Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Фэн Цзицай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

12. Одна маленькая-маленькая заморская винтовка

На земле есть обходные пути, а на небесах их нет, если быть пасмурной погоде, значит, будет пасмурно. Хотя сверху и не лило как из ведра, в воздухе носились маленькие, но частые капли моросящего дождя, эти капли повсюду поблескивали на деревьях и траве, земля стала скользкой.

Только что бойцы Дурня-Второго выдержали ожесточенный рукопашный бой с волосатыми. Волосатые колют штыками винтовок по-своему, совсем не так, как орудуют пикой китайцы. Дурень-Второй тоже ринулся в бой, нарочно бил волосатых косой по глазам, стоило тем закрыть глаза, как его бойцы тут же всаживали в них мечи.

Волосатые дрогнули, отступили за земляную насыпь и выставили навстречу свои винтовки. Дурень-Второй впервые дрался с волосатыми, пули от винтовок волосатых летели куда быстрее, чем глиняные шарики Дай Куйи, их даже не слышно было. Коса, естественно, тоже не шевелилась, и бойцы вокруг него стали падать один за другим. Когда они взобрались на насыпь, волосатых уж и след простыл. Дурень-Второй увидел, что у лежавшего поблизости бойца в груди три дырки от заморских пуль, из которых сочится кровь, сердце его сжалось. Рядом с ним несколько молодых бойцов тоже стояли в смущении, словно они засомневались в том, что в ихэтуаней «мечи и пики не войдут». Наставник Инь подошел к ним и сказал:

– Эти братья не овладели гунфу до конца, не молили богов спуститься к ним, вот и не устояли перед заморскими ружьями!

Едва он успел это сказать, как пушки волосатых снова начали стрелять. Черные величиной чуть ли не с арбуз снаряды пронеслись мимо и взорвались неподалеку в болотце, вверх взлетели фонтаны грязной воды, комья земли, деревца. Наставник Инь, ничуть не испугавшись, крикнул бойцам:

– Вставайте, не бойтесь, кто чертей боится, того черти и погубят! Когда кончат стрелять пушки, волосатые опять вылезут!

Ихэтуани поднялись навстречу холодному и влажному ветру, ни один не остался в укрытии.

Эти пушки никому не причинили вреда. Вслед за тем из-за темно-зеленой листвы появился заморский флаг, послышалась дробь барабана и вышли волосатые. Они шли в три ряда, держа винтовки наперевес и ступая в такт ударам барабана. Едва ихэтуани изготовились броситься на них, как строй волосатых вдруг распался: первый ряд лег на землю, воины второго ряда опустились на колени, а третий ряд остался стоять. «Бах! Бах! Бах!» – прогремело три залпа. И тут же множество ихэтуаней повалились кто вперед, кто назад. Остальные не могли понять, что произошло, и продолжали стоять, как стояли. Наставник Инь пронзительно крикнул:

– Ложись! Ложись!

Все бойцы их отряда и Дурень-Второй легли на мокрую от дождя землю.

Волосатые перезарядили винтовки. «Бах! Бах! Бах!» – раздались еще три залпа.

Пули пролетали над Дурнем-Вторым и его товарищами, не давая им поднять головы. Наставник Инь лежал рядом с Дурнем-Вторым, его головная повязка была прожжена в одном месте выстрелом, и ему пришлось так тесно прижиматься лицом к земле, что на его губах остались следы грязи. От ярости его лицо стало багровым, на глазах блестели слезы, он изрыгал ругательства одно страшнее другого, и чем больше он ругался, тем больше входил в раж. Вдруг он вскочил, завопил душераздирающим голосом:

– А, черт их дери, они мать мою опозорили, так я их сейчас вздрючу! – и побежал вперед, бешено размахивая широким мечом. Его ноги в белых тапочках в несколько прыжков ворвались во вражеские ряды.

Вслед за ним все бойцы поднялись навстречу летевшим на них, как саранча, пулям и, не обращая внимания на то, кто из них упал под пулями, бесстрашно бросились вперед. Конечно, Дурень-Второй, не помня себя, тоже влетел, стиснутый в толпе бегущих людей, в ряды волосатых, махал мечом, разил косой, бил всех, на кого натыкался. В ушах у него звенело от ружейных выстрелов, но вдруг он услыхал звуки музыки, доносившиеся откуда-то сзади.

