий скрип. А знаешь, как поступает властелин с никчемными музыкантами? Вешает на струнах. Говорят, весьма мучительная смерть. Так что волей-неволей мне пришлось учиться и скоро у меня стало получаться. Я закрывал глаза, проводил смычком – и рождался образ. Я тоже сначала им плохо управлял, но изо дня в день все лучше и лучше. Я смог рисовать в своей голове полотна, а затем научился рисовать и в головах других людей.
Гидо взял смычок и провел по самой толстой струне.
– Вот. Закрой глаза и слушай.
Тяжелые и тягучие звуки наполнили комнату, гулом отражались от стен. Смычок пошел вправо – и по телу Элдена от головы до пят пробежала дрожь. Смычок двинулся обратно – и дрожь поднималась волной, но угасла, нежно обвела шею шепотом листьев, раскрыв воображению бутоны черных роз.
– Мрачноватую я увидел картину, – сказал Гидо. – Хотя и не лишенную красоты.
– Я тоже, – признался Элден.
– Слушай дальше.
Смычок запрыгал по самой тонкой струне, едва ее касался. Миллионы светлячков закружили по комнате, легкие, воздушные. Летели прямо на стены и спасались непринужденным пируэтом. Смычок ударил по струне – пируэт, еще раз – и огонек взмывает к потолку. Гидо зажимает струну – и светлячки тают, оставляя холодок на губах Элдена.
– А тут наоборот все слишком ярко, – сказал Гидо. – Не хватает черного.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Элден. – Хорошо у тебя получается. Сколько ты этому учился?
– Долго, очень долго. Да я и сейчас учусь.
В коридоре раздался топот, он усиливался, а вскоре послышались скрип колес и пыхтение. Похоже, сутулый труповоз тащил новую порцию мертвяков.
– Мне пора. Время служить Дарагану. Думаю, мы еще встретимся?
– Если пожелаешь.
Элден открыл дверь и спросил уже из коридора:
– Скажи, а что будет, если провести по средним струнам? Не по самой тонкой или толстой?
Ясные глаза внимательно посмотрели на Элдена.
– Если провести по средним струнам, то все зависит от человека. Мы сами хозяева своих фантазий.
– Главное, чтобы потом за эти фантазии на струнах и не повесили, – ответил Элден.
8
Властелин вернулся с победой, в чем никто и не сомневался. Пленных мятежников раздели догола и погнали по Маршевой дороге от ворот Преклонения до башни Болей. Там решится их судьба: самые крепкие еще послужат во славу Сафарраша, а остальные повиснут гирляндой на башне Возмездия. Замковая челядь выстроилась живым коридором и осыпала несчастных грязью и проклятиями:
"Нечестивцы! Да пронзит ваши сердца копье Заступника!"
"Повесить собак! Скормить стервятникам!"
"Смерть злонаправленным! Да воссияет имя благодатного князя!"
Некоторые обсуждали тела злонаправленных:
"Посмотрите на него! Кажется, он лишился не только свободы!" – И толстозадая бабища разразилась хохотом.
"О, какой красавчик! Можно этого оставить мне?" – крикнула худая в грязном тряпье.
"Замолчи, потаскуха!" – И незадачливая жена получила по шее.
Живой коридор заканчивался у башни Первого После, самой удаленной от ворот Преклонения из трех башен замка. Там покои Дарагана, Его наместника во всей Ишири, потому она так и называлась. Здесь победителей встречал оркестр мальчиков-флейтистов, долговязый дирижер то и дело вытирал со лба испарину. Если кто-нибудь из воспитанников сфальшивит, их наставника повесят. У властелина слух хороший.
Три дня послы Салира ожидали Дарагана, спорили, как вести разговор. Условились, что общаться будет в основном Месфир, уж слишком Амьян боялся выйти из себя и ляпнуть непоправимого. Они не знали, чего ждать – логика подсказывала, что князь согласится с предложением, ведь ему так выгоднее, но с другой стороны они хорошо его знали и понимали, что он может выкинуть что угодно. На всякий случай салирцы передали слуге записки, описали обстановку в городе и замке, рассказали о судьбе пленных и о Ками. Слугу к властелину не пригласили, и если что-то произойдет, он во весь опор поскачет на север.
