355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фэн Цзицай » Повести и рассказы » Текст книги (страница 9)
Повести и рассказы
  • Текст добавлен: 7 июня 2017, 20:30

Текст книги "Повести и рассказы"


Автор книги: Фэн Цзицай



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

Он разделил руководящих работников на три категории: специалистов, неспециалистов и полуспециалистов. Специалисты знают дело и в состоянии вести его хорошо; естественно, они должны находиться на руководящих постах. Полуспециалисты наряду с руководящей работой обязаны повышать свои знания. Неспециалистов же нужно переводить на более привычные для них участки работы, где они могли бы руководить по-настоящему. Ведь профан в одной области может оказаться знатоком в другой. Но сугубо специальными областями должны руководить люди сведущие, иначе неизбежны лишние трудности и даже провалы в работе…

У этой точки зрения сразу объявились противники. Во главе их оказался председатель студенческого союза, обвинивший оратора: тот, мол, в скрытой форме выступает против тезиса «партия руководит всем». Поднялся страшный шум. Лишь угроза остаться без ужина прекратила споры.

Чжунъи был очень разочарован тем, что не смог выступить. Лежа на койке, он еще несколько раз повторил про себя тезисы речи и решил: либо ему завтра предоставят слово, либо он напишет двадцать четыре больших листа дацзыбао.

Но назавтра обстановка внезапно изменилась: нежданно-негаданно началась кампания вылавливания правых элементов. В их число попала большая группа тех, кто еще вчера ходил с гордо поднятой головой и блистал на трибунах, произнося горячие речи. Сегодня они сидели на скамье подсудимых. Методы убеждения и аргументации были сданы в архив, вместо разноголосицы суждений слышались лишь осуждающие лозунги. Словно после решающей битвы, остались солдаты с ружьями с одной стороны и безоружные пленные – с другой.

Брат Чжунъи, Чэнь Найчжи, Гун Юнь и Хэ Юйся были зачислены в правые: они успели обнародовать – каждый в своей организации – мнения, высказанные накануне вечером. Брат был исключен из партии, Чэня и Хэ лишили права носить звание комсомольцев. Чэнь Найчжи пересказал у себя в коллективе все, что Чжунъи говорил о государственном устройстве. Видно, ему очень хотелось поразить аудиторию, не обращавшую доселе внимания на его стихи, и он заявил, что пришел к этим выводам самостоятельно. Тщеславие и погубило его. Он мог бы снять с себя часть вины, назвав источник, откуда почерпнул эти мысли, но повел себя благородно и не сделал этого. Брат, Гун и Хэ не встречались друг с другом, но, и не сговариваясь, они умолчали о существовании «Общества любителей чтения» и о том последнем вечере, на котором пылали искренние чувства и мысли. Так беда обошла Чжунъи стороной.

Затем все эти люди были сосланы – кто на север, кто на юг – и исчезли из виду. Брата отправили в исправительно-трудовой комбинат на севере, недалеко от границы, где он работал на лесоповале и добыче камня. Престарелая мать не вынесла нежданного тяжелого удара и умерла с горя. Спустя два года брат, который тревожился о будущем жены и детей и потому трудился особенно рьяно, отличился во время тушения пожара (при этом ему обожгло половину лица). Зато с него сняли колпак правого, хоть и не отпустили с комбината. Он оставался, по существу, таким же узником, только с гражданскими правами. Тогда к нему отправилась жена с двумя ребятишками – отогреть это одинокое сердце, заброшенное в холодные края…

Чжунъи хорошо помнил, как он провожал невестку с племянниками. В тот день Хань Ци надела сильно поношенную синюю форменную куртку, зачесала назад волосы и перевязала их синим в белый горошек платочком. Лицо ее было печально. Когда случилась беда с мужем, пострадала и она. Из актрис ее перевели в гримерши, и с той поры она подрисовывала брови и подрумянивала щеки исполнительницам, далеко уступавшим ей в мастерстве. Приходилось много выносить – и несправедливость, и холодность окружающих. Очень быстро пропали ее красота и изящество, на лбу и вокруг глаз прорезались морщины. Какое-то время ей пришлось одной нести все расходы по дому – муж не имел никаких заработков, свекровь болела, дети были совсем маленькими. Она молча, не жалуясь, сносила все невзгоды. Когда свекровь умерла, Хань Ци должна была еще помогать плохо приспособленному к жизни Чжунъи. Он часто ощущал теплую, почти материнскую заботу со стороны невестки – она была старше его всего на несколько лет, – но ни разу не видел слез слабости на ее лице.

