Текст книги "По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов"

Автор книги: Ежи Эдигей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц)

Глава V
ЗАПИСКИ УЗНИКА КАМЕРЫ № 38

Я без устали возвращаюсь мыслями к показаниям жены, которые прочитал прокурор. Все наше многолетнее супружество она видела в ложном, искаженном свете. Я не любил ее? Я женился лишь для плотских утех и чтобы иметь детей? Верно, не советовался с ней, не делился своими заботами, но я же просто хотел избавить ее от неприятностей и огорчений. Я ли не ревновал? Одному богу известно, сколько я выстрадал, глядя на ее увлечения. Я молчал, так как верил, что она вернется ко мне. Терпел, потому что был старым мужем молодой жены и боялся потерять все.

А может, я наделал ошибок? Непоправимых ошибок? Не знаю. Чем больше думаю, тем меньше понимаю, как вырваться из заколдованного круга.

Бессчетное количество раз просматривал я листок, который дал прокурор. На нем шестнадцать фамилий. Среди них – убийца Зарембы. Себя я с чистой совестью могу исключить. Остается пятнадцать. Можно вычеркнуть и реквизитора. Мы вместе с ним установили, что в пистолете холостой патрон. Стефан Петровский попрощался со мной еще у столика с реквизитом. Спустился со сцены, прошел через зрительный зал и покинул театр.

Какой парадокс: меня подозревают в убийстве – и я же свидетельствую невиновность других. А чем меньше подозреваемых, тем больше улик против меня.

Внезапно у меня мелькнула мысль, что убийцей могла быть Баська. Она сообщила, что Мариан Заремба говорил со мной о разводе и потом якобы утверждал, что дело идет на лад. Я-то прекрасно знаю, что он об этом и не заикался. Напротив, заверил меня, что между ним и моей женой ничего нет. Быть может, Баська заметила, что Мариан ведет двойную игру? С одной стороны, изображает пламенную любовь, а с другой – не хочет связывать себя и о браке с Барбарой не помышляет. Была бы она способна в этом случае заменить патрон? Обращаться с оружием она умела. Еще в школьные, а позже – в студенческие годы занималась в стрелковой секции одного из варшавских клубов и добилась недурных результатов как раз в стрельбе из пистолета. Только материнские обязанности и работа в театре вынудили ее оставить занятия спортом. Но до сих пор у нас хранится множество дипломов, кубков и прочих призов за успехи в стрельбе.

После минутного колебания я вычеркнул Барбару из списка. Даже если бы Мариан ее бросил, она не смогла бы совершить столь утонченного преступления. Если б во время ссоры пистолет лежал у нее в сумочке, быть может, в порыве гнева она и пустила бы его в ход. Но убить на сцене, да еще так, чтобы бросить подозрение на меня… Нет, это исключено. Как бы то ни было, я отец ее детей. Она не захотела бы наградить их отцом-убийцей. Я достаточно хорошо ее знаю. Если б она убила, то открыто призналась бы в этом, а не оклеветала бы невиновного. Кроме того, я стоял за кулисами неподалеку от места действия, метрах в четырех, не больше. Я превосходно видел лицо Барбары сразу после выстрела. Она в самом деле не заметила ничего необычного и продолжала играть в соответствии с текстом. Она неплохая актриса, но так притворяться не сумела бы.

Нет! Баська? Исключено!..

Остается тринадцать фамилий. Прокурор прав: только они имели теоретическую возможность заменить пулю. Но в какой момент?

Перед спектаклем это было бы весьма сложно. Пистолет лежал на столике с реквизитом за час до поднятия занавеса. Актеры еще находились в гримерных, переодевались и накладывали грим. Я все время крутился на сцене и за кулисами, проверяя, все ли в порядке. Не припомню, чтобы кто-нибудь прошел за кулисы. За полчаса до начала явился главный осветитель. Его подчиненные разошлись по своим местам, проверяли освещение. Кажется, меняли перегоревшие лампочки. Ходили по сцене, взбирались на подмостки, но к правой кулисе не приближались. Столик с реквизитом стоял на пути главного осветителя, когда он шел на балкон. Конечно, заменить патрон ему ничего не стоило: вынуть обойму, вложить боевой патрон и зарядить пистолет. Операция заняла бы не больше четырех секунд. Я этого мог и не заметить, наблюдая за работой остальных осветителей и проверяя исправность освещения. Итак, главный осветитель мог стать убийцей.

