Текст книги "Повелитель Грёз (СИ)"
Автор книги: Ferra Geza
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Святые угодники... – произнес Сарой.
– Мой повелитель. – Элден поклонился.
Где-то пел соловей. Кед-Феррешем бездвижно стояли.
– Не удивил, – сказал Дараган. – Мое предчувствие меня не обмануло. Возвращайся сюда к нам.
Он улыбнулся некняжне:
– Значит, все в силе, деточка, не так ли?
Ками обвела его непонимающим взглядом.
– Смотри и запоминай.
– Огонь! – крикнул Сарой.
Цепь княжеских солдат пришла в движение. Гром – и стена белого дыма разделила пленников и зрителей.
Занавес рассеялся. Ками всхлипнула.
Оружие оказалось не очень точным, и не все сразу погибли. Многие кривились в агонии.
– Смотри дальше, деточка. Пойдем! – приказал Дараган.
Он, Элден и Ками перелезли ров и направились к раненым, Кед-Феррешем потянулись за ними. Достомол остался на месте. Двумя руками оперся на трость и блаженно изучал результаты побоища.
– Искра. Божья искра.
Они подошли к Илмару – тому, кто учил Ками стрелять из арбалета. Северянин корчился и стонал.
Властелин кинул нож на песок.
– Вот тебе второе задание, жрец. Подними и перережь ему глотку. А ты, деточка, смотри.
Элден взял нож. Глянул на некняжну, на Дарагана, на Кед-Феррешем, потом снова на некняжну...
Дараган ухмыльнулся:
– Что ты медлишь? Я же знаю, тебе не впервой перерезать горло.
Элден потянулся к Илмару.
– Постой! – одернул Дараган. – Милая моя девочка, я же тебе сказал смотреть. Смотреть, ты понимаешь?
Ками заплакала. Властелин поерошил ее и без того взлохмаченные волосы.
– Режь!!!
Элден покосился на Кед-Феррешем. В огромных глазах кукол не было ничего, кроме готовности выполнить любую волю хозяина.
Элден убил.
– А теперь оживи их всех.
– У меня не хватит энергии, – соврал он.
– Тогда сам послужишь мишенью.
Они переправились через ров с кольями обратно к достомолу, а Элден остался делать из мертвых людей живых мертвецов.
К поющему соловью присоединились еще несколько.
– Готова? – спросил Дараган, когда Элден вернулся.
– Не надо! – Ками отвернулась и зажала уши ладонями. Сжалась в дрожащий комок.
– Если ты не будешь смотреть, как же обо всем расскажешь? Ты же все прозеваешь. Ну, как же так? Ведь в твоем поганом Салире должны узнать, что бывает с теми, кто идет на Дарагана. Не так ли, деточка моя?
Он силой развернул ее, и Ками упала к ногам властелина, чуть не ударившись лбом о носок сафьянового сапога.
– Ну-ну, не плачь.
Властелин помог ей подняться.
– Чего ты разревелась?
Погладил по голове.
– Тебе уже девять, ты не должна так позориться на людях.
Отряхнул песок с рубашки.
– Что же о тебе подумают? Прекрати реветь.
Прижал к себе и поцеловал в макушку.
– Может, тебе спеть колыбельную?
Повернул лицом к стрельбищу и отвел ей с глаз волосы.
– Огонь!!!
– Искра! Божья искра! Ха-ха! Хвала тебе, что вложил в наши руки столь смертоносное оружие! Божья искра! Ха-ха!
И так продолжалось много раз: достомол кричал, Ками рыдала, властелин улыбался, солдаты стреляли, пленники умирали, Элден оживлял.
И на все это смотрели две пары тупых, изумленных глаз.
4
– Что за дрянь!
Разносчик, веснушчатый мальчишка лет четырнадцати, вздрогнул.
– Так что за дрянь? – повторил толстяк. – За это вы их всех вешаете? Поэтому вдоль всех ваших дорог висельники? Да?
– Н-нет, господин.
– Послушай, дружок. Мы уже Восьмирукая знает сколько едем из Салира в этот ваш Сафарраш, ты, вообще, представляешь, сколько тут дней пути?
– К-кажется, десять. Ой, нет, од-динадцать. Извините, г-господин, ошибся.
