Текст книги "Том 4. Письма 1820-1849"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц)
Тютчевой Эрн. Ф., 13/25 июня 1843*
83. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 13/25 июня 1843 г. Вена
Vienne. Ce 13 juin <18>43
C’est donc demain, ma chatte chérie, que nous nous lançons dans la haute mer. J’ai obtenu de mon frère qu’il abrégeât le temps de sa cure, si bien que c’est définitivement demain, le 14, que nous partons. Nous prenons le chemin de fer qui nous conduit à moitié chemin de Cracovie, puis par Cracovie à Varsovie où nous nous arrêterons quelques jours et d’où je t’écrirai.
Ce qui me contrarie souverainement, c’est de partir d’ici avant d’avoir ta lettre qui est en chemin en ce moment. J’aurai bien le soin de recommander ici qu’on me la transmette à Varsovie, mais m’y trouvera-t-elle? Si bien que maintenant je pourrais rester des 3 et 4 semaines sans avoir de tes nouvelles, car dès à présent c’est à Moscou qu’il faudra que tu m’adresses tes lettres. A Moscou…
Eh bien, ma chatte, commences-tu maintenant à croire à l’absence? Quant à moi, j’en suis pénétré… Il me semble qu’il y a six mois que je t’ai quitté… et cependant avant-hier, le 11, il y a eu juste un mois, que nous lisions, le soir, dans le grand salon quelques pages de Jocelin*. Te souviens-tu de cette soirée? Ah oui, je dois l’avouer, l’absence me réussit mal, les objets qui m’entourent, loin de me distraire par leur nouveauté, ne font que m’attrister. Ils s’interposent comme un mur entre moi et cette vie aimée que j’ai quittée et qui recule tellement dans le lointain, qu’il me semble impossible que jamais je parvienne à la ressaisir. Quant à toi, tu me fais l’effet d’un être fantastique impossible. Je me demande si je suis bien le même homme qui il y a quelques jours encore s’appelait le bon loup, le vieux chien, etc. etc., qui était l’objet d’une préoccupation constante, d’une si affectueuse sollicitude. Décidément c’était un rêve et ce qui le prouve, c’est qu’il était si doux.
Allons, un peu de raison pour l’amour de Dieu, car si cette disposition d’esprit allait prendre le dessus, que deviendrai-je à Moscou, que je sentirai la distance croître entre nous, croître par centaines de lieues, et la chaîne s’alourdit de plus en plus, en s’allongeant?.. Un peu de raison me serait si nécessaire, ne fût-ce que pour faire aboutir ce maudit voyage à un résultat quelconque et pour ne pas perdre tout le fruit de sacrifice que je m’impose, car, je le prévois, je vais au-devant d’une foule d’impressions pénibles, des malentendus, de contradictions, tant à Moscou, qu’à Pétersbourg, et ce n’est qu’à force de calme et de raison que je puis espérer de les conjurer, en partie au moins…
Que fais-tu en ce moment, ma chatte chérie? A la réception de cette lettre tu seras probablement dans les préparatifs de ton déménagement pour Tegernsee. La bonne Casimire y est-elle déjà? Car à l’heure qu’il est je la suppose délivrée de la grossesse de sa belle-fille? Vas-tu quelquefois, pour l’amour de moi, saluer le Bouvreuil sur son perchoir? Sais-tu quelque chose de Sévérine et de son congé? La bonne humeur de ton frère se soutient-elle? Et l’inexorable belle-sœur* a-t-elle fait grâce à la figure de la Böhnen? Comment celle-ci se plaît-elle à Munich?[22]22
Далее 4 строки густо зачеркнуты так, что прорвана бумага.