Здесь, однако, возникает вопрос: зачем? Зачем этому человеку отправлять Зарембу на тот свет? Я даже не уверен, что они были лично знакомы. Осветитель работал в «Колизее» еще до моего прихода, а Зарембу пригласили в конце прошлого сезона. Он в это время нигде не снимался, чем воспользовался Голобля и уговорил его поработать у нас. Кажется, это было в конце марта или в начале апреля. Если актер давно играет в театре, он знает весь технический персонал. Но знал ли Заремба осветителя? Будь осветитель хорошенькой девушкой, я бы не сомневался. Но в этом случае?

Мотив. Каждое преступление должно быть мотивировано. Чем дольше я вчитываюсь в список подозреваемых, тем яснее становится, что мотив мог быть только у моей скромной особы. Рассматривая другую гипотезу: убийство Зарембы как средство отправить меня на виселицу, я также исключаю осветителя. Это добросовестный, работящий человек. Между нами не возникало даже пустяковых недоразумений. Напротив, он всегда хорошо ко мне относился. Когда я стал помрежем, опыта у меня было маловато, а он в театральном деле собаку съел и частенько выручал меня советом. Мы были в прекрасных отношениях, после спектакля не раз заходили вместе выпить пива или чего-нибудь покрепче. С чего бы ему составлять такой адский план против меня?

Почти одновременно с осветителями пришел машинист, поднимающий занавес. Он проверил исправность механизма, перебросился со мной несколькими словами и занял свое место. Помню, он вытащил из кармана вечернюю газету и спокойно углубился в чтение. И до начала представления с места, как помнится, не сходил. И его, и осветителя я вынужден исключить по одним и тем же причинам. Они могли подменить патрон, но я ничем не могу объяснить, зачем это им было надо.

Минут за пятнадцать до поднятия занавеса за кулисами начали появляться актеры. Здоровались с машинистом, разговаривали со мной в ожидании спектакля. Мне приходилось их даже утихомиривать, чтобы голоса не доносились до зрительного зала, который понемногу заполнялся. Анджей Цихош, адвокат Симонеан, как обычно, подошел к столику с реквизитом и стал разглядывать утиную ножку. Шутил, что буфетчик подсовывает ему одни кости, что в один прекрасный день он сломает на сцене зуб и представит дирекции счет от дантиста. Я находился рядом и могу поклясться, что Цихош даже не дотронулся до пистолета.

Я не заметил, чтобы кто-нибудь еще из актеров подходил к столику.

Вдруг, когда я ломал над этим голову, в моей памяти словно разорвалась какая-то пелена, и я увидел человека, стоящего у столика с пистолетом в руке. Человека, который, быть может, имел повод для преступления. Правда, мне самому этот повод представляется сомнительным, но неисповедимы тайны души человеческой.

Дело было так. Висняк, который должен был играть Ружье, вывихнул ногу. Кто-то из артистов и курьер вывели его из театра и усадили в такси. Я кинулся на поиски Зарембы. Я знал, что он в театре, видел, как они пришли с Басей. Другие актеры тоже его искали. Наконец я нашел его в курительной и велел немедленно готовиться к выходу. По дороге мы встретили директора. Он подтвердил мое распоряжение и попросил Зарембу как можно скорее загримироваться. Я побежал в костюмерную и принес Мариану костюм, который собирались к следующему дню отутюжить. Когда я вернулся за кулисы, там сидел только машинист, уткнувшись в газету, и у столика с реквизитом стоял директор Голобля. В руке у него был пистолет. Увидев меня, он положил оружие на место и спросил, скоро ли спустится Заремба. Я ответил, что понадобится не меньше десяти минут и придется задержать спектакль. Тогда директор решил сам пойти в гримерную и поторопить актера. Представление, мол, должно начаться минута в минуту. Пунктуальность – это мания Голобли. В «Колизее» даже репетиции начинались с точностью до трех минут. Он не прощал ни малейшего опоздания. Из-за этого пришлось уйти от нас нескольким хорошим актерам.

