Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Фэн Цзицай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

Удар, полученный в этот раз, был нелегким. Самым большим его врагом оказалась утрата надежды. Его устремления и упования гасли с каждым днем. Он думал уже, что если даже найдет Лань Даляна, то ничего не сможет сделать, если тот не признается, что прятал что-то в велосипеде. По этой причине жар его деятельности постепенно охлаждался. Время – как вода, оно может понемногу размыть любое дело, как угодно круто замешанное. Но даже и при этом каждый раз, когда встречались ему на дороге чужие велосипеды или когда сталкивался он с проносящимся мимо велосипедистом, напоминавшим Лань Даляна, невольно поворачивал руль и неотвязно преследовал его, вглядываясь, не тот ли это, кого он ищет? Но с каждым разом убеждался, что таким образом только усугубляет свои сожаления и подавленность от давно прошедшего – и ничего более.

4

И вот Мэн Дафа уже тридцать пять лет, он все еще холостяк, но дни его проходят не зря, он поднялся до второго разряда, имеет кроме зарплаты премиальные, каждый месяц получает более семидесяти юаней; как следствие марка его сигарет и еда на его тарелке тоже поднялись выше среднего уровня. Но только, по его собственному выражению, у него разрослись «губы, пожирающие деньги», и он, понятно, не сумел накопить достаточно, чтобы иметь право помышлять о чем-нибудь вроде женитьбы. Что же до того венгерского велосипеда, то об этом он почти никогда не вспоминает. Какой толк в таких пустых мечтах?

Однажды он топтался без дела на главной улице, и вдруг кто-то легонько хлопнул его по плечу. Он оглянулся и увидел чье-то знакомое лицо, вздрогнул невольно, а тот сказал, посмеиваясь:

– Не признал? Я же Лань Далян!

– А? Лань Далян? Да, да, верно! – Едва Дафа увидел его необыкновенно приятную и приветливую улыбку, как сразу же узнал, кто это. Но этот стал совсем не таким, каким был десять лет назад, имел вид человека средних лет, слегка располнел. По всему его лицу, ранее худому и бледному, теперь разливался румянец, кожа лица лоснилась, из-за пополневших губ овал лица казался не очень четким, и только глаза, глубоко сидящие в глазницах, блестели, как и раньше, затаенно и спокойно. Его одежда тоже по-прежнему была чистой и опрятной, но отнюдь не изысканной. Мэн Дафа, вскрикнув «Ай-я!», обеими руками крепко ухватил протянутую ему руку. Человек, в безуспешных поисках которого он за десять лет мог бы истоптать железные башмаки, нежданно появился перед ним, и покрывшиеся пеплом надежды снова ярко вспыхнули. Руки его внезапно обрели силу, словно хотели удержать невидимое богатство, которое вот-вот может быть снова утрачено.

– Ты… Ты… Ты… – он не мог из себя выдавить ни слова.

– Похоже, ты все время искал меня? – улыбаясь, произнес Лань Далян и добавил, переведя дух: – Ты, конечно, повсюду разыскивал меня, но так нигде и не нашел, верно?

– Я… я точно искал тебя, но на том заводе медицинского оборудования не оказалось человека с таким именем!

Лань Далян рассмеялся, и то, что он сообщил, постепенно рассеяло недоумение Мэн Дафа.

– Ну, да! Ты меня и не мог найти. Меня зовут не Лань Далян, и работаю я не на заводе медицинского оборудования. А дом мой здесь поблизости. Если у тебя нет сейчас никаких дел, прошу зайти ко мне. У меня есть к тебе разговор.