[Закрыть] Mais avant toute chose parle-moi de ta santé, c’est-à-d
Je quitterai Vienne demain matin à 7 h
Après la figure du Brochet celle que j’ai vue ici avec le plus de plaisir est assurément la figure de Jennyson. Ne va pas te récrier contre ce témoignage. Il faudrait le voir, comme je le fais, à la lumière de Vienne et à travers le prisme des souvenirs de Munich. Il m’a fait d’ailleurs un accueil parfaitement aimable, et tu pourrais dans l’occasion en faire le compliment à Casimire. Je lui laisse par reconnaissance les 4 volumes de l’ouvrage de Custine*, qu’il était très curieux de lire et qu’il est difficile de se procurer ici. Il m’a promis de les renvoyer à Munic aussitôt qu’il les aura lu et je l’ai même engagé à te les faire parvenir à Tegernsee. Alors, ma chatte, tu n’as qu’à lire le troisième volume, qui contient une description très animée et très pittoresque de Moscou, pour essayer de te faire une idée telle quelle d’une ville qui, à trente et un an de distance, aura été le théâtre des tribulations de Napoléon et des miennes*.
Encore une figure bien connue que j’ai retrouvée ici, c’est l’ami Badeni, le duelliste Badeni, le cruel et sensuel Badeni. Il a passé l’hiver ici et se trouve si bien de sa cure de l’année dernière qu’il ne croit pas être dans le cas de la récidiver. Je le rencontre tous les jours chez le premier confiseur d’ici, où nous nous régalons de glaces à l’envi l’un de l’autre, après quoi il m’accompagne en devisant jusqu’à la porte de mon auberge.
Mon frère, qui est de retour de Bade depuis trois jours, me charge de te dire mille amitiés. Il est plus démonté, plus démoralisé encore que moi de l’horrible voyage que nous allons faire. Ah, qu’il aimerait être encore à l’heureux temps où il pouvait demander tous les jours à Marie: «Wen hast du heute begegnet?»
Adieu, ma chatte chérie. Que le bon Dieu te protège et te conserve, jusqu’à mon retour au moins. Car alors c’est moi qui m’en chargerai. Voici, par surcroît de précaution, le duplicata de mon adresse à Moscou dont tu prierais Viollier de munir une demi-douzaine d’enveloppes de lettre, avant ton départ p
Перевод
Вена. 13 июня <18>43
Итак, милая кисанька, завтра мы пускаемся в путь. Я добился от брата, чтобы он сократил время своего лечения, так что мы решительно отправляемся завтра, 14-го. Мы проедем по железной дороге полпути до Кракова, затем от Кракова в Варшаву, где пробудем несколько дней, и оттуда я тебе напишу.
Мне в высшей степени досадно уезжать отсюда, не получив твоего письма, которое должно теперь быть в пути. Я позабочусь о том, чтобы мне переслали его в Варшаву, но застанет ли оно меня там? Я так могу остаться на 3–4 недели без весточки от тебя, так как с этого дня тебе следует адресовать свои письма ко мне в Москву. В Москву…
Ах, милая кисанька, начинаешь ли ты теперь думать о разлуке? Что до меня, я проникнут ею насквозь… Мне кажется, вот уже полгода, как я тебя покинул… и тем не менее третьего дня, 11-го, ровно месяц прошел с тех пор, как мы читали с тобой вечером в большой гостиной «Жоселена»*. Помнишь ли ты этот вечер? Да, должен сознаться, разлука мне плохо удается; окружающие меня предметы, вместо того чтобы привлекать меня своей новизной, только внушают грусть. Они встают словно стена между мною и той любимой жизнью, которую я оставил и которая течет вдали так, что мне кажется невозможным когда-нибудь соединиться с ней. Что до тебя, ты мне кажешься невероятно фантастическим существом. Я спрашиваю себя, в самом ли деле я тот человек, который еще несколько дней назад звался славный волчище, старый пес и пр. и пр., который был предметом постоянных забот и самого любовного участия. Решительно это был всего лишь сон, а то, что он был так сладок, только подтверждает это.
