Текст книги "Том 4. Письма 1820-1849"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 51 страниц)
Вяземскому П. А., 11/23 июня 1837*
35. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ 11/23 июня 1837 г. Петербург
Ce 11 juin 1837
Vous voudrez bien, mon Prince, pardonner, à mon défaut absolu de connaissances locales*, la liberté que je prends de m’adresser à vous, pour vous prier de vouloir bien vous charger de faire remettre à qui de droit les 25 r
Agréez, mon Prince, l’assurance de ma considération la plus distinguée.
T. Tutchef
Перевод
11 июня 1837
Благоволите, князь, простить меня за то, что, не имея положительно никаких местных знакомств*, я беру на себя смелость обратиться к вам с просьбой не отказаться вручить кому следует причитающиеся с меня 25 рублей за подписку на 4 тома «Современника». В первом из них есть вещи прекрасные и грустные. Это поистине замогильная книга*, как говорил Шатобриан, – и я могу добавить с полной искренностью, что то обстоятельство, что я получил ее из ваших рук, придает ей новую цену в моих глазах.
Примите, князь, уверение в моем особом уважении.
Ф. Тютчев
Тютчевым И. Н., Е. Л. и др., 8/20 августа 1837*
36. И. Н., Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ и Д. И., Н. В. СУШКОВЫМ 8/20 августа 1837 г. Петербург
Ce 8 août à bord d’Alexandra 2 h
Dieu soit loué. Et à vous, mille grâces vous soient rendues pour la bonne nouvelle. Je n’ai pas besoin de vous dire tout ce qu’elle m’a fait éprouver de sentiments à la fois…[9]9
8 августа, на борту «Александры», 2 часа ночи.
[Закрыть]
Дашинька, друг мой, обнимаю тебя и новорожденного… благодарю, что поторопилась… Николай Васильевич, поздравляю вас… а вы, маминька… но для вас, маминька, у меня слов нет… День 7-го августа для вас останется памятен… Vous, cher papa, je vous remercie mille fois de n’avoir pas désespéré de faire parvenir à temps jusqu’à moi la bonne nouvelle. Maintenant je pars, le cœur bien plus léger et je m’en vais d’ici pour l’annoncer à toute l’Europe… Nous levons l’ancre dans deux heures d’ici. Votre messager vous dira le reste…[10]10
Вас, любезный папинька, тысячу раз благодарю за то, что не отчаялись меня застать и успели мне вовремя передать счастливое известие. Теперь я уезжаю с более легким сердцем… Мы поднимаем якорь через два часа. Ваш посланец расскажет все остальное… (фр.).
[Закрыть]
Теперь, узнавши о случившемся, я переживу с вами мысленно весь вчерашний день, с самой той минуты, как вы от меня воротились. Маминька, скажите ради Бога, как вы это всё вынесли?..
Сто раз обнимаю вас от всей души, и вас, папинька, и всех вас, и особливо героиню этого вели<кого> дня… и всех поручаю милост<и Божией>.[11]11
Верхний правый уголок листа оторван с утратой текста.
[Закрыть] Простите… и среди вашей радости поминайте о уезжающем, который один на море – но сердцем с вами… Простите… Из Любека получите от меня письмо…
Целую ваши ручки.
Ф. Тютчев
Мой Матиас*, который светит мне фонарем, просил меня убедительно передать вам свою благодарность за подаренные ему вами два червонца. Я для великого дня обещал ему исполнить его желание.
Тютчевым И. Н., Е. Л. и др., 15/27 августа 1837*
37. И. Н., Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ и Н. В. СУШКОВУ 15/27 августа 1837 г. Любек
Lübeck.
Ce dimanche. 15 août 1837
Enfin, chers papa et maman, me voilà à Lübeck, où nous sommes arrivés hier dans la soirée, au lieu d’y être rendus mercredi ou jeudi dernier. Mais aussi quelle traversée! Depuis deux ans on ne se souvient pas d’en avoir fait une semblable… C’était, je crois, pour me consoler de vous avoir quittés et quittés dans quel moment!