Как в тумане Мэн Дафа прошел за этим человеком два перекрестка, свернул в переулок, вошел в круглые ворота, украшенные затейливой резьбой, за которыми оказался маленький чистый дворик, посыпанный желтым песком. Он увидел несколько посаженных по бокам кустов, покрытых блестящими зелеными листьями, тропка между ними, уложенная каменными плитами, вела к домику японского типа, искусной постройки, с красной остроконечной крышей. Лань Далян пропустил Мэн Дафа вперед, в комнату. Хотя домик и выглядел карликовым, внутри оказалось просторное помещение с обращенным во дворик арочным окном, в которое врывались лучи солнца, наполняя помещение светом, а широкий подоконник был заполнен благоухающей цветущей травой. Длинные висячие ветви орхидеи опускались вниз из высоко подвешенного горшочка, почти доставая до пола. Возле окна стоял большой старинный письменный стол, на нем груды газет, журналов, рукописей, писем – и еще бутылка с тушью, банка с клеем, кисти и стакан для кистей… Со всех сторон стояли книжные шкафы, тесно набитые ровными рядами книг, и несколько стульев для гостей. Не было никакой модной мебели, обычной в других домах: ни дивана, ни чайного столика, ни торшера. Но если говорить о Мэн Дафа, все в комнате было для него в новинку, и в этой атмосфере уединения и духовности, создаваемой книгами, громоздящимися одна на другой, в нем вдруг возникло чувство непонятной скованности. Он ощутил, что хозяин комнаты и он сам – два разных человека, занятых разными делами. А тот пригласил его сесть, предложил ему ароматного чая и хорошую сигарету, после чего сам сел по другую сторону письменного стола на большой круглый стул с подлокотниками и спросил:

– Ты, верно, заподозрил, что я обманом выманил у тебя велосипед?

Прямота этого вопроса застала Мэн Дафа врасплох.

– Я?

– Не подозревал ли ты, что в велосипеде было что-то спрятано?

Второй вопрос был еще прямее, и Мэн Дафа не смог ничего ответить, только замахал рукой.

– Я? Нет! Нет! Не было этого!

– Неправда, ты подозревал меня. Ты, конечно, решил, что этот велосипед раньше был моим, что при конфискациях в начале великой культурной революции я спрятал в нем какие-то ценности, а потом велосипед отобрали, и я повсюду разыскивал свою машину. А когда я увидел тебя на своем велосипеде, мне ничего не оставалось, как выманить его у тебя. Так или не так?

Когда человек, назвавшийся Лань Даляном, дошел до этих слов, у него вырвался звонкий смешок, а потом он сразу стал серьезным и четко произнес:

– Все, что ты думал, – верно. Моя семья в начале великой культурной революции подпала под конфискацию, и я действительно в велосипеде кое-что спрятал…

– Правда? – кончики бровей Мэн Дафа удивленно взметнулись.

– Правда. Но потом мой велосипед тоже конфисковали и я решил, что все кончено. Кто бы мог подумать, что, на мое счастье, я случайно столкнусь с тобой? До того, как мы встретились на дороге, я уже выслеживал тебя больше чем полмесяца. А когда мы познакомились, я все не мог набраться смелости и признаться, что велосипед этот – мой. Через некоторое время я явился к тебе домой, внимательно осмотрел его у тебя в комнате и, точно определив, что это моя машина, выкупил ее у тебя. В тот же день я снял седло – спрятанное было на месте, не пропало ни малой…

– Ох!..

Лицо Лань Даляна вновь обрело улыбку, он сказал:

– Сейчас я уже достал все спрятанные драгоценности. Эти несколько дней я собирался отправиться искать тебя – и вдруг эта встреча. Я, – он остановился, а потом произнес с радостным волнением, – я решил выделить тебе в подарок часть моих драгоценностей.

Мэн Дафа весь задрожал, с трудом удерживаясь на ногах, невольно привстав со стула. «Что? Неужели в мире наяву так бывает, что найдешь и потеряешь, а потом снова найдешь? Такое невероятное происшествие? Неужели этот человек столь великодушен, что готов выделить мне часть своего имущества? И таким другом оказался человек почти незнакомый, с которым так мало общался?» Он был в крайнем затруднении, не смел поверить, но безумная радость, вырвавшись из его сердца, уже отразилась на его лице.

– Ты… зачем ты это? – Он невольно принял тон человека, принимающего подарок.

– Нет, нет, я точно хочу сделать тебе подарок. Но сначала я прошу извинить меня: я тебя обманул, покупая у тебя велосипед. Ты – единственный человек, кого я обманул за более чем тридцать лет моей жизни. Ничего другого мне не оставалось, а по какой причине – скоро поймешь.

