Текст книги "По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов"

Автор книги: Ежи Эдигей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 51 страниц)

– Да, я наизусть его знаю.

– Мы сделали обыск и на квартире директора Голобли. Теоретически он мог иметь два пистолета. Один на законном основании, другой – тайком. Кроме того, мы обыскали весь театр.

– И безрезультатно?

– Безрезультатно.

– Я был в этом уверен. Директорский пистолет давно на дне Вислы или заброшен туда, где его до конца света не сыскать.

– Боюсь, что вы правы, – произнес капитан Лапинский.

– Вернемся к боевым патронам в чернильнице. Многие ли имели доступ в директорский кабинет? – спросил прокурор Ясёла.

– Директор Голобля очень много работает. Не только приходит на каждую репетицию и сам ставит пьесы. Он решает уйму хозяйственных и административных дел. Есть, правда, у нас и администратор, но большой роли он не играет. Голобля обычно сидит в кабинете. Там принимает и посетителей, работников театра и прочих. Если у кого дело к директору, он идет прямо в кабинет. Часто и Голобля вызывает сотрудников. Не проходит недели, чтобы все, кто значится среди ненадежных, хоть раз не побывали в директорском кабинете. Я там бывал по нескольку раз в день. Реквизитор и постановщик спектакля – тоже. И другие туда заглядывали. Актеры и технический персонал.

– Значит, взять патрон из чернильницы мог кто угодно?

– Если напротив сидит директор, неудобно копаться в чернильнице.

– Но ведь случалось, что во время разговора пан Голобля отворачивался, звонил по телефону, доставал бумаги из шкафа? Есть там шкаф?

– Есть. Книжный шкаф. Документы директор всегда держит в столе. Чтобы патрон вынули в присутствии директора, по-моему, маловероятно. Голобля – человек решительный и энергичный. Через его кабинет за день проходило много людей, но долго никто не засиживался. Короткий разговор, директор решает, посетитель уходит. А за дверью ждет следующий.

– Выходя из кабинета, директор запирал его на ключ?

– Да. Когда ушел директор Дербич, Голобля распорядился врезать новый замок. Уходя из театра, запирал дверь собственным ключом и всегда носил его при себе.

– К замку полагаются три ключа. Куда девались два других?

– Один ключ внизу, в канцелярии у входа в театр. Бывает ведь, что в кабинет директора надо зайти во время его отсутствия. Канцелярия работает с утра до конца спектакля. Ключ висит на окне, на гвоздике. Насчет третьего ключа не знаю. Может, он тоже у директора?

– Вы, я вижу, пользовались ключом от кабинета, раз знаете, где он постоянно находится.

Павельский слегка улыбнулся.

– Что называется, «коварный вопрос». Могу ответить, пан прокурор: пользовался, и не раз. Но секретарши, которые посменно дежурят, могут подтвердить, что с момента, когда в афише появилась «Мари-Октябрь», я ключа ни разу не брал. А до того патронов в чернильнице не было.

– Кто чаще других брал ключ?

– Об этом лучше спросить секретарш. Думаю, что администратор и секретарь.

Прокурор посмотрел на офицера милиции.

– Проверим. – Капитан Лапинский сделал пометку в блокноте.

– И еще одно, – сказал Ясёла. – Вы сказали, что, уходя из театра, директор запирал дверь на ключ. А если он шел к секретарю, администратору или по каким-нибудь делам, не выходя из здания. Тогда он пользовался ключом?

– Или замок захлопывался автоматически? – дополнил вопрос капитан.

– Нет. Хорошо помню, что это был замок системы «Лучник». Отпирая или запирая кабинет, я видел на ручке надпись.

– Значит, снаружи кабинет запирался только ключом?

– Да.

– Вернемся к первому вопросу. Вы на него не ответили, разговор перешел на конструкцию замка. Ненадолго выходя из кабинета, директор поворачивал ключ?

– Нет. Кабинет оставался открытым.

– Вы могли, значит, зайти в кабинет, когда не было директора, и вынуть патрон из чернильницы?

– Как и любой, кто значится в вашем списке, пан прокурор. Но я этого не сделал.

– Откуда ж вы взяли боевой патрон?

– Не доставлю вам удовольствия и не признаюсь в убийстве, ни прямо, ни косвенно. На таких вопросах меня не поймаете, потому что я не убивал. Бросьте этот метод. Зря время тратите.

