Текст книги "По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов"

Автор книги: Ежи Эдигей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 51 страниц)

Глава IX
ЛОЖНЫЕ ПУТИ

После объявления о розыске и публикации словесных портретов для милиции наступили хлопотные дни: ежедневная почта приносила в Главное управление и во дворец Мостовских сотни писем. Их авторы высказывали самые разнообразные предположения или давали следственным органам «добрые советы».

Поступило много информации о людях, которые, по мнению их соседей или знакомых, жили явно не по средствам. Движущим мотивом большинству авторов этих писем служила обыкновенная человеческая зависть. Тем не менее каждое сообщение необходимо было проверить, поскольку оно могло в той или иной степени оказаться полезным для следствия.

Девяносто процентов писем было без подписей. Люди легко обвиняют, но часто не имеют достаточно гражданского мужества, чтобы указать свою фамилию даже тогда, когда знают, что милиция гарантирует сохранение тайны.

Во многих письмах указывались конкретные люди, имеющие сходство с бандитами. Тут подписи встречались чаще, однако большинство все же были анонимными. Сплошь да рядом автор заканчивал письмо словами: «Пока мне не хотелось бы сообщать свое имя и адрес, однако, если моя информация окажется полезной и приведет к поимке бандитов, со временем я дам о себе знать». Офицеры, ведущие следствие, не очень удивлялись такому нежеланию сообщать свои имена и фамилии. Они прекрасно понимали, что многие поступают так просто из страха. Бандиты доказали, что способны на все и прекрасно владеют огнестрельным оружием. Опасения анонимов в известной степени были оправданны.

«Похожих на бандитов» мужчин надо было увидеть собственными глазами. К ним посылались так называемые «физиономисты» – специалисты, умеющие распознавать преступников по фотографиям. Если при встрече с указанным человеком работник милиции убеждался, что произошла ошибка, дело ограничивалось короткой беседой. Если же физиономист приходил к выводу, что сходство действительно существует, производилась более тщательная проверка. У подозреваемого производили обыск, его допрашивали, устраивали очные ставки со свидетелями преступления. В первую очередь искали оружие и одежду, подобную той, что была на бандитах во время нападения.

Если принять во внимание, что письма шли буквально тысячами, нетрудно себе представить, как тяжело приходилось работникам милиции. То и дело они задерживали людей, которые внешне напоминали преступников и не могли подтвердить свое алиби в момент нападения.

К сожалению, нашлись «шутники», которые пытались таким способом свести личные счеты или сыграть прекрасную, по их мнению, шутку со знакомыми. Так, например, было получено анонимное письмо, в котором сообщалось, что один из бандитов – известный варшавский литератор. Сотрудники милиции, придя к нему домой, застали писателя в постели с высокой температурой – он болел гриппом. Сходство с одним из бандитов было весьма сомнительным, тем не менее пришлось допросить больного человека. Со времени нападения прошло больше месяца, поэтому литератор сразу не мог сказать, что делал вечером того дня, и лишь его жена припомнила, что у него тогда проходила серия авторских вечеров в Щецинском воеводстве и он целую неделю провел вне Варшавы.

Несомненно, это была «шутка» какого-то «доброжелательного» коллеги.

Нечто подобное пережил известный спортивный обозреватель, которому вдобавок еще пришлось провести несколько дней во дворце Мостовских. Его сходство с одним из бандитов, блондином, было и впрямь очень велико. Кроме того, журналист не помнил, что делал в день ограбления. Сначала он представил алиби, которое при проверке оказалось фальшивым. Как потом выяснилось, он просто спутал даты и сказал, что во время нападения был на собрании, милиция же без труда установила, что собрание состоялось накануне нападения на Новогродской. Только через три дня журналист припомнил, что делал в тот день, когда возле банка прозвучали выстрелы.

Следствие осложнялось еще и тем, что очевидцы преступления – а их было немало, – как правило, «узнавали» многих из показанных им людей. В спортивном обозревателе, например, почти все свидетели узнали одного из нападавших, хотя его показали в группе мужчин примерно того же роста и телосложения. Он даже блондином не был, разве что его волосы имели слегка рыжеватый оттенок.

Милиция вела следствие тщательно и быстро. Задержанных после установления их алиби освобождали – естественно, с извинениями за причиненные неприятности.