Mais ne parlons pas de moi. Que fait Dorothée, que fait l’enfant? Je donnerais volontiers la moitié de ma taxe de courrier pour avoir en ce moment de vos nouvelles. C’est demain le neuvième jour. J’espère en Dieu, que tout va bien.
Маминька, каковы вы?.. Si j’avais eu le sens commun, j’aurais dû il y a huit jours laisser à ma place le cocher de Souchkoff voguer vers Lübeck et retourner vers vous. Je me serais épargné par là bien des inquiétudes et à vous aussi peut-être. Car si par hasard vous aviez eu le très grand tort de penser ces jours derniers à autre chose qu’à notre accouchée le retard très involontaire de cette lettre peut vous avoir causé quelque alarme. Mais que voulez-vous. Le bateau à vapeur, sur lequel j’avais compté pour vous donner de mes nouvelles, avait quitté Travemünde trois heures avant que n’y fussions arrivés.
Et me voilà à Lübeck… dans la même chambre que j’ai occupé il y a trois mois, jour pour jour*. J’ai eu le sentiment, en me retrouvant ici, comme si je n’avais fait que rêver mon séjour auprès de vous… Est-il vrai, que pendant trois mois je vous ai vu tous les jours, que tous les jours je me sois assis à votre table… Et pourquoi cela a-t-il cessé tout à coup et pourquoi suis-je ici?..[12]12
Любек.
Воскресенье. 15 августа 1837
И вот наконец, любезные папинька и маминька, я в Любеке, прибыли мы сюда вчера вечером вместо ожидаемого прибытия в прошлую среду или четверг. Но что это было за путешествие! За два года не припомнить подобного… Наверное, оно удалось в утешение мне за то, что я покинул вас, да еще в такие минуты!
Но речь не обо мне. Какова Дашинька, каково ее дитя? Я бы охотно отдал половину своей курьерской дачи, чтобы иметь теперь весточку от вас. Завтра уже девятый день. Уповаю на Бога, что все благополучно.
<…> Если бы я имел достаточно здравого смысла, то неделю назад я бы оставил вместо себя кучера Сушковых плыть в Любек, а сам бы вернулся к вам. Я бы избежал тогда всех этих тревог, да и вы, наверное, тоже. Ведь если вы в эти дни могли думать о чем-нибудь другом, кроме нашей роженицы, то задержка моего письма вас, должно быть, сильно обеспокоила. Но что поделать? Пароход, с которым я предполагал отправить вам письмо, вышел из Травемюнде за три часа до того, как мы туда прибыли.
И вот я в Любеке… в той же комнате, которую покинул три месяца назад, день в день. Оказавшись здесь, я испытал такое чувство, будто моя поездка к вам приснилась мне… Неужели правда, что я в течение трех месяцев ежедневно видал вас, сидел с вами за одним столом… И почему вдруг все это внезапно кончилось, и зачем я здесь?.. (фр.)
[Закрыть]
Мне одного очень, очень жаль. Я не успел, прощаясь с вами, поблагодарить вас за всю вашу любовь… Я знал всегда и помнил, что вы меня любите… Но после стольких лет разлуки я невольно был приятно изумлен, видя, что можно быть так любиму… От всей души благодарю вас… Простите мне многое, что могло во мне огорчить вас во время моего короткого пребывания. Я чувствую, как часто я бывал поистине несносен. Не припишите этого не иному чему, как странному полуболезненному состоянию моего здоровья – будь это сказано не в извинение мое, но в пояснение. Не поминайте меня лихом.