– Ну ладно, – закончил допрос прокурор. – От упрямства нет лекарства. Вы сами себе вредите. Если что-нибудь вспомните, бумага и карандаш у вас есть. Прочитайте протокол и распишитесь внизу на каждой странице.

Глава VII
«ГРАЖДАНИН ПРОКУРОР…»

«Гражданин прокурор!

Вот уж три недели, как я в тюрьме. Три недели, всего двадцать один день, а жизнь моя перевернулась. Вместо дома и детей у меня тюремная камера номер 38. И кто знает, надолго ли? Может, мне удалось бы спасти голову, сознавшись в преступлении, которого не совершал. Но такая цена непомерно высока, и я на нее не соглашусь. Не признаюсь в убийстве Зарембы, потому что я невиновен.

Список, который Вы мне дали, пан прокурор, лежит на столе в камере. Я выучил его наизусть и все-таки каждый день вглядываюсь в шестнадцать фамилий, пока глаза не заслезятся. Спрашиваю: «Кто из вас!» И не получаю ответа. Бумага молчит.

Я решил написать все, что знаю про каждого из этих людей. А вдруг это поможет извлечь из закоулков памяти хоть что-нибудь, проливающее свет на мотив преступления. Осталось сказать о двенадцати. С самого начала я вычеркнул себя, жену и реквизитора. После дополнительного расследования выбывает и Голобля. Двенадцать человек словно двенадцать апостолов. Кто же из них Иуда? Убил ли он Зарембу как своего врага или чтобы послать меня на виселицу? Как его найти?

Первой в переданном мне списке значится Барбара Павельская. Вычеркиваю ее и перехожу к пани Ирене Скальской.

Это пожилая дама, когда-то известная характерная актриса. Время и избыток женщин в театре сделали свое. О пани Скальской пишут теперь реже. И новая публика не всегда помнит тех, кто был когда-то известен. Увы, такая судьба часто выпадает на долю стареющего актера. Мало пьес, где в главной роли были бы женщины под шестьдесят. В последнее время пани Ирена долго не выступала. Иногда была занята только на выходах.

Постановщик «Мари-Октябрь», Генрик Летынский, дал ей роль старой служанки Викторины. Как бог свят, мог бы взять на эту роль чуть ли не любую из наших актрис, кроме самых молоденьких. К такому выбору режиссера склонило, пожалуй, старое знакомство, дружеские отношения, а не что-либо другое. Он хотел, чтобы пани Скальская сыграла и немного заработала, потому что не было сомнений: остросюжетная французская пьеса пройдет не меньше ста пятидесяти раз подряд. У актера есть строго определенная норма выступлений в месяц. Что сверх того, оплачивается дополнительно.

Что могло быть общего между Иреной Скальской, женщиной, которой под шестьдесят, и молодым, без малого тридцатилетним, киноактером? Если даже допустить, что в сердце пожилой дамы проснулась поздняя весна, нелепо подозревать ее в желании отправить на тот свет своего кумира. Я никогда не замечал, однако, чтобы пани Скальская проявляла к Зарембе какой бы то ни было интерес. Она относилась к нему, как и к другим молодым людям, любезно, с оттенком иронии и чувством собственного превосходства.

Анджей Цихош, способный актер, которому не очень повезло в жизни. Беспрерывные материальные затруднения. Сперва у него долго болела жена. Кажется, что-то с легкими, потому что каждый год он на несколько месяцев отправлял ее в горы. А еще хлопоты с детьми. Он почти на десять лет старше Зарембы. Познакомились они до того, как Мариан пришел в наш театр. Я знаю, что Голобля, пытаясь завлечь кинознаменитость на сцену «Колизея», прибегал к посредничеству Цихоша. Мне известно, что Заремба, который зарабатывал, по нашим меркам, довольно много, не раз и не два одалживал Анджею солидные суммы. Цихош выплачивал долг в рассрочку, но он не уменьшался, а, скорее, возрастал. Заремба не придавал этому значения: его бумажник всегда был открыт для друзей, которые нуждаются. Цихош признавался мне, что только благодаря Зарембе ему удалось принять участие в дублировании какого-то английского фильма. И похвастался, что получит около пяти тысяч злотых и тогда сможет отправить жену и детей на все каникулы в Рабки.