Но были случаи, очень трудные для проверки. Так, милиция получила сразу несколько писем, где сообщалось, что бандит скрывается под личиной научного сотрудника одного из варшавских институтов. Указывалось на его сходство с портретом высокого темноволосого бандита, отмечали, что он часто ходит в такой же куртке, какая была описана в объявлении о розыске. Кроме того, молодой ученый, по их мнению, жил на широкую ногу, несоответственно своим доходам: в течение последних трех лет купил кооперативную квартиру, машину – светло-зеленую «варшаву», ездил в отпуск за границу, приобрел телевизор, холодильник, новую мебель.

Очная ставка со свидетелями нападения оказалась для ученого фатальной: все без исключения указали на него как на преступника. Хуже того, его опознала среди двенадцати других лиц приглашенная во дворец Мостовских заведующая магазином на Варецкой. Именно он, по ее утверждению, в день убийства Богдана Покоры прогуливался по улице Тувима перед магазином, а до того часто туда заходил вместе со своим низкорослым напарником.

Актер оперетты, единственный человек, хорошо разглядевший светло-зеленую «варшаву», на которой, скорее всего, скрылись бандиты, сообщил, что показанная ему машина очень похожа на автомобиль преступников. Если к этому добавить, что ученый жил на Белянах, то есть сравнительно недалеко от места первого нападения, будет ясно, что улики против него оказались очень серьезными. Настолько серьезными, что прокурор, ознакомившись с материалами следствия, дал распоряжение задержать ученого на три месяца.

Алиби доцента тоже было сомнительным. Вначале он вообще не мог припомнить, что делал в день нападения – ведь с того времени прошло больше месяца, а уж он никак не предполагал, что может влипнуть в такую историю, и дневника не вел. Наконец ученый заявил, что в день убийства у него болела голова и после окончания занятий в институте он сел в машину и поехал прокатиться по Белянскому шоссе. Добрался до самого Модлина и оттуда повернул домой. В час нападения, вероятно, находился на шоссе где-то под Новым Двором.

Это объяснение милиция приняла довольно скептически. Вторая половина ноября – не та пора года, когда тянет совершать далекие одинокие поездки на автомобиле.

Правда, доцент уверял, что на обратном пути остановился в Дзеканове на автобусной остановке и посадил в машину какую-то женщину, но фамилии ее сообщить не смог. Как он понял из короткой беседы по дороге, у этой женщины были близкие родственники в Дзеканове, которых она часто навещала. В тот день тоже от них возвращалась и долго ждала опаздывавший автобус.

Ученый не мог ни описать, как выглядела женщина, которую он довез до Варшавы, ни сообщить какие-либо подробности, которые позволили бы милиции ее найти. Он помнил только, что его пассажирка вышла из машины на трамвайной остановке у института физкультуры и говорила, что живет на Мокотове.

От того, найдется ли эта женщина, зависело, будет ли молодой ученый быстро освобожден или его пребывание в следственной тюрьме затянется. Не исключалось даже, что на основании косвенных улик ему будет предъявлено обвинение в участии в преступлении. Правда, обвинение в том, что он живет не по средствам, отпало. Доцент был женат на дочери владельца пригородного хозяйства, кстати говоря, своей студентке. Огородник, рассматривая брак дочери как высокопрестижный, не жалел для молодых денег – а было их у него достаточно. Именно он купил молодоженам кооперативную квартиру и покрыл большую часть расходов на обзаведение хозяйством и мебелью, а также оплачивал их заграничные поездки. Огородник сам признался, что каждый месяц давал дочке по нескольку тысяч злотых и увеличил эту дотацию после рождения внука. Неудивительно, что при таком положении вещей доцент мог собственные доходы предназначить на покупку машины. Тем более что недавно он опубликовал научную работу и напечатал несколько статей в зарубежных журналах.

Однако, даже принимая во внимание помощь тестя, трудно было точно определить, сколько на самом деле тратил ученый. Поэтому показания огородника не могли считаться неоспоримым доказательством в пользу обвиняемого. Существовала вероятность, что в бюджет его зятя ежемесячной составной частью входят несколько тысяч злотых из денег, добытых путем ограбления почты на Белянах и кассиров на улице Тувима и на Новогродской. Поэтому милиция долго считала арестованного доцента подозреваемым номер один.