На парад они не пошли, не желали видеть подобное зрелище. Хоть поверженными в этот раз оказались не салирцы, а мятежные сафарши, все равно картина – не очень радостная. Бунтовщики были им если и не друзьями, то, по крайней мере, союзниками. Пусть и временными.
Никаких дел в замке послы не имели, так что заранее пришли в Сорочий зал, сердце и мозг Сафарраша, место, где вершили судьбы всей Ишири. Здесь признавали себя некнязьями правители Салира и Сад-Вешта, Ширихага и Лафорта, тут короновали благолепного Дарагана, казнили дерзновенных и заблудших, устраивали торжества в честь побед богоизбранного, отмечали праздники ордена, читали доклады и решали, сколько создать новых Кед-Феррешем.
Сорочий зал возвели двести лет назад. Пол выложили черно-белой плиткой, квадратами, словно он шахматная доска, и на клетку помещался как раз один взрослый человек. Стены построили из белого мрамора, на левой от парадного входа застыли барельефы, вещающие о доблести и милосердии властелина. Он щадил заплутавшие души, вынимал из петли кающихся, принимал подарки от детей. Бросал динары беднякам, кормил сирот апельсинами, порол злонамеренных вельмож. На самом большом изображении, вытянутом чуть ли не на пол стены, Драган выбирал из ряда юных дев невесту.
С противоположной стороны, на правой от входа стене, на мраморе выбили слова коронационной клятвы Дарагана. Его сияние обещал "заботиться о страждущих и немощных, повелевать мягко, растить щедрой рукой семя изобилия, вознести храмы в сердца, воплотить замысел Чудотворца, защитить всходы светлости, а тьму изничтожить богоизбранным перстом".
В сечении Сорочий зал представлял собой трапецию, и эти две стены создавали широкий, но сужающийся ход. Он упирался в ступени, ведущие к трону, и многим, кто шел туда, казалось, что вместе с пространством тает и воздух. Вот зал превращается в тесный коридор, в конце его сидит властелин, он все ближе, стены сужаются, воздуха не хватает, что-то давит на шею и... некоторые падали в обморок.
Надо ли говорить, что из другого конца зала властелин выглядел, будто он дальше, чем есть на самом деле. Дараган это знал и зачастую подкреплял обман зрения тихим голосом.
Довершала гнетущую обстановку массивная люстра на несколько тысяч свечей, Сорочье Гнездо, как ее называли. Выкрашенная двести лет назад чернильным соком радхомита, невероятно стойким и едким, она довлела над залом, как пелена над миром снаружи. Только вместо лесов и гор, полей, рек и снегов снизу была шахматная доска и ходящие по ней люди.
Каждый, кто имел дух дойти до трона, мог рассмотреть его во всем богатстве. Серебро причудливо изгибалось листьями и лепестками, кварцевые ветки и перья покрывали его, словно шоколадной крошкой, два скрещенных пера из окрашенного в черный шелка занимали всю спинку. Они служили подушкой для больной спины властелина. Трон несколько терялся в громаде зала и выглядел бы выгоднее в более камерной обстановке, но, похоже, князь не слишком любил показную роскошь. Он предпочитал воздействовать на души другими способами.
Дараган вошел тихо. Бледный, с полотенцем на голове – кажется, властелина опять мучила мигрень. Верхние пуговицы малинового халата были расстегнуты, и все могли видеть княжескую волосатую грудь.
Его сопровождали два Кед-Феррешем, перед ступенями они остановились и повернулись лицом к салирцам. Один оказался на черной плитке, выглядел, будто застывшая на постаменте статуя. Второй встал на белую клетку и походил на отделившуюся от стены тень.
Дараган поднялся и просто-таки свалился на трон. Приложил руку ко лбу, затем пальцами начал массировать виски.