Человек слегка улыбнулся, и в улыбке его таилось что-то загадочное. Он поднялся, достал из шкафа нечто новенькое и прямоугольное и положил на стол. Мэн Дафа принял это сперва за настоящую драгоценность – вещь была разукрашена зелеными узорами и напоминала парчовую коробку, но, вглядевшись, понял, что перед ним несколько новых толстых книг.

– Что это? – Он не понимал, зачем перед ним положены книги.

– Сначала посмотри, – посмеиваясь сказал человек, и в его тоне и улыбке появилась прежняя теплота.

Он удивленно повертел в руках эти книги, ничуть не похожие на драгоценности, и решил, что в них скрыта какая-то тайна. Перевернул их несколько раз, но так и не заметил в них ничего особенного – всего лишь новые книги, только что отпечатанные. Еще повернул – от страниц книги исходил свежий запах типографской краски. Вот книга под названием «Пожар», другая – «Солнце взойдет на рассвете», третья – «Слезы сильного человека». И еще книга стихов – «Памятка для грядущего». Сверху на каждой из них стояло имя одного и того же автора: Лань Тянь.

– Лань Тянь – мое настоящее имя.

И человек, наконец-то открывший свое имя, рассказал, что с ним приключилось в прошлом.

– Это и есть те вещи, которые я когда-то спрятал в раме венгерского велосипеда.

– Что? – заговорил Мэн Дафа. – Не может быть! Ты хочешь сказать, что это и есть твои сокровища?

– А разве это не сокровища? – Лань Тянь, глядя на него сияющими глазами, начал приподнимать понемногу завесу, скрывавшую прошедшее: – Хочешь ли ты узнать прошлое этих книг? Я могу тебе рассказать. В тот год, когда началась великая культурная революция, мне, как и тебе, было двадцать три года. До этого я как будто ничего не понимал, а тут налетевший ураган заставил измениться все, что меня окружало. Все, начиная от общественной жизни и кончая каждым маленьким домом и даже сердцем отдельного человека. Жизнь своими быстрыми переменами еще и еще раз проверяла каждого из нас мерками, столь же суровыми, что и в период войны. Она измеряла мысли, намерения, веру и нравственность всех людей. Я увидел в это время, как одни люди хотели только конца страданий, другие – перекладывали беды на чужие плечи, третьи – отступались от своих убеждений. Но были и такие, что по-прежнему были исполнены надежд на будущее. Были люди, которые, перенося невзгоды, думали только о своих выгодах и потерях, но были и такие, что, болея за свою страну и свой народ, укрепляли этим свои сердца. Мой дом был разгромлен за одну ночь, но мое сердце нельзя было сокрушить. Слово «народ» давно уже стало пустым, лишилось всякого содержания, но если ты действительно сумел вникнуть в сердце каждого отдельного человека, постиг мысли, устремления и надежды людей, если смог собрать этот миллиард сердец воедино, – ты начинаешь видеть, что народ – не нечто бесформенное, а реально существующая необоримая сила. Для того, чтобы нам не пришлось еще раз разыгрывать ту же трагедию, для того, чтобы история не проходила больше таких мучительных поворотов, мы, люди нашего поколения, должны стать выше нашей личной любви и вражды, радостей и горестей и с точки зрения высших идеалов нашего времени рассматривать жизнь, как она есть, извлекать из нее урок, полезный для грядущей истории. Вот почему эти несколько лет всякого рода впечатления становились для меня фактами, заносимыми в мои правдивые записи. Я знал, что, если бы тогда кто-нибудь случайно обнаружил это, я накликал бы беду не только на свою голову, но и на родителей, на родных, на друзей. И я придумал неплохую штуку: прятал все это в трубки велосипедной рамы. Кто мог ожидать, что люди из учреждения моего отца, которым было поручено увезти описанное при конфискации имущество, бывшее в нашем доме, заберут заодно и мой велосипед? Я всеми способами пытался выяснить, где оказалась моя машина, ведь подлинные мысли и чувства, всякие подробности, записанные в те времена, потом трудно было бы припомнить. Значительная часть материалов, помещенных сейчас в этих книгах, – как раз то, что я прятал тогда в велосипеде…

– Нет, такого быть не может! – эта развязка не доставила Мэн Дафа никакой радости, а что касается действий этого человека, то они вызывали большое сомнение, в них трудно было поверить.