– Так вот, действительно одиннадцать. И мы едем уже шестой. И почему же на шестой день пути мы не можем нормально пожрать? Ответь же, ведь за это вы их всех повесили, да?
Толстяк попробовал откинуться в стуле, но жесткая спинка не позволила.
– Святые погребения! У вас и не посидишь, как благородный!
– У нас корчма для н-неблагородных.
– Да, вот только она единственная за восемь часов дороги. И следующая будет громоптица знает, через сколько.
Заведение почти пустовало. За одним столом сидели два салирца, а в противоположном конце зала, положив голову на стол, храпел перебравший старик. Из-за крестьянских бунтов доходы падали, и хозяин обрадовался, завидев салирцев: их появление обещало добрый барыш. Корчмарь отправил сына обслуживать гостей, а сам устроился в углу у винной бочки и наблюдал. Салирцам все обязательно должно понравиться.
Сперва все было хорошо. Суп им пришелся по вкусу, горячий, густой. Они разрумянились и сняли с голов платки и держащие их золотые обручи. На второе подали жаркое из ягненка, и оно тоже оказалось отличным. Но когда дело дошло до разговоров – а за беседой салирцы имели обыкновение жевать листья кхимарии, – возникла загвоздка.
– Если вы считаете, что мой сын не оказывает вам честь, достойную вашего положения, я могу сам вас обслуживать, – предложил хозяин.
– Много чести нам не надо, – отмахнулся толстяк. – И сын твой – нормальный парень. Но скажи, как перед Чудотворцем, почему у вас нет кхимарии?
– Так мятежи ведь повсюду. Некому собирать урожай.
– Откуда мятежи? Вы же выиграли войну, – вступил в разговор спутник толстяка. Стройный бородач в бежевом кафтане, расшитом шелковыми узорами.
– Войну-то выиграли, но простой люд стал еще беднее.
– Так эти повешенные – бунтовщики? Тьфу, – сплюнул толстяк. – Я-то думал, их за дело повесили. За то, что не вырастили кхимарию.
– В некоторых деревнях никого не осталось. Всех повесили, – покачал головой хозяин. – Даже женщин и детей.
Бородач повертел ложку и произнес:
– У вас здесь все как-то неправильно. А почему ты не бунтовал?
– Я же знал, чем все это закончится. Силы слишком неравны, и Дараган никого не щадит.
– Ладно, оставьте нас. – Толстяк посерьезнел. – Оба.
– Как думаешь, что нас ждет? – спросил он, когда те удалились.
Тусклый свет из окошка серебристой полосой падал на стол.
– Думаю, просто так он нас не отпустит, – ответил бородач. – Дараган обязательно что-нибудь выкинет.
– Главное, чтобы княжна вернулась домой невредимой.
– Тише ты! – Бородач огляделся. – Если кто-нибудь услышит, что ты назвал некняжну княжной, знаешь, что будет?
– Конечно, – обиделся толстяк. – Если назвать некняжну княжной – повесят, а если назвать князем некнязя, – ухмыльнулся он, – то, видимо, сначала отрежут яйца и только потом повесят.
– Вот-вот.
– Но для меня Ками все равно княжна.
– Для меня тоже, – прошипел бородач, – но ради Восьмирукой, потише!
Толстяк кивнул на ту сторону зала:
– Думаешь, этот пьяница что-нибудь услышит? Да он проснется только поутру. Ха-ха!
– Но все же...
– Как же раздражает его храп! Может, засунуть ему в пасть сардельку?
Бородач вынул кинжал и, пронзив сардельку, перетащил на блюдо к себе.
– Да ладно, я пошутил, – скорчил мину толстяк. – Верни...
– Ты что, не понимаешь? Мы должны быть серьезнее. Это не загородная прогулка.
– Не переживай ты так. Все будет хорошо.
– Это если с Дараганом удастся договориться.
Карьмин, некнязь Салира, первые месяцы исправно выплачивал возложенное бремя. Продал родовые замки, кроме одного, жены и девы сняли золото и отдали почти все наряды. Даже крестьяне и мастеровые люди приносили всякий хлам, глядя на который, Карьмин только улыбался. Однако ноша оказалась непосильной: страна была разорена войной и учиненным ей разгромом. Мельницы сожгли, храмы разграбили, руины мостов покоились на дне рек. Некнязь не мог продолжать платить дань полностью и отправил в Сафарраш двух бывших баронов – по условиям мира салирцы потеряли все титулы – бородача Месфира и толстяка Амьяна. Им предстояло упросить Дарагана уменьшить бремя либо увеличить сроки. Некнязь не особо верил в успех и втайне собирал новое войско, что сможет вернуть Салиру былое величие.
