Текст книги "Сад лжи. Книга первая"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
„Господи Иисусе, – подумала она. – Я сейчас могла бы кончить. Просто глядя на него".
Рэйчел чувствовала и силу его желания: прижав ее к открытому холодильнику, – металлические решетки полок неприятно вдавливались в спину, – он медленно провел руками по ее животу и нежно сдавил груди.
– Какие прекрасные, какие спелые… – пробормотал он. – Зря я сказал, что не голоден.
Рэйчел пожалела, что не догадалась надеть что-нибудь более сексапильное, женственное. Нет бы надеть шелковый розовый халат вместо этой старой выцветшей рубахи Кэй.
И тут она поняла, что это глупо. Какое имеет значение, что на ней будет надето. Через минуту все равно все будет на полу.
Рэйчел теснее прижалась к Дэвиду, захлопнув дверцу холодильника. Он уже нетерпеливо, яростно расстегивал пуговицы на ее рубашке, не обращая внимания на одну, которая болталась на перекрученной нитке и сейчас, оторвавшись, покатилась по старому красному линолеуму.
– Не здесь, – нервно засмеялась она, дрожа от возбуждения. – Кэй может сегодня вернуться раньше. Пошли в спальню.
Дэвид в ответ рассмеялся:
– Я же сказал тебе, что голоден.
„Господи! Ему ведь все равно, увидит нас кто-нибудь или нет. Он что, собирается взять меня прямо здесь, на полу?"
Мысль об этом одновременно и тревожила и возбуждала. Она почувствовала странную слабость. Груди, более тяжелые и чувствительные, чем обычно, были налиты и пульсировали – твердый сосок упирался в мягкую ткань рубашки. Тепло струилось сквозь нее, подобно песчинкам в песочных часах, оседая между ногами. Казалось, чья-то горячая потная рука сжимала там ее плоть.
„О Боже! Боже милостивый! Стол!"
Он настойчиво подталкивает ее к маленькому круглому столу. Приподнимает над ним. В его движениях появилась даже некоторая грубость. Он нетерпеливо стягивает с нее трусики, которые никак не хотят слезать с бедер, потом сбрасывает их с ног, свешивающихся с края стола. Она чувствует, как лакированная сосновая поверхность холодит ей зад; шершавая соломенная салфетка больно впивается в кожу. Дэвид сам не раздевался – только расстегнул ширинку и слегка приспустил брюки на узких бедрах.
Рэйчел зажмурила глаза, вся замерев в ожидании. Готовая к первому вторжению. И еще как готовая! Неожиданно она почувствовала между ногами что-то твердое, непривычное для нее. Это слегка удивило ее. Ведь это был не его член, а пальцы! Которые он то вводил, то вынимал из влагалища равномерным ритмичным движением.
Стол, резкий свет сверху, давление пальцев Дэвида на какой-то миг заставили ее вспомнить что-то совсем другое. Что-то, о чем ей не хотелось думать. Тепло внутри нее сразу начало остывать. Гинеколог. Вот что это было. Визит к гинекологу для обследования матки.
Вот что делает Дэвид с беременными женщинами в больнице. Залезает в них, как сейчас в нее своими пальцами, когда они лежат на столе, задрав ноги, закрепленные в кожаных петлях. Нет-нет, нельзя позволять себе сравнивать! Это не одно и то же. Во всем виновато больное воображение. Это все из-за ребенка. Из-за того, что сегодня ей особенно необходима нежность Дэвида.
Но и эта его игра начала доставлять ей удовольствие. Затухшее было внутри нее пламя снова стало разгораться. О, Дэвид знал, как никто другой, что надо сделать, чтобы ей было приятно. Сейчас она могла кончить в любую минуту. Вот только позволит ли он ей это?
Нет. Дэвид переворачивает ее на бок лицом к себе. Ее глаза упираются прямо в его мошонку. – Соси! – приказывает он.
Какой-то момент Рэйчел колеблется, потом берет его член в рот. Как и всегда, вначале она испытывает легкий стыд, словно делает что-то запретное, развратное. Но затем начинает чувствовать удовольствие, сознавая свою силу. Его пенис становится все больше; Рэйчел слышит сладострастные постанывания Дэвида и представляет, что она единственная женщина в мире, способная вызвать в нем такую страсть. Она, и только она, способна дать Дэвиду то, чего не могут другие.