Музыка была такой знакомой! Это же «Смелый гусь»! Печальные, мужественные, взлетающие все выше звуки неудержимо лились в уши и отдавались прямо в сердце, наполняя все тело горячей волной, заставляя людей без страха идти на смертный бой, плакать, пылать гневом и, не дрогнув, принимать смерть.

Да! Эти звуки вылетали из дудки Лю-Четвертого! Дурень-Второй не успевал ничего разобрать, он не разбирал даже, где жизнь, а где смерть. Он не помнил, сколько волосатых уложил своей косой…

Вдруг словно гром прогремел, в глазах у него потемнело, его тело внезапно показалось ему совершенно чужим и каким-то очень-очень далеким, душа полетела куда-то вверх… Когда он очнулся, было уже темно, вокруг, если не считать кваканья лягушек, стояла поразительная тишина. Он настолько опешил, что поначалу решил, что очутился в палатах загробного владыки. Но, посмотрев еще раз, увидел, что лежит в канаве; повезло ему, воды в ней было немного, да к тому же на дне росли густые водоросли, так что его лицо оказалось над водой, а иначе он давно бы захлебнулся. Он вылез из воды, поднялся, на теле и ногах ран не оказалось, только плечо было прострелено заморской винтовкой, и кровь залила всю левую сторону халата.

Он выбрался из канавы, огляделся: вокруг все было завалено мертвыми телами, были среди них волосатые, были и ихэтуани. Их одежда промокла и потемнела под дождем, кровь, вытекшая из их ран, смешалась с дождевой водой и порозовела; сплошь розовые тела да поросшее травой поле. Вдруг он увидел наставника Иня и одного волосатого, неподвижно лежавших на земле, вцепившихся друг в друга смертельной хваткой.

Он одной рукой разнял их. Оказывается, меч наставника Иня вонзился в грудь волосатого, а штык винтовки волосатого глубоко вошел в живот наставника Иня. Оба давно были мертвы. На сырой земле траурные тапочки белели как-то особенно заметно. Он кинулся осматривать тела ихэтуаней, но не нашел ни одного живого. Сам не зная почему, он поспешно убежал с этого места.

Он определил, куда ему нужно было идти, и пошел в сторону городского пруда. Пройдя немного, он вдруг увидел несколько мертвецов, лежавших вповалку на насыпи желтой земли. Он подошел поближе. Оказалось, что это были музыканты оркестра из его родных мест. Они погибли все. Большой барабан из бычьей шкуры был разодран, от деревянных кастаньет еще шел дымок, вокруг валялись брошенные флейты, гонги, барабанные палочки. Среди них лежал старик; его голова была без повязки и матово отсвечивала под дождем, словно тыква. Рука старика твердо сжимала маленькую дудку. Да, это был дядя Лю-Четвертый! Дурень-Второй чуть было не вскрикнул. Когда он нагнулся, чтобы закрыть глаза Лю-Четвертому, нестерпимая боль утраты наполнила его сердце, в нем словно вспыхнул огонь, и ему показалось, что у него горят даже корни волос. Он яростно тряхнул головой, испытывая непреодолимое желание побежать в Цзычжулинь и там погибнуть в бою, но вдруг почувствовал, что у него на голове чего-то не хватает. Провел рукой – что-то и впрямь не так, косы как будто и нет на затылке. Оглянулся назад – вроде бы она висит, вот странно! Он взял косу в руку, взглянул на нее и обомлел от ужаса: коса была перерезана выстрелом из винтовки, от нее остался только маленький, обожженный хвостик. От вплетенного в косу заклинания на желтой бумаге тоже остался лишь обгоревший клочок. Что же это? Нет больше косы?

Он стоял сам не свой и не мог сообразить, что же произошло. В какой-то миг он не смог сдержаться и наделал себе в штаны, те стали совсем мокрыми.

Когда стало совсем темно, он пошел обратно, но не решился вернуться домой. Он боялся встретить на улице какого-нибудь знакомого, не хотелось, чтобы его кто-нибудь увидел. Он повязал голову повязкой, которую ему дал учитель Цао, и быстро направился к дому своего тестя Цзинь Цзысяня.

Увидев его, Цзинь Цзысянь чуть в обморок не упал, но, когда понемногу пришел в себя, он надежно укрыл Дурня-Второго в своем доме и строго-настрого запретил домочадцам рассказывать кому-либо о случившемся.