Пистолет принадлежал Голобле. Наверное, никто не знал это оружие лучше, чем он. У директора были к нему и боевые патроны. Я прекрасно помню, что после злополучного показа для прессы, когда наш пугач так подкачал, Голобля вызвал меня к себе в кабинет и вытащил пистолет из ящика стола. Он разрядил его при мне, вынув все пули из обоймы. Патроны кинул в пустую чернильницу на своем столе. Это было огромное аляповатое сооружение из металла. Еще директор Дербич получил ее в подарок от каких-то зарубежных туристов и даже не подумал забрать из «Колизея». Новый директор тоже ею не пользовался. Так что с момента появления у нас этой чернильницы в ней не было ни капли чернил.

Голобля вручил мне пистолет с пачкой холостых патронов и распорядился использовать его вместо пугача. Он заявил, что его «вальтер» осечек не дает. Действительно, ни разу не дал. К сожалению, и в тот день…

Именно директор Голобля пригласил Мариана Зарембу в нашу труппу. И гордился этим, ибо многие тщетно пытались залучить к себе в театр популярную кинознаменитость. Заремба начал сниматься еще студентом. Окончив институт, он всецело посвятил себя кино. Сниматься в фильмах и играть на сцене – это вещи разные. На съемках рабочее время не нормируется, иногда приходится выкладываться до изнеможения. Но зато между фильмами бывают долгие перерывы. Финансовые условия тоже иные, нежели у нас. Постоянных ставок нет, но бывают выгодные договоры на один или несколько фильмов. Работа в театре более регулярна, без сбоев, но и без длительных перерывов. У директора картины нет власти, как у директора театра. Зато у режиссеров прав гораздо больше. А если учесть, что Голобля всюду совал свой нос, во все вмешивался и даже мог отменить распоряжение режиссера, легко понять, что актерам и техническому персоналу пришлось с ним несладко.

У Зарембы отношения с директором сразу же не заладились. Почти на каждой репетиции доходило до обмена резкостями. Заремба, завоевав положение в кино и популярность у зрителей, считал себя великим актером, хотя, правду сказать, пока только подавал надежды, не более того. До гениальности ему было далеко. Но неудивительно, что голова у молодого человека слегка закружилась. Эта болезнь мне знакома со времени моей певческой карьеры. Сам я никогда не имел дела с кино, но, думаю, там у знаменитостей больше привилегий, чем у статиста или актера «на выходах». В театре же все должны были подчиняться Голобле.

Заремба повел себя в «Колизее» как капризная знаменитость и сразу испортил отношения с директором. Надо признать, Голобля все-таки подчинил себе новичка, но не без труда. Несколько раз доходило до крупных перепалок. Мариан часто грозил, что не продлит договора. Директор дорожил им: ведь Мариан давал хорошие сборы.

Но и Голобля иногда намекал, что придется расстаться. Все же, считаю, Заремба не собирался уходить из театра, где имел непосредственный контакт со зрителем и мог совершенствовать актерское мастерство, и директор не хотел отказываться от своего «выгодного приобретения».

Да и где Зарембе было бы лучше? У него был постоянный дублер, работа в «Колизее» не мешала сниматься в кино. Голобля же имел обеспеченный сбор в пьесах с участием популярного артиста, кумира молоденьких девиц.