…Платформа. Невестка стоит перед ним, не говорит ни слова, на ее лицо тяжело смотреть. Она то и дело покусывает губы, от этого чуть подрагивает подбородок. Чжунъи хочет произнести слова утешения, но она жестом просит его помолчать. Как будто, если заговоришь о том, что на сердце, разобьется некий сосуд и вся горечь изольется наружу. Так они и стояли, пока не прозвонил колокол. Загудел паровоз. Тут только Чжунъи услышал тихий, дрожащий голос:

– Не забудь, ватный жилет лежит в комоде! Я его постирала…

Колеса приходят в движение. В вагонное окно высовываются опечаленные расставанием лица племянников. При виде этих мордашек сжимается сердце; но почему же невестка не выглянет, не попрощается с ним? Чжунъи догоняет поезд, глядит поверх заплаканных племянников и видит невестку. Та сидит спиной к окну, обеими руками закрыв лицо. Плача не слышно, видно лишь, как дергается синий в белый горошек платок. Чжунъи в первый и последний раз видит невестку, не скрывающую своих страданий; но и этого достаточно, чтобы понять, сколько горя накопилось за эти годы у нее на душе…

Какие последствия может иметь одна-единственная ошибка? Чжунъи боялся думать о случившемся, его самого лишь полшага отделяли от смертельной опасности. При любой катастрофе кто-нибудь да уцелеет. Вот он и оказался таким счастливчиком. Ведь как он рвался тогда выступить на собрании группы, но, слава богу, ему помогли – не дали слова. А к чему привели бы его высказывания, видно на примере Чэнь Найчжи. Стоило Чжунъи произнести одну – всего лишь одну! – фразу, и его постигла бы та же участь, что и брата. Достаточно вспомнить однокашника, который усадил Чжунъи в тот момент, когда слова готовы были сорваться с его губ, – того самого, что говорил о трех типах руководителей. Так вот студент этот стал «тисыгуем»[9]9
  Тисыгуй – по старинным представлениям, человек, который нарочно или по стечению обстоятельств умер «вместо» другого человека, как бы принял на себя чужую судьбу. – Прим. перев.


[Закрыть]
Чжунъи. На одном из «митингов борьбы» его объявили арестованным, надели наручники – и больше его никто не видел.

Тяжелый молот жизни не раздробил Чжунъи в порошок, но все же изменил его форму. Он стал другим человеком, боязливым, сдержанным, молчаливым, недоверчивым; он почти никогда не говорил откровенно, редко высказывался о жизни и людях, старался не высовываться. Постепенно сознательное стремление это стало его второй натурой. Как человек, долгое время лишенный собеседников, почти разучивается говорить, так и он мало-помалу превратился в слабовольного, скучноватого, без живинки человека, лишенного собственных взглядов и принципов. Его можно было сравнить с зеленым плодом, который опалило дыхание губительного суховея: не успев созреть, он начал желтеть и сохнуть. И внешность у Чжунъи была соответствующая: худое морщинистое лицо, похожее на кусок перестоявшего теста, маленькая, уже начавшая лысеть голова на тонкой шее… Единственное, что у него сверкало и бросалось в глаза, – это металлическая оправа очков. Сидя рядом со своим сослуживцем, внушительным с виду Чжао Чаном, он имел жалкий вид ощипанного воробья.

После окончания университета его из-за дела брата отправили рядовым преподавателем в среднюю школу. Позднее институту истории понадобился квалифицированный сотрудник по истории крестьянских восстаний в новое время. Поскольку к тому времени с брата уже сняли колпак, Чжунъи рекомендовали на это место. Скоро всему институту он стал известен как человек боязливый, но честный.