– Не веришь? Хорошо, тогда смотри.

При этих словах Лань Тянь повернулся и достал из шкафа огромный бумажный пакет, а когда открыл его, стало видно, что он наполнен сверточками, туго скрученными из длинных мелких листочков старой бумаги, причем на внешнем слое бумаги каждого сверточка были следы ржавчины, оставшиеся на бумаге после втискивания их внутрь трубок велосипедной рамы. От всего этого Мэн Дафа прямо-таки обалдел.

– Конечно, за десять лет я сделал не только это. Но и это сделано не зря. Посмотри… – Лань Тянь указал рукою на стол, и вдруг глаза его засверкали, голос повысился и задрожал от возбуждения, – ты посмотри на эти письма, их присылают мне восторженные читатели со всей страны. Когда читаешь некоторые из них, невозможно удержать слезы. Разве это не доказывает, что мою работу оценили? Понятно, что в глазах иных людей все это ничего не значит, но для меня – превыше всех сокровищ. Мне ясно, что в эти десять лет, когда каждый преисполнился обидами, я не тратил время понапрасну, не приспосабливался к ударам судьбы, не изменил ни в чем своим убеждениям, не поддался чувству безнадежности, душевному упадку; но как тяжко было мне работать в те времена! Соблюдая строжайшую тайну, не смея мечтать хоть о капельке славы и даже готовясь провести это долгое время в беспросветной ночи, радуясь тому, что ты укрыт, что никто ничего не узнал, и понимая, что всю жизнь должен молчать как немой… Вот почему я купил твой велосипед и с тех пор мы больше не встречались. И все это время я верил, что делаю молча дело, полезное для моей страны и моего народа! Человек только тогда и может быть счастлив, когда он верит, что жизнь его имеет смысл. И с этой точки зрения единственным в мире богатством будет полнота души. Ты согласен?

В полном отупении слушал эти слова Мэн Дафа, для него все это было совершенной неожиданностью, непредвиденной развязкой: и поразительной, и дурманящей, и безнадежной. Однако речи Лань Тяня, полные огня и сердечного жара, заставили даже его почувствовать, какая неодолимая преграда разделяет их друг от друга. Они – люди одного возраста, в одно время пришедшие в этот мир – шли двумя разными, нигде не совпадавшими дорогами. Оба они упорно добивались богатства. Но для самого Мэн Дафа богатство заключалось в деньгах, в радостях от вина и еды, в нежданных сокровищах. А для другого – в вещах иных, заставлявших его в ту тревожную пору прятаться из-за скрытых в них опасностей. Это было безгранично изобильное, обширное по смыслу, воистину общественное богатство… Оба они провели долгий десятилетний срок в тяжких исканиях – и вот сегодня в чужих руках богатство расцвело и дало плоды, а у него, Мэн Дафа, руки по-прежнему пусты.

И теперь, впервые со дня своего рождения постигнув эту истину, он не смел больше даже сидеть рядом с этим человеком.

3 мая 1981 г.

Тяньцзинь

Перевод Л. Меньшикова.

ОКНО НА УЛИЦУ

Есть окошко у тебя,

У меня свое окно,

Есть окно и у него,

Где-то есть еще одно.

– Подожди! Стой! Эй!

Я кричу. Что есть силы размахиваю рукой, чтобы сидящий в кабине парень в клетчатой рубашке обратил на меня внимание.

– Парень!

Не знаю, он действительно не слышит меня или только притворяется. Большой желтый бульдозер, подняв сверкающий щит, с грохотом двигается к развалинам, словно огромное чудовище, готовое вот-вот проглотить оставшиеся после землетрясения руины.

Я прыжком преодолеваю усеявшие землю обломки кирпича, битую черепицу и, кипя от гнева, останавливаюсь перед машиной.

– Ни с места! Стой! – кричу что есть силы.

Бульдозер с лязгом остановился. Из кабины показалась курчавая голова молодого парня, похожая на большой подсолнух. Он набросился на меня:

– Жить надоело? Задавлю!

Его глубоко посаженные глаза налились кровью от гнева, словно два красных сигнальных фонаря.