Когда-то Гордая Страна Салир, ныне просто некняжество, процветала. Двор правителя притягивал знатных дам со всей Ишири, мудрецы вожделели очутиться в библиотеках на вершинах гор Ариноль, мужи мечтали отдать жизнь за Изумрудный трон. Дараган трижды неудачно шел войной на Салир: солдаты властелина вязли в снегах, насмерть мерзли на перевалах, гибли в пропастях бесконечных серпантинов. Но потом – о Восьмирукая, за что?! – неведомая хандра обрушилась на северную землю. Люди изошли синюшными пятнами, и, потеряв в муках три четверти подданных, Салир пал. В храмах Ишири, от степей Ширихага до ледников Нурь-Фияхар, воздали песнопения и молебны в честь Чудотворца, покаравшего северян, что не возжелали миром признать богоизбранного властелина. Правда, находились умники, кто связывал неясную хворь с ворожбой нечистых жрецов, а не с дланью Заступника. Подобное отрепье благолепный повелитель не щадил, и от берегов Аруши до низин Сад-Вешта запылали костры.
Изумрудный трон вывезли в Сафарраш, библиотеки Ариноля сгорели, а дома простолюдин и знатных опустели. Все, что осталось – свежесть в горах, ветер в храмах и закутанные в белоснежное покрывало руины. И свет.
Пелена висела над всей Ишири. Но из-за снегов в Салире всегда было яснее, и седое небо не так давило на разум. Может, поэтому белокурые северяне слыли самыми жизнелюбивыми на континенте. У них все отобрали, даже кинжалы вынудили отдать, хотя и не все подчинились. Однако они сохранили легкость и благодушие. И девиз: "Свет зачинается здесь".
– Недолго ему радоваться. Скоро мы возьмем реванш, – сказал толстяк Амьян.
– Наше войско в пять раз меньше, – возразил бородач Месфир.
– И что? Посмотри, его крестьяне бунтуют. Народ стал еще беднее. Все, что нам нужно – вторгнуться на их землю, и тогда простой люд перейдёт на нашу сторону!
– Ага, крестьяне – еще те вояки.
– Зато салирец стоит троих сафаршей. Если за счет крестьян наши войска хотя бы сравняются – мы победим!
– Вот только они не перейдут на нашу сторону. Ты же видишь, они запуганы. В лучшем случае они просто будут неохотно с нами сражаться.
– Тебя послушать, так нам впору бросаться к ногам Дарагана. И до конца жизни их лизать, – фыркнул Амьян.
– Нет. Нам нужно платить дань и копить силы. Тянуть время.
– А Ками? Она все это время будет там?
Месфир медленно повел острием кинжала по столу, оставляя глубокий след.
– Конечно, – вздохнул он, – хотелось бы обручить ее с кем-нибудь из отпрысков знатных домов Сафарраша. Лучше всего – с наследником Дарагана. Но я не верю в такие сказки.
– Да, он не пойдет на это. Он даже своих дочерей отдал в храм. А сыну он подберет какую-нибудь баронессу из Сафарраша, а не дочь побежденного правителя.
– Вот поэтому нам надо изображать покорность, – изрек Месфир. – Пока.
– Дарагана все ненавидят. Если мы выиграем хотя бы пару битв, в нас поверят. К нам присоединится Лафорт, Ширихаг и, может, даже Сад-Вешт.
– Сад-Вешт уже отвоевался. Третьего удара за десяток лет он не выдержит. А в Ширихаге сидит сафаррашский холуй. Этот некнязь – практически наместник Дарагана. Делает все, что он скажет.
– Холуи, случается, свергают хозяев, – возразил Амьян. – Не считаешь, что этот некнязь просто притворяется? Пока он слишком слаб, чтобы перечить Дарагану.
– Нет. Он верен хозяину. Это животная верность. И животный страх.