Все эти годы он жил в одиночестве. Иные добросердечные сослуживцы знакомили его с девушками. Девушкам в мужчинах нравится честность, но не слабохарактерность, вялость, отсутствие собственного мнения. После нескольких встреч новые знакомые отказывались от него. Лишь недавно он, можно сказать, завел подругу – рекомендованную общими приятелями сотрудницу библиотеки, старую деву лет тридцати пяти, с заурядной внешностью, очень порядочную, немного суховатую, большую любительницу чтения. Из полутора десятков попыток Чжунъи завязать знакомство эта оказалась первой удачной – девушка не только не отвергла его, но и испытывала к нему явную симпатию. Сослуживцы подавали советы, подбадривали его, старались довести ухаживание до благополучного финала. Но когда ему рекомендовали изменить свой характер, он лишь посмеивался: не мог он, да и не хотел переделывать себя. Ведь его жизненная философия, основанная на логике жизни, обеспечивала ему спокойное существование. За последние годы, когда разбушевались волны культурной революции, многие из сотрудников института ввязывались в бучу: разоблачали начальство, создавали боевые отряды, схватывались друг с другом, конфисковали имущество, пускали в ход оружие… Ни один из них хорошо не кончил, каждый пожал плоды своих стараний: разоблачители сами оказывались разоблаченными, конфисковывавшие чужое имущество лишались собственного. А он? В дни невиданной смуты он находил в институте пустую комнату и выписывал из трудов классиков – единственного, что не попало под запрет, – все изречения, имеющие отношение к проблемам новой истории. Да, он поступал правильно! Другие то и дело сводили между собой счеты, его никто не трогал. Иные, пострадав от своих же противников, задним числом жалели, что с самого начала не последовали примеру этого робкого, ничем не примечательного человека.

И вот теперь письмо брата донесло до него весть: увы, он больше не принадлежит к числу счастливчиков.

Кампания уже развернулась по всей стране, и брат каким-то образом узнал, что Чэнь Найчжи из-за нескольких неосторожных слов сделался главной мишенью разбирательства и допросов. Вновь поднято старое дело. Брат опасался, как бы Чэнь Найчжи, не выдержав оказываемого на него давления, не рассказал об истинном авторе тех тезисов, за которые он был осужден в прошлый раз. А тогда – тогда беда обрушится на голову Чжунъи.

Чэнь Найчжи, писал брат, не выдал его тогда из благородства и чувства дружбы. Но прошло более десяти лет, бывшие друзья ни разу не виделись, чувства могли остынуть, люди – перемениться. Кто знает, каков сейчас Чэнь? Ведь рассказывают: когда Гун Юнь зачислили в правые, ее муж без колебаний последовал за ней и делил с женой все невзгоды. А в прошлом году, когда жизнь внешне была спокойной, но по-прежнему томительной, когда он отчаялся увидеть хоть проблеск надежды на лучшее и устал без конца тащиться по топкой грязи, подал на развод и покинул Гун Юнь… Горит ли еще в душе Чэнь Найчжи прежний огонь? В душе у самого Чжунъи огонь давно угас, и он не верил, что Чэнь Найчжи, перенесший невообразимые лишения, мог остаться прежним.

Случившаяся в пятидесятые годы беда, как бумеранг, с помощью которого австралийские аборигены охотятся на водоплавающую птицу, описав кривую длиной в десяток лет, теперь неслась, сверкая на солнце и целясь прямо ему в лицо.

6

Бледный свет раннего утра прогнал лаково-черную тьму, всю ночь застилавшую окно. Постепенно стали проступать смутные очертания находившихся в комнате предметов. Ранней весной ночи бывают морозными, и холод словно проникал в кости. Огонь в переносной печурке погас еще в первой половине ночи, какое-то тепло оставалось лишь внутри самой печки. С нижнего этажа доносился храп тетушки Ян – казалось, там работают кузнечные мехи. Этот храп сопровождал У Чжунъи всю ночь, но теперь, в час сладкого предутреннего сна, он звучал особенно мощно.