– Говорите, – сказал тихо.
В Сорочьем зале никого не было, кроме него, салирцев и Кед-Феррешем. Снаружи, у входа, дежурили несколько стражников.
– Ваше величие, – начал Месфир. – В первую очередь позвольте воздать вам хвалу от нас и от благоверного некнязя Карьмина.
Послы стали на колени и поклонились. Три раза лбы коснулись холодного мрамора.
– Давайте уже по сути, – отмахнулся Дараган.
– Мы признаем непревзойденное сияние Сафарраша над всей Ишири, – заявил Месфир. – Мы рады, что вклад в могущество благодатного княжества привносит и наше золото, сокровище салирских гор.
– А я уж как рад.
– Да... Но, к сожалению, бремя столь велико, что мы не можем выплатить его в срок. Мы просим дать нам еще три месяца.
– Мы все выплатим, – заверил Амьян. – Ради этого мы стерпим многие лишения. А ваше сияние известно во всей Ишири своим милосердием к смиренным терпивцам.
Дараган закрыл глаза. Массирующая виски рука остановилась.
– Почему я должен вас прощать? Вы обязались выплатить в срок.
– Мы переоценили свои силы, – пояснил Месфир. – Великая хворь выкосила многих сильных мужей, и теперь в наших рудниках работают почти что мальчишки. Мы не можем добывать столько золота, как раньше.
– Да? И чем я буду платить солдатам? Мне им вместо жалования сказать вот это?
– Мы знаем, – заявил Амьян, – что славные воины Сафарраша получают жалование в срок.
Месфир раздраженно на него покосился.
Дараган открыл глаза, небрежно окинул послов.
– Все-то вы знаете, – усмехнулся он. – Допустим, вы правы. Мои солдаты действительно ни в чем не нуждаются. Но ваш некнязь Карьмин дал мне слово. Повторяю: почему я должен вас прощать?
– Карьмину очень жаль, что он вас разочаровал, – заверил Месфир. – Он готов пойти даже на увеличение бремени, если вы дадите нам три месяца.
Дараган не ответил сразу. Он немного приподнялся, прислонился спиной к мягким перьям, потом снова съехал. Пальцы отбивали по подлокотнику что-то бессвязное.
Салирцы не смели прервать молчание.
Тут властелин взглянул на двух кукол, что застыли перед ступенями, и губы разошлись в кривой улыбке.
– А давайте так. Я соглашусь с вашими условиями, но Карьмин понесет наказание. Я превращу его дочь в маленький такой, знаете, Кед-Феррешемчик. Толку от него, конечно, будет немного, воевать не сможет. Но для чистки моих сапог, думаю, вполне сгодится. – Дараган блаженно улыбался. Измученный мигренью лик властелина просиял. – Как вам такое предложение?
Амьян сжал кулаки.
– Это будет означать новую войну. – Месфир сказал твердо.
– А что, ради Салира, ради счастья тысяч подданных Карьмин не готов пожертвовать всего лишь одной девочкой? Я ведь даже согласен не увеличивать бремя.
– Это будет новая война! – крикнул Амьян.
– Ради Сафарраша, – произнес Дараган, – я бы своей дочерью пожертвовал.
– Он ее любит, – сказал Месфир.
– А Салир он что, не любит? Прольется кровь, большая кровь. Погибнут тысячи детей, а не одна девочка.
– Мы никогда не пойдем на это, – заявил Месфир. – Мы согласны почти на все, на любое увеличение бремени, если у нас будет возможность его заплатить. Но если вы что-нибудь сделаете с э-э... некняжной, то нам ничего не останется, кроме как сражаться.
– А, сражаться? Ваша некняжна рассказала вам, что происходит с теми, кто пошел на Дарагана? И кто имел несчастье сдаться в плен?
Салирцы сжали зубы.
Месфир кивнул:
– Да, рассказала.
– И вы все еще хотите воевать?
– Нам другого не останется.
