Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Фэн Цзицай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

14. Пришло время сбривать косы

Вот так Дурень-Второй стал обучать двух учеников. Оба они были из богатых семей, платы за обучение и всяческих подношений Дурню-Второму и его жене хватало, чтобы прокормиться. Он обучал добросовестно, а его ученики, очень довольные тем, что сумели заполучить столь редкостного учителя, так же прилежно учились.

Прошло несколько лет, и из ста восьми ударов косой они уже освоили тридцать шесть. Но тут цинская династия рухнула, и вокруг стали кричать о том, что надо сбривать косы. Не успел Дурень-Второй сообразить, что происходит, как однажды к нему во двор вбежал, обнимая руками голову, толстенький Чжао Маленькая Коса. Отнял он руки от головы, а волосы на затылке торчат, как перья на взъерошенной курице. Оказывается, у городских ворот несколько солдат повалили его на землю и косу его отрезали.

Дурень-Второй рассвирепел:

– И ты их не побил? Где же твое гунфу?

Чжао Маленькая Коса плаксиво говорил:

– Я проголодался, зашел перекусить в харчевню. Вдруг какой-то солдат схватил меня, и не успел я сообразить, в чем дело, как еще солдаты подбежали, повалили меня на землю и тут же ее отхватили.

– Дожидаясь? И ты не ударил их косой?

– Косы-то не стало, как я их ударю?..

– Болван! Ты не знаешь законов великой Цин, кто сбреет косу – тому голову долой!

Стоявшая рядом Цзинь Цзюйхуа вставила:

– Ты совсем рехнулся. Ведь великой Цин уже нет!

Дурень-Второй смутился. Он вспомнил, что шел уже третий год республики. Но в нем по-прежнему кипел гнев.

– Кто они? Из новых войск? Я пойду разыщу их!

– У меня перед глазами все смешалось, я не разобрал, из каких они войск. Был там еще парень, он говорил, что хочет тебя повидать, придет к тебе, чтобы отомстить.

– Отомстить? За что отомстить? Как его зовут?

– Он своей фамилии и имени не назвал, да и наружность его я не успел разглядеть. Голос хриплый, сам тощий, почти как Тан Маленькая Коса, один глаз словно…

Не успел он договорить, как с улицы кто-то крикнул:

– Дурень, а ну вылезай, третий господин пришел свести с тобой счеты!

Вслед за этим раздался грубый мужской хохот.

Дурень-Второй вышел за ворота и увидел какого-то худого черта, одетого в китайскую форму стрелков патрульной службы. Он стоял напротив ворот, за его спиной толпились солдаты в такой же новенькой форме, они гоготали и галдели. Дурень-Второй не знал, кто это такие.

– Ты взгляни-ка получше, неужто не узнаешь даже твоего третьего господина? А может, боишься третьего господина? – злобно спросил парень.

Как только Дурень-Второй увидел его затекший левый глаз, он сразу вспомнил Стеклянного Цветка, сердце его невольно дрогнуло, он услыхал голос Стеклянного Цветка:

– Ну, узнал? В народе говорят, для благородного мужа отомстить и через десяток лет не поздно. В год гэнцзы навредивший твоему третьему господину Смертник Цуй был осведомителем у иностранцев, и ихэтуани разрубили его пополам – это тоже, считай, месть третьего господина. Но корень бед третьего господина – это все же твоя коса. Нынче третий господин кое-чему научился, хочет тебя испытать. А прежде чем состязаться, даст тебе руку…

Он отвернул полу халата и вытащил холодно поблескивавшую маленькую заморскую винтовку.

Едва Дурень-Второй завидел эту игрушку, как силы вдруг покинули его. К нему снова вернулось то чувство, которое он испытал в тот день, когда за Южными воротами пуля отсекла ему косу. Тут он услышал крик Стеклянного Цветка:

– Гляди вверх!

Тот вскинул винтовку в небо и выстрелил в пролетавшего мимо коршуна, но не попал, и коршун быстро скрылся за домами.

Несколько солдат загоготали:

– Третий господин еще не дозрел! Видно, он больше с бабами спал, чем гунфу учился!