Он целую ночь просидел за столом, сочиняя ответ на письмо брата. И все это время его неотступно преследовали мысли о надвигающейся на него беде. В голове возникали все новые догадки, расчеты, соображения, которые заставляли его отбрасывать один за другим уже готовые варианты ответа. То он считал необходимым поделиться с братом всеми сокровенными мыслями, то начинал бояться, как бы такое письмо, попав в чужие руки, не навлекло на него несчастье, и переходил на эзопов язык. То заявлял: если Чэнь Найчжи и выдаст его, он будет от всего отпираться – и просил брата подтвердить, будто он никогда не произносил инкриминируемых ему слов. Потом ему казалось, что этот ход ненадежен – ведь в разговоре участвовали еще Гун Юнь и Хэ Юйся. Если хоть один из двоих даст показания против него, ему несдобровать.

В результате к утру весь стол был завален скомканными листками бумаги.

Он так и не нашел дырки в сети, через которую можно было бы выскользнуть, оставалось лишь корить себя за то, что десять с лишним лет назад распустил язык. Вконец расстроенный, он написал брату: «Что ж, я покорюсь судьбе». Зато невестке он адресовал более подробное послание:

«Невестушка! Брат пишет, ты так волнуешься из-за меня, что уже две ночи не спала. Мы оба виноваты перед тобой. Я отвратителен сам себе. А ведь, говоря по правде, мы с ним вовсе не отпетые негодяи. Если бы не партия, не новый Китай, мы оба вряд ли попали бы в университет. Наш отец барахтался на дне старого общества и рано умер от трудов и болезней. Как же мы можем ненавидеть партию и новый строй? Может быть, мне не следовало произносить тех слов потому, что ими могли воспользоваться плохие люди? Значит, вся беда в том, что мы были слишком молоды, неопытны, наивны! Но ты пока особенно не волнуйся. Чэнь не обязательно назовет мое имя, ведь это никак не облегчит его участь. Наоборот, ему еще добавят как следует за то, что с самого начала укрывал меня. Умоляю тебя, успокойся! В течение стольких лет ты относилась ко мне как к меньшому братишке. Когда я думаю о том, что ты беспокоишься за меня, волнуешься, дрожишь за мою судьбу, становится еще тяжелее на душе…»

На этом месте несколько слезинок скатились сначала по стеклам его очков, затем по щекам и упали на бумагу.

На самом деле невестка относилась к нему нежнее, чем родная сестра. Ей самой жилось очень трудно, но каждый раз, приезжая навещать своих родных, она привозила ему в большущих пакетах все, что производит земля Дунбэя: соевые бобы, древесные и белые грибы… Каждый раз она тратила по три дня, наводя порядок в его донельзя запущенном домашнем хозяйстве. И не уезжала, пока все не было разложено по полочкам, грязное постельное белье выстирано, рваные рубашки и носки заштопаны. Думая о невестке, Чжунъи еще сильнее ощутил свою холостяцкую неприкаянность. Некому и пожаловаться, не на кого опереться. Кто поймет твою печаль, разделит твои страхи и тревоги? Дело обстоит яснее ясного: если грянет беда, все погибло – не только профессия и должность, но и недавно приобретенная приятельница. А ведь он лишь позавчера предложил ей, полный счастливых ожиданий, официально «стать друзьями»[10]10
  Это равносильно объявлению о том, что юноша и девушка намереваются вступить в брак. – Прим. перев.


[Закрыть]
. И она обещала сегодня вечером дать ответ…

В шесть сорок он собрал со стола все черновики и сжег их в печурке вместе с письмом брата. Спеша и волнуясь, он перемазал клейстером все свое ответное послание, прежде чем запечатал конверт и приклеил марки. Потом он прополоскал рот, умылся, проглотил завтрак и приготовился идти на работу. В голове у него неизбывное чувство страха, мешанина из догадок и предположений и усталость после бессонной ночи слились в один тяжелый ком. Он долго бессмысленно кружился по комнате с умывальным тазиком в руках – то ставил его на стол, то убирал обратно на полку; потом он зачем-то обтер полотенцем мыло, вместо чая выпил горячей воды для полоскания, откусил краешек паровой пампушки и положил ее в карман куртки… Наконец он рассовал по карманам все, что обычно носил с собой, и отправился в институт. В коридоре он остановился и пощупал плотно набитый верхний карман куртки, проверяя, не забыл ли письмо.