Полно, дай Бог мне немного благоразумия, ибо если такое расположение духа возьмет верх, то что будет со мной в Москве, когда я почувствую, что расстояние между нами выросло, выросло на сотни верст, и цепь делается чем длиннее, тем тяжелее?.. Немного благоразумия так необходимо мне только ради того, чтобы мое проклятое путешествие имело хоть какой-то положительный результат и чтобы я не растерял те плоды, ради которых я принял на себя эту жертву; я предвижу, что мне придется пройти через множество тяжелых впечатлений, недоразумений, противоречий – как в Москве, так и в Петербурге, и только успокоившись и обретя благоразумие, я могу надеяться преодолеть их, хотя отчасти…
Что ты поделываешь в эту минуту, милая кисанька? Когда ты получишь это письмо, ты, наверное, будешь готовиться к отъезду в Тегернзее. Добрая Казимира, наверное, уже там, потому что, я думаю, ее невестка уже освободилась от бремени. Навещаешь ли ты хотя бы изредка ради любви ко мне Снегиря на его жердочке? Известно тебе что-нибудь о Северине и о его отпуске? Брат твой по-прежнему пребывает в добром настроении? А неумолимая невестка*, смилостивилась ли она перед лицом г-жи Бёнен? Понравилось ли той в Мюнхене? Но прежде всего напиши мне о своем здоровье, то есть о злосчастной челюсти, не поддающейся никакому средству. Принесли хоть какое-то облегчение пиявки и порошки? А Мари? Теперь, когда она совершенная хозяйка положения, могу ли я льстить себя надеждой, что не останусь навек приговоренным к такому состоянию? Как бы то ни было, обними ее тысячу и тысячу раз за меня. Чего бы я не отдал, чтобы сейчас, сидя за столом в гостинице, на минутку увидеть ее, как она усердно двигает мебель в твоем уголке.
Я выезжаю из Вены завтра, в 7 часов утра. На сей раз Вена не оставит во мне ярких воспоминаний, как прежде. Это, в конце концов, маленький городок сравнительно с таким городом, к примеру, как Париж, и пребывание для иностранца, вынужденного здесь жить, весьма унылое. На днях мы с Щукой братски провели полдня в Шёнбрунне*. Мы забрались в Бельведер, расположенный против замка, на одной с ним высоте, откуда видна вся Вена. Вид открывался великолепный, и два друга стояли, погрузившись в молчаливый восторг и созерцание, даже не пытаясь поделиться друг с другом переживаемыми впечатлениями. После чего они направились в зверинец, где одному из них, похоже, было очень занятно, и закончилось их турне в казино, где одному, еще не обедавшему, подали скудный ужин, а второму его обыкновенную чашку кофе с молоком. Затем к вечеру они вернулись вместе домой, хотя и без лишних разговоров, но явно довольные друг другом.
После Щуки особое удовольствие мне доставляет видеть Иенисона. Не удивляйся моему признанию. Надобно видеть его, как я вижу, в свете Вены и через призму мюнхенских воспоминаний. Между прочим, он был очень любезен со мной при встрече, и ты при случае можешь передать это Казимире. Из благодарности я оставил ему 4 тома сочинений Кюстина*, ему очень хотелось их прочитать, а здесь их достать невозможно. Он обещал мне переслать их в Минхен после прочтения, и я даже попросил его переслать их тебе в Тегернзее. Тогда, моя кисанька, прочти только третий том, содержащий очень живое и живописное описание Москвы, и попытайся составить себе некоторое представление о городе, бывшем тридцать один год назад ареной злоключений Наполеона и моих*.
Еще один знакомец встретился мне здесь – это приятель Бадени, дуэлянт Бадени, жестокий и чувственный Бадени. Он провел здесь зиму и так хорошо чувствует себя после прошлогоднего лечения, что и думать забыл о своей болезни. Я каждый день встречаю его у лучшего здешнего кондитера, где мы наперегонки угощаемся мороженым, и потом мы беседуем, пока он провожает меня до дверей гостиницы.