Любезнейший Николай Васильевич. Я еще не успел поздравить вас с вашим новым родительским званием. Дай Бог вам им вполне насладиться. Воображаю вашу радость, минувшую тревогу и теперешние крестные хлопоты. Об одном прошу вас, племянника моего ради. Повремените угощением, потчиванием. Не заставляйте этого младшего, весьма юного Ивана Николаевича через силу кушать, как вы это делаете со старшим*. Жаль мне очень было, что при отъезде моем не удалось мне проститься с вами. Но вы и без изустных уверений моих вполне должны быть уверены в моей искренней признательности за оказанную мне дружбу и родственное гостеприимство – брату вашему* засвидетельствуйте мое почтение.
Я полагаю, любезнейший папинька, что тетушка Надежда Николаевна должна быть теперь с вами*. Судьбе и Родофиникину не угодно было позволить мне с нею видеться…* Но память ее обо мне будет для меня всегда драгоценна. И всем, всем вообще, кто еще вспомнит обо мне через шесть недель, всем мой усердный и дружеский поклон.
Сколько раз, маминька, думал я о вас во время нашего многотрудного плавания. Сдавалось ли вам, что о вас думают на острове Борнгольме, где мы, за бурею, принуждены были простоять целые сутки на якоре. Не хороша гроза на Поварской, но на море еще хуже.
Письмо к жене я адресовал в ваш дом*, чтобы оно вернее дошло. Еще раз поручаю вам жену и детей – любите их меня ради. Мне, признаюсь, иногда очень грустно за жену. Никто на свете не знает, кроме меня, как ей должно быть на сердце… Мне бы очень хотелось, чтобы во время своего пребывания она поддержала некоторые связи и чтобы, если можно, удалось ей познакомиться с графиней Нессельроде*. Я теперь на опыте уверился, как по нашей службе подобные связи необходимы. Без этого тотчас попадешь в Годениусы. Уверен, что с вашей стороны вы сделаете все возможное.
При прощании с папинькой я просил его переслать в Мюнхен через жену или как ему угодно письменное обязательство от своего имени касательно занятых мною денег у ее тетки и сестры* – и теперь повторяю ту же просьбу. Вы видите, какой я бесстыдный попрошайка. Вольно же вам любить меня. – Простите. Первое мое письмо получите из Мюнхена.
Тютчевым И. Н. и Е. Л., 29 августа/10 сентября 1837*
38. И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ 29 августа/10 сентября 1837 г. Мюнхен
Munich. Ce 29 août/10 septembre 1837
Avant tout laissez-moi
Quant à la société de Munich, je n’en ai retrouvé que quelques débris. Il n’y a que le corps diplomatique qui soit au complet. Mr Sévérine toujours établi hors de la ville, et qui est encore fort peu accommodé dans le pays, m’a fait l’accueil le
Maltitz est absent. Mais j’espère qu’il ne tardera pas à revenir.
Vous me parlez du choléra dans votre lettre. N’en ayez, je vous prie, nul souci. D’abord il n’est pas à Turin, et selon la position de l’endroit il n’est pas même probable qu’il y vienne. Et puis je vous promets, que si j’apprenais qu’il y est, j’ajournerai mon départ*, ce qui peut se faire sans grand inconvénient. Je saurai à quoi m’en tenir, en passant par la Suisse, où je compte me rendre dans quelques jours d’ici pour y avoir une entrevue avec Potemkine qui y est en ce moment et qui probablement y restera quelque temps, vu que le choléra règne à Rome avec une grande intensité. D’après les dernières nouvelles la maladie était arrivée jusqu’à Florence. Quant à Gênes, il n’y a eu que des cas isolés.
Ce qui m’inquiète bien plus que le choléra italien, c’est le typhus qui règne à Varsovie. J’espère que Nicolas persistera dans son projet de venir vous voir à Pétersbourg, et une fois près de vous, faites-moi le plaisir de le garder jusqu’à ce que vous puissiez le renvoyer sans danger à Varsovie. Oh les maudites distances.