– Не смотрите, что в птицу чуть-чуть промахнулся, в человека-то бью без промаха. Дурень! Давай договоримся, ты дай мне сначала выстрелить, ты ведь обучен и сможешь своим песьим хвостом отбить пули, как в тот раз отбил заряды Дай Куйи. Тогда третий господин сведет тебя в Цзычжулинь и угостит заморскими блюдами. Ты знаешь, третий господин любит играться с разными новыми игрушками; пока не наиграется, домой не пойдет. Если пули отобьешь, значит, твоя взяла, третий господин больше не будет тебе жизнь портить. Ну а если не отобьешь, ты тут же отрежешь свой песий хвост, как это сделал третий господин.

Тут он снял фуражку, обнажив коротко стриженные волосы. Солдаты заржали, посыпались шутки:

– Если ты ему косу отхватишь, как он есть-то будет? Да за показ такой косы деньги надо брать!

– Третий господин, ты сначала в него пальни, а если будет мало, добавь-ка прием из заморского бокса!

– Третий господин и одной винтовкой с ним справится, по морде бить не придется, ха-ха!

Стеклянный Цветок увидел, что Дурень-Второй стоит перед ним в замешательстве, что бы это значило? Прямо сам не свой. От этого Стеклянный Цветок еще больше воспрянул духом.

– Дурень, ты не робей, если хочешь сбежать от меня в дом, то давай, третий господин в спину тебе стрелять не будет! – сказал он, вкладывая в винтовку блестящий медный патрон.

Дурень-Второй посмотрел на эту заморскую винтовку, потом повернулся, ушел во двор и запер за собой ворота. Тан Маленькая Коса и Чжао Маленькая Коса увидели, что учитель от волнения часто-часто моргает, лицо его стало бледным как полотно. Что-то непонятное с ним стряслось. За стеной раздались громкие крики:

– Дурень-то сдурел, Волшебный Кнут струсил! Волшебный Кнут, Волшебный Кнут, дай я из тебя сделаю маленькую косичку!

Крики раздавались до вечера. Когда солдаты ушли, стали кричать ребятишки.

Все, кому рассказывали, как Дурень-Второй оробел перед Стеклянным Цветком, невольно качали головой. Все знали, что Стеклянный Цветок много лет где-то шлялся на стороне, а совсем недавно вернулся в Тяньцзинь. В кошельке у него водилось серебро, и он собирался открыть маленькую лавку заморских товаров.

Мог ли он предположить, что в квартале Хоуцзяхоу он встретит Фэйлайфэн? Когда великой Цин не стало, господин Чжань от переживаний умер, и старшая госпожа тут же продала ее в «Душистый персик». От такого удара судьбы она совсем завяла, лицо ее покрылось морщинами, и их приходилось скрывать под слоем пудры и румян. Стеклянный Цветок поступил великодушно, выложил все свои деньги и выкупил Фэйлайфэн, сделал ее своей женой. Сам он пошел в солдаты и на свое жалованье содержал Фэйлайфэн. Умом он не вышел, да и руки у него ни к какому делу не пригодны: за что бы ни взялся, ничего у него не получается. Эту винтовку ему одолжил командир караула, на худой конец и без нее можно было бы прийти к Дурню-Второму. В этот раз он хотел только подразнить Дурня-Второго, но очень удивился, что Дурень-Второй, человек, прославившийся своей храбростью, не нашелся что ему ответить и испуганно вернулся в дом. Думал он, думал и в конце концов сообразил, что оробел Дурень-Второй из-за заморской игрушки. Поэтому, когда начальник караула был свободен от службы, он брал его винтовку, вешал ее через плечо и в компании нескольких бездельников шел к дому Дурня-Второго. Как бы они ни орали, как бы ни стучали в ворота, ни бросали во двор кирпичи, Дурень-Второй не выходил на улицу.

Они нарисовали на его воротах большую черепаху, хвост которой обозначал волшебный кнут Дурня-Второго. Эта позорившая волшебный кнут картинка красовалась на воротах с полмесяца, и Дурень-Второй даже не стер ее. Неужто он все это время был в отлучке?