„И это совсем не грязно, – говорит она себе, – когда ты действительно кого-то любишь".
Она лизнула его языком. Дэвид сейчас, постанывая, ритмично двигался у нее во рту. Ей было слышна как при этом звякает о край стола его расстегнутая „молния". В том же ритме двигались и его пальцы, по-прежнему находившиеся у нее во влагалище. До того горячие, что, казалось, они прожигают ее насквозь.
Оргазм пришел к ней, как взрыв. В ту же секунду она почувствовала, что он тоже кончил: солоноватая жидкость заполнила ей рот. Лично ей этот солоноватый вкус не был неприятен, хотя Рэйчел и приходилось слышать, что некоторые женщины его не переваривают. Правда, подумала она, с кем-нибудь другим ей тоже могло быть неприятно. Ответить на этот вопрос она не смогла, потому что единственный, с кем она это делала, был Дэвид.
Дэвид между тем немного отодвинулся от стола, натянул брюки и помог ей подняться. Рэйчел с трудом могла стоять на ногах. Дэвид же выглядел так, словно они только что закончили играть в карты. Разве что немного покраснело лицо. В остальном же он оставался совершенно невозмутимым. Как и положено настоящему доктору! Но, черт побери, сегодня вечером ей особенно нужны его объятия, его нежность.
Рэйчел проследила за тем, как Дэвид прошел к раковине, стал неторопливо мыть руки. И тут на нее снова накатило прежнее чувство. Ей опять показалось, что она пришла в кабинет к гинекологу. И почти услышала, как он выносит свой „приговор":
„Ну что ж, моя милая, похоже, вы действительно беременны. Недель шесть, я полагаю. Впрочем, надо будет сделать еще анализ мочи, чтобы сказать поточнее…"
– Дэвид… – тихо позвала Рэйчел, и голос ее был едва слышен из-за шума воды в старой, с потрескавшейся эмалью, раковине.
Она даже не стала надевать трусики – просто прикрылась рубашкой и опустилась на стул. Наконец, решившись, произнесла:
– …Я беременна.
Он мотнул в ее сторону головой, поглядев так, словно она неудачно пошутила. Уголки его рта при этом скривились, как будто он не решил для себя – смеяться ему или возмущаться.
– Рэйчел, – обратился он к ней, наконец все-таки улыбнувшись, – поверь, это совсем не смешно. Даже в качестве шутки.
– А я и не шучу. – Слова, казалось, шли не из горла, а откуда-то из самой растревоженной глубины.
Его лицо потемнело, сразу став чужим. И чего это он смотрит на нее так, будто она все испортила. Как будто она хочет причинить ему неприятность.
– Господи, Рэйчел, ты уверена? – он осекся, коснувшись лба тыльной стороной ладони. – Черт возьми, конечно, уверена. Ты же врач. Но как, спрашивается, ты могла допустить, чтобы с тобой случилось подобное?
„Ты"! – с горечью подумалось ей. – Не „мы", а „ты". Как будто это моявина?!"
– Когда это произошло, я, между прочим, не в солитер играла, – огрызнулась Рэйчел.
Два быстрых шага, дорожка капель с его мокрых рук – и вот он перед ней. Его нависшее лицо, ладони, упершиеся в стол. В зеленых глазах ярость.
– Господь с тобой, Рэйчел! Ты что, одна из этих шестнадцатилетних дурочек, которые к нам попадают? Они-то ведь подзалетают потому, что понятия не имеют, как предохраняться. Ты сама мне говорила, что пользуешься „диафрагмой". Да вот сейчас я думал… дерьмо! Поэтому я и не кончил в тебе. Я был слишком разгорячен, чтобы ждать, пока ты вставишь эту свою чертову „диафрагму"!
Его глаза смотрели словно сквозь нее, и от этого взгляда кровь стыла в жилах. Она почти физически ощущала в воздухе напряжение его ярости – казалось, в воздухе потрескивают электрические разряды.
Рэйчел глядела на его руки. Смотреть на его лицо она не могла. Пальцы Дэвида сжимали край стола; на светлых золотистых волосках сверкали капли воды, похожие на алмазные бисеринки.
„Черт бы его побрал. Подонок!"