Мой брат, вернувшийся три дня назад из Бадена, велел тебе кланяться. Он еще больше, чем я, в замешательстве и унынии от предстоящего нам ужасного путешествия. Ах, как бы он предпочел те благословенные времена, когда он мог каждый день спрашивать Мари: «Wen hast du heute begegnet?»[23]23
«Кого ты сегодня встретила?» (нем.)
[Закрыть]
Прощай, милая кисанька. Спаси и сохрани тебя милосердый Господь хотя бы до моего приезда. Потому что потом я сам о тебе позабочусь. Вот на всякий случай повторно тебе мой московский адрес, перед отъездом в Тегернзее вели Виолье написать его на полудюжине конвертов.
Тютчевой Эрн. Ф., 23 июня/6 июля-24 июня/7 июля 1843*
84. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 23 июня/6 июля – 24 июня/7 июля 1843 г. Варшава
Varsovie. Ce 23 juin
Ma chatte chérie, voilà 24 grands jours que nous sommes séparés et cela ne fait que commencer. C’est dur. Aujourd’hui j’avais compté recevoir une lettre de toi en réponse aux deux lettres que je t’ai écrite de Vienne, mais j’avais mal compté. Je n’ai reçu pendant mon séjour ici que la lettre d’Anna, non le petit billet suspect à l’adresse du Sr Touma que j’ai pris la liberté d’intercepter et qui m’a fort diverti. Ah, ma pauvre chatte, où en serais-tu, si tu n’avais d’autres renseignements à espérer que ceux que le Brochet pourrait te fournir.
Voilà dix jours que nous avons quitté Vienne. Nous avons voyagé la première journée sur le chemin de fer et le lendemain nous sommes arrivés à Cracovie, où nous nous sommes arrêtés deux jours. Cracovie est une ville que tu aurais vu avec plaisir. C’est la digne sœur de Prague, mais ce n’est plus qu’une gracieuse morte. C’est aussi le dernier horizon pittoresque qui s’offre au voyageur dans la direction de l’Orient. Car à peine a-t-on quitté cette ville que vous entrez dans la formidable plaine, la plaine scythique qui t’a si souvent choqué sur ma carte en relief, où elle fait une si énorme plaque et qui n’est guère plus aimable en réalité. Représente-toi la contrée entre Munich et Freising sur un espace presque deux fois aussi grand que le reste de l’Europe. Ce n’est que cela. Tu comprends qu’un pays aussi fait console mal des peines de l’absence. Me voilà à Varsovie séparé de toi par l’honnète distance de 120 milles d’Allemagne. Eh bien, cette distance est modeste comparativement à celle qui me sépare encore de Moscou.[24]24
Далее 2 строки зачеркнуты.
[Закрыть] Peste soit… je sais bien de qui. Et maintenant, ma bonne, résigne-toi à passer un mois à peu près sans avoir de mes nouvelles. Car il nous faudra bien 8 à 10 jours pour arriver au terme de notre voyage et il en faudra bien 15 à 18 à la lettre que je t’écrirai de Moscou pour parvenir jusqu’à Munich. Tout cela n’est rien moins que gai.
Nous sommes ici depuis le 19 et nous repartons demain. Varsovie m’a agréablement surpris. C’est presqu’une grande ville et fort animée en ce moment à cause de la foire. J’ai retrouvé ici une foule d’impressions qui avaient dormi depuis des années et que le premier pas que j’ai fait dans les rues de Varsovie a éveillées comme en sursaut. Car cette ville après tout et en dépit de tout a un air de famille avec Moscou, très frappant pour celui qui vient de l’Occident.