Тем не менее параллельно шли интенсивные поиски доказательств невиновности молодого ученого. К несчастью, название «Дзеканов» широко распространено. Существует Дзеканов-Костельный, просто Дзеканов, а также прекрасно известный варшавским любителям рыбной ловли Дзеканов-над-рекой, расположенный на берегу Вислы, возле красивого озера. Кроме того, так принято называть все поселки, расположенные вблизи конечной остановки автобуса, хотя официально эти местности носят иные названия.

О каком Дзеканове говорила случайная попутчица доцента? Как ее отыскать? Задача была весьма не простая.

И все-таки милиция с нею справилась. Во всех Дзекановых были опрошены местные жители. Цель опроса была одна: установить, у кого есть близкие родственницы, часто приезжающие из Варшавы и живущие там, скорее всего, на Мокотове. Таким образом работники милиции получили несколько десятков фамилий и адресов и обошли квартиры всех названных женщин, задавая каждой вопрос, не была ли та двадцать второго ноября в Дзеканове и не возвращалась ли оттуда на попутной машине.

Одна из женщин подтвердила показания доцента. Она действительно очень долго ждала в тот день автобус. Простояв на остановке минут сорок, стала голосовать. Одна из проезжающих мимо машин остановилась. В ней был только водитель. Женщина слышала о разных неприятностях, иногда постигавших одиноких пассажирок, пользовавшихся такого рода «любезностью», и на всякий случай приметила номер автомобиля. Спустя два месяца она его, конечно, точно не помнила, но смогла назвать обе буквы номера и часть цифр. Они совпадали с номером машины доцента. Пассажирка подтвердила также, что она вышла на Белянах около института физкультуры и что водитель отказался взять предложенные ему десять злотых.

Грозившая принять драматический оборот история, к счастью, закончилась благополучно. Через две недели ученый был освобожден.

Таким образом, самая серьезная из возникавших до сих пор версий оказалась, как и все остальные, ошибочной. Больше того, первоначальный поток писем в милицию начал быстро иссякать. Однако в числе последних было два очень интересных письма. В одно была вложена фотография – обычный любительский снимок, запечатлевший двоих мужчин то ли у озера, то ли на морском побережье. Один из этих мужчин был значительно ниже другого. У него было круглое лицо с небольшими усиками и светлые волосы. Второй, высокий и длиннолицый, всем обликом напоминал одного из бандитов. Пожелавший остаться неизвестным отправитель сообщал, что люди на фотографии похожи на разыскиваемых бандитов и, если милиция это признает, а автору письма гарантирует сохранение тайны, он сам придет во дворец Мостовских и представит исчерпывающие сведения об изображенных на снимке мужчинах. Неизвестный также интересовался, получит ли он награду, если фотография поможет раскрытию преступления.

Поскольку на конверте не было обратного адреса, а отправитель не указал, каким образом с ним можно связаться, милиция ответила ему через газету, что присланные материалы необыкновенно интересны. Автора письма просят позвонить во дворец Мостовских или явиться лично в 711 комнату. Сохранение тайны и награда гарантируются.

Объявление публиковалось троекратно, его также передали по радио и телевидению, но таинственный отправитель письма больше не отозвался.

Второе письмо было еще интереснее. Его, тоже анонимный, автор утверждал, что догадывается, кто преступники, и даже располагает определенными обличающими их доказательствами. Однако к сделанным умозаключениям он пришел не один, а еще с тремя товарищами. Таким образом на каждого из них пришлось бы по четверти обещанной награды, то есть по двадцать пять тысяч злотых. Таинственный корреспондент считает, что этого слишком мало – рискуют они несоизмеримо больше. Если бандиты сообразят, что их разоблачили, они не остановятся перед новыми убийствами. Поэтому, рассуждал человек, отправивший письмо, каждому из их четверки причитается по сто тысяч.

Ради избавления общества от опасной банды решено было эти условия принять. Человеческая жизнь стоит больше четырехсот тысяч злотых, а пока бандиты на свободе, не исключено, что они совершат новые кровавые преступления. Поэтому в газетах появились очередные сообщения, в которых милиция уведомляла автора письма, подписанного инициалами Н. З., что принимает его условия и просит зайти лично либо в письменной форме указать, как можно с ним связаться.