Он вышел из дому. Дойдя до второго перекрестка, он направился к стоящей у края тротуара круглой темно-зеленой тумбе – почтовому ящику. За три шага до него он огляделся, чтобы удостовериться в отсутствии соглядатаев. Это был небольшой очень узкий переулок вдали от главной магистрали, где даже в часы пик почти не встречалось прохожих. Чжунъи увидел лишь играющего неподалеку мальчугана в полувоенном пальтишке цвета хаки, на груди его был приколот большой значок с портретом «кормчего». Навстречу ему, метрах в тридцати-сорока, ковыляла старушка с плетеной корзиной для овощей, но она и не глянула в его сторону. Мимо пронеслось несколько велосипедистов, спешивших к началу смены. Посередине мостовой куры гонялись друг за дружкой, а петух с важным и загадочным видом вышагивал впереди, поклевывая каких-то червяков…

Успокоенный, Чжунъи вытащил то, что лежало в верхнем кармане куртки, и поднес руку к прорези ящика. Но в последний момент рука замерла в воздухе: он понял, что собирается опустить в ящик не конверт, а красную книжечку – свое служебное удостоверение. Какое счастье, что он вовремя остановился, а то как бы он объяснил свой поступок работникам почты? Покрывшись холодным потом, он вновь сунул руку в верхний карман, но там больше ничего не было. Он удивленно вздрогнул, руки почти одновременно схватились за большие боковые карманы, но в них тоже было пусто. Тогда он начал один за другим выворачивать все остальные карманы; на землю полетели листки бумаги и продовольственные карточки, со звоном посыпались металлические монеты и ключи, покатилась по тротуару надкушенная пампушка. Но письмо словно улетело без крыльев!

Откуда-то из самого нутра Чжунъи вырвался крик ужаса. Потом он застыл недвижимо, глаза его расширились: казалось, еще чуть-чуть – и они лопнут, оставив вместо себя зияющие отверстия. Клапан верхнего кармана торчал наружу, как высунутый язык у собаки, возле ног блестели никелевые монеты.

Шедшая навстречу старуха с корзиной поравнялась с ним, остановилась и долго смотрела на него, изумленная его странным видом. Но он ничего этого не замечал.

7

С семи пятнадцати до семи сорока пяти он несколько раз проделал путь от дома до почтовой тумбы, но потерянного письма не нашел. Он внимательно осмотрел также лестницу и коридор в своем доме, вспугнув при этом тетушку Ян с нижнего этажа.

– Товарищ У, что это вы ищете?

– Письмо! Понимаете, письмо! Вам не попадалось?

– Письмо? Конечно, попадалось!

– Где же оно? – Сердце от радости запрыгало в груди.

– Так я же отдала его вам вчера, когда вы шли с работы. Вы что же, обронили его где-нибудь? – проявила участие тетушка Ян.

Его сердце со стуком упало вниз, он пробормотал:

– Да нет, не то письмо, другое… Другое письмо исчезло!

Он вернулся в свою комнату – настроение хуже некуда. Письма нигде не было. На столе лежала пачка почтовой бумаги, стоял раскрытый пузырек с чернилами. Из-за плохо прикрытой дверцы печурки вились тоненькие бледные струйки дыма. Последнее напоминание о сожженных им утром черновиках. В полузабытьи Чжунъи вдруг подумал: а не сжег ли он по ошибке вместе с черновиками и письмо? Но тут же отверг эту оптимистическую гипотезу. Ведь он отчетливо помнил, как перед уходом из дому взял со стола и положил письмо в верхний карман, а в коридоре еще пощупал его (ощущение того, как он трогает карман, еще оставалось в кончиках его пальцев). Сомнений нет: он потерял письмо, а кто-то его подобрал. Кто же мог его подобрать? И тут он подумал о мальчугане в полувоенном пальтишке, который играл у края дороги.