Однажды Стеклянный Цветок встретил на улице Чжао Маленькую Косу и кинулся его ловить. У того косы нет, ему и драться нечем, он как голубь с оторванным крылом, который ни взлететь, ни убежать не может. Вот и попался! Стеклянный Цветок спросил его, дома ли учитель. Чжао Маленькая Коса ему и говорит:

– Мой учитель уже давно меня прогнал, я уже полмесяца как у него не был.

Стеклянный Цветок не поверил, собрал своих парней, взял винтовку и, приставив ее к спине Чжао Маленькой Косы, привел его к дому Дурня-Второго, заставил его залезть на ограду и посмотреть, есть ли кто внутри. Пришлось Чжао Маленькой Косе забраться на стену, посмотреть туда-сюда. Вот странно! Все окна наглухо закрыты, в доме ни шороха. Во дворе не видать ни кур, ни гусей, ни собаки. Стеклянный Цветок и его спутники постояли, послушали, набрались храбрости, тихонько залезли во двор, продрали бумагу на окнах и заглянули внутрь, а в комнатах пусто, только несколько толстых мышей шуршат у очага.

Дурень-Второй сбежал!

Зачем он сбежал? Зачем – это уж его дело, а только факт, что сбежал.

Стеклянный Цветок ногой распахнул ворота, велел снять висевшую над ними надпись «Волшебный кнут», внес ее во двор и выстрелил в нее из винтовки. Но целиться он не умел и в надпись не попал. Он подошел поближе и дважды выстрелил в упор, проделав по дырке в знаках «Волшебный кнут».

15. Волшебный стрелок

Только-только пришла весна, на деревьях и кустах еще не лопнули почки, но издали они уже казались чуть-чуть зелеными. Пруды, тянувшиеся вдоль дороги за Южными воротами, блестели под ясным небом, тянул легкий ветерок, пригревало солнышко, и в залитом солнцем воздухе носился ивовый пух. Если в эту пору замедлить в пути шаг и оглядеться вокруг, на душе становится так хорошо!

Стеклянный Цветок пришел в придорожную лавку скобяных изделий, чтобы взять цепь для ворот караульной службы. Он пришел немного раньше, чем нужно, и кузнец попросил его подождать. Он выругался на всю улицу, потоптался на дороге. Потом ему надоело ходить, он отыскал подходящий камень, уселся на него и стал глазеть на проходивших мимо девушек, напевая одну из тех песенок, которые матери поют маленьким детям:

 
Маленький мальчонка сидит у ворот,
Горько-горько плачет, мамочку зовет,
Мамочку зовет – эх, мамочку зовет.
Туфли и нагрудник, куртка да штаны,
Лампу зажигает, речи говорит.
Сам же и подует, чтоб лампу погасить.
 

Завидев такого олуха, женщины пугались и норовили побыстрее прошмыгнуть мимо этого места. Он видел, что по дороге ходит немало людей, и, подумав, что неплохо было бы показать людям одну недавно попавшую к нему в руки вещицу, вынул из-за пазухи толстую сигару, сунул ее в рот и, подражая иностранцам, выставил вперед челюсть, отчего кончик сигары задрался вверх. Потом он достал коробочку используемых только иностранцами «пиратских спичек» с коричневыми головками, вытянул одну штуку, подождал, пока ближайшие прохожие поравняются с ним, и, картинно отставив руку, чиркнул спичкой по штанине.

Едва он зажег спичку, как вдруг бах! – и горящий кончик спички куда-то отлетел, не успел он прийти в себя, опять бах! – и полсигары как не бывало! Потом опять бах! – и его фуражка слетела с головы!

Только когда послышались три выстрела, он понял, что в него кто-то стреляет. Он оглянулся, посмотрел: все прохожие разбежались. В этой неразберихе к нему со стороны пруда подбежал худощавый юноша, сунул ему карточку и сказал:

– Мой учитель хочет испытать тебя.

Стеклянный Цветок порвал карточку, не взглянув на нее, и спросил:

– Что за скотина твой учитель?

Юноша улыбнулся, крикнул ему: «Иди за мной!», сделал несколько шагов и поманил его:

– Ну что, пойдешь?