Однако и этот человек не отозвался и не появился. Майор Маковский даже допускал, что автором письма был один из бандитов. На совещании, где обсуждались результаты следствия, майор таким образом обосновал свое предположение:

«Бандитам никак нельзя отказать в уме. Они прекрасно отдают себе отчет в том, что после третьего нападения весь следственный аппарат страны поставлен на ноги. Какими уликами мы располагаем, они не знают, но опасаются, что милиции известно больше, чем сообщалось на пресс-конференции и в печати. Поэтому они и послали нам письмо, в котором некто якобы предлагает выдать банду, но требует за это награду в четыре раза выше установленной. Рассуждали бандиты очень просто: если следствие продвинулось вперед, милиция предложения не примет, приняв же его, тем самым признается в своем бессилии и готовности заплатить любую сумму. Должен признаться, что этот трюк им удался. Они ловко нас провели и получили ценные сведения о том, что их безопасности пока ничто не угрожает».

– Это всего лишь теория, – возразил один из офицеров, – нет никаких доказательств, что письмо написано кем-то из членов банды.

– Прямых доказательств нет, зато есть косвенные, и весьма недвусмысленные. Мы тщательнейшим образом исследовали письмо и не нашли ни единого отпечатка пальцев. Кроме того, графологи утверждают, что почерк намеренно искажен и даже что писали два человека. Такие предосторожности были бы совершенно излишни, если бы письмо писал обыкновенный вымогатель, желающий выудить из милицейской кассы как можно больше за свои показания. Я с самого начала был против каких бы то ни было переговоров с авторами анонимок. К сожалению, меня не послушали, и преступники получили столь важную для них информацию.

– Что они про нас знают, еще полбеды. Хуже, что мы о них ничего не знаем.

– Будь они убеждены, что мы сидим у них на хвосте, то, возможно, с перепугу совершили бы какую-нибудь ошибку, которая помогла бы нам в дальнейшем.

К сожалению, бандиты не совершали никаких ошибок. Следствие топталось на месте, и тут вдруг в милицию обратился водитель такси, который рассказал следующее. Он стоял на Краковском Предместье на стоянке около Дома туриста. В какой-то момент к его машине почти одновременно подошли двое мужчин. Тот, который первым открыл дверцу, попросил отвезти его на Центральный вокзал. Второй – на Жолибож. Водитель поехал с первым пассажиром в сторону Центрального вокзала. Там, на Товарной улице, их ждали двое мужчин. Они сели в такси и велели ехать к Иерусалимским Аллеям. Когда миновали улицу Халубинского, один из этой тройки – самый низкий – вышел из машины. Оставшиеся двое – оба высокого роста – попросили свернуть на Познанскую и остановиться на углу перед баром. Однако в ресторан они не вошли, а пошли по Новогродской в сторону банка. Все это происходило 22 ноября между пятью и половиной шестого вечера… а значит, примерно за час до нападения.

Водитель такси утверждал, что его пассажиры и лицами, и фигурами походили на преступников, описанных в объявлениях о розыске. Ему даже запомнилась особая примета у одного из тех, что были повыше: родинка на правой руке чуть повыше запястья. Шофер хорошо ее разглядел, так как именно этот высокий с ним расплачивался. Кроме того, этот человек и раньше несколько раз пользовался его такси. Вероятно, он жил или навещал знакомых на Охоте, на одной из улочек между площадью Нарутовича, Рашинской и Вавельской, позади студенческого общежития, – туда водитель всегда его отвозил.

Информация была важной. Она указывала место пребывания преступника: определенный, сравнительно небольшой участок города. Характерная примета позволила бы опознать его без особого труда. Оставалось только ответить на вопрос: на самом ли деле это преступник? Действительно ли такси везло тогда бандитов?

Майор Маковский решил воспользоваться испытанным методом, который однажды позволил ему установить, что зеленая «варшава» имела отношение к нападению на Новогродской. В газетах появилось очередное объявление, переданное также по радио и телевидению. В нем милиция обращалась к мужчине, который двадцать второго ноября между семнадцатью и семнадцатью тридцатью сел в такси на углу Краковского Предместья и улицы Карася и велел водителю ехать на Центральный вокзал, где в машину сели еще двое мужчин, после чего такси вернулось на угол Познанской и Новогродской. Этого человека просили одного или с его тогдашними спутниками немедленно обратиться во дворец Мостовских. Милиция просила также отозваться хотевшего сесть в то же такси мужчину, которого опередил человек, попросивший отвезти его на Центральный вокзал.