13. Остается просить прощения у предков

С тех пор как пал Тяньцзинь, долгое время никто не слыхал о Дурне-Втором. Одни говорили, что в тот день, когда он пошел сражаться в Цзычжулинь, он наступил на мину волосатых и погиб. Другие говорили, что волосатые хитростью заманили его в клетку, окрутили его косу электрическими проводами – в то время люди не знали, что такое электрические провода, и думали, что в них скрывается бесовская сила, – и на пароходе увезли за море.

После беспорядков люди жили в тревоге, вокруг было неспокойно. Волосатые срыли стены Тяньцзиня, территория иностранной концессии расширилась, волосатых в Тяньцзине стало еще больше. Некоторые разобрались, что к чему, и перестали бояться волосатых. Некоторые лишились рассудка и стали еще больше бояться волосатых. Они думали, что боги спустятся с небес и разгонят волосатых, а в волшебном кнуте и вправду обитают души предков.

Цзинь Цзысянь был человек довольно аккуратный. Дурня-Второго, этого взрослого, ростом в пять-шесть чи и шумного человека, он прятал в своем доме почти год, и о том никто не прознал. Плечо Дурня-Второго зажило, а вот коса так и не отросла. Коса была перерезана заморской пулей, попавшей в плечо, от нее остался хвост длиной чуть больше полчи. Он ее отращивал полгода, она выросла на два чи, но чем больше она росла, тем тоньше становилась, а кроме того, она стала отливать желтизной, словно шерсть на бараньей ляжке, и к тому же кончики волос стали раздваиваться. Когда волосы раздваиваются, они больше не будут расти. Так его коса уменьшилась на целый чи и оказалась недостаточно длинной, чтобы ею бить, да и сила в ней пропала, ударить такой человека – все равно что конским хвостом хлестнуть.

Все это время Цзинь Цзысянь с дочерью и сам Дурень-Второй пребывали в расстроенных чувствах, словно разбилась какая-то бесценная, доставшаяся от предков старинная вещь. Цзинь Цзысянь бегал по городским аптекам и искал какой-нибудь тайный рецепт для отращивания волос. Когда от этой беготни он уже здорово похудел, то прослышал, что такой рецепт был у хозяина Фэна, владельца аптеки «Чудесный гриб» на улице Гуицзе. Цзинь Цзысянь тут же помчался на улицу Гуицзе. Кто же знал, что хозяином той аптеки давно уже стал Цай-Шестой? Цай-Шестой сказал ему, что полгода тому назад, когда иностранцы ломали стены, хозяина Фэна задавило обрушившейся от взрыва стеной. Цзинь Цзысянь не оставил своей затеи – на лице Цая-Шестого играла уж больно подозрительная улыбочка – и в конце концов отыскал хозяина Фэна за пирожковой «Один дракон», что у северной заставы. Теперь хозяин Фэн варил леденцы в крошечной комнатке. Услыхав про свою аптеку, хозяин Фэн расплакался.

Оказывается, во время беспорядков на улице Гуицзе квартировалась охрана ворот Мабяньмэнь. Во время перестрелки начался пожар, загорелась и аптека «Чудесный гриб». До приезда пожарной команды Цай-Шестой бросил все документы в огонь. Хозяин Фэн уже давно доверил Цаю-Шестому вести счета, и тот наверняка его обсчитывал. А как счета сгорели, так и концы в воду. После пожара Цай-Шестой подкупил одного приятеля, и тот заявил, что он давал взаймы хозяину Фэну, и потребовал, чтобы тот вернул ему долг. У хозяина Фэна под рукой никаких счетов не было, а Цай-Шестой стал утверждать, что аптека действительно задолжала этому человеку. Пришлось ему дать столько, сколько он требовал, и хозяин Фэн оказался на грани разорения. Чтобы с этим долгом рассчитаться, хозяину Фэну пришлось в конце концов продать аптеку; кто же знал, что аптека перейдет в руки не кого-нибудь, а Цая-Шестого? Утирая слезы, хозяин Фэн сказал:

– Вот уж верно гласит старинная поговорка; верней всего тебя угробит близкий человек.

Цзинь Цзысянь и сам был расстроен до невозможности. Человек прожил на свете пятьдесят лет, прошел через огни и воды, а теперь сокрушается о том, чего уже не исправить. Вот и с косой Дурня-Второго: он очень сожалел о том, что во время беспорядков позволил Дурню-Второму и Цзюйхуа жить на отшибе. Если бы они жили рядом с ним, он ни за что не разрешил бы Дурню-Второму лезть на иностранные винтовки и пушки.

