Текст книги "Том 4. Письма 1820-1849"

Voilà mes confidences pour la place en question. – Si vous les trouvez dignes d’attention, prenez les mesures en conséquence et sans perte de temps faites faire à Pétersb les démarches nécessaires, car les concurrents ne manqueront pas. – Maintenant un autre avis. Vous devez avoir appris que l’Impératrice vient à Tegernsee, c’est-à-d à Kreuth vers la fin de juillet. L’Empereur vient l’y chercher dans les derniers jours du mois d’août. Le Vice-Chancelier y vient aussi, ainsi que les trois quarts de notre diplomatie d’Allemagne. Il y aura du mouvement de tout genre et peut-être quelques bonnes chances pour vous, si vous y venez. Vous y trouverez les Krüdener, les Lerchenfeld et toute sorte de facilités par eux de faire votre cour d’une manière utile. – Vous pourrez avoir sur le voyage de plus amples informations soit de Munich, soit de Pétersb par Mad. de Krüdener ou par ma femme. – Ne négligez pas cette occasion – il vous serait facile d’en tirer un bon parti.

Adieu. Mes deux mots sont devenus quatre pages. Je suis donc moins paresseux que je ne croyais l’être. – Je retourne dans quelques jours à Turin, et c’est là où vous pouvez m’adresser votre lettre, si tant est que Paris vous laisse le loisir de l’écrire. Adieu. Portez-vous bien et conservez-moi un peu d’amitié.

T. Tutchef

Перевод

Женева. 11 апреля <18>38

Пишу вам всего два слова, любезный Гагарин, ибо у меня нет ни времени, ни настроения, чтобы писать больше. Я узнал, что вы в Париже, туда и направляю эти строки. Не ведаю, каковы в настоящую минуту ваши планы и надежды на будущее, но во всяком случае вы можете воспользоваться моим сообщением, как вам вздумается. – Вот в чем дело: в Турине освобождается место 2-го секретаря, так как малоросс, занимавший его доселе^*, на днях покидает Турин с тем, чтобы более туда не возвращаться. И вот теперь, когда я ознакомился с краем, я подумал, что место это во многих отношениях могло бы оказаться для вас подходящим, если только вы не имеете в виду чего-либо значительно лучшего. – Согласен с тем, что жизнь там весьма бесцветна, но пусть это вас не пугает; служба в Турине будет для вас лишь временной квартирой в Италии, что даст вам возможность изъездить ее вдоль и поперек и выбрать по желанию наиболее подходящее для себя местожительство. Таким образом, этап служения 2-м секретарем пройдет там более незаметно для вас, нежели в каком-нибудь другом городе, а вы знаете, что при новых порядках мало вероятности перешагнуть через дипломатические ступени. Рассчитывать на противное – заблуждение, от которого следует тщательно оберегать себя, ибо некоторых оно уже погубило. – Что касается Обрезкова^*, то могу поручиться, что его характер ничуть не хуже, если не лучше, чем у большинства лиц, слывущих за людей с прекрасным характером. Закрепившаяся за ним репутация – весьма пошлый наговор, и чтобы рассчитывать на наилучшее отношение с его стороны, не нужно даже быть таким, как вы. Впрочем, возможно, что вам и не придется иметь с ним дела. – Он уже давно стремится покинуть Турин, а неприятность, только что пережитая им при этом дворе^*, не может способствовать тому, чтоб настроение его изменилось. Наше Министерство с своей стороны также поймет, что противиться этому желанию было бы несвоевременно и неуместно, – а ввиду того, что сейчас другого поста для него не имеется, я полагаю, ему с удовольствием дадут отпуск, о коем он так страстно мечтает.

Вот мои соображения относительно этого места. – Если вы найдете их достойными внимания, примите соответствующие меры и, не теряя времени, предпримите надлежащие шаги в Петербурге, ибо в соискателях не будет недостатка. – Вот еще совет. Вы, должно быть, известились о том, что императрица приезжает в Тегернзее, т. е. в Кройт, в конце июля. Государь прибудет за ней туда в последних числах августа. Туда же направится и вице-канцлер, равно как добрые три четверти нашего дипломатического мира в Германии. Будут различные передвижения, может статься, и вам посчастливится, если вы туда приедете. Там вы встретите Крюденеров, Лерхенфельдов, и их содействие облегчит вам возможность наилучшим образом устроить ваши дела. – Более пространные сведения об этом путешествии вы можете получить либо из Мюнхена, либо из Петербурга, через госпожу Крюденер или мою жену. – Не пренебрегайте этим случаем – вам нетрудно будет извлечь из него пользу.