Я не стал с ним связываться и, повернувшись, пошел прямо к полуобвалившейся стене.

– Куда прешь! Там нет золота, одно дерьмо, идиот!

Стены, стены, стены… Давно разрушенные, рассыпавшиеся, обвалившиеся лишь наполовину, с огромными трещинами, выступающими словно ступеньки лестницы, образовавшиеся от смещения кирпичей. Из трещин уже пробилась высокая трава, а кое-где и побеги деревьев, мелкие цветочки.

Но разве это не те же самые стены, в которых когда-то жили люди? Под слоем пыли и известки уже трудно различить прежнюю окраску стен: вот на этой остались только гвозди и дырки от гвоздей, на другой еще вяло колышется полиэтиленовая пленка, разорванная ветром на полосы.

…Где же эта стена? Вот она! Выходит на улицу Счастья и Спокойствия – Фуань. Правильно. Среди битого кирпича виднеется узкая и длинная каменная плита; разве это не часть тротуара, который раньше был по обеим сторонам улицы?

Обвалилась эта стена от первого же толчка землетрясения или ее потом разобрали на кирпичи?

– Эй, парень! Ты больше не вылезай, я не буду работать, хочу перекурить. Работать можно до бесконечности, все равно ничего не получишь, одни вычеты… Эй, слышишь? Чего ты здесь крутишься, ищешь, где повеситься? Ха-ха, чего уставился?

Вот оно! Нашел! Все еще здесь! Это единственное в мире окно, никто не поймет, что это за окно, оно неповторимо. Можно побывать в разных уголках света, видеть англичан, немцев, японцев, индейцев, людей народности хани[40]40
  Одно из национальных меньшинств Китая. – Прим. перев.


[Закрыть], проникнуться чудесами средневековья и мыслями современников. Но разве может где-нибудь еще возникнуть такое единственное в своем роде окно!

 
Эх, это окно!
Ах, это окно!
Ох, это окно!
О, это окно!
 

Вот вам песенка про окно.

I. Эх-эх

Семь лет назад я был временным рабочим в ремонтной бригаде плотников домоуправления, находившегося за собором. Вместе с настоящими плотниками ходил по домам. Мы чинили двери, окна, полы, потолки. Работа сама по себе не тяжелая, а ходить по дворам было к тому же интересно. Добиться нашего прихода хозяевам было нелегко, и, уж конечно, нас ждали хорошие сигареты, и отличный чай, и приветливая встреча. Войдем в дом и, так уж у нас заведено, сначала усядемся, поговорим с хозяином о том о сем, накуримся, напьемся чаю вдоволь, поднимемся, попилим, построгаем, постучим молотками – глядишь, и размялись после долгого сидения. С часок поработаем, наследим и уйдем. Работу не закончили – закончим завтра. Все равно времени сколько угодно.

День с утра выдался пасмурный, накрапывал дождь. Владыка небесный проявил милость, лучше уж не ходить по дворам. Смахнули со стола стружку, перетасовали карты – и давай играть в «большой скачок» на сигареты. Бригадир Хуан по прозвищу Чайник (получил его за страсть к чаю) заварил в большой кружке крепкий чай, открыл новую пачку сигарет, которую принес из дома, и бросил ее на стол, решив, что их хватит до полудня. Он не ожидал, что через пару распасовок от пачки останется лишь пустая бумажная обертка. Забыв про кружку с чаем, он схватил карты в руки и взглядом хищника следил за тем, как ходят другие. Даже Ло Сяолю, любивший потрепать языком, не осмеливался подавать голос, опасаясь гнева бригадира. Он и сам напрягся, как не напрягался во время работы. Я намеренно пошел с маленькой карты, чтобы дать ему возможность выйти из затруднительного положения, но ему все равно нечем было пойти. Похоже, что этому прохвосту сегодня не везет.

В этот момент дверь открылась, и начальник жилищной конторы Цао с мрачным видом произнес:

– Хватит сидеть. Дождь кончился, и вам пора кончать. Принимайтесь-ка за работу! – Сказав это, он быстро закрыл дверь и ушел. Возможно, он чувствовал, что рабочие его недолюбливают.