En outre des impressions, j’ai retrouvé aussi plusieurs personnes de connaissance, entre autres les parents de Jean Gagarine* et, comme de raison, inévitable Tourguéneff qui revient de Moscou et se dirige sur Kissingen, son calepin à la main. Quel homme! Ou plutôt quel cheval de poste. Il faudrait, je crois, aller jusqu’en Chine pour lui échapper. – Et toi, ma chatte, que fais-tu en ce moment? D’après tes calculs tu devrais être établie depuis le 20 à la Blitzhütte. Enveloppes-toi bien de tes montagnes pour faire compensation à l’horrible plaine où je vais m’absorber. Ton frère est-il aussi déjà installé à Tegernsee? Voilà des questions, dont il faudra que j’aille chercher la solution à 1200 verstes d’ici. Et ta chère santé? Tu comprends que maintenant tu es plus que jamais obligée à en avoir le plus grand soin. Tu ne saurais assez te pénétrer de ce devoir. La Böhnen se plaît-elle auprès de toi et voisinez-vous déjà avec la châtelaine de l’incomparable chaumière. A propos de Casimire, elle devrait bien entreprendre un jour le voyage que je fais en ce moment, ne fût-ce que pour mettre à une épreuve décisive le zèle et le talent de Barberie.
Sais-tu bien que dans l’aspiration de mes souvenirs ta chère figure est la seule que je ne parvienne jamais à ressaisir?..
Je suis certainement l’homme le plus mal organisé pour l’absence, car l’absence pour moi est comme un Néant qui aurait conscience de lui-même.
Ce 24. Nous passerons encore ici la journée d’aujourd’hui. C’est une petite chance que je me ménage pour avoir ta lettre. Mais garde-toi, si tu allais me désappointer. Je serai capable de m’en aller d’ici sans te dire adieu.
Hier, la veille de la St-Jean, il y a eu ici une espèce de fête populaire qui se célèbre tous les ans à pareil jour. Toute la population de la ville s’est portée sur les bords de la Visla. Une foule immense couvrait le pont. Ce jour-là les jeunes filles ont la coutume de jeter dans le fleuve des couronnes de fleurs, et de la manière, dont ces couronnes descendent le courant, elles tirent toute sorte de présages pour l’avenir. Voilà certes un détail très poétique, mais par malheur le détail, si même il est réel, est si parfaitement enseveli dans la presse, et la foule du monde réuni ce jour-là, qu’il faut en admettre l’existence sur la parade d’autrui. Quant à la grâce que le lieu commun généralement admis, attribue aux femmes polonaises, c’est différent; cmieux qu’un ouï-dire. C’est une très agréable réalité. Il y a en effet dans ces femmes une grâce toute particulière et une certaine câlinerie dans leur parler et dans le timbre de leur voix dont l’organe de Mad. Wyszkowska donne assurément une idée fort incomplète.
Les environs de Varsovie ne manquent pas de charme bien que le pays soit plat… Mais je m’aperçois que je tombe dans la phraséologie du touriste de profession… Ainsi donc adieu, ma chatte. J’embrasse tendrement l’heureuse Marie aussi que les autres enfants et j’écrirai à Anna quand Dieu voudra. Mille tendres baisers.
Перевод
Варшава. 23 июня
Милая моя кисанька, прошло уже целых 24 дня со времени нашей разлуки, а это еще только начало. Тяжело. Я рассчитывал получить от тебя сегодня письмо в ответ на два моих, посланных из Вены, но просчитался. Пока я живу здесь, я получил письмо только от Анны, – с подозрительной записочкой на имя синьора Тума, которую я имел дерзость перехватить и которая меня весьма позабавила. Ах, бедная киска, что сталось бы с тобой, если бы у тебя не было надежды получить другие сведения, кроме тех, которые может тебе доставить Щука!
Вот уже десять дней, как мы выехали из Вены. Первые сутки мы ехали по железной дороге и наутро прибыли в Краков, где остановились на два дня. Краков тебе понравился бы. Это достойный брат Праги, но это не более как прекрасный покойник. В то же время это последний живописный ландшафт, какой видит путешественник, направляющийся к Востоку. Ибо едва выедешь за ворота этого города, как попадаешь на необъятную равнину, скифскую равнину, которая так часто поражала тебя на моей рельефной карте, где она образует огромную плоскость, а в действительности она не привлекательней, чем на карте. Представь себе местность между Мюнхеном и Фрейзингом, на пространстве, вдвое большем, чем вся Европа. Вот и все. Ты сама понимаешь, что такие края плохо врачуют боль разлуки. Вот я и в Варшаве, где меня отделяет от тебя расстояние в добрых 120 немецких миль, а ведь это пустяк в сравнении с расстоянием, которое еще разделяет меня с Москвой. Черт бы побрал… – знаю, кого. А теперь, моя хорошая, примирись с мыслью, что приблизительно с месяц у тебя не будет вестей обо мне. Ибо до цели нашего путешествия остается дней 8-10, затем потребуется их 15–18 на то, чтобы письмо, которое я напишу из Москвы, дошло до Мюнхена. Все это далеко не весело.