Простите. Мои два слова разрослись в четыре страницы. Следственно, я менее ленив, чем предполагал. – Через несколько дней я возвращаюсь в Турин, куда вы и можете направить свое письмо, если только в Париже вы удосужитесь его написать. Прощайте. Будьте здоровы и сохраните для меня крупицу вашей дружбы.

Ф. Тютчев

Maintenant vous savez que nous avons tout perdu. Les 4000 r que l’Emp a eu la bonté de faire donner à ma femme ont suffi pour parer aux nécessités les plus urgentes et à couvrir les frais du voyage. Arrivé à Turin, je vais me trouver, pour mon début, en face d’un dénuement complet.

Je connais votre affection pour moi. Je l’ai assez souvent éprouvée. Ainsi pour toute prière je n’ai besoin que de vous dire la peine où je suis. D’autre part je voudrais vous être à charge le moins possible. Voyez ce que vous pouvez faire pour nous. Pourriez-vous – sans un trop grand dérangement pour vos affaires m’avancer en une fois deux années du traitement que vous me faites. Car, comme le Ministère paraît disposé à me laisser ch d’aff pendant plus d’une année, je pourrais plus tard me passer plus facilement de vos secours – maintenant il me faut indispensable. Adieu. Je baise vos mains. T. T.

P. S. Que fait Dorothée? Où est-elle et comment se porte-t-elle? Je lui ai écrit il y a trois semaines environ de Turin – aussitôt après avoir reçu la triste nouvelle de la mort de son enfant^*. Mais, d’après ce que ma femme m’a dit, ma lettre ne l’aura plus trouver à Pétersbourg. – Pauvre Dorothée! J’ai partagé du fond du cœur sa douleur et celle de son mari. Ce n’est pas là ce que j’avais espéré pour lui et pour elle – lorsque la nouvelle de la naissance de leur enfant est venue, la nuit, m’éveiller sur le bateau à vapeur qui allait, encore une fois, m’éloigner de vous^*. Que ce temps m’est présent et que de choses se sont passées depuis. Ah, quel rêve que la vie.

Adieu, chers papa et maman, quand donc nous reverrons-nous, pour ne plus nous séparer?

Куда как часто мне хочется отдохнуть под вашею кровлею, чтобы память про детство, про лучшее время жизни, не совсем выдохлась из души. – Простите. От Николушки жена получила письмо по приезде. Он очень был встревожен известием – до такой степени встревожен, что написал целых две страницы с половиною.

Перевод

Мюнхен. 17/29 июня

Когда вы получите это письмо, любезнейшие папинька и маминька, со времени гибели «Николая» минет полтора месяца… Поэтому не будем о ней говорить… Я уверен, что когда вы получили первое сообщение об этом, вы сердцем были со мной и ощутили хоть долю того, что пришлось испытать мне.

Не знаю, известны ли вам подробности этой катастрофы… Газеты всячески умалчивали о них. Эти подробности ужасны^*. Из десяти был один шанс на спасение. Помимо Бога, сохранением жизни Нелли и детей я обязан ее присутствию духа и ее мужеству. Можно сказать по справедливости, что дети были дважды обязаны жизнью своей матери.

Я спокойно сидел в своей комнате в Турине – это было 11-го сего месяца – когда мне пришли просто-напросто сообщить, что «Николай», вышедший 14/26 мая из С.-Петербурга, сгорел в море. И действительно, так сообщали французские газеты, которые первые дали нам сведения об этом происшествии… К счастью, я имел возможность тотчас же выехать из Турина. Я смог сделать это без ущерба для службы ввиду того, что Обрезков еще там и пробудет там до конца июля. Он послал свою жену в Берлин ходатайствовать за него перед государем^* и ждет ее возвращения в Турин, чтобы окончательно его покинуть. При этих обстоятельствах он отнесся ко мне с большой теплотой. Какой это благородный человек! Только прибыв в Мюнхен, я узнал, как все было, и неделю спустя смог успокоиться, убедившись, что Нелли не столь измучена и разбита, как я опасался.

Вы знаете теперь, что мы потеряли всё. 4000 рублей, кои государь соблаговолил пожаловать моей жене, хватило на приобретение самого необходимого и на покрытие дорожных расходов. Приехав в Турин, я с первых же шагов окажусь перед лицом крайней нужды.