5
Властелин оценил искусство Элдена и сохранил ему жизнь. Ну, по крайней мере, продлил. Ему выделили каморку, что была много хуже последней комнаты на постоялом дворе, но несравнимо лучше вчерашней камеры. Длинный стол, пара стульев, шкаф без вешалок и одежды, зато с тараканами и пылью, и скамья без перины – сон на ней стал верхом наслаждения после каменного пола застенок.
Каждый день, обычно с утра, сутулый человек в заношенном плаще и невнятного возраста привозил на тачке мешки с трупами и свечи: окон в каморке не было. Наваливал мертвецов на стол и молча удалялся. Элден понял, что это лишь слуга, но первое время не решался с ним заговорить. Может, это уши Дарагана, и все, что он ему скажет, узнает и его господин. Утренний гость, кажется, тоже чего-то опасался, глядел искоса, выгрузив трупы, спешил быстрее убраться. Наверное, он оказался из тех недалеких, кто верил всем небылицам о нечистых жрецах. Что они могут наслать порчу до пятнадцатого колена, что по ночам они превращаются в пиявок и сосут кровь, а, проснувшись, ты обнаруживаешь по всему телу багровые ручейки, и вместе с ними утекает душа. Когда Элден постигал в храме искусство ворожбы, у них с Подсвечником даже существовала такая забава: слушать россказни подобных простофиль и потом травить эти байки друг другу. Что нечистые никогда не смотрят в зеркало, что, завидев благодатного жреца, разворачиваются к нему спиной и тридцать раз прыгают на одной ноге, и даже, что их нельзя обратить в Кед-Феррешем. Это, пожалуй, единственная выдумка, что лучше бы была правдой.
Он проводил обряд, мертвецы оживали и, повинуясь приказу, лезли обратно по мешкам. Вечером являлся сутулый, затаскивал их на тачку и, не проронив и слова, увозил. Так прошло несколько дней и, наконец, Элден не выдержал. Что он мог потерять? И так здесь на положении раба. Повесить могут хоть сегодня, хоть завтра, хоть вчера. Даже если этот ходок – шпион, он может только приблизить неотвратимое. А дело все равно уже погибло – прах Суфира уничтожен, учитель и Вдохновитель не восстанет из мертвых, не взмахнет десницей, поведя народ за собой. Значит, и жизнь Элдена теперь мало чего стоит.
– Подожди, – сказал он, – не уходи, я хочу поговорить.
Сутулый опасливо глянул, но остановился у двери. Не выпуская тачки, развернулся в пол оборота.
– Брось ты этих мертвяков и подойди.
Немного помявшись, труповоз очень аккуратно поставил тачку, словно пугаясь потревожить оживших мертвецов, и прошаркал к Элдену.
– Да, господин.
– Мне интересно, куда ты их увозишь. – Элден постарался произнести слова как можно дружелюбнее.
– Так это... ваша милость...
– Я не милость. Я родом из Сад-Вешта, у нас давно отобрали все титулы.
– Простите. Так мертвечину-то эту продаем мы в граде и по ту сторону Аруши. Разным богатеям. И мне вот с каждого мертвяка перепадает два динара. Такая работенка мне по нраву.
– И кто же дал тебе такую работенку?
– Так это... Сам хранитель Ураш, хранитель ордена Кед-Феррешем. А он, как говорят, сам выполняет поручение нашего любимого повелителя, благоверного князя Дарагана. Да светится вечно имя его!
– Да светится вечно имя его! – воскликнул Элден. – Знаешь, я тоже служу властелину и, как видишь, тоже выполняю его наказ. Оживляю тут этих трупов. И у меня к тебе тоже есть маленькая просьба.
– Тоже на два динарчика? – обрадовался сутулый.
– На гораздо больше. Но не сразу, а когда мне заплатит властелин. Да поцелует его ангел Чудотворца!
– Да поцелует ангел!
– Я хочу, чтобы ты рассказал всем в городе, что у народа появился друг, могучий жрец, который понимает чаяния простых людей. И хоть он из нечистых и оживляет мертвую плоть, он вам союзник и лучший друг. Вам и, конечно, властелину. Пусть все знают, что в замке народу верно служит скромный Элден.
Труповоз прищурился:
– Это будет стоить десять динар!
– Хорошо. Я отдам, как только мне заплатит повелитель. Да правит он вечно!
– Да правит вечно!
– И еще. Объясни глупцам, что россказни про нечистых жрецов – есть сущие небылицы. Все как раз наоборот: работая с темным эфиром, нечистые жертвуют собой ради общего блага.