Видя, что хозяин Фэн человек робкий, запуганный и мягкий и что он не будет болтать почем зря из страха нарваться на неприятности, он рассказал ему о том, что случилось с косой Дурня-Второго. Он понимал, что, если соврет хозяину Фэну, будто какому-то его родственнику во время бритья случайно отхватили косу, тот не скажет ему свой секрет. Он не стал много сочинять, а сказал только, что Дурень-Второй однажды напился пьяным и его коса опалилась в огне лампы. Услышав об этом, хозяин Фэн взволнованно заговорил:

– Ой! Волшебный кнут сломался, ну и дела! Ты, уважаемый, не беспокойся, у меня есть один семейный рецепт, которым пользовалась даже наша высокочтимая императрица. Я его никому не открывал. В прошлом году, когда начальник уезда Жуань облысел, я даже ему не раскрыл этот рецепт, а написал для него только указание. Указание и тайный рецепт – это разные вещи. Когда мой отец передавал мне рецепт, он на словах добавил две самые важные фразы: «Зеленый дракон и киноварный феникс вместе рождают божественную силу; черный пес и белая курица – сколько ни пользуйся, пользы не будет». Дурень-Второй – человек необыкновенный, и коса его – сокровище, доставшееся ему от предков, воспользуйтесь этим рецептом да оградите его от дурного глаза, и у него снова отрастут самые лучшие черные волосы!

– Прекрасно! – воскликнул Цзинь Цзысянь. – Я верю тому, что досталось нам от предков! Мне сказали, что в немецкой аптеке в Цзычжулине продается какая-то «животворная мазь Байэр», будто бы очень помогает, а я вот не верю. Не верю, что иностранцы понимают больше, чем наши предки.

У хозяина Фэна брови поползли вверх, и он засмеялся. Он запер дверь, открыл стоявший в углу комнаты сундук, разрисованный цветами и грушами, достал из сундука шкатулку из сандалового дерева, щелкнул замочком и извлек на свет завернутый в сунскую парчу мешочек. Он снял опоясывавшую мешочек ленточку, одну за другой развернул несколько шелковых и бумажных оберток и наконец вытащил из мешочка старинные рецепты, лежавшие под яшмовыми пластинками. Бумага, на которой они были написаны, пожелтела, но аккуратно выведенные иероглифы были видны все так же отчетливо. Хозяин Фэн бережно положил эти листки на стол, придавил их прессом, взял бумагу и кисть и принялся переписывать их, подробно разъясняя, как применять каждое лекарство:

– Это снадобье «тысячи цзиней». Крапивный лист, кунжутный лист… по три ляна… Варить в рисовом отваре… когда он станет теплым, господину Дурню-Второму следует мыть в нем волосы. Помогает росту волос и укрепляет их корни. А вот «Снадобье божественной мудрости», высокочтимая императрица любила его больше всего. Состоит из трех частей: орехи торреи, три штуки, очищенные; косточки персика, две штуки, в кожуре; иглы кипариса, один лян, сырые, смешать и вскипятить. Запомни, для этого нужна талая вода, ни в коем случае не берите обычную воду из реки или колодца. Когда все хорошенько выварится, макать в нее гребенку и расчесывать ею волосы. От косточек персика получается «мягкая кожа, черные волосы». Если волосы с рыжинкой, прибавь одну косточку персика… Запомнишь?

Цзинь Цзысянь, потирая от удовольствия руки, сказал:

– Замечательно, уж теперь мы сбережем волшебный кнут!

Потом он спросил:

– Сколько это стоит, я заплачу!

Хозяин Фэн хоть и бесхарактерный, но и его легко зажечь. Увидев, как радуется Цзинь Цзысянь, он тоже воодушевился. Вежливо сложив руки, он сказал:

– Денег не возьму! Сберечь волшебный кнут – значит сберечь дух, завещанный нам предками. Я дарю эти рецепты!

Потом он переписал для Цзинь Цзысяня еще два рецепта: «Мазь богов» и «Аромат богов». Первое снадобье надо было втирать в волосы, а другим надо было брызгать на них. Хозяин Фэн попросил Цзинь Цзысяня купить все необходимое для приготовления снадобий в разных аптеках, чтобы никто не мог тайком списать рецепты. В аптекарском деле кража чужих секретов самое большое зло.