Дараган глядел на Кед-Феррешем и улыбался. Он мог поступить как угодно: приказать им убить салирцев, приказать убить некняжну или превратить ее саму в послушную куклу. Последнее его прельщало более всего. На такое даже сумрачной стали не жалко.
– Мне кажется, вы говорите за себя, а не за Карьмина. Он – здравомыслящий человек и все сделает для процветания Салира. Наверное, некнязя тоже нужно пригласить в Сафарраш. – Дараган поерзал на троне. – Сядем, выпьем вина, а потом пойдем смотреть. Как ее зовут? Ками, да? Так вот: посадим Ками на стул, наденем обруч, откроем глаза. Подождем немного, затем щепотка сумрачной стали и все – маленький Кед-Феррешемчик готов. Милая большеглазая куколка.
Салирцам было непросто сдержаться. Надежда на удачные переговоры почти истлела.
И тут произошло чудо.
– В войне, конечно, у вас нет шансов, – сказал Дараган. – Но я не хочу терять своих людей. Да и время. Так что слушайте мои условия: вы получите три месяца, а оставшееся бремя увеличится на четверть.
– Мы согласны, – выпалил Амьян.
– И еще кое-что. Мне нужна дополнительная уверенность, что Карьмин сдержит слово. Так что вы двое остаетесь в заложниках.
– Согласны, – сказали салирцы.
– Вашего слугу я отпускаю. Он сообщит Карьмину о моем решении.
– Хорошо.
– Карету вашу пусть тоже забирает. Она все равно слишком широка для улиц Сафарраша. Дозволу на проезд через все княжество он получит.
– От лица некнязя и всего Салира мы благодарим вас.
Дараган жестом отослал их, и его пальцы вновь устремились к вискам.
9
Все шло своим чередом: каждый день труповоз привозил тачку с мешками, его дружелюбно встречал Элден. Он выпытывал у слуги разные сведения, не все сразу, а понемногу, чтобы того ничего не смутило. Выяснилось, что в городе мертвяки стали излюбленной темой разговоров простых и знатных, нищих и богатеев. Не обошлось, конечно, без обычных россказней и небылиц, когда труповоз принялся их перечислять, Элден пропустил его слова мимо ушей. Важным оказалось другое: мертвяки радовали своих хозяев, безропотно выполняли любую работу, и ходили слухи, что властелин велит создавать их больше.
Сейчас Элден поднимал восемь-десять трупов в день. Слуга сообщил, что, наверное, скоро придется делать пятнадцать-двадцать. Неясно было, радоваться или нет: с одной стороны, это означало, что столь полезного пленника в ближайшем будущем не убьют, с другой же, каждый день с двадцатью оживленными мертвяками сокращал его собственную жизнь, пожалуй, на неделю. К тому же он пока не знал, как получить выгоду из этого несколько выросшего влияния.
Он также выяснил некоторые подробности дела. Труповоз доставлял мертвяков по домам нижнего града, у каждого останавливался, выгружал один мешок и получал пятьдесят динар. Два забирал себе, остальное отдавал Урашу, хранителю ордена Кед-Феррешем. Непосредственно передать плату властелину слуга не мог, даже не помышлял о столь великой чести.
Знать нижний град презирала, но там жили, пусть их и не так много, разбогатевшие низкородные. Вот они и стали главными покупателями мертвяков. Возможно, Дараган решил опробовать ни них, а потом, когда выяснится, что ожившие не опасны, начать продавать их баронам и достопочтенным.
Еще труповоз доложил, что честный люд не верит в дружбу с нечистым жрецом. Считают, что за каждого поднятого мертвеца он отрезает у младенца палец. Конечно, смиренный слуга постарается переубедить неправых, но это будет стоить уже пятнадцать динарчиков. Элден признал, что труд слуги тяжел, и охотно согласился, похлопал сутулого по плечу и три раза осенил семиугольным знамением.
Трупы приходили в разном состоянии. Целые или почти целые тела умерших своей смертью, увечная плоть солдат, казненных, убитых в пьяных драках. Разбухшие утопленники, обугленное мясо сгоревших, слишком поздно вытащенных из пламени. Это все не страшно, хватало лишь черепа и позвоночника. Элден доставал несчастных из мешков, возносил над телами ладони, и в глазах многих происходило чудо.