Je viens d’écrire à ma femme une longue lettre*. Je vous avoue que son voyage me préoccupe et m’inquiète beaucoup. Je lui ai dit les inconvénients réels que je voyais à le lui laisser entreprendre dans cette saison et dans les circonstances actuelles. Je ne répéterai pas ici toutes les raisons que je lui allègue dans ma lettre. Ce serait trop long. D’ailleurs, en vous en parlant, elle vous les fera connaître. D’abord je crains beaucoup la fatigue du voyage
Puis donc l’impossibilité où l’on est de calculer juste à d’aussi énormes distances, je crains fort qu’arrivée à Munich, elle ne soit empêchée par un obstacle quelconque de continuer, et il suffirait d’un retard de quelques jours pour faire manquer tout son voyage et l’obliger de passer l’hiver en Allemagne. Ce qui serait très pénible pour elle, très désagréable pour moi et entretiendrait pour tous deux de notables dérangements. D’ailleurs, pour qu’à son arrivée à Turin nous ne nous trouvions pas replongés dans de nouveaux embarras, il faut de toute nécessité que nous ayons obtenu du Ministère, avec l’aide d’Amélie Krüdener, de quoi faire face aux frais de prendre établissement. Cette condition est de rigueur. Car si les embarras pécuniaires sont une grande calamité partout toujours, ils sont cent fois plus intolérables dans un pays où l’on est tout à fait étranger et en face d’une société où vous ne pouvez espérer de trouver aucun point d’appui.
Voilà quelques-unes des raisons que je lui ai exposées… Je veux, j’exige d’elle qu’après les avoir mûrement pesées et méditées elle prenne une détermination parfaitement libre et spontanée. Car elle seule est en état d’avoir un avis sur ce qu’il y a à faire, puisqu’elle seule connaît à fond notre position toute entière. Je sais que le parti de passer l’hiver à Pétersb
Quant à moi, grâce à la modestie du mode que j’ai choisi pour faire ma course de courrier, je suis parvenu à ne dépenser que cent ducats. Il m’en reste encore deux cents. Cet argent doit me suffire pour faire arriver à Turin et me mettre en mesure d’attraper le bout de l’année.
Nous voilà de nouveau dans les lettres. Est-il vrai qu’il y a trois semaines à peine j’étais auprès de vous. Ou bien n’était-ce qu’un rêve. Puissé-je bientôt m’endormir. Adieu, cher papa, adieu, chère maman, embrassez de ma part Dorothée et son enfant et dites mille amitiés à son mari. T. T.
Перевод
Мюнхен. 29 августа/10 сентября 1837
Прежде всего позвольте мне поблагодарить вас, любезнейшие папинька и маминька, за добрые известия о Дашиньке. Надеюсь, что к моменту получения этого письма она уже совсем поправится и будет на ногах. Вот, благодарение Богу, одной большой заботой меньше. Пусть милый племянник растет и развивается! Я приехал сюда 6-го нового стиля. Как видите, в качестве курьера я не выказал чрезмерной поспешности, но, принимая во внимание посылку, которую я вез, большая скорость обошлась бы мне вдвое дороже и была бы великой глупостью. Поэтому, начиная с самого Любека, я почти постоянно пользовался дилижансом. По приезде сюда я застал здесь одно из самых блестящих собраний принцев и принцесс. Имена и подробности вы можете найти в газетах. Это блестящее собрание, которое проводит несколько дней в Мюнхене, а затем переносится в Тегернзее, едва не было омрачено ужасным случаем. Недавно король баварский, королева, его жена, и вдовствующая императрица австрийская*, катаясь в коляске по горам Берхтесгадена, чуть было не упали в пропасть 80 футов глубиной. Едва успели обрезать постромки. Три лошади сорвались и погибли.
Что касается мюнхенского общества, я нашел лишь кое-какие остатки его. Один только дипломатический корпус в полном составе. Северин, который все еще обитает за городом и пока весьма мало освоился с местными жителями, чрезвычайно любезно принял меня. На днях я обедал у него с Гречем, с которым очень рад был познакомиться; превосходный человек, горячий патриот и большой говорун*. Я должен был бы обедать у него и сегодня, если бы не приглашение от вдовствующей королевы.