Не знаю, сколько Цихош задолжал Зарембе. Конечно, деньги давались под честное слово, без векселей или расписок. Не думаю, чтобы итог превысил десять тысяч злотых. Скорее меньше, потому что в последнее время дела Цихоша значительно улучшились. Сперва дубляж, летом – какие-то гастроли по курортным местечкам, а недавно он что-то начал делать для телевидения. В общем, парень из кожи вон лез, чтобы выбраться из затруднений.

Если даже предположить, что Заремба поссорился с Цихошем и потребовал немедленно вернуть деньги, нелепо это считать поводом к убийству. В конце концов Анджей получил бы ссуду в кассе взаимопомощи или пособие от Театрального общества. Насчет недоразумений между этими людьми я ничего не слышал. О долге знаю только от Цихоша, который часто рассказывал о своих хлопотах. Зато Мариан даже до того, как начался роман между ним и моей женой, ни словом не вспоминал, что он кредитор Анджея. Справедливость требует признать, что уж в чем, в чем, а в мелочности и жадности покойного обвинить нельзя.

Следующий в списке пана прокурора – Адам Лисовский. Он чуть старше Зарембы. Раньше они вроде бы не были знакомы. Лисовский недавно женился. Жена его врач. Это любящие супруги. Она, если не дежурит в больнице, приходит на каждый спектакль, в котором занят муж. Несколько раз Заремба приглашал их в ресторан или на танцы. Думаю, что за свой счет, он всегда платил за товарищей победнее. Это все знали. Наверняка был любезен с пани Лисовской, строил ей глазки. Так он вел себя со всеми молодыми и хорошенькими женщинами. Но ни о каком романе и речи быть не могло. Она влюблена в своего мужа, а Мариан увлечен был… моей женой.

С какой стороны ни взять, Адама Лисовского никак нельзя заподозрить в убийстве.

Вацлав Дудзинский. Один из самых молодых наших актеров. Училище кончил два года назад. Получив диплом, сразу же приглашен был к нам, потому что отец его судья в Радомске. Голобля после восстания оказался в Радомске, нашел там угол и кусок хлеба как раз у судьи Дудзинского, который имел тогда маленькую продовольственную лавочку на Рыночной площади. Приглашение молодого актера на варшавскую сцену было попросту оплатой старого долга. Дело, впрочем, оказалось выгодным: парень способный и далеко пойдет.

Его отношения с Зарембой? Знаменитый киноактер, несомненно, импонировал молодому коллеге, если не талантом, то блестящей карьерой и роскошной машиной. Дудзинский приобрел какую-то подержанную развалину и все свободное время тратил на ее чистку и ремонт. Заремба, автолюбитель с большим стажем и опытом, помогал ему в этом деле советом. Я не раз видел, как во дворе театра они оба залезали под эту столетнюю развалюху. А потом, перемазавшись как черти, бежали на репетицию.

Нет, Дудзинский не мог подменить пистолет. Зачем?

Чем больше я размышляю об этом деле, тем меньше понимаю. Получается, что единственным человеком, у которого был мотив, и притом серьезный, такой, из-за которого тысячи раз совершались убийства, оказываюсь только я. Убийство любовника жены. Вечная тема – ревность, самолюбие, оскорбленная честь, стремление властвовать и обладать. А ведь никто лучше, чем я, не знает, что и в мыслях моих не возникал преступный замысел.

Пан Людомир Янецкий – известный актер. Часто выступает по телевидению, участвует в радиоспектаклях и вообще больше связан с радио, чем со сценой. Один из тех, кого пригласил Голобля, чтобы театр наш мог представлять ревю с участием популярных звезд. Он пришел к нам за год до Зарембы. Всегда спокоен, заботится о своем внешнем виде. Одет так, словно только что сошел со страниц модного журнала. Аккуратен до педантизма. Про его личную жизнь мало что могу сказать, так как он редко бывал в нашем кругу. Много лет сотрудничая с радио, он там завел друзей и круг общения. В «Колизее» старался выглядеть добрым товарищем, но за эти рамки выходить не стремился. С большинством актеров и с техническим персоналом был на «вы», включая и Зарембу. Если после спектакля актеры собирались куда-нибудь закатиться. Янецкий не уклонялся, шел с ними, но пил мало и при первой возможности исчезал. Так было и на приемах, которые устраивал директор по случаю премьеры. Пан Людомир участвовал, правда, в Варшавском восстании и мог еще с тех времен прятать у себя «вальтер», но мотивы, где мотивы?