Прошло два дня. К концу третьего во дворец Мостовскнх вошел высокий мужчина и сунул в окошечко бюро пропусков одну из варшавских газет с подчеркнутым красным карандашом объявлением. Протягивая свое удостоверение личности, он пояснил:

– Я по поводу объявления. Это я двадцать второго взял такси на Краковском Предместье.

Оказалось, что пан Мечислав Банский живет на Охоте, на улице Плуга. В день, когда произошло преступление, он условился с двумя приятелями встретиться на Центральном вокзале. Друзья решили пойти в ресторан, чтобы вспомнить доброе старое холостяцкое время. Но так получилось, что пан Мечислав оказался далеко от места встречи и, чтобы успеть к назначенному часу, вынужден был взять такси. До вокзала он, однако, не доехал, так как увидел приятелей на Товарной. Поскольку он опаздывал, те пошли ему навстречу. Раз уж было такси, друзья решили им воспользоваться и доехать до бара на углу Познанской и Новогродской. По дороге один из них вспомнил, что обещал купить сыну книгу. Поэтому он вышел раньше, но не возле улицы Халубинского, как утверждал водитель, а на углу улицы Панкевича, чтобы зайти в большой книжный магазин на Новогродской. Двое оставшихся пассажиров подъехали к бару и, выйдя из машины, пошли навстречу приятелю. Встретившись через два дома, они повернули к находившемуся на углу ресторану. Воспоминания так их захватили, что они ни на что вокруг не обращали внимания и о драме, которая в это время разыгралась поблизости, узнали только потом из газет.

Память не подвела водителя. У пана Мечислава Банского на самом деле была родинка на правой руке.

Допросили обоих приятелей Банского. Они подтвердили показания товарища. Официанты в ресторане также запомнили эту тройку: их вечерняя беседа была долгой и шумной. Алиби всех троих в свете этих показаний оказалось неоспоримым, а их сходство с бандитами ничтожным, существовавшим разве что в воображении водителя. Кроме того, что двое были высокого роста, а третий значительно ниже, они ничем не напоминали разыскиваемых преступников.

Больше сообщений милиции, касающихся нападения на Новогродской, в печати не появлялось. Воцарилось молчание – знак того, что следствие снова зашло в тупик.

Глава X
НОВЫЕ ГИПОТЕЗЫ

Большое здание Главного управления милиции на Ксаверове постепенно пустело. В пятнадцать часов его покидали работники различных служб. Позднее, поодиночке или небольшими группами, из здания выходили сотрудники, которых задерживали дела или затянувшиеся совещания. Оставались только на вечерние или ночные дежурства немногочисленные работники специальных служб. Вот почему начиная с трех часов поочередно гасли огни не только в отдельных окнах, но и на целых этажах.

В тот январский вечер 1972 года на пятом этаже со стороны маленькой улочки Ксаверов, от которой получило название все здание, свет горел только в окне кабинета подполковника милиции Станислава Маковского. Это означало, что он еще работает. Нераскрытое преступление не лучшим образом отразилось на карьере заслуженного, способного офицера: повышения по службе ему пришлось ждать на пять лет дольше, чем положено по выслуге лет.

Однако никто не мог обвинить майора, что он совершил хотя бы небольшую ошибку при расследовании дел о бандитских нападениях. Просто банда, которая похитила в общем свыше двух миллионов злотых и лишила жизни четырех человек, в том числе сержанта милиции, действовала так четко, что зацепиться было не за что.

Поимка преступников стала чуть ли не главной жизненной целью подполковника. Каждую свободную минуту он просматривал толстые папки с документами, хотя знал их почти наизусть. Выдвигал самые разные версии, строил новые и новые гипотезы. К сожалению, безрезультатно.

Вот и сейчас подполковник сидел за столом, погрузившись в изучение разложенных перед ним пухлых папок. От чтения протоколов, написанных от руки, часто неразборчивым почерком, у него уже болели глаза. Неизвестно в который раз он просматривал документы. Его не оставляла надежда, что может быть… может быть, в океане слов найдется то единственное, которое послужит ключом к разгадке всего дела.