Здесь мы с 19 числа и завтра уезжаем. Варшава приятно поразила меня. Это довольно большой город и в данное время, благодаря ярмарке, весьма оживленный. Здесь я вновь обрел множество впечатлений, дремавших во мне уже многие годы и пробудившихся словно от толчка, едва я ступил на улицы Варшавы. Ибо как-никак, несмотря ни на что, этот город внешне чем-то родственен Москве, и это особенно бросается в глаза тому, кто едет с Запада.
Помимо этих впечатлений, я встретил здесь и несколько знакомых, в том числе родителей Ивана Гагарина*, и, разумеется, неизбежного Тургенева, направляющегося из Москвы в Киссинген, с записной книжкой в руке. Что за человек! или, вернее, что за почтовая лошадь. Чтобы скрыться от него, пришлось бы, пожалуй, уехать по меньшей мере в Китай. – А ты, кисанька, что поделываешь сейчас? По твоим расчетам, ты с 20 числа должна жить в Блицхютте. Закутайся покрепче в свои горы, чтобы возместить для меня отвратительную равнину, в которую я погружаюсь. Поселился ли уже твой брат в Тегернзее? Вот вопросы, за ответом на которые мне следует отправиться за 1200 верст. А как твое драгоценное здоровье? Ты сама понимаешь, что теперь более чем когда-либо ты обязана заботиться о нем. Ты должна проникнуться этим сознанием. Нравится ли госпоже Бёнен у тебя, и бываете ли вы уже у владетельницы несравненной хижины? Кстати, Казимире следовало бы как-нибудь совершить то самое путешествие, которое я совершаю, – хотя бы для того, чтобы подвергнуть окончательному испытанию усердие и таланты Варвары.
Знаешь ли, что из всех моих воспоминаний единственное, чего я никак не могу уловить, – это твое милое лицо?..
Я, несомненно, менее чем кто-либо создан для разлуки. Ибо для меня разлука – как бы сознающее само себя небытие.
24-го. – Мы пробудем здесь еще сегодняшний день. Этим я создаю себе маленькую возможность получить от тебя письмо. Но берегись, если огорчишь меня! Я буду способен уехать отсюда, не попрощавшись с тобой.
Вчера, в канун Иванова дня, здесь был своего рода народный праздник, которым ежегодно отмечается этот день. Весь город высыпал на берега Вислы. Мост был заполнен громадной толпой. В этот день девушки по обычаю бросают в реку венки и по тому, как венки поплывут по течению, гадают о будущем. Вот – слов нет – поэтическая подробность, но если она и имела место, то, к сожалению, была так погребена в толпе и давке собравшихся, что в существование ее приходится теперь верить лишь понаслышке. Что касается избитого и укоренившегося представления об изяществе полек – это другое дело; это более чем слух, это – очень приятная действительность. В здешних женщинах, действительно, есть особое изящество, и в говоре и в звуке голоса – своеобразная нежность, о которой голос госпожи Вышковской дает далеко не полное представление.
Окрестности Варшавы не лишены прелести, хотя и расположены на равнине… Однако я замечаю, что впадаю в тон присяжного туриста… Итак, прощай, моя кисанька. Нежно обнимаю счастливую Мари, равно как и остальных детей, а Анне напишу, когда Богу будет угодно. Нежно целую тебя тысячу раз.