Наш любимчик – это Петр Марский. Он моложе Дудзинского. Не знаю, по чьей протекции он попал в «Колизей», но думаю, что без протекции не обошлось. Способности, пожалуй, средние. Злопыхатели говорят о нем: смело может садиться у раскрытого окна, не орел – не вылетит. Но парень он милый. Вежливый, любезный, всегда стремится хоть какой-нибудь мелочью угодить дамам. Букет фиалок, какой-либо пустячок, маленькая шоколадка, сигареты излюбленной марки, которые трудно достать. И не только молоденьким и красивым, но и пожилым дамам, скажем Ирене Скальской. Неудивительно, что молодой актер стал любимчиком женской части труппы. Мужчины его тоже любят за услужливость, в которой нет, впрочем, ни капельки подхалимства. Сколько раз парень бегал для меня в буфет за сигаретами или на склад за недостающим реквизитом? Ей-богу, я не заставлял его и не просил. Просто любезность и услужливость у него в крови. Это помогает ему и в театре, и в жизни. Во многом заменяет талант. Полагаю, что благодаря этим достоинствам и редкой покладистости наш Петрусь (так его все зовут, включая машинистов и осветителей) хоть карьеры и не сделает, но всегда будет иметь хороший ангажемент и получать неплохие роли. А может, и способности разовьются?

Чтобы он убил Зарембу? Да он перед этим предупредил бы его и извинился, что собирается навредить. Даже с микроскопом здесь не обнаружить никакого повода для преступления.

Ян Шафар и Януш Банах – старая гвардия «Колизея». На вновь прибывших слегка косятся. Когда Голобля взял курс на привлечение в театр прославленных звезд, ему надо было выкроить для них места. Штатное расписание есть и в театре. Поэтому от нас ушло много хороших актеров. Думаю, Банах и Шафар себя не очень уверенно чувствуют. Если пану Голобле вздумается и дальше вести свою линию, они будут уволены первыми. У мужчин, правда, больше шансов устроиться. Среди актеров, в отличие от актрис, безработицы нет. Но хороший контракт и актеру заключить нелегко. А «Колизей» считается одним из лучших столичных театров. Тут можно выделиться и подзаработать лучше, чем в другом месте.

Если бы убили директора Голоблю, на этих актеров могла бы пасть какая-то тень подозрения. Оба старались как можно реже становиться директору поперек дороги и предельно добросовестно выполняли свои обязанности. Это было хорошо видно весной, когда стоял вопрос насчет контракта на следующий сезон. Голобля правильно сделал, что оставил их в «Колизее». Нельзя менять всю труппу. Это хорошие, опытные актеры, прекрасно владеющие ремеслом.

Так вот, эти два представителя старой гвардии «Колизея» на новичков немного косились, называли их «бульдозерами». Мог ли кто-нибудь из них убить Зарембу? Ясное дело, нет. Почему именно Зарембу, а не Янецкого или Масоня? Слава богу, ради штатной должности людей в Польше не убивают. Но если и поверить в столь абсурдный мотив, жертвами Шафара и Банаха стали бы скорее Янецкий или Масонь, актеры примерно того же возраста. А Заремба был гораздо моложе и конкурентом не являлся.

Теперь перейду к актеру, чья фамилия в списке стоит последней. Это Бронислав Масонь. Тоже известный актер, несколько лет назад ушедший из театра в кино. Тогда он играл не в Варшаве, а в Лодзи, где снялся в своем первом фильме. Он старше Зарембы и в кино специализировался на ролях злодеев. Играл в детективах, чаще всего главаря банды. Мы удивлялись, что режиссер Летынский, распределяя роли в «Мари-Октябрь», поручил роль предателя Ружье не ему, а Зарембе.

Придя в «Колизей», Масонь не порывал своих связей с кино. Он не был особенно заинтересован в том, чтобы часто выступать в театре. Не обижался, когда его обходили при распределении ролей. Был скорее доволен, потому что не приходилось изощряться, чтобы совместить спектакль с очередными съемками. Новый человек в Варшаве (директор перетащил его из Лодзи, с трудом добившись для него квартиры и прописки), он быстро приспособился к обстановке в «Колизее». Его считают порядочным человеком.

В личной жизни это примерный муж и отец. На других женщин даже не смотрит, хотя, как популярный киноактер, имел бы все шансы на успех. Одна из наших молоденьких актрис, Марыся Рего, пробовала с ним кокетничать, но безуспешно.