Глубоко вдохнув, Рэйчел попыталась подавить обиду и гнев.
– Я использовала „диафрагму", к твоему сведению. Ты прекрасно знаешь, что гарантия не стопроцентная. Может, я слишком рано ее вынула. Или слишком поздно вставила. Или, может, маленькие зеленые человечки с Марса наделали в ней дырок, пока я не смотрела. Да, черт возьми, откуда мне знать, почему так получилось?
Она наконец взглянула в его лицо и увидела, каким оно стало сейчас неподвижным и холодным.
– Может, ты все-таки знаешь. Может, это и не было такой уж случайностью?
Рэйчел не столько услышала, сколько почувствовала эти слова – внутренности у нее как будто сковало льдом.
„Господи! Он правда это сказал?"
Нет, решила она, это невозможно. Он не мог так думать. Ему следовало бы знать, что она так не поступила бы. Больше всего на свете ей хотелось сейчас ударить его, согнать с его лица выражение холодного презрения.
Неожиданно гнев улетучился; она почувствовала себя обессиленной, полностью выпотрошенной.
– Послушай, Дэвид, давай не будем сердиться друг на друга. Это все равно ничего не изменит. Никто не виноват. Это просто случайность.
Дэвид выпрямился, взъерошил свои густые соломенные волосы и с облегчением произнес:
– Ты права. Извини. Ни к чему так выходить из себя. Ничего же страшного пока не произошло.
– Что ты хочешь этим сказать?
Он взглянул на нее как на не слишком сообразительного ребенка.
– Аборт. Ты его, конечно, сделаешь. Я все устрою.
Она посмотрела на него как бы со стороны и почувствовала, что стоит на одном конце длинного туннеля, в то время как он едва виднеется на противоположном. Маленькая, едва заметная точка. Их разделяла огромная дистанция: ей казалось, что, протяни она сейчас руку, чтобы коснуться Дэвида, рука провалится в холодную темноту.
Считая ее молчание знаком согласия, Дэвид с улыбкой подошел к ней и обнял ее за плечи – уверенно, по-хозяйски.
– Послушай, я же знаю, что тебя мучает, – продолжал он. – Ты думаешь о тех девочках, которые поступают к нам после того, как их изуродует какой-нибудь мясник, не имеющий об абортах никакого представления. Ничего похожего у тебя не будет. У меня есть один друг, с которым мы вместе учились на медицинском. Сейчас он занимается частной практикой – акушерство и гинекология. Он мне кое-чем обязан. Все будет сделано как надо. С полкой гарантией для твоего здоровья. Все равно что зуб выдрать. Пустячная операция.
Рэйчел отстранилась от него и, повернувшись к нему лицом, посмотрела в упор. В ушах у нее звенело.
Она думала о ребенке там, внутри. О тепле, которое от него исходит. Думала о своих мечтаниях: вот она держит его на руках, вот их уютный дом, в котором они с Дэвидом будут жить, вот комната, которую они переоборудуют в детскую.
И. от медицины ей не пришлось бы отказаться, уверяла она себя. Может быть, надо будет взять отпуск на несколько первых месяцев, а затем с помощью Дэвида, мамы и няни она могла бы продолжать работу в больнице.
Но сейчас он говорит ей, что она должна от него отделаться. От своего ребенка! Как будто это какая-то гадость, приставшая к подошве. Гадость, которую надо побыстрее соскоблить.
Рэйчел вскочила на ноги, задев бедром стол. Она услышала, как что-то упало. Сквозь слезы она увидела на полу белую хрустальную крошку и осколки фарфора – все, что осталось от ее любимой сахарницы.
– Нет, – произнесла она твердо и сама удивилась, каким ровным был ее голос. – Аборта я делать не буду.
– То есть ты…
– Совершенно верно. У меня будет ребенок.
Какое-то время он смотрел на нее, ничего не понимая, но вот его красивое лицо сразу посерьезнело, изумрудные глаза превратились в две узкие щелки.
– Значит, ты готова полностью отказаться от своей медицинской карьеры, – холодно заметил он. – Ради чего? Из-за какого-то там еще неодушевленного существа. Сколько у тебя? Недель шесть, восемь? Да он же еще размером с твой ноготь. Комок клеток. Такие мы наблюдали под микроскопом, когда проходили эмбриологию. В самом начале учебы. Ты что, забыла? Или романтический взгляд мешает тебе трезво посмотреть на непреложные факты? Здесь всего-навсего чистая биология.