Бригадиру Хуану не понравился такой конец игры, и, хлопнув по столу, он сказал:

– Выкладывайте из карманов сигареты, играем на все, что есть; или все выигрываем, или все проигрываем!

Сказано – сделано. Он перетасовал карты, и мы начали новую партию. В этот раз ему везло. Карта шла: и большой и малый черт, и две двойки, и четыре тройки, да еще пятерки. Раскрывался разом, никто не мог ему помешать, полный выигрыш, все взял. Вся братва вылупила глаза. Ло Сяолю так ни одной партии и не взял.

– Хорошо! Здорово! – Хуан Чайник, радостно улыбаясь, обнажил почерневшие зубы, протянул руку и сунул в карман все лежавшие на столе сигареты.

– Нет, не пойдет, давай продолжим! Мы выиграли у тебя всего три штуки, а ты все в карман сцапал. Грабишь, ну прямо как помещик батраков. Ты что, хочешь изменить свое социальное положение? – Ло Сяолю, воспользовавшись веселым настроением Хуана, начал его поддевать. Сам он и вправду немного рассердился.

– Пошел к черту! Давай еще одну партию, ты у меня без штанов останешься – из комнаты не сможешь выйти! Думаешь, отец тебя отсюда вызволит? Будешь менять свое социальное положение? Мои предки все из крестьян-бедняков. Кровь мне перелить можно, а происхождение не изменишь. Ты завидуешь, хочешь выиграть. Сейчас еще не поздно, могу тебя усыновить. Ха-ха! Недоволен? Сегодня останешься здесь, будешь пилить доски со стариной Ни! Эй, Длинный, – (это ко мне, я – метр девяносто), – ты и Чэнь Жуншэн пойдете со мной работать по дворам!

Хуан Чайник был очень доволен. Приподняв бровь, подмигнул мне и спросил, какую карту он выбросил последней.

– Трефовая девятка, – сказал я. – А что?

Хуан Чайник засмеялся и попросил Чэнь Жуншэна заглянуть в журнал регистрации заявок на ремонт.

– Считай сверху, кто окажется девятым, к тем и пойдем. Пусть им тоже немного повезет.

Всем это очень понравилось.

– Нашел? Где? Куда идти? – спросил Хуан.

– Улица Счастья и Спокойствия, 217, на заднем дворе.

– Это близко. Фамилия?

– Юй.

– Не знаю такого. А что делать?

– Окно пробить. Скоро уже два года, как записался, еще в семидесятом. Вот уж действительно ему повезло.

Вдруг лицо Хуана Чайника помрачнело.

– А, этот дом. Не пойду. Давай другой.

– Почему? Ты уже с ними имел дело?

– Нет. Там выселенный живет, таких мы не обслуживаем, – сказал Хуан. При этом он поднял кружку с чаем и опрокинул ее в рот. В горле у него заклокотало, в животе забурчало.

Ло Сяолю уселся на корточки на деревянной скамье.

– Эй, кленовая башка! Такие люди еще лучше нас принимают. Ты не только сохранишь те сигареты, которые только что у нас отнял и которыми набил карманы, но еще и напьешься лунцзинского чаю юаней на десять, наполнишь им свой ночной горшок доверху. Не хочешь – я пойду!

Он выпрямился и спрыгнул со скамьи.

У нас тоже сначала обыск был, потом выселили. Никто из них об этом не знал, я работал здесь временно. Я всегда носил зеленую куртку, рваные штаны, пересыпал речь руганью, чтобы во всем быть похожим на остальных. Наверное, из жалости к людям такой же судьбы я невольно замолвил слово за человека, который мечтал прорубить себе окно, но выразил это, конечно, несколько по-иному:

– Бригадир, если сменишь номер дома, не пойдешь в девятый, то и счастье в картах тебе изменит.

– Тьфу! – Хуан Чайник выплюнул оставшиеся во рту чаинки. Посмотрел на меня и Чэнь Жуншэна как ни в чем не бывало. – Пойдем, пусть, черт побери, и он выиграет!

– Не попадайтесь на удочку, – засмеялся Ло Сяолю.

– Пошел, сволочь! Это называется «найти выход в жизни», это политика. Понимаешь, дурачок?