Цзинь Цзысянь подумал, что он и впрямь повстречался с хорошим человеком. Осыпав хозяина Фэна благодарностями, он обежал аптеки и быстро подобрал все, что было записано в рецептах. Лечение пошло успешно. В этих снадобьях словно сила волшебная сидела. Через несколько дней волосы Дурня-Второго уже были черными и лоснились, будто их облили тушью и смазали маслом. Потом глядят – они разбухли и выросли, точно стебли травы весной. Прошло полмесяца, и вдруг на кончиках волос появились черные и блестящие стрелки, словно молодые побеги на старом стебле. От их вида члены семейства Цзиней кричали от радости. К тому же лечению, казалось, сами небеса помогали: частенько шел снег, раза два или три выдался такой снегопад, что снегу навалило больше чем на чи. Цзинь Цзюйхуа готовила лекарства в талой воде и каждый день расчесывала Дурню-Второму волосы, глядь – а они каждый день растут на три фэня[35]35
  Фэнь – мера длины в Китае, 3,2 мм.


[Закрыть]. Пришла весна, и лоснящийся, черный, как воронье крыло, толстый и длинный волшебный кнут стал словно прежний.

Дурень-Второй несколько раз его опробовал – не отличишь от того, что было.

К этому времени повсюду уже говорили, что Дурень-Второй не погиб и не был увезен иностранцами за море, а что его коса сгорела от лампы и он, словно петух с выщипанным хвостом, прячется в доме своего тестя Цзинь Цзысяня. Нашелся добрый человек, выдумал какой-то предлог и пришел в дом семейства Цзиней, чтобы предупредить об этих слухах. А Цзинь Цзысянь из этого «предупреждения» понял, что новая молва пошла гулять из уст хозяина Фэна. Он подумал, что тут нет ничего страшного. Ведь он сам так все и наплел хозяину Фэну. Хорошо, что в тот день он был осторожен и не сказал всей правды, а иначе все узнали бы, что волшебный кнут был прострелен заморской винтовкой, и быть бы тогда неприятностям! Этого он больше всего боялся. Чем больше он думал о новых слухах, тем больше сердился, он даже хлопнул по столу и хотел было идти к хозяину Фэну, чтобы посчитаться с ним, но, успокоившись немного, подумал: какой прок ругаться с таким бесхарактерным человеком, как хозяин Фэн? Пусть он размазня – от этого он еще больше сможет навредить. Он мысленно сказал себе:

– Тут получается точь-в-точь по старинному изречению: кого жалеешь, того надо больше всего бояться!

Дурень-Второй стал успокаивать тестя:

– Ну к чему сердиться, завтра я пройдусь по улице, и все эти слухи исчезнут!

На следующий день Дурень-Второй в сопровождении жены и тестя прошелся по городу. Все видели Дурня-Второго, и все видели у него на голове волшебный кнут, тут же все пересуды прекратились. Видно, сплетни не могут большого вреда причинить и не надолго задерживаются в головах людей. Они словно газы в животе – мало-помалу выходят наружу.

Хотя в глазах других людей волшебный кнут был все так же могуч, в душе у него не было прежнего спокойствия. Воспоминание о том, как в тот день неизвестная заморская винтовка прострелила ему косу, висело камнем у него на сердце, отнимало у него все радости. Хотя перед людьми он был обладателем всемогущего волшебного кнута и большая доска с надписью «Распространяющий величие государства» по-прежнему висела в его доме, он чувствовал в себе какую-то пустоту, словно он лишился какой-то самой главной точки опоры. Коса на голове словно погрузила его в яркий и долгий сон. Теперь он, неожиданно для себя, пробудился от этого сна, и волшебные чары косы как будто рассеялись.

В последний год дела у Цзинь Цзысяня шли плохо. Желающих купить его «восемь разрушившихся вещей» становилось все меньше и меньше. Каждый день он вздыхал и причитал, несчетное число раз повторяя: «Хоть древние песни прекрасны, они ныне людям не по нраву».

Но если не продавать картины, то нечего будет есть, а в брюхе сила, перед которой никто не устоит. Он заделался рисовальщиком, живым и мертвым рисовал портреты. Как раз в это время появилась заморская фотография, за небольшую плату человек мог получить свой образ, весь, какой он есть, запечатленным на фотокарточке. Хотя заморская фотография прямо-таки чудеса творила, но и у нее был недостаток – фотокарточки не могли быть большими, портреты по размерам должны были быть куда больше.