– Ублюдок! – Желание развернуться и ударить его по физиономии снова овладело ею. – Мерзкий ублюдок!
– А, ты, значит, рассчитывала, что я женюсь на тебе! Часть твоей абсурдной затеи?
– Вот и нет, – голос ее дрожал. – Мне просто казалось, что ты хоть что-то почувствуешь.
„Совсем чужой человек… – подумала она при виде его фигуры, застывшей на фоне сковородок, украшающих голую кирпичную стену. – Интересно, с чего это я взяла, что когда-то его любила?"
Дэвид отвернулся – и на мгновение она увидела его гордый профиль. Совсем как у римского императора на старинной монете.
– А я, между прочим, и почувствовал, – процедил он, роняя каждое слово. – Почувствовал, что грозит мне как врачу. Что грозит тебе. И вовсе не намерен оправдываться. Я никогда ничего тебе не обещал. И не стану делать этого сейчас. Хочешь сохранить ребенка, Рэйчел, сохраняй. Но это исключительно твоедело.
Рэйчел еще раз поглядела на разбитую сахарницу. Только что была целой – и вот уже от нее ничего не осталось.
От холодности Дэвида ее начинало тошнить. Подумать только, ведь еще несколько минут назад они занимались этимна столе! Какая грязь! Какое унижение! Все происшедшее казалось теперь не более чем дурной шуткой.
Но самым дурным было то, что даже сейчас, несмотря на его слова, ей все еще хотелось, чтобы он заключил ее в объятия. И тогда уйдет мучающая ее боль. Перестанут колоть эти тупые ножи, которые мешают дышать.
– Уходи, – сказала она. – Уходи!
– Ты представляешь?..
Кэй как метеор ворвалась в гостиную – круглое лицо так и горит от возбуждения, мягкие округлые руки едва в состоянии удержать множество пакетов.
– О чем ты? – спросила Рэйчел, свернувшись калачиком на диване среди разбросанных вокруг смятых салфеток „Клинекс". Она чувствовала себя даже хуже, чем вчера вечером с Дэвидом.
Кэй плюхнула пакеты на стол. Волшебные ароматы пряностей и копченостей донеслись до Рэйчел. Но сейчас они вызвали у нее только прилив тошноты. Если Кэй купила все это из-за парня, решила она, то парень наверняка стоящий. Ведь ее подруга – прирожденный Шерлок Холмс (об этом знали все еврейские матери ее молодых пациенток, желающие знать о своих дочках как можно больше) и должна была бы насторожиться при виде лежащей в темноте Рэйчел, в то время как ей полагалось быть у себя в отделении. Ведь было уже два часа дня.
– Я уволилась! – Кэй сбросила пальто и прошлась чечеткой в своих деревянных сабо по полоске пола, свободной от ковра. В форменном белом брючном костюме, в очках с золотой оправой, с волосами, развевающимися подобно темному облаку вокруг ее пухлых щек, она выглядела, как деревенская дурочка.
– Никаких больше отравлений транквилизаторами! – в упоении продекламировала она. – Никаких тебе исправлений формы носа или груди. Никаких тебе Барбар Стрейзанд, воображающих, что они смогут стать похожими на Грэйс Келли. – Она слегка подпрыгнула, чтобы не запутаться в телефонном шнуре. – Рэйчел, ты представляешь, эта женщина, эта квочкавлетает к нам в травматологию. Потянула пальчик на ноге, видите ли, когда оступилась на эскалаторе в универмаге. Такой подняла скулеж и визг, а тут привезли парня со множественными ножевыми ранениями и он лежит совсем рядом, в каких-нибудь пяти футах от нее, истекая кровью. Я не выдержала и говорю: „Идите-ка вы со своим драгоценным пальцем обратно в универмаг и требуйте компенсацию за увечье". Сказала – и выбежала на улицу, чтобы глотнуть немного воздуха. И отчего-то вспомнила про Эбби Стейнер. Ты-то ее помнишь? Она бросила все ко всем чертям прошлым летом и поехала в госпиталь Красного креста во Вьетнам. Я не так давно получила от нее письмо. Если бы ты только знала, как им там необходима помощь – сиделки, сестры, врачи… Просто позарез… Знаешь, мне надоело все время кричать что-то об этой войне – и ничего не делать! Вот я и решила… – Она умолкла, ее круглое лицо озабоченно сморщилось. – Постой-ка, Рэйчел, с тобой все в порядке? Ты не заболела случайно? Чего это ты делаешь дома в такое время? Я была абсолютно уверена, что бегаешь по вызовам.