Однако ссоры и закулисная борьба продолжались. Конечно, Заремба особенно не зарывался, но противоречил директору, где только мог. В прошлом сезоне, под конец мая, пресса напала на Голоблю за неудачную постановку «Гасдрубала» (пьеса прошла всего четыре раза), в министерство посыпались жалобы на директора. Сведущие люди рассказывали, что кто-то из актеров ходил на Краковское Предместье и просил снять Голоблю. Не знаю, правда ли, я особенно не вникал, но театр просто гудел от сплетен.

Во всяком случае, на одном собрании (может, как раз на репетиции «Мари-Октябрь» к открытию нового сезона) директор заявил, что, как ему известно, в театре есть люди, которые хотят ему напакостить, но ничего, мол, у них не выйдет. И добавил, что знает организатора, бросив при этом выразительный взгляд на Зарембу.

Мариан в долгу не остался и парировал: «Если вы, пан директор, имели в виду меня, то напрасно себя так высоко ставите. Я такими пустяками не занимаюсь». Голобля буркнул, что он фамилий не называл, но кое-кто сам отозвался.

За три дня до убийства директор и Заремба на репетиции снова не на шутку сцепились. Марнан поспорил с режиссером из-за какого-то пустяка. Голобля, как всегда, вмешался, и, конечно, не на стороне Зарембы, хотя, как мне помнится, актер был прав. Как часто бывает, ссора разгорелась вовсю, а про повод к ней скоро забыли. И директор, и Заремба говорили о чем угодно, только не по существу спора.

Мои отношения с директором складывались, как я сказал, нормально. Правда, он сваливал на меня вину за все неудачи, свои и чужие, но я особо не огорчался, а выбрал такую тактику: слушать и не оправдываться. Это все равно бесполезно и только затягивает спор. Благодаря моему спокойствию Голобля быстро отходил после каждой вспышки, и между нами снова воцарялся мир. Я считаю, что директор по-своему мне симпатизировал.

Ведь добился же он, чтобы с начала сезона мне повысили зарплату, чуть ли не одному во всем театре.

Я его во всех отношениях устраивал. Как на помрежа он мог на меня безоговорочно положиться, а в то же время под рукой у него был человек, на котором можно подчас сорвать досаду. Да вот и в день убийства, двадцать восьмого сентября, он устроил мне скандал по поводу злополучного пугача, а ведь это было уже двадцатое представление после неудачного просмотра. Просто Голобля был не в духе и искал предлога, чтобы разрядиться.

Итак, что касается Голобли, приходится отбросить вторую версию: убийство Зарембы как средство отправить меня на виселицу. Понимаю, что и первая часть моей теории основана на зыбких предположениях. Безусловно, между директором и Зарембой случались недоразумения. Нельзя отрицать и того, что я видел Голоблю с пистолетом в руке. Машинист или осветитель, рабочее место которого на балкончике над кулисой, могут подтвердить это. Возможно, и кто-то из актеров также заметил. Но мне кажется, что за кулисами тогда никого не было, хоть я и не обращал внимания на такие мелочи. Теперь-то, находясь в тюрьме, я вижу, что следовало таскать с собой кинокамеру и фиксировать происходящее за кулисами. Тогда б я не сидел под замком.

Пулю в пистолет могли вложить и во время антракта. Правда, уже в первом действии Баська, выходя на сцену, берет у меня пистолет и кладет на столик в центре, но там он лежит до середины второго действия. Тогда, как указано в тексте, его хватает Мариан – Ружье и, угрожая собравшимся, пытается бежать.

Антракт между действиями длится около двадцати минут. Машинисты и осветители уходят с рабочих мест. За кулисами и на сцене никого не остается. Актерам не надо переодеваться или менять грим. Они отдыхают, пьют чай или кофе. Нет ничего легче пробраться на сцену и подменить патрон в пистолете на столике. Преступнику на руку и то, что кулисы и сцена в этот момент слабо освещены. Главный свет гасится, остаются лампочки послабее.

Полагаю, что убийца использовал антракт для замены холостого патрона на боевой. Делать это перед спектаклем было, пожалуй, рискованно. За сценой все время находился машинист занавеса. Я там тоже крутился. Да и осветители, хоть работают на втором ярусе над сценой, хорошо видят, что происходит за кулисами. Есть вероятность, что они заметят, как кто-то возится с оружием, лежащим среди прочего реквизита.