Собака Шрая – лучший пес в Сад-Веште. Безродный Подлиза, огромный и лохматый, всюду сопровождает детей. Когда они были помладше, он катал их на спине, Шрай даже переплыл на нем озеро Радмарь, такое великое, что берега теряются в дымке.
Но то случилось давно. Они выросли, а пес одряхлел. Он лежит в дальней комнате, в углу. Уже месяц не поднимается, ходит под себя. Шерсть из белоснежной стала серо-бурой, во всем доме воняет. Отец приказывает Шраю убить Подлизу.
Он не может. Заходит в комнату, пес поднимает голову и исподлобья смотрит на него большими глазами. Шрай пробует снова и снова, возвращается через каждый песок. Нет, не может.
Он просит друзей помочь. Обещает подарить убийце свой лук.
– То детская игрушка, – говорит Хокон.
– У меня больше ничего нет, – разводит руками Шрай.
Элден вызывается помочь другу просто так. Хотя и не уверен, что сможет. Он тоже любил пса, да и не знает, хватит ли сил, ведь ему только девять.
Мальчики заходят в комнату, Подлиза поднимает голову. Это единственное движение, что он еще может делать. В руке Элдена топор.
Хокон и Шрай остаются на месте, отвлекают пса. На них глядят его печальные глаза. Элден заходит сзади. Подлиза не обращает внимания, продолжает смотреть на Шрая. Может, вспоминает, как они бегали по лесу, как он лизал горячие щеки хозяина.
Элден зажмуривается и бьет изо всех сил. Короткий писк, брызги попадают на лицо. Он открывает глаза – на стенах кровь, на башмаках Шрая – мозги. Да и у самого Элдена они прилипли к носу и свешиваются к верхней губе, противно ее щекочут.
Они кладут труп в мешок и идут закапывать во дворе. Перед погребением они читают «молитву», глупый детский ритуал, не имеющий никакого отношения к священным песнопениям в храмах. Протягивают над телом руки и, закрыв глаза, произносят слова, которые, повзрослев, никто из них уже не вспомнит.
В воображении Элдена проносятся картины. Отдельные части – линии, спирали, точки и круги пытаются собраться в единое целое. Образ проявляется, становятся различимы детали – белые пушинки, очертания ушей. Но потом все превращается в пыль и растет заново. С каждый разом картина все яснее и распадается позже. Элден заворожено наблюдает, ему кажется, что у него начинает получаться управлять происходящим. Он хочет собрать целое, теряет чувство времени.
Его обрывает резкий крик.
Элден открывает глаза, друзья стоят уже где-то позади него. А перед ним – оживший Подлиза, тянется полизать руки.
Шрай говорит отцу, что пес чудесным образом исцелился. Гуляет с ним и, хотя Подлиза ведет себя, как и раньше, Шрай его сторонится. Старается даже не смотреть на него.
На пятый день Шрай убивает Подлизу. Сам.
В дверь постучали.
Показался знакомый дракон, а затем в каморку протиснулся старик Гидо. Он нес виолончель, будто пушинку.
– Я с ответным визитом, если позволишь.
– Конечно.
– Стало у меня совсем мало работы, – сообщил Гидо. – Последние месяцы у властелина все время что-то болит, и он не желает слушать музыку.
– Видимо, скоро помрет.
– С ума сошел? Осторожнее со словами.
– Если бы он хотел меня убить, давно бы сделал.
– Это правда, но неужели ты не хочешь попробовать возвыситься? Если ты будешь аккуратен, у тебя есть шанс выбиться хотя бы в младшие советники. У тебя есть талант и полезное для властелина ремесло, это много значит.