– Это долгая история…
Рэйчел заморгала, когда Кэй подняла жалюзи, – ворвавшийся в комнату резкий зимний свет полоснул по глазам.
– Пожалуйста, – взмолилась она, – не так высоко! Опусти чуть-чуть. Мне хочется еще немного посидеть в полутьме. Нет, нет, я не больна, не беспокойся. Просто слегка… беременна. Но погоди, Кэй, ты что, серьезно решила? Не может быть!
„Может", – тут же сказала она себе. Ведь когда речь касалась действительно важных вопросов, ее подруга всегда бывала серьезной. Рэйчел вспомнила как в Беллвю, в первое лето их знакомства – она проходила там практику как регистратор, – была объявлена забастовка сестер. Рэйчел пыталась тогда протиснуться сквозь заграждения пикетчиков, но тут ее схватила какая-то круглолицая кудрявая девица, заговорившая басом дровосека. Это и была Кэй. Она сумела убедить Рэйчел, что забастовка сестер вовсе не прихоть, так как если сестрам недоплачивают и персонала не хватает, то от этого главным образом страдают сами же пациенты. Девушка так заинтересовала ее, что Рэйчел пригласила ее для продолжения знакомства на чашечку кофе. С тех пор они и подружились.
Кэй плюхнулась на диван рядом с подругой.
– Уверяю тебя, что говорю серьезно. Как Ричард Никсон, когда он заявляет, что будет снова выставлять свою кандидатуру на президентских выборах.
– Боже! Прямо невозможно представить, что ты уйдешь из „Ленокс-Хилл". Просто так возьмешь – и уйдешь! Да еще отправишься во Вьетнам. Нет, это уж слишком!
– Знаю, – ответила Кэй с хрипловатым смешком, который, однако, не мог до конца скрыть ее внутреннего беспокойства. – Как сказала бы моя мамочка, это не такое место, куда следует соваться молодым леди, если они не хотят порвать нижнее белье. Но подумай сама, Рэйчел. Это же маленький шанс сделатьхоть что-нибудь, а не сидеть и трепаться, как все ужасно.
– Мне почему-то трудно представить себе, как ты сидишь и треплешься, – улыбнулась Рэйчел.
– Не дай Бог, если моя мать узнает! Она тут же поедет в Вашингтон и поднимет на ноги весь конгресс, до Джонсона дойдет, чтобы мне помешать.
– О, Кэй! – пробормотала Рэйчел, кладя голову на плечо подруги и давая наконец волю слезам. – Ты просто сумасшедшая. Храбрая – да, но сумасшедшая. Не знаю, как я смогу без тебя пройти через то, что мне предстоит.
„Господи, вот бы и мне уехать. Подальше отсюда, от всего этого кошмара", – промелькнуло у нее в мозгу.
– Значит, ты ему уже сказала, да? – И Кэй, обняв Рэйчел, тоже всплакнула.
Та кивнула.
Вчера вечером, когда Кэй вернулась с работы, она уже спала – чувствовала себя смертельно усталой. Утром Кэй ушла раньше, чем Рэйчел заставила себя вылезти из-под одеяла.
– Он хочет, чтобы я сделала аборт.
– А ты?
– Нет, – закрыв лицо руками, Рэйчел на секунду умолкла: боль воспоминания снова накатила на нее. – Но все так чертовски сложно. Как я одна без Дэвида смогу с этим справиться? Отказаться от всего, чего я такой ценой добилась? Или нет, но тогда какой смысл иметь ребенка. Ведь я же его тогда и видеть не буду.
– А кто тебе сказал, что жизнь всегда справедлива? – пожата плечами Кэй.
– Как это ни покажется дико, но, даже понимая все трудности, я хочу, чтобы у меня был ребенок.