Пишут, что звезды кино друг друга ненавидят. Что на приемах или премьерах дело доходит порой до кулаков, а если речь о дамах, то до ногтей. Но не слыхал, чтобы даже в Голливуде кто-нибудь совершил на этой почве убийство. А Варшава все-таки не Америка. Наши звезды не пользуются мировой известностью, не зарабатывают миллионы и не должны бороться изо всех сил, чтоб удержаться наверху. Заремба и Масонь в кино конкурентами не были. Мариан играл красавцев-любовников в комедиях или психологических фильмах. Бронислав Масонь выступал исключительно в детективах и приключенческих картинах, неизменно в «черных ролях».

По-моему, они были в нормальных отношениях, без панибратства и без неприязни.

Итак, никто! Ни один из актеров, занятых в «Мари-Октябрь», не мог быть убийцей. Если б Зарембу на сцене во время спектакля поразила молния, меня бы это меньше озадачило, чем пуля, которую выпустила Баська из подмененного пистолета. То было бы лишь чудо, заслуженная кара любовнику моей жены. Иногда чудо легче понять, чем факты грубой действительности.

В списке значатся еще шесть человек из технического персонала. Вернее сказать, не шесть, а четверо, ибо директора и постановщика пьесы трудно отнести к техническому персоналу. Скажу сперва о них, а потом займусь остальными.

Директора Голоблю я поначалу подозревал. Теперь рад, что подозрения не оправдались. Рад, потому что это порядочный человек, хоть, может, и чересчур крутой в служебных отношениях. Надо признать, что для «Колизея» он много сделал. Куда больше, чем его предшественник и мой сердечный друг Дербич. Скажу больше, я рад, хоть и чувствую, что петля на моей шее затягивается туже.

Поскольку милиция выяснила, какую роль в случившейся драме сыграл директор Голобля, я не буду о нем говорить, а перейду к постановщику пьесы пану Генрику Летынскому.

Генрик Летынский – один из самых известных режиссеров и актеров старшего поколения. Человек, хорошо знающий театр, профессор театрального института. Он не входит в труппу «Колизея». Директор пригласил его ставить «Мари-Октябрь». Пан Генрик не ходит на каждый спектакль, а появляется раз в несколько дней, чтобы проверить, все ли в порядке, подтянуть игру актеров. Когда пьеса долго держится, занятые в ней исполнители невольно отклоняются от режиссерской концепции. Потому и необходимы коррективы. Иногда даже заново репетируют в костюмах пьесу, которая каждый день значится на афишах. Актеры этого не любят.

Летынский страшно требователен как режиссер. На репетициях он может больше десяти раз повторять одну и ту же сцену, пока не добьется своего. Вообще же это милейший и любезнейший человек, прекрасный рассказчик, душа общества. Многим актерам он устроил хороший контракт, помог завоевать положение. Если не ошибаюсь, он депутат Варшавского городского совета или был им, принимает участие в работе Фронта национального единства.

Пан Генрик – человек рассеянный. Все время что-то теряет и что-то ищет. На вид он чуть нескладен, но только на вид. Когда он режиссирует, смотрит спектакль, вносит поправки, это живой, темпераментный человек. Тогда он носится по всему театру. Бегает от одной кулисы к другой, ни на что не обращая внимания. Раз, мне помнится, он чуть не повалил декорацию. На счастье, вовремя подбежал кто-то из машинистов и подхватил валящееся полотно. Перебегая от одной кулисы к другой, режиссер второпях зацепил ногой за подпорку. В другой раз, когда ставили «Мари-Октябрь», пан Летынский полой пиджака смахнул бокалы со стола с реквизитом. Я едва успел заменить их перед тем, как внести на сцену. Когда идет «Мари-Октябрь», я всегда отпускаю реквизитора до начала представления, так как нет смысла заставлять человека отсиживать три часа, абсолютно ничего не делая. В пьесе такой реквизит: бокалы с шампанским, чашка черного кофе, тарелка с утиной ножкой и пистолет. На всякий случай я беру ключ от реквизиторской. Потому я и успел сбегать и принести новые бокалы. После представления я отношу все обратно, включая директорский пистолет, запираю реквизиторскую, а ключ вешаю на доску в вестибюле.