Но не успел он приноровиться писать большие портреты с фотокарточек, как появилась опять-таки заморская техника ретуширования, люди на фотографиях стали большими, да и снимки стали такими же достоверными, как рисунок. От этого Цзинь Цзысянь даже аппетита лишился, бранил на чем свет стоит иностранцев; наткнувшись на что-нибудь заморское, тут же принимался его ругать, клялся, что не будет покупать заморских товаров, и даже разбил стоявшие дома заморские часы. Но после года гэнцзы городские стены снесли, ворот не стало, никто уже не бил в барабан, когда их открывали и закрывали, в башне для барабанщиков сидел заморский караул, а большие часы «из ста восьми рычагов» давно встали. Ему оставалось только узнавать время по солнцу, и он, конечно, частенько ошибался. Но он дал зарок: заморских часов не покупать, и упрямо его держался.

В это время Дурень-Второй и Цзинь Цзюйхуа уже переехали обратно на западную окраину, но им приходилось каждый день помогать Цзинь Цзысяню. Дурень-Второй видел, что дела у тестя идут все хуже и хуже и тому приходится все туже затягивать пояс, вот он возьми и скажи Цзинь Цзысяню:

– У нас с Цзинь Цзюйхуа детей так и не народилось. Видно, не смогу я исполнить завет передавать искусство бить косой только детям. Я думаю, что, во-первых, нельзя, чтобы гунфу моих предков пресеклось, а во-вторых, чтобы есть трижды в день, иметь хворост и рис, масло да соль, на то деньги надобны. А когда в животе пусто, ни о чем другом уже и думать не будешь. Я решил открыть школу, взять себе учеников, да вот не знаю, не поступаю ли я вопреки заветам предков?

Цзинь Цзысянь ничего не ответил, думал три дня, а потом сказал:

– Я думаю, ничего другого не остается. Если только не передать свое гунфу иностранцам, то, наверное, вины перед предками не будет. Но в ученики надо обязательно отобрать хороших людей, пусть их будет мало, но будут лучшие из лучших, нельзя, чтобы дом наш был опозорен.

Дурень-Второй думал, что его тесть, как человек преданный всему древнему, воспротивится такому нарушению заветов предков. А услышал его слова и от неожиданности даже сам испугался. Подумал, что предки рассердятся на него.

Цзинь Цзысянь согласился еще по одной причине, о которой он не сказал. А причина эта была та, что Цзинь Цзюйхуа не могла родить Дурню-Второму наследника, и, если бы тот твердо соблюдал запрет не передавать свое гунфу чужим, у него могла бы появиться мысль взять вторую жену. Вот почему семейство Цзиней стало уговаривать его открыть школу и набрать учеников, а Цзинь Цзюйхуа все показывала ему пустые мешки, пустые солонки и пустые горшки для масла.

Делать нечего, Дурень-Второй скрепя сердце открыл школу. В те времена людей, искавших учителя гунфу, было хоть отбавляй, он со всей строгостью отобрал двух учеников и дал им новые имена. Того, кто носил фамилию Тан, он назвал Тан Маленькая Коса, а того, кто носил фамилию Чжао, назвал Чжао Маленькая Коса, решив вернуть им взрослые имена, когда они овладеют гунфу. Еще Дурень-Второй вместе с Цзинь Цзысянем сочинили восемь правил школы. Эти правила включали четыре «нужно» и четыре «нельзя». Цзинь Цзысянь написал их на красной бумаге и повесил у ворот:

1. Нужно уважать учителя и чтить предков.

2. Нужно быть преданным и справедливым.

3. Нужно быть воспитанным и скромным.

4. Нужно копить добродетель и совершенствовать мастерство.

5. Нельзя учиться у другого учителя.

6. Нельзя самому брать учеников.

7. Нельзя разглашать секреты мастерства.

8. Нельзя применять свое мастерство в ущерб другому.

В день, когда он взял учеников, Дурень-Второй поклонился предкам, назвал себя мятежным и непутевым сыном, ведь он нарушил закон, который в его роду свято блюли двести лет, но заверил, что заботиться о процветании их семейного искусства, передавать его позднейшим поколениям не порочит древних и не противоречит помыслам предков. На самом деле, раз уж он решился на такой шаг, думай не думай, а назад пути нет. Предки давно уже сгнили в земле, разве могут они ему отомстить? Если вечно оглядываться на предков, как идти вперед?