Масштабы следствия, в особенности по делу о последнем нападении на Новогродской, были поистине огромны. В частности, по всей Польше были проверены автомобили марки «варшава» зеленого цвета. Наверняка в их число попал и автомобиль преступника, только его не удалось опознать. Пользуясь случаем, работники милиции внимательно приглядывались к владельцам зеленых «варшав» и членам их семей: описание бандитов было достаточно точным. Почему же до сих пор не напали на их след?

А если бандиты пользовались взятыми взаймы или украденными автомобилями?

Проверили и такую возможность. Владельцев автомобилей дотошно расспрашивали, не одалживали ли они кому-нибудь своей машины двадцать второго ноября 1969 года? Следствие велось по горячим следам, спустя несколько дней после нападения, и можно было не сомневаться, что каждый, кроме, конечно, сообщников бандитов, скажет правду, хотя бы из страха перед ответственностью за укрывание опасных преступников.

Наконец Маковский сложил скоросшиватели. Машинальным движением крайне усталого человека провел рукой по лицу. Запер дела в сейф и собрался уходить. Но тут, видимо, ему в голову пришла какая-то мысль, поскольку он, уже в пальто, подошел к телефону и набрал номер.

– Можно попросить профессора Казимежа Живецкого? – спросил он. – Ох, извини, Казик, не узнал тебя по голосу. Простужен? Ничего странного в такую погоду… Я бы хотел с тобой встретиться, надо кое-что обсудить. Было бы интересно узнать твое мнение. Конечно, это все мои профессиональные заботы… Ну, спасибо. Еду прямо к тебе. Кофе напоишь? До встречи.

Подполковник запер кабинет, по широкой лестнице спустился вниз и вышел на улицу. Мимо проезжало такси, и Маковский попросил отвезти его на Хожую, к дому сотрудников Польской Академии наук, где жил его друг Казимеж Живецкий, профессор философии Варшавского университета.

Это была старая и несколько странная дружба. Кажется, Маковский и Живецкий различались решительно всем: взглядами, темпераментом, характером. И все-таки их связывала настоящая мужская дружба, такая, которая не нуждается в частых встречах и длится до конца жизни. Перед войной, когда Станислав Маковский учился во втором классе одной из варшавских гимназий, туда пришел новый ученик. У одноклассников и учителей симпатии он не вызывал: очень уж был неразговорчив да еще постоянно кривил губы в иронической улыбке, что приводило буквально в ярость одного из преподавателей – историка. Молодой человек был равнодушен к спорту, даже в волейбол не играл, на уроках гимнастики не мог перескочить через коня или пройти по бревну. Не играл в карты, не интересовался девушками из соседней женской гимназии. Вдобавок никогда никому не подсказывал и не давал списывать. Сплоченный и дружный класс имел достаточно оснований, чтобы относиться к нему неприязненно.

Но у нового ученика оказалась и куча достоинств: он великолепно умел слушать, отличался прекрасной памятью и способностью логически мыслить. При этом оценкам не придавал большого значения. По предметам, которые не любил или которые его не интересовали, учился далеко не блестяще – затрачивал минимум усилий, лишь бы не получать двоек.

Все это способствовало тому, что никто особо не стремился занять место на парте рядом с ним. Случайно с новичком сел Станислав Маковский. Поначалу отношения между ребятами складывались просто враждебно. Слабым местом Маковского были математика и физика, а новый ученик все, даже самые трудные, задачи решал максимум за пятнадцать минут. Однако не могло быть и речи, чтобы он подсказал соседу или позволил у себя списать. Он был безжалостен. На этой почве между ребятами вскоре начались стычки. На обвинение в «нетоварищеском» отношении Живецкий абсолютно серьезно отвечал:

– Ты же учишься, чтобы знать. А тут никакое списывание не поможет. Если же получишь двойку, возьмешься за работу и овладеешь предметом.

Такие рассуждения, конечно, не могли убедить Станислава. Ребята поссорились и перестали друг с другом разговаривать. Так продолжалось довольно долго. Но однажды, когда перед Маковским возникла реальная опасность остаться на второй год из-за неуспеваемости по математике и физике, Живецкий неожиданно пришел к нему домой. Без всяких предисловий он сказал:

– Если не исправишь тригонометрию и физику, останешься на второй год. Я пришел подтянуть тебя по этим предметам, сам ты не справишься.