Кроме того, убийце приходилось опасаться, что пистолет возьмет кто-либо из актеров и, забавы ради, попробует его перезарядить. И увидит, что вместо холостого патрона в ствол заложили пулю. Я не раз замечал, как перед спектаклем актеры забавлялись пистолетом. Зато в антракте куда легче выбрать момент, когда на сцене полумрак и пустота, никого нет ни за кулисами, ни на подмостках. Я абсолютно уверен, что патрон именно тогда и подменили.

И еще одно. Директор смотрел из ложи первую часть спектакля. В антракте оттуда вышел, на второе действие вернулся и смотрел его из-за кулис. Кратчайший путь из ложи в директорский кабинет ведет как раз через сцену, и у Голобли была прямо-таки идеальная возможность подменить патрон. Если б кто и увидел его на сцене, не обратил бы внимания. Голобля во время антракта всегда проходит через сцену в свой кабинет и там дает распоряжения на следующий день. Все к этому привыкли. Директор мог пройти как раз мимо столика с пистолетом. А если кто-нибудь и увидел бы его у столика, то не заметил бы издали, брал директор в руки пистолет или просто осматривал декорацию.

Мне неприятно все это писать. Похоже, я делаю подлость. Обвиняю в убийстве другого человека, своего начальника, который мне, в сущности, ничего плохого не сделал. Поверьте, если б не призрак виселицы, о которой вы, пан прокурор, вместе со следователем так выразительно говорите, я никогда бы так не поступил.

Но выхода нет. Я невиновен и должен защищаться. Вы сказали, пан прокурор, что обвиняемому все позволяется. А как же быть, если обвиняемый совершенно невиновен, а все требуют его головы? Приходится спасать свою голову. Я арестован. Не могу выйти, поговорить с людьми, чтобы найти ответ на вопрос: кто убил Зарембу? Единственное мое оружие – бумага и карандаш. Обращаюсь к Вам, пан прокурор, и прошу выяснить следующее:

1. Между директором Голоблей и Марианом Зарембой были недоразумения. Это могут подтвердить актеры, режиссер Генрик Летынский и секретарь.

2. Верно ли, что Заремба организовал кампанию за то, чтобы Голобля был снят с должности, а главное, обращался ли он в министерство? Это была бы улика против директора. Тогда он был бы, как Вы говорите, «заинтересован» в устранении Зарембы. «Тот совершил, кому выгодно» – принцип, который работает против меня, распространился бы и на Голоблю. Я понимаю, что доводы против меня и против директора несоизмеримы. Но поскольку я, со своей «крупной выгодой»: избавиться от любовника жены и отомстить за измену, невиновен, то виновен, может, как раз Голобля, немногое выгадывавший? Не знаю.

3. Прошу допросить директора Голоблю в связи с тем, что перед спектаклем он стоял у столика с реквизитом и брал пистолет в руки.

4. Если директор будет отрицать, допросить машиниста и главного осветителя. Может, кто-нибудь из них это заметил.

5. Допросить рабочих сцены и осветителей по поводу того, что во время антракта директор идет из ложи в кабинет всегда через сцену, мимо столика с пистолетом. Может быть, кто-нибудь из них оставался на месте и подтвердит, что в тот роковой день директор не изменил своей привычке. Может, кто-нибудь даже видел, как он задержался у столика.

Еще раз заявляю, что мне крайне прискорбно бросать тень на директора Голоблю. Но ведь кто-то убил же Мариана Зарембу. Я этого не делал. Зная это, я вынужден искать настоящего виновника и среди ничего не значащих на первый взгляд мелочей обнаружить след, который выведет представителей правосудия на убийцу.