И пусть это выглядит глупо, я не могу смириться с мыслью, что его стали бы из меня выскребать. Я хочу увидеть его и хочу посмотреть, похож ли он на меня. Но самое главное, я уже чувствую, что он стал частью меня самой. Он изменил меня за это время, и я уже никогда не буду такой, как была. Скажи мне, Кэй, это, по-твоему, достаточно убедительные причины, чтобы его оставить?
Кэй встала, подошла к книжному шкафу и взяла лежавшую наверху пачку „Салема". Закурила, выпустила дым через нос.
– Кто тебе ответит? – усмехнулась Кэй. – Ты же своих родителей не выбирала. Или я своих. Уж какие есть. Возьми мою мать. Чистюля – каких мало. У нее на кухне можно хоть с пола есть. Пылесос для нее – самое милое дело. До Северного полюса готова его тянуть. И обратно. Но посидеть часок со мной или братьями за картами, черта с два. И все равно, эти завихрения не мешали ей нас любить, я это чувствовала. Я так понимаю: ребенок должен радоваться любым родителям, которые ему достались. – Кэй с удивлением посмотрела на сигарету, зажатую в пальцах, недоумевая, каким образом она там очутилась. Ее круглое открытое лицо казалось озадаченным. – Я же на прошлой неделе бросила курить. Шесть дней продержалась. Господи Иисусе! Может, мне, как мамочке, пора заняться пылесосом?
Рэйчел тут же подумала о Сильвии. „Не связано ли мое желание иметь ребенка каким-то образом с мамой. Все эти годы сколько раз ловила я печальный взгляд мамы, обращенный к пустой кроватке в детской. Теперь-то наконец она не будет больше пустой. Моего ребенка мы будем любить обе", – пронеслось у нее в голове.
Впрочем, розовое видение тут же исчезло. Она представила себе, как все было бы на самом деле. Каждый день она стала бы разрываться надвое. Бежать на работу, а о собственном ребенке узнавать от других. От няни или от мамы. И о его первой улыбке и о первых сделанных им шагах. А кончится все скорее всего тем, что между ней и ее ребенком возникнет дистанция, как между нею и ее матерью.
И почему, подумала Рэйчел, она так все усложняет? Решила бы уж что-нибудь одно: или ухватиться за возможность иметь ребенка обеими руками, или сразу отказаться от такой возможности.
„Господи милостивый, что же мне все-таки делать?"
Наблюдая, как по полу от сквозняка перекатываются скомканные салфетки „Клинекс", Рэйчел внезапно ощутила отвращение к самой себе. И чего, спрашивается, паниковать? Она ведь не первая, кто забеременел помимо своей воли. Конец света еще не наступил!
Рэйчел решительно поднялась.
– А ну-ка, давай распакуем все твои деликатесы, пока они не остыли. Я уже больше не в состоянии воспринимать никаких новостей или заниматься самокопанием!
Кэй тут же приступила к делу, вытаскивая один за другим пластиковые коробки и завернутые в фольгу пакеты.
– Я специально накупила все в виде полуфабрикатов, чтобы меньше возиться. Сейчас сама увидишь. Вот курица по-французски с виноградом. Семга из Канады. Маринованные артишоки… Рэйчел? Что с тобой?
Округлившимися глазами Кэй взглянула на подругу, ринувшуюся в сторону ванной.
„Боже! Меня сейчас стошнит!" – с испугом подумала Рэйчел, проносясь мимо Кэй.
Стоя на коленях на холодном кафельном полу, она буквально вывернула свой живот наизнанку. Безумно болела голова – у Рэйчел не было сил подняться, и она еще несколько минут держалась руками за края унитаза.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем до нее донесся звонок „домофона". Звонок был тоненький, как комариный писк. Вслед за ним раздался цокот сабо – это Кэй подбежала, чтобы ответить кому-то, кто стоял перед парадным.
– Послушай, – крикнула она Рэйчел, – пришла твоя мать! Сейчас она уже поднимается.
О Господи! Только не сейчас!
Да, она действительно говорила маме, что на этой неделе можно будет зайти и занести образцы драпировки. Мама вечно хочет совершенствовать и украшать ее быт. Но, помнится, она сказала, что ее самой дома не будет, так как у нее всю неделю вызовы, и пусть они посмотрят образцы вдвоем с Кэй.