– Идти так идти, третьему господину чего бояться! Волшебный Кнут и тот сбежал от третьего господина!

Ничуть не смутившись, Стеклянный Цветок решительно двинулся за юношей.

Они спустились по насыпи к пруду, прошли еще немного и, обогнув небольшую рощицу, наткнулись на мужчину лет сорока с широким лицом и прямым носом, на нем был просторный синий халат, черные полотняные штаны и обмотки из того же материала, голова его была повязана большим куском голубоватого шелка.

Лицо этого человека показалось Стеклянному Цветку очень знакомым. Он всмотрелся в него – да это же Дурень-Второй! С чего это он так хорошо выглядит? Прыщи на лице исчезли, глаза ярко блестят. Но Стеклянный Цветок собрал всю свою волю и крикнул недругу:

– Дурень, не хочешь ли ты попробовать «гигиеническую пилюлю»?

Он похлопал по висевшей у него на плече винтовке и сказал:

– Ну, говори, как будем играть?

Кто же знал, что этот Дурень-Второй в ответ только улыбнется, расстегнет все пуговицы на халате, а под халатом у него и на левом, и на правом плече будут висеть две винтовки. Похлопывая обеими руками винтовки, он сказал, глядя прямо в глаза Стеклянному Цветку:

– Нынче я тоже этим балуюсь. Ты захотел баловаться этими игрушками, а я тем более. Я сейчас тебе скажу, как будем играть. У нас три винтовки, тебе одна и мне одна, ты будешь стрелять первым, а я после тебя. Как ты стреляешь, я знаю, а вот как я стреляю, ты еще не знаешь. Если я тебе сначала не покажу, то получится, что я тебя хочу обхитрить. Гляди!

Дурень-Второй показал на стоявшее в чжанах десяти от них дерево. На дереве висела медная монетка, блестевшая в лучах солнца, как маленькая золотая звездочка.

– Гляди хорошенько!

С этими словами Дурень-Второй взял в руки винтовки, два раза вокруг повернулся, как флюгер. «Бах! Бах!» – прогремели один за другим два выстрела. Первая пуля перебила шнурок, на котором висела монета, а вторая угодила прямо в монету, и та отлетела в канаву с водой, подняв фонтанчик сверкающих брызг.

Стеклянный Цветок смотрел и глазам своим не верил. Такого он еще не видывал и не смог удержаться, чтобы не крикнуть:

– Вот это выстрелы, волшебная винтовка! Волшебная винтовка!

Взглянул еще разок: Дурень-Второй стоит все там же, а винтовки уже висят у него за плечами. Н-да, такому искусству, как и его ударам волшебным кнутом, сам черт позавидует. Стеклянный Цветок ткнул пальцем в Дурня-Второго и сказал:

– А волшебным кнутом ты уже не балуешься?

Дурень-Второй ничего не ответил, а с какой-то загадочной улыбкой стал медленно развязывать повязку на голове. Под ней обнажился совершенно голый череп, блестевший на солнце, как утиное яйцо. От изумления у Стеклянного Цветка даже голос изменился:

– Ты… ты сбрил доставшийся от предков волшебный кнут?

– Ты что-то не так сказал! – ответил Дурень-Второй. – Если бы ты знал, при каких обстоятельствах мои предки придумали драться косой, ты бы понял, что я перенял истинное мастерство предков. С заветами предков все в порядке, когда надо было срезать косы, я ее и отрезал. Я отрезал только кнут, а волшебство осталось. Вот почему как ни верти, а так просто с нами не разделаешься. Какую бы новую забаву ни придумали, мы тоже будем ею забавляться, не станем трусить перед другими. Ну как, поиграем?

Тут Стеклянный Цветок сдался:

– Третий господин вам поклон бьет. Наше дело уж быльем поросло, будем считать, что с ним кончено!

Дурень-Второй усмехнулся, надел повязку на голову, повернулся и ушел с тем худощавым юношей. Стеклянный Цветок смотрел, как их силуэты постепенно таяли на другой стороне пруда. Без всякой мысли он почесал затылок и глубоко вздохнул. У него было такое чувство, что он повстречал настоящего небожителя. Вернувшись в казарму, он не стал никому рассказывать о том, что с ним приключилось, – боялся, что его засмеют.