– Ясное дело, он! Больше на улице никого не было.

Проникшись этой уверенностью, он побежал на то место, где играл мальчуган, но там уже никого не было. Он подумал, что мальчик наверняка живет за ближайшими к этому месту воротами, и стал ждать, прислонившись к дереву. Он взглянул на часы – уже восемь, пора быть на работе, а ведь вчера Чжао Чан предупреждал, что сегодня не разрешаются ни отлучки, ни опоздания. Но что значило это предупреждение по сравнению с тем архиважным делом, которым он был занят сейчас? Он прождал с десяток минут, и тут, можно сказать, ему повезло – из соседней двери вышел мальчик с болтавшимся за спиной зеленым ранцем. Чжунъи сразу узнал его по висевшему на груди значку особо больших размеров. Одним прыжком настигнув мальчика, он набросился на него, как выскочивший из-за деревьев грабитель с большой дороги, и схватил его за руку:

– Отвечай, ты видел то письмо?

Мальчик вздрогнул, увидев его искаженное волнением и тревогой бледное лицо, и тут же пустился в рев.

– Не надо плакать, скажи, где мое письмо? – продолжал Чжунъи, не отпуская его руки.

Тут со двора, отделенного от улицы стеной, донесся женский голос: «Сяоцин, Сяоцин, что с тобой?» Следом выбежала женщина небольшого роста с темно-желтым лицом и мокрыми руками – видимо, мать мальчика. На ней был передничек в голубую клетку. Она с ходу накинулась на человека, схватившего ее ребенка:

– Ты что это делаешь?

При виде матери мальчуган принялся реветь еще громче. Чжунъи сконфуженно отпустил его руку и принялся объяснять:

– Я… Я потерял письмо, а ваш мальчик недавно здесь играл. Вот я и спросил, не видел ли он…

Мальчик проговорил сквозь слезы, явно рисуясь перед матерью:

– Он меня схватил, да так больно…

– Ну и спросил бы, а хватать-то зачем, он же тебя не трогал! – пробурчала мать, неласково глядя на Чжунъи, затем повернулась к сыну: – Сяоцин, ты видел его письмо?

– Не видел, ничего я не видел. А он как схватит меня…

Мальчик продолжал всхлипывать и твердить, что не находил письма. Чжунъи оставалось лишь попросить извинения и поспешно ретироваться. Вид у него был весьма жалкий, в ушах все еще звучали плач мальчишки и сердитый голос его матери:

– Подумаешь, письмо потерял. Есть из-за чего кипятиться, на людей кидаться! Первый раз вижу, чтоб ради какого-то письма обижали ребенка…

Постепенно звуки ее голоса пропали в отдалении, но в голове Чжунъи продолжало гудеть. Он понял, что письмо подобрал случайный прохожий. А вся беда была в том, что он хотел скрыть от начальства своего брата приватный характер письма и потому отправил его без своей подписи и адреса в служебном конверте института. Поскольку там было указано местонахождение института, подобравший письмо наверняка в самом скором времени доставит его по этому адресу. Следовательно, Чжунъи сам сунулся в пасть тигра.

8

«Будем снисходительны к раскаявшимся! Будем суровы с упорствующими!»

У Чжунъи прочел на стене института этот лозунг, едва успев войти в ворота. Лозунг был начертан на еще не просохшей от клейстера бумаге огромными, в человеческий рост, иероглифами, сверкавшими черной, тоже еще не высохшей краской. Они ярко выделялись на белой бумаге, лезли в глаза и, казалось, были обращены прямо к нему.

В этот день в институте стояла непривычная тишина, да и вся атмосфера была какой-то необычной. Пустой двор, пустые коридоры, все помещения заперты. Он распахнул дверь в свой кабинет – ни души. Солнечный свет свободно лился через четыре широких окна, и лучи, отражаясь от стеклянных поверхностей столбов, слепили глаза. В учреждениях уже перестали топить, и в комнатах, не согреваемых ни переносными печами, ни калориферами, стоял холод. На своем столе он обнаружил записку следующего содержания:

«Чжунъи!