Мальтиц отсутствует, но я надеюсь, что он не замедлит вернуться.
В вашем письме вы говорите мне про холеру. И не думайте о ней, пожалуйста. Во-первых, ее нет в Турине, и, судя по его местоположению, даже невероятно, чтобы она туда попала. А затем, обещаю вам, в случае если услышу, что она там появилась, отсрочить свой отъезд туда*, что можно устроить без больших затруднений. Я увижу, как мне быть, проезжая через Швейцарию, куда рассчитываю отправиться на этих днях повидаться с Потемкиным, он находится там в настоящий момент и пробудет там, вероятно, некоторое время ввиду того, что в Риме холера свирепствует со страшной силой. Судя по последним известиям, болезнь перебросилась во Флоренцию. Что касается Генуи, то там были лишь единичные случаи.
Что тревожит меня гораздо более, нежели итальянская холера, это тиф, свирепствующий в Варшаве. Надеюсь, что Николушка не откажется от своего намерения навестить вас в Петербурге, а раз он будет с вами, сделайте милость, удержите его при себе до тех пор, пока его поездка в Варшаву не станет совершенно безопасной. О, проклятые расстояния!..
Я только что написал длинное письмо жене*. Признаюсь вам, ее путешествие очень меня озабочивает и беспокоит. Я написал ей, что вижу серьезные препятствия тому, чтобы ей предпринимать поездку в это время года и при существующих условиях. Я не буду повторять здесь всех доводов, кои я привожу ей в моем письме. Это было бы слишком длинно. К тому же, говоря с вами, она вам их сообщит. Во-первых, я очень боюсь, что путешествие будет утомительно для ее здоровья, оно стало с некоторых пор вовсе не крепким, и для того, чтобы немного поправиться, она очень нуждается в нескольких месяцах отдыха и спокойствия, тогда как новые усилия и новые треволнения окончательно подорвут ее здоровье.
Далее, не имея возможности сделать точный расчет времени при таких огромных расстояниях, я очень боюсь, что, прибыв в Мюнхен, она будет задержана там какими-нибудь препятствиями, а промедления нескольких дней достаточно, чтобы все путешествие нарушилось. И ей придется провести зиму в Германии, что будет очень тягостно для нее, очень неприятно для меня и доставит значительные неудобства обоим. К тому же, чтобы с ее приездом в Турин мы не окунулись в новые заботы, нам необходимо получить от министерства, с помощью Амалии Крюденер, средства на устройство помещения. Это условие крайне важно. Ибо если денежные затруднения – бедствие везде и всегда, они во сто раз нестерпимее в стране, где оказываешься совершенно чужим, и в обществе, в коем не можешь рассчитывать найти какую-либо поддержку.
Вот некоторые из причин, которые я ей изложил… Я желаю, я требую от нее, чтобы, серьезно взвесив и обдумав их, она приняла решение вполне свободное и добровольное. Ибо она одна может судить о том, что следует предпринять, так как ей одной до мелочей известно наше положение. Я знаю, что решение провести зиму в Петербурге также имеет свои неудобства. Не говоря уже о разлуке, дороговизна жизни там такова, что предоставляемого ей моего жалованья едва хватит на жизнь, даже если она будет всячески ограничивать себя. Может статься, его хватило бы, если бы квартира была оплачена. Словом, среди всех этих сложностей одно меня ободряет и придает мне немного столь необходимого мне спокойствия, – это уверенность, что какое бы решение она ни приняла, останется она или уедет, ваша поддержка и ваша любовь будут с ней при любых обстоятельствах.
Что до меня, то благодаря скромному способу передвижения, который я избрал для своей курьерской поездки, мне удалось израсходовать всего сто дукатов. У меня остается еще двести. Этих денег должно хватить для того, чтобы приехать в Турин и дотянуть до конца года.