Прошло немного времени, и разнесся слух, что в армии Северного похода есть необыкновенный мастер стрельбы из винтовки, стреляет сразу из двух винтовок и бьет без промаха, а выговор у него тяньцзиньский, сразу видно, что он родом из Тяньцзиня, только вот фамилии и имени его никто не мог назвать.

Стеклянный Цветок прикинул, что к чему, да прикусил язык…

Перевод В. Малявина.

ДИЛЕММА

В жизни многие проблемы – это неразрешимые уравнения.

1. Чжо Найли

Низко над землей повисла темная туча, и вслед за порывами влажного ветра зарядил обычный для ранней весны дождь. Я обрадовался: все-таки вовремя удалось отыскать ее дом.

Невысокая одностворчатая дверь выходила прямо на улицу. Краска на ней почти совсем облупилась. В глаза бросились длинные, сверху донизу, щели между рассохшимися дверными досками. До чего же обветшалое, неприглядное жилище! Неужели она здесь живет?

Я постучал дважды: три удара в первый раз и три удара – во второй. Внутри послышались шорохи, но дверь не открывали. Дождь вынуждал действовать настойчивей, и когда я приготовился было постучать снова, дверь резко и шумно распахнулась. Появилась изможденная женщина. Лицо у нее было желтое, но с правильными чертами, какое-то застывшее, почти без выражения, словно гладкая твердая деревяшка, насупленное. Быть может, из-за того, что мой неожиданный приход застал ее врасплох? Нет, пожалуй, причина не в этом; большие черные глаза женщины внимательно и придирчиво ощупали меня с головы до ног. В моей экипировке она, кажется, обнаружила что-то неприятное, хотя одет я был обычно: в простой форменный костюм, поношенные тряпичные туфли, да еще под мышкой держал черный портфель из искусственной кожи. Ее взгляд приковал именно этот портфель, какое-то время она не сводила с него глаз, потом подняла голову и вызывающе, довольно резко бросила:

– Я тебя не знаю!

Это уж совсем не те слова, которыми принято встречать незнакомого гостя.

– Но я пришел именно к тебе. Ведь ты – Чжо Найли, не так ли?

Держался я невозмутимо и даже, можно сказать, равнодушно, желая таким образом отреагировать на ее неприветливость.

– А в чем дело?

Смотрела она неприязненно. Заслонила собой дверной проем, не собираясь впускать меня в дом.

Дождевые капли, тихо стуча, падали на мою шляпу, плечи. Оказывается, она способна, невзирая на приличия, не дрогнув ни одним мускулом, спокойно смотреть на то, как человек мокнет на улице под дождем. Я начал терять терпение.

– Я из нарсуда уезда Маань. Приехал специально по твоему бракоразводному процессу.

Приди я к ней не по служебной надобности, а с частным визитом, я бы бросил пару язвительных замечаний, повернулся и ушел.

После моих слов лицо женщины преобразилось: стало до смешного удивленным, даже комичным. Что оно выражало – издевку, иронию, покорность или скрытый намек на какую-то мысль, – определить было трудно. Решительно повернувшись, она вошла в дом, бросив на ходу:

– Тогда пожалуйста!

Проход освободился, я последовал за ней.

– Садись! – проронила она.

Куда садиться, она не уточнила, сама же кинулась расправлять скомканное на кровати одеяло. В комнате, у небольшого столика, я увидел старинный стул с высокой спинкой и сел на него. Женщина, не обращая на меня внимания, продолжала заниматься своими делами, будто в комнате, кроме нее, никого не было.

Только теперь мне стала ясна вся беспочвенность оптимизма, с которым я принял к исполнению это дело.