Труповоз недоверчиво оглядел Элдена.
– Я знаю, когда все твердят противоположное, в это трудно поверить. Но ты пойми сам и растолкуй другим.
– Попробую, господин.
– Но главное помни – у вас в замке есть друг. И он готов отдать жизнь за последнего крестьянина и подмастерье. Пусть всем об этом будет известно.
Элден осенил слугу семиугольным знамением и повелел уйти, не мешкая выполнять поручение властелина.
Конечно, этот дурак вряд ли что-то сможет сделать. Да и потом: трудно убедить других, когда и сам до конца не веришь. Но, по крайней мере, это ничего не будет Элдену стоить.
Он улегся на скамью и, глядя в серый с подтеками потолок, подумал, как хорошо было бы сейчас умереть. Лишь что-то неведомое, призрачная надежда, доводы которой он сам толком не осознавал, держали его. Он пытался заснуть, но не получалось, хотя никто не беспокоил и не мешал. Только изредка за дверью проносилось знакомое до трепета шуршание Кед-Феррешем.
В городе появился новый дом, и теперь Элден и Шрай там пропадают. Им семь и девять. Это не обычный дом, других подобных в Сад-Веште нет. Он как мастерская, но не такая, как у кузнеца Брунха, а большая, как бы состоящая из многих маленьких. Словно дворец, но состоящий не из комнат и залов, а из каменных чаш, в которые скоро должны привезти верстаки и наковальни, горны и инструмент. Дом еще не достроили, и охрана расхлябана. Элден и Шрай находят бреши, пробираются на чердак – через щели оттуда все видно – и смотрят на почти пустые стаканы комнат. Они постепенно заполняются: в центр ставят стул с поручнями и высокой спинкой, приносят клещи, щипцы, кольца. Все комнаты обустраивают одинаково.
Однажды они видят там людей. Двое ведут третьего, сажают на стул, привязывают. На голову надевают обруч, клещами сжимают его. Веки размыкают распорками, закрепляют те щипцами. Элдена и Шрая пугает окрик, и они убегают, не досмотрев, что будет дальше.
Из города исчезают люди. Пропал красильщик Орин, булочник Тофф, скорняк Виль, двое парней с конца улицы. Страх; и все запираются, а если уж выходят - то только гурьбой. Болтают, что это Дараган угоняет людей в рабство. Но постепенно похищения прекращаются, и народ воздает хвалу Заступнику.
Элден и Шрай снова лазают в дом. Теперь он почти достроен, и каждый раз пробираться все труднее. Они опять видят пару людей, ведущих третьего. Все происходит, как и тогда. Сейчас Элден и Шрай решают обязательно досмотреть до конца, ведь другой возможности может не случиться. Оставив пленника со сжатым на голове обручем, раскрытыми глазами, двое покидают комнату-стакан. Человек сидит, головой не пошевелить, взгляд в одну точку. Ждут час, два, четыре. Ничего. Уже темнеет. Хочется спать, и Элден со Шраем возвращаются домой.
На следующий день они чудом попадают в дом. У охраны был пересменок, и они успели проскочить в щель, куда латникам не протиснуться. Человек на месте. Смотрит в ту же точку, но его глаза как-то изменились. Зрачки расплылись, а глазные яблоки увеличились. Неожиданно возвращаются двое. Элден еле успевает втянуть голову за укрытие. Один берет что-то черное, неблестящее, с синеватым отливом. Второй разжигает горн. Пламя разгорается ярко-красным, слепящим, Элден щурится, подступают слезы. Черный предмет летит в огонь, комнату наполняет горький, очень горький запах. Ничего горше Элден никогда не ощущал. Они со Шраем вскакивают и убегают, не особо заботясь о скрытности.
Это была их последняя вылазка в дом. Его достроили, охрану усилили, и попасть туда стало невозможно.
Через месяц в город вернулись красильщик Орин, булочник Тофф, скорняк Виль и те два парня с конца улицы. У них были огромные глаза и пустой взгляд. Они больше не говорили и подчинялись только хозяевам. Они стали Кед-Феррешем.
Теперь Элден знал, что горький запах – то был дух сумрачной стали.