– И что? Всю жизнь прожить здесь? Вот здесь? – Элден обвел рукой каморку. – Да даже если в баронских покоях, не важно. Всю равно замок – для всех тюрьма, а не только для тех, кто сидит в подвале. Да и весь Сафарраш – тоже тюрьма. Да теперь и Ишири, от ледников Нурь-Фияхар до степей Ширихага, – тюрьма, если служишь Дарагану. А если не служишь – умираешь.
– Ты же раньше не служил властелину, до того, как попасть сюда.
– Не служил. Но и ничего не представлял из себя. Не высовывался, проводил себе обряды в храме. Мог бы до гробовой доски проводить, да.
– И тебя не устраивала твоя судьба?
– Мне хотелось большего. Я хотел стать больше, чем я есть на самом деле.
Гидо покачал головой.
– Такие плохо кончают.
– Плохо кончает нынче каждый второй.
– Твоя правда. Но судьба храмового жреца, что была тебе уготована, я скажу, очень даже хорошая доля.
– В глазах большинства – да. Я видел, как прихожане мне завидовали. Знаю, многие крестьяне бегут в леса, в чащобу, лишь бы остаться свободными. Чтобы не платить Дарагану подати, не отдавать сыновей в его войско, а дочерей – на потребу баронам. Живут эти крестьяне себе в болотах среди гнуса, смрада и гнили. Ничего кроме не видят и помирают в тридцать пять. Зато свободными, да. Моя жизнь им бы показалась блаженством. Но мне этого мало.
– Властелин не так ужасен. Если верно служишь – жизнь не так уж и плоха. Благодаря ему я могу играть. – Ясный взгляд обвел виолончель. – Ты же уже знаешь, что я из самых низов. Я и не мечтал о таком будущем. Я хотел стать хотя бы подмастерьем плотника. И то – эти мысли казались мне чересчур смелыми. – Гидо смотрел на стену и улыбался, будто видел там картины прошлого. – А теперь у меня есть любимое дело и время на него. Мне не надо горбатиться в мастерской или батрачить в поле. Раз в неделю я ем мясо. Раз в лето мне шьют новое платье.
– А я вот с детства, лет с десяти, думал, что мне уготована великая роль. Да что там я – так многие считали.
– Наверное, тяжело не оправдать ожиданий?
– Я сделал все, что мог. Сыграешь что-нибудь?
– Что пожелаешь?
– Что-нибудь веселое.
– Есть у меня хороший танец. Народный, из Ширихага. В ре-мажоре.
– Давай. А я займусь делом. Знаешь, никогда не оживлял под музыку.
Старик играл, и мертвецы поднимались. Слезали со стола и выстраивались шеренгой. Смычок неуследимо бегал и скакал, чудилось, серебряные иголки бьются о стены. Любой живой пустился бы в пляс под звуки неудержимого танца, но мертвые лишь стояли истуканами.
10
Человек в центре Сорочьего зала отбрасывал тень на две шахматных клетки. Сагдар явился не по первому зову – те три лафортийки оказались милы и даже более. Он отослал к властелину мальчишку – сообщить, что отравился накануне куропаткой, теперь прочищает желудок и прибудет только через час. Конечно, Дараган догадается, но воевода его благоверного величества мог позволить себе маленькую шалость и заставить себя немного подождать.
"Вашорец" – то, что приходило в голову любому, кто видел Сагдара. Чернобородый и черноволосый, курчавый, с цепким взглядом камышовых глаз. Такими обычно и изображали вашорцев на гравюрах и росписях кувшинов.
– Наконец-то, я уж думал за тобой стражу посылать, – сказал Дараган.
Коренастый и мускулистый, Сагдар предстал перед ним в начищенной кирасе – постарался оруженосец: позаботился о господине, пока тот предавался обществу лафортиек. У груди воевода держал видавший виды шлем – исцарапанный и испещренный вмятинами, впрочем, не слишком глубокими.
– Прошу прощения, ваше сияние. – Сагдар поклонился, не отрывая глаз от Дарагана. Воевода – один из немногих в Ишири, кто выдерживал властелинов взгляд.
– В чем дело, барон? Ты бросаешь мне вызов? – усмехнулся Дараган.