Вчера после обеда заместитель председателя уездного суда пригласил меня к себе и вручил, как он изволил выразиться, «весьма щекотливое дело». Дело о разводе. Как о некой потрясающей новости о нем у нас в уезде давно были наслышаны все, естественно, и до моих ушей неоднократно кое-что доходило. Поскольку конкретно данным делом я не занимался, то знал о нем не много. Мне было известно, что восемь лет назад в большую производственную бригаду Даюйшу коммуны Чжаоцзятунь приехала из города девушка со средним образованием. Не прошло и года, как она вышла замуж за одного из членов бригады по имени Чжао Сочжу. Руководство коммуны рапортовало в уезд об этом браке, охарактеризовав его как образец «укоренения грамотной молодежи в деревне». В то время я работал в уезде техническим секретарем, и этот материал проходил через меня, более того – о нем, кажется, появилась информация в какой-то газете.

Позднее вместе с другими уездными работниками я выезжал на три месяца в коммуну Чжаоцзятунь для оказания помощи в строительстве оросительного канала и там слышал об этой молодой чете. Жили они в ладу, у них родились два мальчика-близнеца. Лично я не видел супругов, хотя, откровенно говоря, мне очень хотелось посмотреть, как складывается семейная жизнь у девушки из большого города с человеком, выросшим в деревне, что называется, от земли. Но полгода тому назад до нас дошла весть, что эта женщина внезапно подала на развод. Причем с самого начала заявила о своем непреклонном решении развестись во что бы то ни стало – как гвоздь в доску заколотила! Чжао Сочжу согласия на развод не дал, тогда она без лишних слов укатила в город, бросив мужа и двух сыновей. Прошло четыре месяца с момента ее бегства, и за все это время она ни разу не навестила семью. По всему выходило, что с Чжао Сочжу она порвала окончательно, совершенно не интересуясь его мнением на сей счет.

И тут начались людские толки. Одни осуждали жену, другие – мужа, одни хвалили, другие хаяли, одобряли, порицали и даже мерзостные, пакостные предположения строили. Я пытался прояснить некоторые детали у старины Люя, занимавшегося данным делом, но, как ни странно, ничего вразумительного тот сообщить не смог, лишь дал понять, что стоит на стороне Чжао Сочжу. Я спросил – почему. Он ответил, что доводы женщины непонятны, что «некоторые ее словечки поразительны и докопаться до их истинного смысла нет никакой возможности» и даже «невоспроизводимы». Кроме того, Люй добавил, что сам он не очень «подкован» в смысле образования и не в состоянии совладать с этой грамотной молодой бабенкой, которая «за словом в карман не лезет, настырна и стоит насмерть за свою правду».

В конечном счете это дело на том этапе так и не получило своего завершения. И кто бы мог подумать, что вчера во второй половине дня оно свалится на мою голову! Заместитель председателя суда заявил, что я не лишен дара убеждения, лучше других умею находить правильные решения в сложных спорных вопросах, к тому же в уездном суде я единственный работник с высшим образованием, а этого вполне достаточно, чтобы справиться с женщиной, окончившей только среднюю школу.

Посему, видимо, я оказался именно тем человеком, которому следовало поручить это дело. Я согласился принять его в свое ведение и вчера вечером продумал некоторые детали предстоящей работы. Прежде всего надобно кое-что довыяснить, затем в соответствии с заведенным порядком ведения бракоразводных процессов, кроме случаев с особыми обстоятельствами, следует, как обычно, примирить стороны.

Выходит, думал я, передо мной стоит простая и единственная задача: приложив максимум усилий, разбить аргументы сторон и привести тяжбу к благополучному концу. Как говорится, приятели не подерутся – не сдружатся, супруги не поссорятся – не слюбятся. На свете нет ничего невозможного. Да и коллеги в один голос твердят, что мой язык стоит иного кулака! Но теперь эта молодая женщина в моих глазах предстала в образе, прошу прощения за сравнение, заржавленных железных ворот, которые с помощью обычной силы открыть будет весьма затруднительно.