У этого шестнадцатилетнего парня был необыкновенный преподавательский талант. За час занятий с ним Маковский усвоил больше, чем за последнюю четверть. Двух недель оказалось достаточно, чтобы преподаватели увидели, как прежний двоечник начинает подтягиваться.

Хотя весь класс продолжал относиться к новичку по-прежнему враждебно или в лучшем случае равнодушно, между соседями по парте началось сближение, которое постепенно превратилось в дружбу. Дружба не ослабла и в университете, несмотря на то что Маковский поступил на юридический факультет, а Живецкий – на философский. Но в университете они проучились всего один год. Началась война…

Станислав Маковский быстро втянулся в конспиративную работу. Пытался привлечь к ней и своего друга. Но встретился с решительным отказом.

– Вся эта подпольная работа и проливаемая поляками кровь ни на день не приблизят конца войны, – твердил Живецкий. – Надо быть последним идиотом, чтобы подвергать себя опасности.

Только после войны Маковский узнал, что его друг укрывал несколько еврейских семей и помогал им материально, причем это были люди, с которыми он раньше даже не был знаком. И, что примечательно, никогда этим не хвастался.

Однажды Маковскому негде было переночевать – он тогда скрывался, а все явочные квартиры были провалены. За несколько минут до комендантского часа он решился позвонить в дверь к своему другу, с которым не виделся со времени памятного разговора, когда тот отверг его предложение. Казимеж открыл дверь и, увидев Маковского, не выказал ни малейшего удивления.

– Заходи, – сказал он. – Надеюсь, ты у меня переночуешь? А может быть, поживешь какое-то время?

Тем не менее поначалу он старательно избегал политических тем. Зато после «чая» – а пили тогда воду, подкрашенную весьма странным экстрактом под названием «чаин», – ни с того ни с сего завел разговор о мосте на железной дороге, идущей на восток. Сказал, что если бы какая-нибудь подпольная организация заинтересовалась этим мостом, она б смогла без большого риска ликвидировать немецкую охрану и взорвать мост. Участок пути, по которому шли эшелоны на Восточный фронт, был бы на добрых две недели выведен из строя.

Это был настоящий план диверсии, разработанный столь детально и логично, будто в его составлении принимали участие стратеги из генерального штаба. Все возможные случайности были предусмотрены.

– Я тебе об этом рассказываю, – подчеркнул Живецкий, – просто чтобы скоротать время.

Станислав Маковский представил план своему руководству. Он был принят; акция закончилась успешно. С тех пор прошло больше двадцати лет, но Казимеж Живецкий никогда не вспоминал о той вечерней беседе.

После войны Станислав Маковский пошел работать в милицию. Окончил курсы, потом офицерское училище и только спустя много лет продолжил юридическое образование на заочном отделении университета. Живецкий же сразу вернулся к своей философии, получил звание магистра. Уверенно поднимаясь по ступенькам научной карьеры, он в конце концов стал профессором того университета, где начинал учебу. Встречались они с Маковским сравнительно редко: самое большее три-четыре раза в год, но, странное дело, это еще больше укрепляло их дружбу. Поэтому не случайно в голову подполковнику пришла мысль поговорить о гнетущем его деле с профессором философии. Может быть, тот с его изощренным логическим умом что-нибудь подскажет?

Профессор Живецкий встретил друга так, словно они расстались вчера. Пригласил в комнату, сверху донизу заставленную книжными полками, усадил в удобное кресло, а сам вышел на кухню. Вернулся он оттуда с двумя чашками, кофейником, бутылкой коньяку и пузатыми рюмками, быстро и ловко расставил все на маленьком столике.

– Может быть, ты голоден? Не стесняйся, в холодильнике кое-что найдется.

– Нет, спасибо. А вот кофе выпью с удовольствием.

Кофе оказался очень крепким, от ароматного коньяка по жилам разлилось приятное тепло, что было очень кстати в этот морозный январский вечер. Профессор ни о чем не спрашивал, рассказывал студенческие анекдоты о преподавателях и вспоминал разные смешные случаи на экзаменах. Потом он замолчал, как бы давая знак другу, что можно начинать серьезный разговор.