Глава VI
ПИСТОЛЕТ СИСТЕМЫ «ВАЛЬТЕР»

На этот раз обитателя 38-й камеры закрытая машина доставила из тюрьмы в здание городской прокуратуры. Арестованного ввели в комнату, где находились прокурор Ришард Ясёла и офицер милиции с капитанскими погонами. Ежи Павельский узнал сотрудника милиции, который допрашивал его после ареста. От прокурора Ясёлы он знал, что это капитан Витольд Лапинский.

Павельский сел напротив прокурора. Капитан расположился ближе к окну, чтобы отчетливее видеть лицо арестованного. Сегодня, в отличие от предыдущей беседы, допрос носил строго официальный характер. Молодая сотрудница прокуратуры отстукивала на машинке вопросы и ответы.

– Я должен сообщить, – сказал прокурор, когда машинистка управилась с первыми пунктами протокола, – что мы выяснили обстоятельства, о которых вы заявили при встрече со мной в тюрьме. Капитан Лапинский все проверил. Стефан Петровский подтвердил, что вы каждый день отпускали его домой до начала представления. Он «припомнил даже, что был свидетелем выговора, который вы получили за это от директора. Эта улика против вас, правда из всех самая незначительная, опровергнута.

– Выходит, мне удалось, – с мрачным юмором произнес Павельский, – сострогать с виселицы, которую мне готовят, лишь маленькую щепочку.

– Мы прочли ваше письмо, – продолжал прокурор. – Все ваши соображения капитаном Лапинским приняты во внимание. Вы правы, с директором театра у Зарембы были не самые лучшие отношения. Но если б люди убивали друг друга из-за таких пустяков, мир превратился бы в пустыню.

– Но ведь и я писал, что аргументы против директора не очень-то весомы.

– Вы правильно сделали, что об этом написали и сообщили подробности, ранее неизвестные. Если вы действительно невиновны, то чем больше фактов мы будем знать, тем быстрей дойдем до истины. Вы должны помогать нам в ваших же собственных интересах.

– Значит, вы, пан прокурор, изменили мнение насчет моей виновности?

– Нет. Но мое личное убеждение такое же, как у всех, имеющих отношение к делу, не мешает вести следствие по всем направлениям, учитывая и вашу линию защиты. Поэтому, повторяю, вы правильно поступили, сообщив о фактах против директора. Разумеется, пан Голобля никогда не узнает о том, что вы писали. Впредь прошу сообщать и о других наблюдениях, обо всем, что прямо или косвенно связано с убийством. Бумага еще есть?

– Да, несколько листов осталось.

– Я распоряжусь, чтобы запас был пополнен.

– Спасибо, но пока я, увы, ничего не вижу, что могло бы пролить свет на мое дело.

– Будем надеяться, что припомните еще что-нибудь. Что же касается ваших предположений, капитан Лапинский установил: Заремба, хоть был на ножах с директором, интриг никаких не вел. Напротив, директор департамента сообщил, что как-то случайно встретил Зарембу и спросил про обстановку в театре. Актер ответил, что люди малость бунтуют, потому что Голобля «всех держит в ежовых рукавицах, но директор так и должен поступать, иначе будет не театр, а…». Ссоры не выходили из здания «Колизея», что, конечно, тоже обесценивает ваши соображения.

Павельский кивнул в знак согласия.

– Что касается остального, то машиниста и других работников театра допрашивать смысла не было. Директор Голобля сам признался, что, ожидая Зарембу и волнуясь в связи с задержкой спектакля, машинально взял пистолет со столика с реквизитом.

– Когда я подошел к правой кулисе, пистолет был у него в руках.

– Вот именно. Пан Голобля это подтверждает. Он добавил еще, что, увидев вас, сообразил, что держит в руках оружие, и положил его на стол.

– Так оно и было, – подтвердил Павельский.

– Я выяснил и историю с пистолетными патронами, – вставил капитан Лапинский. – Насчет патронов в чернильнице все подтвердилось. Хорошо, что вы об этом сказали. Мы обнаружили боевые патроны там, куда положил их Голобля, вынув магазин из пистолета. В чернильнице было шесть штук. Столько ли клал туда директор?

Павельский на миг задумался.