Чтобы немного успокоиться, я закурил сигарету. Напустил на себя серьезный, официальный вид и приготовился приступить к беседе. Осмотрелся по сторонам. Комната, не более десяти квадратных метров, выглядела неухоженной, заброшенной и убогой. Кроме двух небольших односпальных кроватей и комода, вся остальная мебель представляла собой ветхий хлам и жалкую рухлядь. В помещении стоял спертый, сырой, терпкий запах: может быть, отсырел земляной пол из-за ненастной погоды или хозяйка поздно встала и еще не успела открыть окно для проветривания. Окном служило небольшое отверстие размером шестьдесят на шестьдесят сантиметров, забранное металлической решеткой. Выходило оно на север, и не исключено, что даже в ясные дни в эту невзрачную каморку солнечные лучи пробивались с трудом. То, что находилось в углах помещения, различить было невозможно, но зато четко были видны книги, в беспорядке лежавшие на маленьком столике, возле которого я сидел. Среди них я отметил романы Хемингуэя и Ромена Роллана, «Исповедь» Руссо, увесистый том «Эстетики» Гегеля и многое другое. С некоторыми из этих произведений я познакомился, учась в университете, другие читать не довелось, знал только всем известные имена их авторов.

Кто-то, сейчас уж не помню, высказал мысль: книги, окружающие человека, служат волшебной щелочкой, через которую можно заглянуть в его душу; и я по лежащим передо мной книгам, не развлекательным, а очень серьезным и глубокомысленным, открыл для себя: душа этой женщины не мелкая лужица, а глубокий колодец. С ней я еще не разговаривал, только видел тесную, ветхую комнату да вот эти книги, но они без слов, исподволь уже отмели казавшиеся у нас в уезде правдоподобными слухи о «ее полюбовнике», о «наслаждениях, за которыми она уехала в город, бросив мужа и детей». Ведь в противном случае она…

– Что тебя интересует? – прервала Чжо Найли ход моих мыслей. Она сидела на краешке тщательно прибранной постели, волосы у нее были причесаны и аккуратно уложены. Глядела она прямо мне в глаза.

Слова, с которыми я обратился к ней, мне и самому показались несущественными, непродуманными, сказанными второпях, в растерянности, чего со мной никогда прежде не бывало.

– Просьбу о вашем разводе… когда ты с ней обратилась?

Необходимости спрашивать об этом, конечно, не было. Тут же последовал ее нелюбезный контрвопрос:

– А разве в твоем портфеле ничего об этом не написано?

Эта фраза, выражение лица, как бы лишенного человеческих чувств, ее умение точно выразить свою мысль пробудили во мне энергию, задели мое самолюбие и достоинство. Скованность и недоумение мгновенно прошли. Меня охватило возбуждение, как у солдата перед атакой, я почувствовал небывалый прилив сил, на меня, как на поэта, снизошло вдохновение. Без околичностей я решил перейти в наступление.

– Главная цель моего приезда – разобраться в мотивах твоей просьбы о расторжении брака. Ведь выдвинутые тобой ранее доводы логичны лишь для тебя одной, для любого другого, тем более для Чжао Сочжу, они нелогичны. Поэтому и суду будет весьма затруднительно принять их во внимание.

Я и предположить не мог, что мои слова произведут на нее такое впечатление: она вскочила как ужаленная, краска залила ее лицо, она с трудом удерживала негодование и, засверкав глазами, так и сверлила меня взглядом. Потом ее желтое, с правильными чертами лицо приобрело надменное выражение. Она склонила голову набок и насмешливо сказала:

– Да, когда ты пришел, я встретила тебя не очень-то приветливо, мне до сих пор еще немного совестно, но сейчас я окончательно убедилась в правильности своего предположения: все вы одним миром мазаны! Хотела бы я знать, у вас там, в суде, хоть кто-нибудь понимает, что человеку нужна духовная жизнь, жизнь, основанная на чувстве, а для супругов необходим по меньшей мере хотя бы общий язык! Неужто ваш долг состоит единственно в том, чтобы сохранить все семьи, не допустить их распада, не обращая ни малейшего внимания на то, что же их связывает – мучения или счастье? Все ваши слова – это средство для склеивания, они предназначены для того, чтобы слепить развалившиеся семьи. Разве ваша функция в этом? К сожалению, я вам не птичка, не полевая мышь и вообще не какое-то животное. Я человек! А человек испытывает потребность в духовной жизни, в высоких чувствах. К тому же высшим жизненным правом человека является право выбирать образ жизни, исходя из собственных представлений о жизни. Попирать это право недопустимо, как недопустимо применять физическое насилие. Что же касается моего развода, то это сугубо личное дело, и меня мало интересует, понимает кто-нибудь мои мотивы или нет!