На Ишири только одно ее месторождение – в болоте Шамшорх. Почти в сердце континента, в трех днях от Сафарраша вверх по течению Аруши. Раньше земля там была усыпана самородками – впрочем, их и сейчас еще можно найти, – но они мало кого интересовали. Наоборот, людей страшили суеверия, и никто там не селился.
Так было четыреста лет назад, до Первого Раскола среди нечистых жрецов. Мудрые твердят, что чародей, имя которого предано забвению, научился ворожбой и сумрачной сталью создавать из людей вечных рабов. Он основал орден, который, как и рабов назвал Кед-Феррешем, и к нему присоедилось примерно треть нечистых жрецов. В Шамшорхе построили рудники и начали добывать сумрачную сталь.
По водам Аруши пошли плоты и ладьи, лодки и любые посудины, даже самые дряхлые, – лишь бы могли плыть. Купцы в погоне за щедрым динаром перегружали корабли, и те часто тонули. Сумрачная сталь оставалась на дне, а воды Аруши из прозрачных и теплых стали черными и холодными.
Забытый чародей мечтал научиться делать Кед-Феррешем одной лишь ворожбой, ведь сумрачной стали слишком мало, а рабов он хотел иметь много. Он далеко продвинулся: созданные так Кед-Феррешем жили сначала пару дней, потом неделю, а потом и месяц. Еще чуть-чуть, и орден смог бы обратить в Кед-Феррешем любого, кого пожелает, и сколько пожелает.
Но пятьдесят лет спустя уже в самом ордене случился Второй Раскол. Жрецы восстали против Забытого, посчитали, что он бросил вызов самому Чудотворцу. Только Шестеро поддержали Забытого. Его скоро схватили, пытали и четвертовали на главной площади Сад-Вешта. Шестеро бежали, и их нарекли Изгнанными. Но они не нашли поддержки и быстро сгинули.
Так твердят мудрые.
После Первого Раскола, когда к Забытому ушла треть нечистых, эта ветвь чародеев потеряла могущество. Почти все лучшие храмы отдали благодатным, ворожащим светлым эфиром, а нечистым остались катакомбы, развалины и людское презрение.
Орден сохранился и продолжил использовать рудники Шамшорха. И поныне добывается немного сумрачной стали, гораздо меньше, чем при Забытом. Войско Кед-Феррешем служит Дарагану, вечные рабы есть и у богатеев.
А река Аруша по-прежнему несет в Сафарраш холодные воды. Говорят, раньше в ней можно было купаться, мыться и даже – о Чудотворец! – пить из нее. А теперь ее берега усеяны мертвыми козами и собаками, по глупости хлебнувшими темной, как чернила, воды.
6
Ночью на Сафарраш обрушился ливень, и дороги, без того малопригодные для посольских карет, превратились в сущую размазню. Лошади тянули в пологий подъем, фыркали и вязли, карету то и дело рвало вперед и сразу останавливало словно навороженной стеной. Месфир высунул руку и держался за крышу, а второй рукой – за скамью, Амьян же обеими схватился за Месфира.
– Ты бы убрал ее, – сказал Амьян, – а то чернь отрежет тебе пальчики вместе с перстнями.
Их окружали толпы нищих, прокаженных, калек, бежали за ними, совали в окно грязные культи.
"Посыпь динарчиком! Посыпь динарчиком!"
Порой их становилось так много, что вознице кнутом приходилось разгонять этот сброд.
"Дорогу посольству Салира! Вы что, не поняли?! Проваливайте!"
Нищие разбегались, и сперва плелись сзади, преследовали. Но стоило карете снова увязнуть в рыжем месиве, были тут как тут.
"Хотя бы пол динарчика! О, хвала тебе, достойный господин!"
– И зачем ты это сделал? – спросил Месфир. – Теперь их станет еще больше.
Порой по пути попадалась княжеская стража, возница показывал дозволу, и посольство ехало дальше. Дорога оказалась долгой: в большинство улочек нижнего града широкая карета не помещалась, и салирцы вынужденно петляли, медленно приближаясь к подножию Лысого холма. Дети, завидев иноземную карету, визжали, хватали палки и били по колесам и еще куда могли достать. Бросали камни, один едва не угодил в лошадь.
"Смерть некнязю!"
– Ох, скорее бы это кончилось, – сказал Амьян. – Эта тряска, шум, вонь... меня сейчас вырвет.