Рэйчел поглядела на свой измятый домашний халат. Сейчас срочно придется придумывать для мамы причину, почему она дома, да еще в таком непотребном виде.
Тут же вскочив, она бросилась к раковине и ополоснула лицо холодной водой. Потом как следует растерла рукавицей, чтобы стереть противную припухлость у глаз. Но маму не проведешь – уж это-то ей было известно. Сразу увидит, что ее дочь плакала. Вот если бы можно было ей все рассказать! Это было бы просто великолепно. Ведь она могла бы помочь принять верное решение!..
Она, однако, заранее могла знать все, что скажет мама. Рожай – я хочу иметь внука. Аборт? Сама мысль о нем привела бы ее в ужас. Имеет ли тогда смысл вовлекать ее в свои проблемы, да еще такие запутанные?
Выйдя из ванной, Рэйчел застала мать стоящей у окна с куском драпировочной ткани.
– Боже, какой сюрприз! – воскликнула она при виде дочери. – Я и не предполагала, что смогу тебя увидеть. Как, по-твоему, подходит для занавеса? Мне кажется, что голубой прекрасно смотрится с… Дорогая, что с тобой? У тебя такой вид! Ты не больна?
Рэйчел протестующе вытянула руку, словно пытаясь отгородиться от проявлений материнской заботы. Она оглянулась в поисках Кэй, но ее подруга благоразумно скрылась на кухне, откуда уже доносился плеск воды.
– Да нет, мама. Со мной все в порядке… так, подхватила, наверное, какой-то вирус. Но это ерунда.
– Я понимаю, что ничего серьезного не произошло. Но сейчас твое место – в постели! И занавесями мы займемся как-нибудь в другой раз. Пожалуйста, ложись! А я сделаю тебе пока крепкий чай. С животом у тебя все нормально?
Рэйчел посмотрела на Сильвию как бы со стороны. Отлично держится. Как всегда, безупречно одета. Шелковый костюм цвета морской волны с красивой драпировкой на талии, жестко накрахмаленная белая блузка. От сильного запаха ее дорогих духов, „Шанель № 5", Рэйчел почувствовала, как ее живот подобно налитому до краев ведру сразу переполнился – вот-вот выплеснет. Если сейчас же не лечь, подумала она, то ее снова вырвет.
И вот она уже в своей комнате, мама стелет ей постель и кладет на лоб мокрую холодную салфетку. Как в детстве. Неожиданно чаша терпения Рэйчел переполняется. Давно искавшие выхода слезы текут по щекам.
„Черт побери все! Я не должна плакать. Я не должна проявлять слабость. Только бы она сейчас ушла… оставила меня одну, но сейчас же… прежде чем я не начала рассказывать ей такое, о чем потом стану жалеть…"
– Рэйчел! Доченька, родная моя! Что с тобой? Почему ты мне ничего не говоришь?
Теперь и в зеленых лучистых глазах Сильвии тоже стояли слезы, словно ей передалась боль Рэйчел. Ее ухоженное напудренное, словно крыло мотылька, лицо сразу осунулось. Прохладной, пахнущей духами ладонью она прикоснулась к щеке дочери.
– Мама, я беременна. – Слова выскочили сами собой.
Сильвия уставилась на нее. На бледных щеках выступил румянец. Губы в коралловой помаде приоткрылись, обнажив розовую влажность ее рта. Но, слава Богу, подумала Рэйчел, она не закатила истерику.
– И что ты собираешься делать? – голос прозвучал на редкость твердо.
Теперь поразилась Рэйчел. Это было так не похоже на маму. Совершенно не похоже. Как могла она даже помыслить о чем-то еще, кроме родов? Но тут ее мысли вернулись назад, в прошлое, и она вспомнила, как мама однажды так же поразила ее. Это произошло в тот день, когда Рэйчел прибежала к папе в больницу. Мама показала себя сильной, даже резкой.
– Не знаю, – промямлила Рэйчел.
Мамина рука соскользнула с ее щеки, и Сильвия отвернулась.