С сегодняшнего дня наш сектор вместе с сектором новой истории начинает вести кампанию. Мы все пошли туда. Приходи и ты, не задерживайся.

Чжао Чан».

Он поспешил в сектор новой истории. Там помещение было вдвое больше, чем у них. Его сослуживцы Цинь Цюань и Чжан Динчэнь сидели вперемешку с сотрудниками и сотрудницами другого сектора. Чжан Динчэнь на сей раз был одет в старую, застиранную до белизны синюю куртку из грубой ткани. По одному ему известной причине он надевал ее каждый раз, как затевалось очередное мероприятие, поэтому острословы именовали ее не иначе как «спортивная одежда». В этот момент все были заняты какой-то писаниной. На пять столов приходилось вдвое больше людей, им было тесно, но никто не жаловался, занятый своим делом. Все заметили, что вошел У Чжунъи, но никто его не приветствовал. Только Цинь Цюань слегка повернул к нему свое тощее мрачное лицо, кивнул, но не сказал ни слова.

Всего за одну ночь отношения между людьми изменились до неузнаваемости, на прежнюю дружбу рассчитывать уже не приходилось. Дружба испарилась, словно вода на сильном огне, и остались лишь отношения типа «ты – мне, я – тебе», причем никто этого не скрывал.

У Чжунъи присмотрелся и увидел, что Цинь Цюань своим превосходным «уставным» почерком пишет дацзыбао. Заголовок, выведенный иероглифами в кулак величиной, возвещал: «Приветствую всех, кто будет как следует разоблачать и критиковать меня!» Дальнейший текст был написан очень четкими и правильными знаками, расположенными на равном расстоянии друг от друга. В начале каждой из предыдущих кампаний он делал такой тактический ход, но это ни в коей мере не спасало его от ожесточенных нападок и проработок. Перед каждым из остальных сотрудников лежал разлинованный лист бумаги средних размеров. Некоторые что-то писали на нем не отрываясь, другие застыли с перьями в руках, третьи при виде вошедшего Чжунъи прикрыли ладонью написанное. Но тот вовсе и не собирался подглядывать, понимая, что в такой момент человек, проявляющий излишнее любопытство к чужим писаниям, сам выглядит подозрительно.

Дверные петли скрипнули, и в помещение вошел худощавый высокий мужчина средних лет в прямоугольных очках с тонкой черной оправой. На его отглаженном форменном кителе выделялся позолоченный зажим авторучки. Подобные руководящие работники попадаются в каждом учебном или исследовательском институте, в каждом учреждении. С первого взгляда видно, что это люди способные, осмотрительные и многоопытные во всех отношениях. Порой излишне строгие и самоуверенные, они тем не менее пользуются у подчиненных большим авторитетом за порядочность и сугубо деловой подход.

Вошедшего звали Цуй Цзинчунь, он заведовал сектором новой истории. Всегда, при любых переменах обстановки, он старался поддерживать определенную дистанцию между собой и сослуживцами, так что при внешне добрых отношениях никто не мог похвастаться близостью к нему. И никто не решился бы сказать, что на самом деле таится в глубине его души.

– Вы опоздали. Что-нибудь случилось? Заболели? – спросил Цуй Цзинчунь, видя необычное выражение лица У Чжунъи.

– Нет-нет, со мной ничего… – поторопился ответить тот, но затем добавил: – У меня голова было закружилась – наверное, угорел немножко с вечера. Но сейчас все в порядке…

Он вообще не привык лгать, да и волнение сказалось, поэтому в его ответе начало противоречило концу. Цуй Цзинчунь сразу понял, что необычный вид У Чжунъи объясняется не физиологическими, а психологическими причинами. С чего бы это, ведь раньше, при прежних кампаниях, такого за У Чжунъи не замечалось. В душе Цуй Цзинчуня запечатлелся маленький, еле различимый вопросительный знак. В подобных ситуациях люди становятся чрезвычайно наблюдательными, даже у самых тупых по нервам как бы пробегает электричество, а с органов чувств спадают все покровы. Цуй Цзинчунь закрепил вопросительный знак в своем сознании, но виду не подал и сказал:

– С нынешнего дня ваш сектор региональных проблем будет проводить все мероприятия вместе с нашим. Руководство института создало рабочую группу для ведения кампании во главе с Цзя Дачжэнем из политотдела. Ваш заведующий Чжао Чан вошел в эту группу, поэтому проводить кампанию в нашем объединенном секторе пока что буду я. Вот, возьмите. Напишете – отдадите мне.