– Когда директор достал из стола пистолет, он сначала вынул магазин и положил на стол. Потом проверил, нет ли пули в стволе. Я помню, что он нажал на спуск и послышался сухой щелчок бойка. Пистолет тогда точно был не заряжен. А потом директор один за другим вынимал из магазина патроны, но вроде бы семь, а не шесть… «Вальтер» ведь семизарядный пистолет. Восьмая пуля в стволе. Восьмой наверняка не было, но в магазине было семь.

– Это не противоречит показаниям Голобли. Он сказал, что магазин был полон и в чернильницу он положил семь патронов. Мы послали их на экспертизу в отдел криминалистики Главного управления милиции вместе с пулей, извлеченной при вскрытии. За стопроцентную точность поручиться нельзя, но экспертиза установила, что актер убит пулей из этого, седьмого патрона, пропавшего из чернильницы. Этот факт тоже говорит против вас.

– Против меня? Почему?

– Вы прекрасно знали, где лежал патрон. При вас пули попали в чернильницу.

– У чернильницы нет крышки, – сказал Павельский. – Каждый, сидя у стола, мог прекрасно разглядеть латунные гильзы в прозрачном шестиграннике, стеклянном или хрустальном.

Прокурор вопросительно взглянул на капитана.

– Пан Павельский прав. Чернильница без крышки и прозрачная.

– Подходящее место для хранения патронов, – с иронией заметил Ясёла.

– Я предупредил пана Голоблю, что он может быть лишен права на ношение оружия. Еще простительно использование пистолета в качестве театрального реквизита, но склад патронов в чернильнице – это вопиющая небрежность.

– Ну, если этот факт и не против вас, то, во всяком случае, в пользу директора.

– Почему?

– Если Голобля убийца, он не взял бы патрона из чернильницы, а нашел бы другой.

– Не уверен. Если хотел навлечь на меня подозрение, нарочно мог взять патрон из чернильницы.

– Не это главное доказательство его невиновности, – сказал прокурор.

– А что?

Капитан Лапинский открыл портфель и вынул большой, тяжелый конверт. Извлек оттуда черный вороненый пистолет и подал Павельскому.

– Узнаете этот пистолет?

– Это тот, из которого… из которого был застрелен Заремба. Баська…

– Да, тот самый пистолет. Экспертиза установила, что пуля, убившая актера, вышла из его ствола. На ней характерные зарубки. Кроме того, на рукояти пистолета обнаружены отпечатки пальцев. Они оставлены нашей женой, Барбарой Павельской. Посмотрите внимательно. То ли это оружие, которое дал вам директор?

– Это тот пистолет. Здесь написано «вальтер».

– Точно ли тот? Возьмите в руки и приглядитесь повнимательней.

Павельский осмотрел пистолет и положил на стол.

– Кажется, тот.

– Не ошибаетесь?

– Вроде бы тот самый. Вы меня так запутали вопросами, что уж и не знаю.

– Но ведь вы каждый день не меньше двух раз брали его в руки.

– Ну и что? Я к этому пистолету не присматривался. Люди по десять лет носят одни и те же часы. Раз пятьдесят в день смотрят на них. А если спросить, то не скажут, какой у них циферблат. Какие, допустим, на нем цифры, римские или арабские. Так и я с этим пистолетом. Хотя…

Павельский еще раз взял в руки пистолет.

– Мне кажется, он какой-то более потертый. Воронение на углах чуть сошло. Наверное, во время экспертизы.

– Нет. У этого пистолета износ действительно больше. Это заметил и директор Голобля, когда при вашем приближении положил его на стол. Он показал, что тогда, перед спектаклем, что-то в пистолете привлекло его внимание. Вроде бы не тот. Мы сверили номера. Это другой пистолет. Той же системы. Тоже «вальтер». Таких пистолетов миллионы или десятки миллионов. В Польше «вальтеры» появились во время оккупации или незадолго до нее. Это немецкий пистолет, принятый на вооружение прежде всего в германской армии. Такие пистолеты довольно стары и изношенны. Потому их трудно отличить друг от друга.