Он высунул голову и опорожнил желудок. Толпа отскочила, а потом засмеялась.
"Да он просто пьян! Вонючие салирцы не могут без эля!"
"Лучше динарчиком посыпь! Лучше динарчиком!"
Карета накренилась назад, их прижало к скамье: начался подъем на Лысый холм. Кривые улочки убогих, наспех сколоченных, дырявых лачуг остались позади. Последняя стража – и все, дальше они одни, нищих сюда не пускают. Возница сунул дозволу, они тронулись, и карета совсем задралась вверх к небу, к пелене. Лошади заржали, возница стеганул, но не помогло – задние колеса наполовину провалились и увязли.
"Дальше придется пешком, господа".
Месфир с Амьяном вылезли и, шатаясь, поплелись по склону к стенам замка Первого После. Амьян вспомнил всех богов, настоящих и легендарных, а Месфир был молчалив и серьезен.
Нижний град оставался снизу, отдалялся. Коричневый, с рыжими прожилками дорог, как бы перевязанный черной бечевкой-угрем – рекой Арушей. Она крутила петли в граде, окольцованная мостами, а на выходе из него распрямлялась и почти ровной линией уходила в горизонт, туда, к болоту Шамшорх, к рудникам сумрачной стали.
Поодаль от нижнего града, где Аруша уже не вилась, вдоль нее зеленели сады предместий. Там в усадьбах жили жрецы и знатные, а еще дальше, почти на горизонте, виднелась пятиступенчатая мраморная пирамида Предвестника, главного храма благодатных и величайшего храма всей Ишири. Его нечеткий контур подергивался в дымке, а ночью, когда храм исчезнет в сумраке, на вершине зажгут огонь.
Следующие события еще больше уверили Амьяна в необходимости воевать, и что Сафарраш не так силен, как хочет казаться. Пожалуй, салирец стоит даже не трех сафаршей, а пятерых.
На воротах Амьян самолично ткнул в нос стражнику дозволу, и посольство из двух бывших баронов, слуги, лошадей, тащивших пустую карету, вошло в замок. Их не приветствовали достопочтенные господа, им не сыграли флейтисты, усталым путникам даже не предложили кхимарии. Их встретил угрюмый карлик и сообщил, что властелин-де уехал усмирять бунтовщиков и вернется не ранее, чем через три дня. А пока послы могут делать, что хотят. Амьян потребовал показать некняжну, карлик заворчал и ушел. Вернулся с каким-то писарем, и тот спросил, что посольству вообще нужно. Амьян смиренно предъявил дозволу, но писарь оказался не писарем. Повертел бумажку в руках, поводил пальцами, сказал, что разберется, и ушел. Через час привел благодатного жреца, и тот поинтересовался, что салирцы здесь хотят. Месфир выхватил дозволу и передал жрецу. Тот зашевелил губами, раскраснелся, вытер лоб и попросил объяснить словами. Послы хором растолковали ему суть их появления. Жрец ответил, что так и быть, их поселят в замке до возвращения повелителя и дадут встретиться с заложницей.
Вот чего стоит замковая челядь без Дарагана, решил Амьян. Может, и весь Сафарраш без своего властелина развалится, как рассыпаются листы из книги, если вынуть нить переплета. Тем более и листы-то здесь зачастую пустые.
За дверью послышались шаги, и Ками гадала, что принесут на этот раз. Думала между тыквенной кашей, вареной репой и рыбной похлебкой. Ей еще давали куриную ножку и половинку яблока, но то только на ужин, так что сейчас предстоял выбор из трех блюд. Начиная со второго месяца заточения она стала вести счет и записывать результаты, выводила пальцем цифры на пыльной стене. Пока вела вареная репа – у нее было сто девяносто очков, ее упорно преследовала тыквенная каша – сто восемьдесят пять, а рыбная похлебка уже сильно отстала – сто двадцать три. В хвосте плелись куриная ножка и половинка яблока – шестьдесят восемь на пятьдесят девять. Впрочем, для них, наверное, надо устроить отдельное соревнование, потому что так получается нечестно, ведь их приносят только на ужин.