Когда я выслушал до конца эту гневную, буквально выплеснувшуюся из недр ее души тираду, то до меня стали доходить истинные причины, побудившие ее к разводу. Мне стало ясно, почему ее высказывания были непостижимы для старины Люя, который вел ее дело. Чтобы успешно вести работу дальше, мне, видимо, и впредь следует доискиваться до истоков ее мыслей. Имея дело с людьми подобного склада, следует умышленно становиться к ним в оппозицию, это побуждает их больше говорить, что в свою очередь помогает лучше уяснить их потаенные мысли.

– Ты говоришь, развод – твое личное дело. Такое утверждение справедливо только наполовину, ибо в каждом так называемом бракоразводном деле выступают две стороны, в данном случае противной стороной является Чжао Сочжу. Исходя из буквы закона, юридически развод допустим лишь в случае согласия обеих сторон, заинтересованных в деле. Если Чжао Сочжу не захочет дать своего согласия, никто не вправе принуждать его. Таков закон, и такова норма. Полагаю, теперь тебе все понятно?

Слушая меня, она, похоже, немного поостыла. Тихо, сквозь зубы процедила:

– Понятно.

Но потом опять разозлилась, стала нервничать. Взмахнув рукой, сказала:

– Мои доводы ему не понять, возможно, именно поэтому я решительно настаиваю на разводе… Я… я… найду выход. Если суд не разведет нас, я добьюсь цели, не нарушая закона.

– И как же поступишь?

– Это мое дело! Имею право распоряжаться своей судьбой!

– Неужели ты?..

– Нет, нет… – Она холодно усмехнулась. – Успокойся, с собой я не покончу. Даже если бы такая идея у меня и появилась, я тебе бы не сказала. Ведь в таком случае мои слова могли бы истолковать как попытку шантажировать государственное учреждение «угрозой самоубийства». Да и жизнь я люблю. Полна веры в жизнь. В себя тоже верю. И развестись хочу, чтобы лучше жить.

– Как же ты намереваешься поступить?

Она быстро глянула в мою сторону.

– К Чжао Сочжу я никогда не вернусь, навсегда тут останусь!

– Как будешь дальше жить?

– А что такое жизнь, можешь мне сказать? Она вертит людьми или люди управляют ею? Если бы тебе предложили два образа жизни: один – жить свободно, распоряжаясь всеми двадцатью четырьмя часами в соответствии со своими интересами, а другой – когда целыми днями надо быть рядом с так называемым любимым человеком, ничего общего с тобой не имеющим, есть с ним, спать, заниматься домашними делами, то какую жизнь выбрал бы ты сам?

– И до какого времени ты… ты рассчитываешь оставаться в теперешнем положении?

– До старости, до самой смерти. Или до того времени, пока общество не достигнет такого прогресса, когда все людское будет достойно уважения, духовная жизнь станет неотъемлемым атрибутом человека, а люди наконец осознают ее ценность и поймут, что духовности в отношениях между супругами принадлежит основополагающее место. Когда вы, работники, занимающиеся разводами, перестанете быть миротворцами, плетущимися в хвосте старозаветных традиций, тогда и мое положение, быть может, переменится. Но особых иллюзий на этот счет я не питаю.

– Ты, однако, весьма откровенна! – проговорил я. – Полагаешь, что у нас нет головы на плечах, что мы ничего не смыслим, ни в чем не разбираемся?

– Нет, что ты! Мои слова отнюдь не претендуют на истину в последней инстанции. Вы не лишены здравомыслия, но, приступая к разбору очередного дела, вы перестаете опираться на разум, целиком полагаетесь на параграф, на инструкцию, да вдобавок еще на традиционные представления. Традиция – это ортодоксия, а ортодоксия – это свод незыблемых правил, которые нарушать не дозволено. С этим вы свыклись давно, вы даже попыток не делаете подвергнуть сомнению эти традиционные представления, чтобы установить, отвечают они человеческим чувствам и логике вещей или нет; вы силой корежите жизнь, втискиваете ее в мертвые рамки!