– Но как попал он к Баське во время спектакля?

– Вы подали его перед выходом на сцену.

– Повторяю, я не убивал.

– Если вы даже невиновны, – разъяснил капитан, – то и тогда пистолет оказался в руках вашей жены потому, что помреж, как полагается по ходу действия, подал его актрисе при выходе на сцену.

– Но мы-то, я и Петровский, взяли из реквизиторской директорский пистолет.

– Это не вызывает сомнений.

– И что же?

– Вы утверждали в письме, что подменить патрон в стволе можно за пять секунд. Убийца не хотел пойти даже на такой риск. Добыл почти такой же «вальтер» и подменил пистолет. Для этого не надо и четырех секунд. Хватит полсекунды. Причем подмену труднее заметить. Проходя около столика, не надо даже останавливаться. Достаточно прикрыть его полой расстегнутого пиджака и в этот момент забрать пистолет с холостым патроном и положить другой, с пулей.

– Выходит, оружие заменили до антракта?

– Когда директор Голобля заметил, что с пистолетом что-то не так, на столе был другой «вальтер». Надо признать, – добавил Лапинский, – что, если б не неожиданное наблюдение Голобли, мы не сверили бы даже номера пистолетов. Настолько были уверены, что это тот самый.

– По номеру можно найти владельца второго «вальтера».

– Да, если б это был законный владелец, если б оружие было зарегистрировано. Увы! Пистолет нигде не значится. Ни в списках лиц, имеющих разрешение, ни в перечне оружия, которое использовалось преступниками, никаких сведений о нем мы не нашли и располагаем только данными экспертизы. Пистолет принадлежал участнику восстания или военному. Владелец вопреки существующему порядку не сдал его, а теперь употребил как орудие убийства. Вы участвовали в Варшавском восстании?

– Участвовал. Как десятки тысяч бойцов Армии Крайовой, Армии Людовой и других организаций Сопротивления. Кроме того, к сведению пана капитана, была еще шестисоттысячная армия, которая прошла от Ленино до Берлина. У каждого мог быть пистолет «вальтер», и каждый мог припрятать его на память.

– Из актеров в Варшавском восстании участвовали трое. Один был в Войске Польском. Из технического персонала на фронте были трое, один – в партизанах, один участвовал в восстании.

– А разве тот, кто не участвовал в войне, не мог раздобыть «вальтер»?

– Это гораздо труднее. Пистолеты не продаются в магазинах и не валяются на улицах.

– Это не может служить уликой против меня.

– И все-таки это улика, – разъяснил прокурор, до этого в споре не участвовавший. – Конечно, весьма незначительная. Но из самых маленьких песчинок складывается солидный груз. Мы учитываем все. И то, что в вашу пользу, и то, что против вас. А что перевесит – решит суд.

– Мы установили, что никому из тех, кто мог подменить пистолет, разрешение на право носить оружие не выдавалось, – добавил капитан милиции. – Мы произвели обыск в вашем доме. Искали какой-нибудь след, что пистолет у вас был. Скажем, шомпол для чистки ствола, стреляные гильзы, тряпочку с масляными пятнами или бутылочку со смазкой. Обыск результата не дал.

– Значит, оружия у меня не было.

– Значит, мы не нашли следов того, что оно у вас было. Вы могли, готовя покушение, затереть даже мельчайшие следы. Ведь это умышленное убийство, оно готовилось задолго до двадцать восьмого сентября. Я официально заявляю, что обыск результата не дал. Ваша жена показала, что оружия у вас не было. Во всяком случае, она о нем не знает. Она объяснила также, что, когда занималась стрелковым спортом, спортивного оружия дома не хранила, а вы в ее тренировках не участвовали.

– И на том спасибо, – саркастически заметил допрашиваемый.

– Мы произвели обыск на квартирах всех подозреваемых, – сказал прокурор. – У вас есть их список. Я дал вам его при предыдущей встрече.