Я знаю вашу любовь ко мне. Я достаточно часто испытывал ее. Потому, вместо всяких просьб, скажу только, в каком затруднительном положении я нахожусь. С другой стороны, я желал бы быть вам как можно меньше в тягость. Подумайте, что вы могли бы для нас сделать. Не могли бы ли вы, без особого осложнения для ваших денежных дел, выдать мне мой пенсион сразу за два года вперед. Ибо, поскольку министерство, по-видимому, склонно оставить меня поверенным в делах больше, чем на год, я смогу со временем свободнее обойтись без вашей помощи – сейчас она мне необходима. Простите. Целую ваши ручки. Ф. Т.

P. S. Что Дашинька? Где она и как ее здоровье? Я написал ей около трех недель тому назад из Турина – тотчас после того, как получил грустное сообщение о смерти ее ребенка^*. Но, по словам жены, письмо мое уже не застало ее в Петербурге. – Бедная Дашинька! Я от всего сердца разделяю скорбь ее и ее мужа. Не того ожидал я для него и для нее, когда известие о рождении их ребенка разбудило меня ночью на пароходе, который в очередной раз увозил меня от вас^*. Как это время ясно сохранилось в моей памяти и сколько событий произошло с тех пор! Ах жизнь, какой это сон! Простите, любезнейшие папинька и маминька, когда же наконец свидимся мы, с тем чтобы более не разлучаться?

Куда как часто мне хочется отдохнуть под вашею кровлею, чтобы память про детство, про лучшее время жизни, не совсем выдохлась из души. – Простите. От Николушки жена получила письмо по приезде. Он очень был встревожен известием – до такой степени встревожен, что написал целых две страницы с половиною.

Que ne m’est-il permis de terminer ici cette lettre qui ne devait contenir que l’expression de ma reconnaissance. Car en vérité, Monsieur le Comte, je souffre de devoir ramener l’attention de Votre Excellence sur une question dont le plus grand tort est dêtre devenue une… C’est de cette malheureuse question de costume que je veux parler. J’en serais tout à fait inconsolable si j’avais eu le malheur de prendre l’initiative à ce sujet…^*

La cour, qui est absente en ce moment, rentre à Turin le 1^er du mois de septembre. C’est à cette époque que les personnes, arrivées ici dans l’intervalle, sont dans l’habitude de se faire présenter. Il serait difficile, surtout pour des personnes appartenant au corps diplomatique, une fois la cour revenue, de différer beaucoup leur présentation, car plus tard la cour va s’établir à Gênes où elle ne voit pas d’étrangers, et de cette manière l’époque de la présentation se trouverait indéfiniment ajournée. Je n’ignore pas qu’on s’occupe en ce moment chez nous d’un nouveau règlement qui aura pour objet de modifier le costume des dames, appartenant à la diplomatie russe, en leur imposant comme obligatoire à toutes les cours le costume national qui jusqu’à présent n’avait été que facultatif. Or, j’avais pensé à l’arrivée de ma femme qu’il serait peut-être convenable de mettre à profit la latitude, que laissait l’absence du nouveau règlement, pour l’engager à se faire présenter à la cour de Turin avec le costume qui y est en usage. Cette marque de condescendance, qui, venant de notre part, ne saurait, certes, avoir rien d’équivoque, me paraissait devoir être d’un bon effet sous plus d’un rapport. D’abord c’eût été une leçon de modération et de raison qui, pour être courtoise, n’en aurait pas été moins significative. Et plus, en convainquant la cour de Turin de nos dispositions conciliantes sur une question qui comporte si peu l’irritation et l’entêtement, elle aurait eu l’avantage de lui faire apprécier dans son véritable jour le nouveau règlement qui va paraître. Elle lui aurait prouvé que cette mesure du nouveau règlement était une mesure essentiellement générale, se rattachant à un ensemble d’idées parfaitement indépendant des circonstances du moment, ne recélant d’arrière-pensée d’hostilité contre qui que ce soit, et contre laquelle, par cons<é>q, il n’appartiendrait à personne d’élever la moindre difficulté ni d’articuler la plus petite objection.

Telles avaient été mes idées, et je n’ai pas besoin de vous dire, Monsieur le Comte, combien à l’arrivée de ma femme j’ai été heureux d’apprendre par elle qu’en adoptant ce parti je n’avais fait que pressentir les propres intentions de Votre Excellence et me conformer par avance à ses volontés.

Si Votre Excellence jugeait qu’en effet l’ancien costume ne fût plus de mise, eh bien, je tâcherai de gagner du temps et de différer la présentation jusqu’après la publication du nouveau règlement. Alors il faudra bien que la question se décide d’une manière ou d’autre.