Вот мы опять обречены на переписку. Правда ли, что едва три недели тому назад я был с вами? Или это был только сон? – Если бы я мог поскорее заснуть опять! – Простите, любезнейший папинька, простите, любезнейшая маминька, поцелуйте за меня Дашиньку и ее ребенка и передайте самый сердечный привет ее мужу. Ф. Т.
Тютчевым И. Н. и Е. Л., 1/13 ноября 1837*
39. И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ 1/13 ноября 1837 г. Турин
Turin. Ce 1/13 novbre 1837
Chers papa et maman. Vous devez, je suppose, avoir reçu à l’heure qu’il est la première lettre que je vous ai écrite d’ici* et j’espère que cette lettre vous aura complètement tranquillisé sur mon compte. Encore une fois pardon des inquiétudes que j’ai pu vous avoir causées. Me voilà depuis bientôt un mois à Turin, et ce temps a suffi pour me permettre de me former une opinion probablement définitive sur son compte. – Comme poste, comme service, comme gagne-pain, en un mot, Turin est certainement un des meilleurs postes qu’il y ait. D’abord, pour ce qui est des affaires il n’y en a pas. Obrescoff est vis-à-vis de moi d’une amabilité qui ne laisse rien à désirer – et pour ce rapport je ne saurais lui faire une réparation assez éclatante des préventions que j’avais commis contre lui sur la foi de la médisance publique. Le traitement de la place sans être considérable est pourtant de 8000 roubles. Et quant aux prix d’ici, ils sont tels qu’avec le double de cette somme un ménage à la rigueur peut se tirer d’affaire. De plus, j’ai pour l’automne prochain la perspective de rester ch
Ce matin, au moment où j’écrivais ceci, un homme est entré dans ma chambre qui m’a remis de votre part un paquet de livres russes et votre lettre du 24 septembre. Grand merci pour l’un et pour l’autre. Quant aux inquiétudes exprimées dans votre lettre sur mon arrivée tardive à Turin, je crois déjà vous avoir suffisamment rassurés à ce sujet.
Maintenant laissez-moi vous parler de ce qui me préoccupe à l’exclusion de toute autre chose au monde, et cela, je puis bien le dire avec vérité à chaque instant de la journée. C’est de ma femme que je veux vous parler. J’ai appris par une lettre que j’ai reçue d’elle il y a une dizaine de jours sa résolution définitive de passer l’hiver à Pétersbourg. Certes, c’était là pour elle, aussi bien que pour moi, une dure, bien dure nécessité, plus dure et plus cruelle, que moi, je ne puis le dire, ni que qui que ce soit au monde peut l’imaginer. Mais il n’y avait pas à balancer. Il y aurait la folie évidente, faible de santé, comme elle est, et avec trois enfants sur les bras, d’entreprendre un pareil voyage dans cette saison. Elle a donc bien fait de rester. Je l’approuve et remercie tous ceux qui le lui ont conseillé. Maintenant, pour ce qui me concerne, il n’y a qu’une seule chose qui puisse adoucir un peu pour moi l’amertume de la séparation. C’est la certitude de la savoir à Pétersbourg le moins mal possible. C’est pourquoi, chers papa et maman, je vous la recommande encore une fois et cela avec les plus vives instances. Il serait inutile de chercher à vous expliquer de quelle nature sont mes sentiments pour elle. Elle les connaît et cela suffit. Laissez-moi vous dire seulement ceci: c’est que le moindre petit bien qui lui sera fait, aura cent fois plus de valeur à mes yeux que les plus grandes faveurs perpétuelles qui pourraient m’être accordées. Voilà ce que j’ai décidé relativement à son entretien pour le temps qu’elle a à passer à P<étersbourg>, et je vous saurai un gré infini si vous consentez à y souscrire…
Si elle attend pour venir me rejoindre le retour de la navigation, il faut compter qu’elle ne pourra guères partir avant les derniers jours du mois de mai. C’est donc, à compter du 1er décembre, six mois entiers. Papa a eu la bonté de lui avancer la somme de 1600 r
Dans la lettre que je lui ai écrite hier, j’ai oublié de lui recommander une chose qui est de quelque intérêt pour moi, et je vous serai fort obligé, si vous vous chargiez de lui en parler.