Злопыхатели, а их везде полно, в театре же тем более, говорят о пане Генрике Летынском, что он любит покровительствовать молоденьким и хорошеньким актрисам. Насколько это верно, не знаю, потому что театральные сплетни меня не интересуют. Если б это и было правдой, если б даже опека была отнюдь не платонической, все равно не вижу никакой связи между паном Генриком и убийством Зарембы. Мариан женщинам помоложе и покрасивее, как говорится, спуску не давал, но последнее время интересовался только одной. Вы знаете, пан прокурор, кого я имею в виду.

К тому же Заремба был слишком хитер и дальновиден, чтобы вступить в соперничество с известным режиссером, человеком, который в театре много значит, если б даже такая девица существовала на самом деле, а не только в сплетнях. Одно дело – отбить девицу у влиятельного режиссера, а другое – жену у какого-то там помрежа.

Что касается технической стороны убийства, то из всех лиц, значащихся в списке, Летынскому легче всего было подменить пистолет, но где мотив? Летынский во время оккупации с головой погрузился в подпольную работу. Последние два года войны скрывался. Рассказывают, даже высветлил волосы и изменил черты лица. Он работал тогда инкассатором на электростанции в Прушкове. У такого человека наверняка было во время оккупации оружие. Может, даже пистолет «вальтер». Но пожелай он сохранить оружие на память, он без труда получил бы разрешение. А тогда «вальтер» нельзя было бы использовать для убийства Зарембы.

Абсурдна сама мысль, что убийцей мог стать Генрик Летынский.

Список кандидатов в убийцы уменьшается. Одно за другим отпадают внесенные в него имена. Так осенью с дерева опадают листья, и оно остается голым. Теперь в перечне четыре фамилии: Ежи Павельский, Стефан Петровский, машинист Петр Адамек и осветитель Витольд Цесельский.

Две первые – вычеркиваю. Себя, потому что знаю, я не убивал, а реквизитора Стефана Петровского отпустил домой, когда на столике лежал еще директорский пистолет с холостым патроном в стволе. Когда пистолет подменили, Петровского в театре не было. Реквизитор не участвовал в трагедии.

Я говорил ранее о главном осветителе, Витольде Цесельском. Считаю его порядочным человеком, хорошим специалистом. Главное же, он не имел абсолютно ничего общего с Зарембой. А значит, не мог его убить. Как-только дело доходит до мотива преступления, мои подозрения рушатся. Если б найти человека, который имел повод желать Мариану смерти, я знал бы, кто убийца, и легко доказал, что он мог подменить пистолет. Но мотив есть только у меня, обманутого мужа.

Машинист Петр Адамек. Много лет работает в «Колизее». Не знаю, что к этому добавить. Тихий, неразговорчивый. Все годы я видел его сидящим на стуле около устройства для поднятия занавеса. Перед спектаклем он спокойно читал, большей частью вечернюю газету. Реже какую-нибудь книгу. Во время спектакля внимательно следил за происходящим на сцене и был готов по первому моему знаку запустить свой механизм. Как следует поднять и опустить занавес совсем не так легко, как кажется. Тем более в таком большом театре. Пан Адамек справлялся с делом безукоризненно. Больше ничего о нем не знаю. Наше знакомство, хоть и многолетнее, сводилось к обмену поклонами и кратким беседам на технические темы.

Если мне память не изменяет, Адамек не разговаривал с актерами. Иногда просил у директора или у администратора контрамарку для кого-нибудь из семьи. С другими машинистами и осветителями особо не дружил. Был в театре рядом с нами, но как-то не выделялся. Делал свое дело, и ничто больше его не интересовало.

Могу биться об заклад, что за все время службы в «Колизее» он не обменялся с Зарембой и сотней слов. Если вообще с ним разговаривал. Как можно приписывать ему участие в убийстве?

Все время думаю о случившемся. Прекрасно сознаю, в какое страшное положение попал. Времени у меня в камере было много. Времени, которое тянется все тоскливее и которое хотелось бы остановить. Чем больше проходит времени, тем ближе день суда и приговора. А я знаю, что шансов в этой игре у меня нет. Даже самые близкие люди, даже жена, а ведь нас связывают дети и наше прошлое, не сомневается в моей виновности. А что же говорить о прокуроре и троих судьях, которые не знают меня и никогда в жизни не видели? После судебного заседания, ознакомившись со всеми уликами, которые так тщательно собраны милицией и прокуратурой, эти трое судей с чистой совестью вынесут приговор. Догадываюсь, даже уверен в том, каким он будет. Осудят невиновного.

Бумага и карандаш, гражданин прокурор, мне больше не нужны. Все, что по делу было мне известно, я подробно изложил».