Mais avant tout, Monsieur le Comte, j’attends de la bienveillante équité de Votre Excellence qu’elle me fera la grâce et la justice de croire que rien n’égale la peine et la confusion que j’éprouve d’avoir à l’entretenir de semblables détails. Je subis, en gémissant, une nécessité que je n’ai point créée, mais dont j’ai hérité…

Quant à la partie sérieuse des rapports de notre mission avec la cour de Turin, je n’ai pas besoin de vous assurer, Monsieur le Comte, que je ne cesserai de suivre avec une invariable fidélité les recommandations que Votre Excellence a bien voulu m’adresser l’année dernière, à mon départ de St-Pétersbourg. Je sais le prix que notre cour met à entretenir de bons rapports avec celle de Turin et, je dois le dire, les dispositions que j’ai trouvées ici sont de nature à me faciliter singulièrement l’accomplissement de cette tâche. Car, en dépit de ce puéril différend qu’il eût été si facile d’éviter, les dispositions de cette cour à notre égard sont, il faut le dire, les plus satisfaisantes possibles. Les grandes qualités de l’Empereur sont en profonde et générale vénération ici, comme partout où prévaut un principe d’ordre et de conservation. Les services, rendus par la Russie à la Maison Régnante, sont rappelés en toute occasion avec une franchise de reconnaissance qui ne laisse rien à désirer^*. En un mot, sympathie d’opinion aussi bien que l’intelligence de ses intérêts les plus évidents, tout nous rattache cette cour – et si, dans la position donnée, il n’y a aucun mérite à maintenir les rapports sur le meilleur pied possible, il y aurait, par contre, un insigne maladresse ou une fatalité décidée à amener dans ces rapports ne fût-ce que l’apparence de la tiédeur ou de l’indifférence.

Me serait-il permis d’ajouter à l’appui de ce que je viens de dire une particularité qui m’est personnelle? C’est à votre bienveillance éprouvée, Monsieur le Comte, que je livre ma pensée dans toute sa candeur… Depuis mon arrivée à Turin, aussi bien qu’au plus fort de la fameuse querelle, je n’ai cessé un instant de recevoir de la part de toute la société d’ici, et plus particulièrement encore des personnes haut placées à la cour et dans le gouvernement, un accueil tellement gracieux, tellement empressé, si fort en dehors des habitudes de réserve, que l’on attribue au caractère piémontais, que par son exagération même cet accueil a complètement désintéressé ma vanité, en me forçant de n’y voir que ce qu’il y avait en effet, c’est-à-dire l’expression d’une sympathie politique qui, ne sachant où se prendre, s’adressait, faute de mieux, à mon humble individu.

Telle est la position pour le moment, et quoi qu’il pût arriver par la suite, je n’oublierai jamais, Monsieur le Comte, qu’un employé qui a l’honneur de servir sous vos ordres serait plus coupable que tout autre de manquer dans sa conduite de mesure, de convenance ou de modération. Il prouverait par là qu’il est tout à fait indigne d’apprécier et de suivre le modèle qu’il a devant les yeux.

Il ne me reste qu’un vœu à former: c’est que Votre Excellence daigne me continuer ses bontés, ne fût-ce que pour me mettre à même de mériter celles dont elle m’a honoré jusqu’à ce jour.

N’ayant dans cette saison morte et en l’absence de la cour rien de bien intéressant à mander d’ici, je me conformerai aux directions qui nous ont été transmises, en adressant mes rapports officiels directement à St-Pétersbourg.

Je suis avec respect, Monsieur le Comte, de Votre Excellence le très humble et très obéissant serviteur

T. Tutchef

Перевод

Турин. 6 августа 1838

Милостивый государь, граф Карл Васильевич,

Смею льстить себя надеждой, что ваше сиятельство соблаговолит простить мне мою навязчивость, принимая во внимание причину, побуждающую меня написать вам это письмо. Я узнал от своей жены о том, какой душевной заботливостью вы изволили окружить ее в такую минуту, когда она столь нуждалась в утешении, и хотя ваше благосклонное участие было вызвано положением, в котором она оказалась, и относилось лично к ней, я все же настоятельно прошу вас принять нашу общую признательность, в коей моя доля не маленькая. Я искренне разделяю радость, которую она испытывает при мысли, что из всех обращенных к ней выражений сочувствия самые сердечные и самые великодушные исходили от вас, милостивый государь.