– Правильно. А мы втроем назовемся группой по проведению политической линии! – радостно воскликнул я. И мы гурьбой вышли.

Это был большой запущенный двор с хибарками. Мы пошли прямо, повернули, прошли узеньким проходом, рассчитанным на одного человека, и очутились перед каморкой с маленькой дверцей. Сбоку от двери была небольшая дыра размером со смотровую щель, забранная железной решеткой. Строение не походило на жилое помещение, не знаю, что в нем было раньше. Оно выходило одной стеной на улицу Счастья и Спокойствия, где, судя по всему, и собирались сделать окно, чтоб можно было проветривать. Каморка была ниже уровня земли, если встать перед дверью, то карниз будет вровень с бровями. Хуан Чайник резко крикнул:

– Кто здесь по фамилии Юй? Жилищная контора! – И вслед за этим сразу: – Никого нет – мы уходим!

Скрипнула и открылась дверь, показалось желтое, худое лицо, блеснули стекла очков. Нас вежливо пригласили войти в дом. Хотя в нем не было ничего противоестественного, я сразу понял, что перед нами необычный человек.

В комнате стоял резкий запах масляной краски, к нему примешивался тяжелый запах сырости. Чем здесь занимается этот человек?

– Ты подавал заявку на окно? После тщательного изучения мы сегодня решили тебе… – важно проговорил Хуан Чайник, ища глазами стул, чтобы усесться и подождать, когда ему предложат сигареты и заварят чай. Вдруг он вскрикнул. Мы все одновременно вздрогнули, как от выстрела. Оказывается, на стене, которая выходила на улицу Счастья и Спокойствия, уже было окно! Не большое и не маленькое, двустворчатое окно с поблескивающими стеклами.

Хуан Чайник изменился в лице. Как будто кто-то опередил его и отнял у него что-то хорошее.

– Кто разрешил тебе сделать окно?

Человек по фамилии Юй посмотрел на него широко раскрытыми глазами. Похоже, он был удивлен не меньше нашего.

– Не строй из себя дурака. В казенных строениях не разрешается ничего менять. Самовольная пробивка окна противозаконна, это нанесение ущерба государственному имуществу. Непонятно?

Хуан Чайник рассердился не на шутку. Казалось, никакие объяснения, признания вины, просьбы о пощаде – ничто не поможет. Кто мог подумать, что стекла очков Юя прямо-таки засверкают, как будто свет отражался не в линзах, а возникал за стеклами, в глазах этого человека. Он неожиданно оживился.

– А, ты еще не понял, в чем дело! Слушай, сейчас ты немедленно заделаешь это окно, а затем напишешь самокритику в двух экземплярах. Один отдашь в свою организацию, другой пришлешь к нам в управление. Понял? Давай, закладывай, я посмотрю, как ты это будешь делать!

Юй развел руками, показывая, что не понимает, чего от него хотят, и сделал это до смешного простодушно.

Что за человек? Или у него действительно не все дома, или он специально хочет вывести из себя Хуана Чайника?

– Вначале вынимай раму, затем бери кирпич, раствор. Как делал окно, так и закладывай его. Восстанавливай первоначальный вид. Так, чтобы стена ничем не отличалась от прежней.

– Вынимать раму? Как вынимать… – Наконец на лице Юя появилась улыбка.

На лице Хуана заходили желваки, он не мог вынести того, что какой-то «выселенец» разыгрывает перед ним дурака. Хотя я немного и сочувствовал этому несчастному, однако и мне казалось, что он хватил лишку. Я к тому же опасался, что Хуан Чайник – эта пороховая бочка – взорвется. Только я хотел сказать пару слов, чтобы покончить с этим делом, как вдруг буквально остолбенел. Я стоял ближе всех к окну и увидел, что окно не прорублено, оно нарисовано на стене. Поразительно, просто поразительно! В трех шагах от стены, даже приглядываясь, невозможно отличить это окно от подлинного. Такая настоящая деревянная рама, переплет, металлическая ручка, стекла казались действительно вставленными. Найдется ли в Поднебесной другой такой талант, способный выполнить что-либо подобное? Если бы я не видел этого своими глазами, я бы никогда этому не поверил.