Он передал Чжунъи лежавшую на столе пачку бумаг, а затем сугубо официальным, серьезным тоном обратился к Цинь Цюаню:

– А вас я попрошу проследовать вместе со мной в рабочую группу. Там хотят вас видеть.

– Иду! – ответил Цинь Цюань.

Было очевидно: за желанием группы видеть его не кроется ничего хорошего. Но он, будучи человеком опытным, не выказал никаких признаков паники. Он не торопясь надел на свою ручку бамбуковый наконечник, сложил втрое недописанный лист бумаги и придавил его чернильницей. Затем он взял со стола чайную кружку, с большим, нежели обычно, шумом проглотил остававшийся в ней кипяток – казалось, в горле у него прокатился булыжник. Наконец, поставив кружку обратно на стол, он пошел вслед за Цуй Цзинчунем.

Все происшедшее произвело на Чжунъи гнетущее впечатление. Он сел на освободившееся после Цинь Цюаня место и взглянул на переданные ему заведующим бланки, отпечатанные на гектографе. Один был озаглавлен «Разоблачительное письмо»; на нем был начертан лозунг «Разоблачение – подвиг, укрывательство – преступление» и оставлено место для имени «разоблачающего». Вторая бумага называлась «Заявление о добровольной явке с повинной». В ней тоже было оставлено место для подписи «раскаявшегося» и напечатан уже известный лозунг: «Будем снисходительны к раскаявшимся! Будем суровы к упорствующим!» Чистый лист бумаги, приглашавший к «добровольной явке с повинной», как будто притягивал его к себе.

Взор Чжунъи остановился на росшей за окном иве. Ее ветви с недавно распустившимися листьями покачивались под легким дуновением ветра, пленяя своей нежной зеленью, но в сердце Чжунъи это не рождало никакого отклика. В его мозгу что-то вращалось быстро-быстро, словно мотор. Маленькие дети любят, забившись в уголок, придумывать разные страшные сцены и пугать самих себя; вот и он представлял во всех леденящих кровь подробностях последствия, к которым может привести утерянное письмо. К тому же по силе воображения он сегодня вполне мог соперничать с Дюма-отцом. Вдруг ему вспомнилось, что, обыскивая утром свою комнату, он не взглянул под нижний выдвижной ящик стола, а ведь, когда он вытаскивал ящик, письмо вполне могло упасть туда, тем более что ящик был переполнен. Не исключено, что, торопясь на работу, он сгреб вместе с другими вещами со стола письмо и сунул его именно в этот ящик. Ощущение же, будто он положил его в карман куртки, было ошибочным – одним из тех, что легко возникают у сильно обеспокоенного человека. Ему захотелось немедленно броситься домой и перевернуть стол, ради этого он уже готов был изобразить внезапное недомогание.

Но такое благостное состояние продолжалось минут пять, не больше: он понял, что это всего лишь маловероятная гипотеза, придуманная для самоутешения. Уверенность, будто он ощупывал письмо в кармане, вновь упрямо возникла в кончиках его пальцев и была столь же отчетливой и твердой, как утром. Письмо потеряно, это ясно. Теперь вся надежда на то, что подобравший его добрый человек опустит конверт в почтовую тумбу. А если попался недобрый человек? Надорвет, прочтет, узнает его тайну, захочет с помощью письма отличиться и нажить политический капитал, и тогда для него, Чжунъи, уже нет спасения. Страшная картина возникла перед его глазами: вот именно сейчас доносчик передает письмо руководителю рабочей группы Цзя Дачжэню, тот разворачивает его, читает…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache