Текст книги "По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов"

Автор книги: Ежи Эдигей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 51 страниц)

– Насколько нам известно, ваш муж вел довольно размеренный образ жизни. А скажите, в июне или, быть может, еще раньше – в мае в его поведении не произошло каких-нибудь резких, бросающихся в глаза перемен? – спросил поручик.

– Мне трудно ответить вам на это, я старалась как можно реже бывать дома. Но вообще-то мне кажется, Зигмунт, как и прежде, после работы сразу возвращался домой. Сам готовил себе что-нибудь на обед. Изредка ел в ресторане на Маршалковской, в Доме венгерской культуры или в столовой на Вспульной. А потом сидел дома, читал или смотрел телевизор.

– Никто его в тот период не посещал?

– Этого я не знаю. В последнее время у нас вообще никто не бывал. Да это и понятно…

– Никто ему не звонил?

– Ну ясно: когда вы шарили в нашей квартире, следы чего нетрудно было заметить, вы, конечно, обратили внимание, что телефон стоял в моей комнате… – съязвила зеленоокая красотка.

– Мы не шарили в вашей квартире, а производили обыск, – счел нужным уточнить поручик.

– Все равно, пусть обыск, – согласилась Стояновская. – Да, действительно – телефон стоит в моей комнате, и если я дома, то трубку всегда снимаю сама. Зигмунту звонили очень редко и только с работы.

– А друзья? Женщины? Ну хотя бы родственники?

– Из близких родственников у него только сестра во Франции и брат в Катовицах. От сестры приходили поздравительные открытки на праздники, а с братом муж не поддерживал никаких отношений. Лично я его даже не знала. За все три года нашей совместной жизни Зигмунту не звонила ни одна женщина. Женщины чуждались его еще больше, чем мужчины. Он действительно был странным человеком.

Через четыре дня лихорадочных поисков загадка наконец прояснилась. Януш Адамчик явился к поручику во дворец Мостовских.

– Я все выяснил, – начал он прямо с порога. – Снижение производительности оказалось вызванным необходимостью дольше, чем прежде, держать бетон в опалубке.

– Не совсем понимаю, – признался Чесельский, – объясните, пожалуйста, подробнее.

– Технология работ у нас такова: сначала сваривается обрешетка из металлического прута, потом ставится опалубка, а затем в нее заливается жидкий бетон, который застывает и затвердевает, или, говоря техническим языком, «схватывается». После того как бетон схватился, опалубку снимают. Прежде ее изготовляли просто из досок. Теперь, в целях экономии древесины, применяются специальные формы многократного пользования. Вы, вероятно, видели, как бетонируется, скажем, фундамент здания?

– Конечно. Снизу торчат металлические пруты, которые заливаются цементом.

– Не цементом, а бетоном, то есть цементом, смешанным в определенной пропорции с водой и щебнем.

– Ну, пусть бетоном, – согласился поручик.

– При использовании быстродействующих цементов процесс схватывания бетона происходит самое большее за три дня. А у нас оказалось, что этот процесс пришлось продлить до пяти, а то и шести суток, чем и обусловилось снижение производительности.

– А почему этого не случилось в других бригадах?

– Тоже случилось. Но поскольку они работали значительно медленнее, у них это не было так заметно. Потерю времени у себя они компенсировали ускорением различных подготовительных или земляных работ. Иное дело – у Зигмунта, где все и без того было отлажено до предела. У него задержка со снятием опалубки неизбежно приводила к удлинению сроков всего цикла работ по возведению опор.

– И чем же вы объясняете увеличение сроков затвердевания бетона?

– Без специальных лабораторных исследований ответить на этот вопрос трудно. Но как практик, могу предположить, что на каком-то из цементных заводов, стремясь улучшить свои производственные показатели, выпустили цемент более низкого качества. Не быстро, а медленно твердеющий. Могло случиться, что партия такого цемента попала на наш бетонный завод. Цемент мы получаем с нескольких заводов. В принципе качество его должно быть одинаковым. Но на практике, к сожалению, получается не всегда так. Хотя маркировка на всех мешках одинаковая, но один завод работает добросовестно, а другой гонит количество, не обращая внимания на качество. Ему наплевать, что для нас, строителей, это создает потом массу трудностей.

– А чем вы объясняете, что сейчас планы у вас снова стали значительно перевыполняться?

– Да просто тем, что мы, вероятно, использовали весь цемент низкого качества и снова работаем на хорошем, отвечающем требованиям, установленным для соответствующей марки. Естественно, производительность во всех трех бригадах сразу и подскочила. Причем та бригада, которой прежде руководил Стояновский, как была передовой, так, сохранив прежнюю высокую организацию труда, и осталась лучшей. Две другие бригады, помаявшись на плохом бетоне, научились эффективнее работать на других видах операций технологического цикла, и при хорошем бетоне это дает им теперь возможность существенно перевыполнять план. А поскольку все это повлекло за собой рост зарплаты, рабочие теперь стараются сохранять прежний высокий уровень.

Проводив инженера, подпоручик Шиманек коротко подвел итог: наша новая версия лопнула, мы остались опять в дураках.

К сожалению, это была правда. Следствие снова зашло в тупик.

Глава VIII
ПРОИСШЕСТВИЕ В КАФЕ

Зазвонил телефон. Чесельский снял трубку и услышал низкий, чуть хрипловатый голос:

– Попросите, пожалуйста, поручика Чесельского.

– Я вас слушаю.

– Говорит Ирена Стояновская.

– Да, слушаю.

– У меня важное сообщение.

– Вы можете зайти к нам? Пропуск я вам закажу.

– Мне бы не хотелось: за мной, по-моему, следят…

– Понятно.

– Давайте лучше встретимся вечером где-нибудь в городе.

– Хорошо. Где?

– Кафе «Под курантами» вас устроит? Вы знаете, где это: на углу Вильчей и Маршалковской.

– В котором часу?

– В семь часов вечера, сегодня. Вы сможете?

– Договорились.

– Итак, до семи. – Стояновская повесила трубку.

Был такой период, когда кафе «Под курантами» считалось самым фешенебельным в поднимавшейся из руин послевоенной Варшаве. Его посещали министры, известные писатели, профессура расположенного поблизости Политехнического института. Позже эта «элита» оказалась вытесненной представителями черной биржи. И не какой-нибудь там мелюзгой, мелкими фарцовщиками и менялами, а «китами», воротилами черной биржи. Франтоватые, с иголочки одетые господа каждый день неизменно в одиннадцать часов утра устанавливали здесь курс доллара и другой твердой валюты, определяли стоимость золотой двадцатидолларовой монеты и так называемой «свинки», то есть старого царского червонца. Случалось, от столика к столику здесь перекочевывали миллионы. Обмен, конечно, шел безналичный. Все эти господа отлично друг друга знали, и слово партнера служило достаточной гарантией для другой «высокой договаривающейся» стороны. Здесь даже не мыслилось, чтобы кто-то кого-то обманул или нарушил срок. Ибо тогда просто происходил «несчастный» случай, и чей-то труп плыл вниз по Висле, или же какой-то прохожий попадал, скажем, под грузовик или поезд на нерегулируемом железнодорожном переезде.

Из кафе «Под курантами» связные мчались в «ЛаПалему», где ожидала рыбешка черной биржи помельче. Отсюда информация в свою очередь поступала в ПКО[4]4
  ПКО – Государственная сберегательная касса.


[Закрыть] и варшавские гостиницы к фарцовщикам и к известного рода девицам, которых, конечно же, тоже интересовал курс доллара на данное число.

Но теперь все это в далеком прошлом. Акулы черной биржи либо ликвидированы милицией, либо, если уцелели, ушли в глубины преступного полусвета столицы. Ныне кафе «Под курантами», где стильная обивка кресел заметно выцвела, а потолки потемнели, превратилось в спокойное, не слишком посещаемое заведение со своей специфической клиентурой. Это в основном молодежь, студенты, а также пенсионеры, живущие неподалеку старики и старушки, заглядывающие сюда на чашечку кофе с пирожным.

Поручик пришел в кафе незадолго до семи. На нем был модный коричневый костюм, старательно подобранный вишневый галстук и такого же цвета платочек в кармане пиджака. До назначенного времени оставалось десять минут. Чесельский окинул внимательным взглядом публику, занимавшую чуть больше половины столиков. Никого и ничего подозрительного он не заметил. Попросил у официантки бутылку кока-колы и погрузился в чтение принесенной с собой вечерней газеты.

Когда стрелки часов показывали пять минут восьмого, в дверях кафе появилась Ирена Стояновская. Она сняла в гардеробе плащ и направилась к столику Чесельского. Одета она была изысканно-элегантно: платье-костюм цвета морской волны, легкий цветной шарфик на шее, новенькие изящные туфельки, явно приобретенные в Вене.

Красотка обворожительно улыбнулась и, протягивая Чесельскому руку, прощебетала:

– Я так рада, что вы наконец позвонили мне, а то я уж начала пугаться, что мы так и будем встречаться только в этом вашем страшном кабинете.

На лице поручика в этот момент, надо думать, отразилось величайшее изумление, которое Стояновская истолковала на свой лад.

– Да, конечно, я знаю: не прошло и грех недель после смерти мужа, – проговорила она, садясь, – и мне следовало бы носить глубокий траур, быть может даже с вуалью. Но я не хочу лгать. Зигмунт давно стал для меня совершенно чужим человеком, с которым я лишь жила под одной крышей. Мне жаль его, как, впрочем, и любого другого безвременно погибшего молодого человека. Но не более того. А главное – черный цвет мне совершенно не к лицу.

– Прекрасный костюм, он очень вам идет. Изумительный цвет, мой самый любимый.

– Только вчера получила от портнихи. Когда вы позвонили, я была так рада, что он наконец готов. Я очень надеялась, что он вам понравится.

– Но, простите, – не выдержал Чесельский, – ведь я вам не звонил. Сегодня около двух часов дня раздался телефонный звонок, и какая-то женщина, назвавшаяся Иреной Стояновской, просила меня о встрече по весьма важному делу, добавив при этом, что за ней следят и она боится прийти к нам в управление.

– Я не звонила! – Стояновская не могла скрыть удивления. – Наоборот, это вы позвонили около двенадцати ко мне в «Аиду». К телефону подошла моя подруга и, подозвав меня, сказала: «Тебя из милиции, какой-то поручик Чесельский». И вы сами предложили мне встретиться, назвав время и место. Я, честно сказать, оказалась даже в некотором затруднении, вынуждена была просить подругу подменить меня сегодня. У нас в кафе такой график: один день мы работаем от открытия до закрытия, а второй – отгуливаем. Сегодня я как раз работала.

– Странная история. Я, правда, не узнал вас по телефону, но, поскольку женщина говорила охрипшим голосом, решил, что вы просто немного простужены. При такой погоде сейчас это не мудрено. Что же получается? Нас кто-то разыграл?

– А я, честно говоря, даже рада этому. – Стояновская говорила вполне искренне. – Надеюсь, вы не убежите от меня сразу и мы мило проведем вечер. Во всем этом для меня есть своего рода прелесть: офицер милиции и подозреваемая в убийстве – в кафе, за одним столиком! – заключила она смеясь.

– А я, честно говоря, никогда и не подозревал вас в совершении преступления. Но милиция есть милиция – мы обязаны проверять все.

– Давайте хотя бы сегодня не портить себе настроения и не говорить о делах, да еще на такую тему. – Стояновская слегка коснулась руки поручика. – Хорошо?

– Хорошо!

Подошла официантка принять заказ.

– Что вы будете пить? – спросил поручик. – Кофе или вино?

– Спасибо. Кофе для меня уже поздновато – я потом всю ночь не засну. Если можно, чай и пирожное.

Когда официантка отошла, Ирена продолжала:

– Я так торопилась на наше свидание, что не успела даже пообедать. А с алкогольными напитками я вообще покончила. Да меня никогда особенно к ним не тянуло. Хотя в последнее время я пила, пожалуй, даже слишком много, но это Залевский специально меня спаивал, действуя по принципу: «Пей – станешь доступнее». К счастью, все это уже позади, и я постепенно прихожу в себя. Занялась даже ликвидацией «хвостов» в учебе. Вчера ходила в свою вечернюю школу. Директор отнесся ко мне с пониманием и согласился принять обратно в десятый класс, если я сумею наверстать упущенное и к новому году сдать экзамены. Вот математики я только боюсь…

– Готов вам помочь. Математика всегда давалась мне легко. Все даже удивлялись, что я пошел в юридический, а не в Политехнический.

– Остерегайтесь – могу поймать на слове.

– Я говорю совершенно серьезно. – Поручик не имел ничего против того, чтобы помочь столь привлекательной ученице.

Беседа текла непринужденно. Ирена рассказывала о Вене, где Чесельскому не довелось бывать. Он с удивлением отметил, что она разглядывала не только витрины на Картнер и Марияхильферштрассе, но нашла время осмотреть великолепные памятники старины, побывать в музеях и картинных галереях. Была в театре и на концерте в филармонии.

– Как мне пригодилось, – заметила она мимоходом, – что, работая официанткой в кафе «Гранд-отеля», я вместе с двумя своими подругами несколько месяцев учила немецкий язык. В Вене мне это очень помогло.

Слушая Ирену, поручик невольно вспоминал единодушное мнение людей, которых недавно допрашивал: «Примитивная девица с Таргувека, не умеющая держать нож с вилкой. Одевается совершенно немыслимо. Ограниченна. Склонна к диким сценам и скандалам». Но все это, как видно, осталось в прошлом. Сейчас перед ним сидела красивая женщина, одетая по самой последней моде, и вела непринужденную, шутливую беседу. Обо всем и ни о чем. Ей хотелось выбраться из своей среды, и с этой задачей она справилась блестяще.

Ирена взглянула на часы. Было около девяти.

– Ну, мне пора домой, – вздохнула она. – Очень признательна вам за приятную встречу, хотя вы и не хотели ее. Надеюсь, она будет не последней.

Чесельский расплатился. Они вышли из кафе.

Вход в кафе «Под курантами» был не как обычно прямо с улицы, а со двора. Свет в подворотне не горел, а проникавший с улицы едва рассеивал тьму.

– Осторожно, – предупредил поручик, – здесь ступеньки.

Ирена шла первой. Чесельский за ней. Боясь, что он отстанет, она приостановилась и обернулась.

В этот момент Чесельский услышал сзади крадущиеся шаги. Он успел еще увидеть, как Ирена вскинула вверх руку и сделала шаг вперед, ему навстречу. В тот же миг он почувствовал сильный удар справа сзади по голове и в плечо. Подставленная рука Ирены смягчила удар. Поручик пошатнулся, но удержался на ногах и даже обернулся – в глубине двора мелькнула тень убегавшего человека в темном плаще. Голова раскалывалась от боли; Анджей прислонился к стене.

– Как вы себя чувствуете? – Ирена подхватила его под руку, торопливо достала из сумки платок и вытерла ему лицо.

– Все в порядке, пустяки. – Чесельский пытался храбриться. – Если бы не ваша мгновенная реакция, дело могло бы кончиться хуже. Вам удалось его рассмотреть?

– Нет, я видела только силуэт. Нижняя часть лица замотана шарфом, а шляпа надвинута на самые глаза. Я лишь увидела, как он подошел к вам сзади и замахнулся, держа в руке тяжелый предмет.

– Похоже, двухкилограммовую гирю. – Анджей сделал попытку улыбнуться. – Надо посмотреть, может, он где-нибудь тут ее бросил. Тогда моя коллекция пополнится еще одной гирей.

– Больно?

В голове Чесельского стучало и гудело так, словно десяток кузнецов сразу молотили по наковальне. Однако он старался не подавать вида:

– Чуть-чуть. Я провожу вас домой, а потом зайду в «неотложку», пусть перевяжут.

– Вы действительно в состоянии идти? – допытывалась Ирена.

– В порядке, – изо всех сил крепился Анджей.

Они вышли на улицу, дошли до Маршалковской. Поручик, превозмогая все усиливающуюся боль в голове, с трудом передвигал ноги, перед глазами в бешеном темпе завертелись какие-то темные круги. Идущая рядом Ирена заметила, в каком состоянии находится поручик, и, подхватив под руку, буквально потащила на себе его все более тяжелеющее тело. Она с трудом подняла его по лестнице на третий этаж, провела в комнату и усадила в кресло.

– Простите, – едва ворочая языком, произнес Чесельский, – мне так неудобно перед вами. Еще раз простите, я только минуточку передохну у вас и сразу же уйду.

Ирена принесла стакан воды и дала какую-то таблетку. Он послушно проглотил ее и жадно, большими глотками выпил воду. Не будь ее рядом, стакана в руках ему наверняка бы не удержать.

– Спасибо, – произнес он и потерял сознание.

Через несколько минут, придя в себя, он осторожно открыл глаза, сначала один, потом второй, но, как ни силился, не мог вспомнить, где он находится и как сюда попал. Он удобно лежал на чем-то мягком, укрытый легким пледом. Сбоку горел небольшой ночник, чуть рассеивая темноту. Подле него кто-то сидел.

Анджей снова прикрыл глаза. Сознание стало постепенно проясняться. В памяти всплыл вечер, проведенный в кафе с Иреной, совершенное на него нападение, потом весь тот путь сквозь муку, каким явились для него те двести метров, что прошли они до ее квартиры. Анджей открыл глаза.

– Что со мной? Я потерял сознание? – Он попытался сесть.

– Лежите и не двигайтесь. – Ирена слегка придержала его рукой. – Сейчас я вызову «скорую помощь» и позвоню к вам в управление.

– Не надо. Со мной все в порядке, – запротестовал поручик.

Но едва он попытался повернуть голову, как лицо его исказилось от боли.

– У вас тяжелая рана, боюсь, как бы не сотрясение мозга. Лежите спокойно, сейчас я позвоню, а потом поставлю вам холодный компресс.

– Позвоните подпоручику Шиманеку, – сдался наконец Чесельский.

– Какой номер телефона?

– Тридцать девять – восемьдесят четыре – шестьдесят семь, – едва он успел назвать номер и снова потерял сознание.

Когда он очнулся, комната была полна народа. Верный друг, узнав о случившемся, организовал сразу две милицейские машины и доставил из управления врача, который уже приступил к обследованию потерпевшего.

– Сотрясение мозга, но, надеюсь, не опасное. Организм молодой, кости черепа прочные. Тем не менее думаю, – повернулся он к Стояновской, – если бы не ваша помощь, дело могло бы кончиться хуже. Вы спасли его.

– Я лишь дала ему успокоительную таблетку, – смутилась та, – и положила на голову лед.

– Очень хорошо, – одобрил доктор, – вы сделали именно то, что нужно. Сейчас придет машина «скорой помощи», и мы отвезем поручика на Вольскую.

– Я послал наших оперативников на место происшествия, – наклонился над приятелем Шиманек, – но им не удалось ничего установить. Никто ничего не видел.

– Не волнуйте больного, – вмешался врач. – У вас будет еще время поговорить. А сейчас я сделаю ему укол. Куда, черт возьми, запропастилась «скорая помощь»?!

Но Чесельский ничего этого не слышал: он снова впал в полуобморочное состояние и не почувствовал ни легкого укола иглы, ни того, как два санитара переложили его с тахты на носилки, а потом понесли в машину.

Чесельский пришел в себя в небольшой больничной палате. Возле его койки сидела медсестра. На тумбочке стоял большой букет цветов. Сквозь шторы в комнату пробивались последние лучи заходящего солнца.

– Где я?

– В больнице, на улице Комаровой, – ответила медсестра. – Вы проспали больше шестнадцати часов. Как голова – болит?

Чесельский сделал попытку сесть, но в ту же минуту его пронзила острая боль.

– Вам нельзя двигаться! – строго сказала медсестра.

– Ерунда, завтра я поднимусь.

– Об этом не может быть и речи, положение серьезнее, чем вы думаете.

– А цветы откуда? – только сейчас он заметил букет.

– Да что цветы! У нас гут вообще все телефоны оборвали: вашим здоровьем интересуются, – пояснила сестра. – А сегодня спозаранку прибегала к вам такая молодая красивая пани с большими зелеными глазами. Не знаю, чего уж там она наплела вахтеру, но он ее пропустил сюда, наверх… Цветы это она принесла. Уж так просила разрешить взглянуть на вас хоть издали, одним глазком, что и у меня сердце дрогнуло: позволила ей посмотреть на вас через открытую дверь палаты. Это ваша жена или невеста? Чудесная девушка.

Чесельский промолчал, но внимание к нему со стороны Ирены и похвала в ее адрес из уст медсестры были ему приятны.

– Приходили и ваши товарищи из милиции, – выкладывала новости сиделка, – но я их дальше коридора не пустила. Один, настырный такой, все со мной ругался, а потом добился, чтобы у вашей постели установили круглосуточный пост.

– Это Антоний Шиманек, мой товарищ по работе, – улыбнулся Чесельский. – Если он еще придет, очень прошу вас – пустите его ко мне.

– Врач сказал, чтобы я не только никого к вам не пускала, но и сама с вами подолгу не разговаривала. Сейчас он сам сюда придет – велел сразу сообщить, как только проснетесь.

Осмотрев больного, врач пришел к выводу, что опасность каких-либо осложнений, к счастью, миновала, но предписал полный покой и никаких волнений.

– Завтра я буду совершенно здоров, – заверял Чесельский, – и смогу покинуть больницу.

Врач в ответ рассмеялся:

– Об этом нечего и думать. А вот недельки через три можно будет вернуться к этой теме. Завтра, если самочувствие ваше не ухудшится, я разрешу, пожалуй, вас ненадолго навестить, и то лишь двум-трем посетителям.

Затем, не слушая протестов Чесельского, добавил:

– В первую очередь, конечно, рыжеволосой красавице, проявившей столько заботы о нашем пациенте.

На следующий день в десять часов утра Ирена Стояновская уже ждала в приемной больницы. Ей, как видно, ведомы были особые пути, позволявшие обходить жесткие больничные правила. Она опять пришла с букетом цветов. Наклонившись к изголовью и не обращая внимания на удивленный взгляд медсестры, сердечно поцеловала больного в щеку.

– Я так рада, что тебе уже лучше. Мне стало так страшно, когда ты потерял сознание. В первую минуту я совсем было растерялась и с трудом сумела взять себя в руки.

– Я тоже рад, что ты пришла.

– А я боялась: вдруг ты вообще не захочешь меня видеть…

– Это почему же?

– Очень просто – ведь меня подозревают в убийстве, а теперь еще и это нападение на тебя. Мне подумалось, что это тоже можно связать со мной.

– Что за чушь! Не будь тебя, мне, возможно, вообще пришлось бы распрощаться с жизнью.

После первого посещения Ирена Стояновская стала навещать Чесельского по два раза в день. Ей удалось завязать дружбу со всеми медсестрами и даже с врачом-ординатором. Она приносила больному разные лакомства, читала ему газеты, поскольку сам читать он пока не мог. Постепенно и незаметно она становилась для Чесельского близким и необходимым человеком. Он, конечно, подозревал, что и ее отношение к нему диктуется не одним только милосердием. Однако они ни одним словом не обмолвились на эту тему.

Постоянным посетителем в больнице стал и подпоручик Шиманек. У него, к сожалению, не было для друга добрых вестей. Следствие по делу об убийстве инженера Стояновского не продвинулось ни на шаг. Не было ни малейших проблесков и в деле о нападении на Чесельского.

– Я лично ничуть не сомневаюсь, – вслух размышлял Шиманек, – убивший инженера и покушавшийся на тебя – одно и то же лицо. Даже метод тот же.

– Все это ясно, – согласился Чесельский. – Но зачем я ему понадобился – вот вопрос.

– Эго действительно – вопрос.

Дней через пять в больницу наведался полковник Немирох. Он пришел вместе с Шиманеком. Служба информации у шефа поставлена была неплохо – он явился, когда у постели Чесельского как раз сидела Ирена Стояновская. Ей он вручил пять великолепных роз и, улыбаясь, шутливо произнес:

– Девушке с Таргувека от старого деда, жившего по соседству, на Шмульках.

Ирена искренне обрадовалась:

– Вы с Бжеской или с Марковской?

– Нет, я жил на Киевской. Мой отец был железнодорожником, и мы жили на Киевской, в небольшом красном домике. У самых пакгаузов. Теперь нет ни этого домика, ни пакгаузов. Их снесли, когда строили самый длинный в Варшаве «муравейник» и прокладывали рядом с Киевской новое шоссе.

– А я помню тот домик. Возле него росли еще фруктовые деревья. Кажется, вишни и груши, правда?

– Да. Их сажал мой отец, – подтвердил полковник. – Вот так история – воистину мир тесен. Но мне прежде всего хотелось бы поблагодарить вас за спасение жизни офицера милиции и за столь душевную о нем заботу здесь, в больнице.

– Пан Чесельский спас мне, возможно, больше чем жизнь. Судьба послала мне возможность хоть чем-то отблагодарить его.

Стояновская прекрасно понимала, что полковник пришел далеко не затем только, чтобы поблагодарить ее, а хочет, видимо, побеседовать со своим подчиненным. Она бросила взгляд на часы:

– Ой, уже почти пять! Мне пора, ведь подруга согласилась меня подменить… – Она попрощалась.

– Везет тебе, парень, – рассмеялся полковник, когда дверь за Иреной закрылась. – Ради такой сиделки даже я, старый пень, согласился бы подставить свой сивый лоб. – А вообще-то, похоже все-таки, – сказал он затем без всякого перехода, – что покушение на тебя совершил убийца Стояновского.

– Мы уже говорили об этом, – вмешался Шиманек, – но вот ради чего он пошел на такое дело, я лично никак не могу взять в толк. Такой шаг, да к тому же еще на Вильчей улице, под боком у отделения милиции, – это же огромный риск! Случись, кто-нибудь выходил бы вслед за Анджеем, и все – преступник оказался бы у нас в руках.

– Вы же вот еще чего не знаете, – перебил друга Чесельский, – ведь это не Стояновская звонила мне по телефону. Ей позвонил какой-то тип и, выдав себя за меня, назначил свидание.

– Значит, нападение готовилось заранее, – заметил Шиманек. – Кстати, оперативники, осматривавшие место происшествия, обнаружили, что лампа, освещавшая подворотню, была в тот вечер вывернута, потому и не горела.

– Но я все-таки никак не могу понять, зачем преступнику понадобилось убрать Анджея? – не переставал недоумевать Шиманек.

– Вероятно, он полагает, что Чесельский напал на след раскрытия преступления и его необходимо во что бы то ни стало убрать, – высказал предположение полковник. – Только этим можно объяснить такой отчаянный шаг. Наверняка этот человек или группа – а не исключено, что здесь орудует целая шайка, – всесторонне все взвесив, сначала пришла к выводу, что должен умереть Зигмунт Стояновский. Всего вероятнее, таким способом они решили заткнуть ему рот. А уж затем, когда почувствовали, что угроза разоблачения исходит от Анджея, решили и с ним расправиться.

– Но почему? Ведь фактически у меня в руках нет никаких данных.

– Это правда. Но преступник этой правды не знает и считает, что он на грани разоблачения, потому и вынужден спешить. Думаю даже – он еще раз предпримет попытку убрать Анджея. Поэтому, выйдя из больницы, будь предельно осторожен.

– Будьте спокойны, – рассмеялся Шиманек, – теперь уж я лично займусь безопасностью своего шефа. Ни один волос не упадет с его головы.

– Короче говоря, надо иметь в виду возможность повторного покушения на Анджея. Теперь о ходе следствия, – продолжал полковник. – Из поведения преступника можно сделать вывод, что мы, сами себе не отдавая в том отчета, напали на путь раскрытия преступления или очень близки к его раскрытию. И это, бесспорно, где-то зафиксировано в материалах следственного дела, но прошло мимо нашего внимания. Поэтому сразу же после выписки из больницы тебе, Анджей, следует еще раз самым тщательным образом изучить все материалы дела, воспроизвести в памяти мельчайшие, даже на первый взгляд несущественные, детали с первого момента нашего появления на месте преступления. Это особенно относится к тебе, поскольку преступник, как видно, особую угрозу для себя видит с твоей стороны.

– Честно говоря, мне пока совершенно ничего не ясно, – признался Чесельский.

– Теперь у тебя много свободного времени, так что шевели мозгами. А вернувшись на работу, сразу же принимайся за повторное изучение следственного дела. Читай его и перечитывай от корки до корки. Выучи наизусть. Постарайся воспроизвести в памяти все свои шаги: что предпринимал, с кем, когда беседовал, где бывал… Какая-нибудь совсем пустяковая, ничтожная мелочь может оказаться нужным ключом ко всему делу.

– Поскорее бы меня отсюда выпустили.

– Лежи, пока велят. – Полковник протянул на прощание руку. – Мне нужна твоя здоровая, а не разбитая черепушка.

Тем временем здоровье Анджея совершенно неожиданно пошло быстро на поправку. На восьмой день врач разрешил ему небольшую прогулку по больничному парку и сказал, что если дело пойдет так дальше, то дня через два он сможет покинуть стены больницы. Обрадованный словами врача, Чесельский вмиг оделся. На первой прогулке его сопровождала Ирена. Она была задумчива, грустна и не разделяла радости своего «подопечного». Анджей это заметил.

– Ты, кажется, совсем не рада, что я уже здоров.

– Нет, я рада, но меня огорчает, что мы теперь перестанем видеться, – откровенно призналась она. – Я так привыкла приходить к тебе. На душе становилось спокойнее, когда я сидела подле твоей койки в этой маленькой больничной палате. А теперь все это кончится, ты вернешься к своей работе, а я останусь… главной подозреваемой в убийстве мужа, а теперь, быть может, еще и в покушении на твою жизнь.

– Как ты можешь такое говорить?! – Анджей протестовал столь бурно, что не заметил даже, как Ирена оказалась у него в объятиях. Она всем телом прильнула к нему, губы у нее пылали.

– Пусти, – прошептала она, осторожно высвобождаясь из его рук. – Я пойду. Завтра мы не увидимся. Наверное, так будет лучше. Встретимся, когда у тебя появится желание и возможность. Но хочу, чтоб ты знал: те несколько дней, что я провела у твоей постели, были, наверное, лучшими днями в моей жизни.

Ирена повернулась и чуть ли не бегом бросилась к воротам. Анджей даже не успел ее остановить.