Жена сказала мне также, что ваше сиятельство не ограничились одним сочувствием ее несчастью. Вы соизволили, милостивый государь, осведомиться об имущественном ущербе, который причинила ей эта катастрофа, и великодушно предложили ходатайствовать перед государем императором о возмещении этого ущерба…^* Щедротами государя она и ее сотоварищи по несчастью были встречены почти тотчас же после спасения от кораблекрушения… Таким образом, нам, собственно, надлежало бы лишь воздать благодарность, не позволяя себе никаких новых пожеланий: несчастие, поразившее многих, не дает исключительных прав единицам… Но его величеству угодно соизмерить свои милости не столько с нашими вероятными правами, сколько с нашими нуждами, и никогда, я должен это признать, его благодеяния не были мне столь необходимы. Ибо в ту самую минуту, когда я вынужден заново устраивать свой дом, я сразу потерял все то, что могло мне эту заботу облегчить. Приведись мне ограничиться собственными средствами, мое положение, признаться, было бы крайне тяжело и затруднительно…^*

Если бы только я мог закончить на этом письмо, которое должно было бы заключать в себе лишь выражение моей признательности! Ибо мне, милостивый государь, поистине мучительна необходимость вновь привлекать внимание вашего сиятельства к вопросу, самое неприятное в коем – это то, что он таковым является… Я имею в виду этот злосчастный вопрос о костюме. Я буду в отчаянии, если мне, на беду, придется проявить инициативу в этом деле…^*

Двор, ныне отсутствующий, возвращается в Турин 1-го сентября. Именно тогда по обыкновению представляются лица, приехавшие сюда к этому времени. По возвращении двора было бы затруднительно, особливо лицам, принадлежащим к дипломатическому корпусу, надолго откладывать свое представление, ибо потом двор переезжает в Геную, где иностранцы не принимаются, и, таким образом, представление отодвинулось бы на неопределенный срок. Мне известно, что в настоящее время у нас подготовляется новый регламент, долженствующий изменить костюм дам, принадлежащих к русскому дипломатическому корпусу, с тем чтобы сделать обязательным ношение национального костюма, которое доныне было лишь добровольным. Я, однако ж, считал, что по приезде моей жены было бы, вероятно, уместно воспользоваться свободой, предоставляемой отсутствием нового регламента, и предложить ей представиться к туринскому двору в костюме, здесь обычно принятом. Это проявление снисходительности, которое, будучи нашим почином, конечно, не заключало бы в себе ничего двусмысленного, должно было бы, как мне думалось, оказаться благотворным во многих отношениях. Во-первых, оно послужило бы уроком сдержанности и рассудительности, политичность коего не умалила бы его наглядности. Кроме того, этот жест, убеждая туринский двор в нашем примирительном отношении к вопросу, заключающему в себе столь мало оснований для раздражения и упрямства, помог бы вышеназванному двору оценить в истинном его значении новый, ожидаемый принятием регламент. Он показал бы, что новый регламент является не чем иным, как общей мерой, связанной с совокупностью идей, совершенно не зависимых от обстоятельств текущего момента, и не имеющей в подоплеке враждебности к кому бы то ни было, а потому нет оснований чинить ей какие-либо препятствия или высказывать против нее какие бы то ни было возражения.

Таковы были мои мысли, и мне не нужно говорить вам, милостивый государь, насколько по приезде моей жены я был счастлив узнать от нее, что, приняв это решение, я только предугадал намерения вашего сиятельства и наперед сообразовался с вашими желаниями.

После этого разговор, который я имел с г-жой Обрезковой по возвращении ее из Берлина, снова вызвал во мне недоумение по поводу того, как мне следует поступить. Г-жа Обрезкова уверила меня, что во время аудиенции, которую соблаговолил дать ей государь, его величество высказал пожелание, чтобы отныне, не дожидаясь объявления нового регламента, национальный костюм стал обязательным, – она даже прибавила, что ей было поручено сообщить мне, что представление к туринскому двору должно состояться именно в этом костюме…

Конечно, милостивый государь, я далек от того, чтобы рассматривать слова г-жи Обрезковой как официальное предписание. – Однако ее утверждения столь уверенны, столь определенны, а вместе с тем одно лишь предположение, что такова действительная воля государя, настолько для меня весомо, что я вынужден, к величайшему своему сожалению, умолять ваше сиятельство удостоить меня одним словом ответа, дабы рассеять мои сомнения и обозначить путь, коим я должен следовать.