Ками всей душой болела за рыбную похлебку: вареную репу за эти семь месяцев она просто возненавидела, а тыквенной каши просто не хотелось. Она взяла тарелку и поставила на столик у двери, а сама отошла назад, как учили. Шаги приближались, и она разобрала, что идет не один стражник с едой, как обычно, а несколько человек. Трое или четверо. Ей стало страшно, и она подвинулась совсем к стене, уперлась спиной в холодную неровную кладку.
Дверь отворилась, и сердце забилось как никогда. Едва стражники вышли, Ками бросилась на шею салирцам. Салирцам! Она висела в объятиях с четверть песка, которая тянулась вечностью, но все равно так рано закончилась.
– Милая, ты такая худая, – сказал толстяк Амьян, – придется пол-лета тебя откармливать.
– Они над тобой издевались? – спросил Месфир.
Ками почувствовала, что губы начинают дрожать. Она сразу вспомнила и Илмара, и дядю, и всех-всех казненных солдат, каждого. Но решила ничего не говорить. Не хотела расстраивать Месфира и Амьяна, а еще не хотела, чтобы узнал отец. Ему, конечно, и так потом доложут, что его солдат казнили, а дочь заставили смотреть, но пусть это станет ему известно не от нее. Пусть думает, что она сильная, раз не пожаловалась.
– Нет. Со мной хорошо обращались.
– Слава Восьмирукой! – воскликнул Амьян. – Сафарши еще не потеряли остатки чести.
– Но теперь ведь уже все не важно? – Ками заглянула салирцам в глаза. – Вы привезли золото и заберете меня отсюда?
– Милая... – вздохнул Амьян.
– Придется еще немного потерпеть. – Месфир положил ей руки на плечи. – Еще чуть-чуть, и мы соберем золото. Еще месяца два, может, три.
Ком прошел по горлу.
– Как? – еле из себя выдавила Ками. – Мне еще здесь три месяца?
Ей хотелось зареветь и от того, что еще три месяца сидеть в этой вонючей комнате, и от того, что она еще не скоро увидит Салир, но больше всего от обиды на отца, потому что он не смог собрать на нее выкуп. А он же обещал, что она через шесть месяцев вернется домой! Прошло уже семь, и вот еще три...
– Может, нам еще что-то продать? – умоляюще спросила она.
– Даже если мы с Амьяном продадим все свои земли, это не покроет и сотую часть долга.
– Нужно дождаться нового урожая, – пояснил Амьян. – А потом мы за тобой приедем и заберем тебя! Вернемся в Салир, и все будет снова как раньше!
Ками зарыдала.
– Не будет! Не будет как раньше! Они всех убили! И дядю, и Илмара, и Шоля, и Фьяна, и Кирьва... А ему было только пятнадцать... Всех убили!
Она закрыла лицо и отвернулась.
Амьян обнял ее.
– Что ты такое говоришь, милая?
– Правду, – всхлипнула Ками. – Они их убивали, а потом какой-то нечистый жрец оживлял. Я все видела. А потом... – Ками набрала воздух. – Потом опять убивали!
Амьян с Месфиром переглянулись.
– Не может быть, – сказал Месфир. – Какой смысл? Он мог бы получить за них выкуп.
Горячие слезы текли по щекам.
– Может, идиоты вы такие... Он делает, все что захочет, потому что он – князь, а все остальные некнязи, а я – некняжна!
Где-то на второй или третий день она случайно, по привычке, ведь все так говорят в Салире, назвала отца князем, за что достомол Сарой разбил ей губу, стражники заржали, а властелин Дараган сказал, что в девять лет пора бы уже научиться следить за языком.
Месфир сжал кинжал так, что пальцы побелели.
– Они за все расплатятся.
Дурак, что он сделает. Там тысячи солдат, а у них один кинжал на двоих. То есть на троих. Но она умеет только немножко из арбалета. Был бы здесь арбалет... Может, она бы и убила парочку сафаршей. Может, даже самого Дарагана. Всадила бы в самое сердце!
– Успокойся, – сказал Амьян Месфиру. – Потом.
Хотя если бы она не была некняжной, ее саму бы убили там со всеми. А может, и нет. Если бы она была простой девочкой, ее бы не держали в плену и отпустили. Лучше бы она была простой девочкой.
– А что за нечистый жрец? – спросил Амьян. – О ком ты говоришь?
– Я не знаю его имени. Но он верный слуга Дарагана. Даже более верный, чем многие. Делает все, что ему прикажут.