Рэйчел проследила за ее взглядом. В углу комнаты стоял сосновый туалетный столик, в свое время купленный мамой на распродаже и отреставрированный. За ним – зеркало на высокой подвижной раме и деревянное кресло-качалка. Все это стояло раньше в детской Рэйчел. Должно быть, мама понимала, что они придутся здесь к месту, – она всегда безошибочно могла предвидеть то, чему суждено случиться. Неужели она может даже помыслить о том безобразном шаге, который обдумывает сейчас ее дочь?
– А он… отец… я хочу сказать… а он хочет этого ребенка?
Рэйчел почувствовала, как внутри что-то оборвалось.
– Нет, – выдавила она.
– Понятно, – понимающе кивнула Сильвия, и ее коралловые губы твердо сжались. – И какой уже срок?
– Не очень большой. Шесть недель. Но, мамочка, для меня он уже настоящий,настоящий ребенок.
– Ребенок… – Глаза Сильвии затуманились, но она тут же сумела взять себя в руки. – О, Рэйчел, если бы я только знала, что тебе надлежит делать. Или, по крайней мере, могла что-то посоветовать. Но разве я могу взять на себя такую ответственность? То, что кажется подходящим мне, для тебя может оказаться неприемлемым.
– Но, мама, что бы сделала на моем месте ты? – почти закричала Рэйчел.
– В мое время все было по-другому. Люди были гораздо менее терпимы, и для женщин, очутившихся в твоей ситуации, был только один выход – единственный.
– Но если я сохраню ребенка, моя жизнь будет совсем иной. Все встанет с ног на голову.
Глядя в сторону окна, Сильвия едва заметно улыбнулась.
– С детьми всегда в жизни так и бывает. – И она повернула к Рэйчел улыбающееся лицо со следами слез. – Во всяком случае, ты поставила мою жизнь с ног на голову.
– Ты, значит, хочешь, чтобы я его оставила.
Услышав осуждающие нотки в своем голосе, Рэйчел возненавидела себя. Какое право имела она так разговаривать с мамой?
– Нет, – покачала головой Сильвия. – Я этого не говорила. Да и вообще мои желания не так уж важны. Я на самом деле убеждена, что ничего в данном случае не могу тебе посоветовать. Но это вовсе не значит, что я всей душой за тебя не переживаю, дорогая моя девочка. И если бы я была в твоем положении, то… – голос ее дрогнул, – сама не знаю, как бы я поступила, будь у меня возможность выбирать…
– О, мама!.. – воскликнула Рэйчел, рывком садясь и прижимая к груди скомканный край одеяла. – Я совсем не знаю, как мне быть.
– Что бы ты ни решила, дорогая, я буду вместе с тобой. Я люблю тебя. Никогда не забывай об этом.
Рэйчел почувствовала, как от волнения у нее перехватывает горло. Это не было только чувство благодарности. В ее отношении к матери появилось теперь и нечто новое – преклонение перед нею.
– А папе ты расскажешь? – спросила она со страхом.
– Нет, – покачала головой Сильвия. – Папа, конечно, любит тебя и все такое, но мужчины, знаешь ли, отнюдь не всегда видят вещи так, как видим их мы, женщины.
– Мама…
– Да?
– А ты хотела меня, до того как я появилась на свет? Хотела по-настоящему?
Некоторое время Сильвия молчала, положив холодные ладони на одеяло. Разделявшее их пространство, казалось, дрожит от напряжения. И вот наконец она появилась, робкая печальная улыбка, которую дочь столько раз видела на лице матери.
– Да, Рэйчел. Больше всего на свете.
Дэвид не просто не смотрел на нее. Он смотрел сквозьнее.
У Рэйчел было такое чувство, что она всего лишь маленькая безликая частица стерильной обстановки – в сущности, такая же, как кафельные плитки стен или раковины из нержавеющей стали. Ее охватила дрожь, по спине пробежал озноб, в животе снова начались колики.
„Пожалуйста, не веди себя так! – взмолилась она. – И ради Бога, перестань не замечать меня".
– Меня попросил ассистировать доктор Петракис, – робко пояснила она, ненавидя Дэвида за то, что он вызывал в ее душе это противное чувство униженности.
Стремясь как-то обуздать свой гнев, она нажала ногой на педаль, подключенную к крану, и сунула руки под горячую струю.
Когда их взгляды наконец встретились, глаза Дэвида были холодными и чужими, их зеленый цвет показался ей того же оттенка, что и зеленые плоские кафельные стены предоперационной.