Je désire qu’aussitôt qu’elle apprendra l’arrivée à Pétersb
Cette lettre, chère maman, maintenant que la navigation est fermée et les chemins détestables, n’arrivera que peu de jours avant votre fête et celle de ma fille*. Embrassez-la pour moi et bénissez-la. L’idée de vous savoir tous réunis – tous les êtres que j’aime le mieux au monde, réunis et parlant quelquefois de moi – cette idée est la seule qui me console par moments de mon isolement actuel. Mais d’autrefois elle fut que je ne le sens que plus vivement. Comment se porte Dorothée et son enfant? Mille amitiés à Ник<олай> В<асильевич>.
Et Nicolas, que fait-il? Vous écrit-il? Viendra-t-il cet hiver vous voir? Ah, si lui encore devait venir compléter la réunion – alors – mais quoi alors? Je n’en resterai pas moins à Turin avec un peu plus de peine et de tristesse et d’envie. Mais j’y resterai.
Mille amitiés à tous ceux qui se souviennent de moi.
Жуковский est-il de retour?* pas encore, probablement. Mais dès qu’il sera revenu, tâchez de vous rapprocher de lui, à mon intention, et recommandez aussi à Nelly de faire sa connaissance et de la cultiver.
Je ne m’aperçois en finissant que je ne vous ai presque rien dit de la vie que je mène ici. Mais c’est par la raison qu’il n’y a rien à en dire. Le matin je lis et me promène. La contrée est magnifique aux environs de Turin et la saison est encore belle. Tous les jours un ciel bleu – et il y a encore des feuilles aux arbres. Puis je dîne chez Obres
J’ai fait quelques connaissances d’avec le corps dip
Скажите, для того ли родился я в Овстуге, чтобы жить в Турине? Жизнь, жизнь человеческая, куда какая нелепость! Ох, простите – целую ваши ручки от всего сердца. Ф. Тютчев
Перевод
Турин. 1/13 ноября 1837
Любезнейшие папинька и маминька, полагаю, что теперь вы уже получили первое письмо, написанное мной отсюда*, и это письмо, надеюсь, вполне успокоило вас на мой счет. Еще раз простите за беспокойство, которое я мог вам причинить. Вот уже около месяца как я в Турине, и этого времени было достаточно для составления мнения о нем, вероятно, окончательного. Как место, как служба, словом, как средство к существованию – Турин несомненно один из лучших служебных постов. Во-первых, что касается дел, то их нет. Любезность Обрезкова по отношению ко мне не оставляет желать ничего лучшего – и вот тут я не смогу в достаточной мере загладить свою вину за предубеждения, которые возымел против него, доверившись общественному злословию. Жалованье, не будучи значительным, все же составляет 8000 рублей, что же касается здешних цен, то они таковы, что, обладая этой суммой в двойном размере, семья может кое-как просуществовать. Сверх того я имею надежду с будущей осени остаться поверенным в делах в течение целого года. Это положительная сторона дела. Но, как местопребывание, можно считать, что Турин – один из самых унылых и угрюмых городов, сотворенных Богом. Никакого общества. Дипломатический корпус малочислен, не объединен и, вопреки всем его усилиям, совершенно отчужден от местных жителей. Поэтому мало кто из дипломатических чиновников не почитает себя здесь в изгнании, – например, Обрезков, который – после пятилетнего пребывания здесь и несмотря на превосходные обеды, которые он дает, на три бала в неделю во время сезона и на свою хорошенькую жену, – не смог привлечь достаточно народу, чтобы составить себе партию в вист. Так же обстоит дело со всеми его коллегами. Одним словом, в отношении общества и общительности Турин совершенная противоположность Мюнхену. Но, повторяю, это, может статься, самый удобный способ заработать 8000 рублей в год.