Откуда было знать Хуану Чайнику, что скандал, который он затеял, ничего не стоит? Я потянул его за рукав и шепотом сказал, что окно нарисовано. Хуан Чайник вздрогнул, посмотрел, но по-прежнему ничего не разглядел, сделал шаг к окну и только тогда понял, в чем дело. На всякий случай он согнутым пальцем постучал по этому окну, при этом раздался звук, который возникает, когда стучат по штукатурке. Из-за этого идиота попал в глупое положение. Он расслабился, губы сжались в узкую щель, словно окаменели.

– Нарисовано? – спросил он после долгого раздумья, но эта фраза в общем-то ничего не значила.

Юй обрадовался, как ребенок. Судя по поведению Хуана Чайника, тот был рассержен. Он не распознал нарисованное окно, напрасно важничал, впустую метал громы и молнии, а теперь ему не к чему было придраться. Нарисованное окно не преступление.

– Пошли, – сказал Хуан мне и Чэню – единственное, что ему оставалось, чтобы выйти из неловкого положения. Сказано это было очень резко, но в действительности-то он зря орал.

Мы вышли, чувствуя себя так, словно потерпели поражение.

– Зачем он нарисовал окно?

Мы долго размышляли над этим, но так ни до чего и не додумались.

– Может, это тайный шпионский сигнал? – Чэнь Жуншэн хотя и шутил, но все-таки в чем-то подозревал жильца.

Неожиданно заговорил Хуан Чайник:

– Я понял. Наверняка этот очкарик обиделся на нас из-за того, что мы не сделали ему окно. Он умышленно нарисовал его так, чтобы мы не могли отличить от настоящего и оказались бы в дурацком положении. Так! У этого очкарика действительно есть пара кистей, и он тайком, без шума и треска, обманул нас. Хорошо же, за это мы не будем делать ему окно. Пусть он кричит в свое нарисованное окно, пусть он там сдохнет с досады. Как считаешь, Длинный? Ты слышишь?

Я слушал и не слышал. Перед глазами все время стояло это окно. Душа была переполнена тем чувством веры в подлинность, которое я испытал, увидев впервые это окно. Когда я учился в школе, я любил рисовать, глаз у меня довольно точный. Как же я мог обмануться! Вот так окно!

II. Ах-ах

В этот день, закончив работу, я захватил несколько досок, немного цемента, пилу, стамеску, молоток, лопатку и отправился в дом Юя. Войдя к нему, я сел и сказал:

– Не надо сердиться на жилищную контору. Это все равно что сердиться на себя. Правда? Не думайте, что они к вам серьезно относятся. В конце концов, какое им дело, сделали вы окно или нет. Если только вы сами серьезно к этому не относитесь, тогда и говорить об этом нечего! Сегодня я захватил инструменты и материалы, хочу оставить их здесь. Завтра у меня выходной, и я помогу вам сделать окно!

Кто бы мог подумать, что он вдруг замашет худыми руками, как бы удерживая меня:

– Нет, мне не надо делать окно!

– Зачем вы упрямитесь! Эта комната низкая, дышать нечем! Вы еще не сварились в такой жаре? – засмеялся я.

– Нет.

– Почему? – немного расстроился я, чувствуя, что этот человек слегка не в себе. Однако он продолжал твердить свое «нет».

Я окинул его взглядом. На тонкой, жилистой шее сидела маленькая голова грушевидной формы. Высохшее лицо. Очки с толстыми линзами, напоминавшими бутылочные донышки, делали его глаза огромными. Эти глаза, выражающие постоянное беспокойство, бессмысленно смотрели на меня. В них не было ни малейшего чувства благодарности за то, что я добровольно, по собственному желанию, пришел ему помочь.

Мне захотелось обругать его. Я, конечно, ругаться не умею, и у меня это не получилось.

– Послушайте! Я временный рабочий, я не из жилконторы. За ремонт в вашем доме я не отвечаю. Сегодня совершенно добровольно, видя ваши трудности, я решил вам помочь. Еще… вы из переселенных и, скорее всего, относитесь к «собачьему отродью»! Не сердитесь, я такой же, как и вы. Считайте, что только из-за этого я и пришел. Если бы я знал, что вы скажете «нет», я бы не стал особенно стараться!