Текст книги "Сад лжи. Книга первая"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
4
„ДОКТОР МИТЧЕЛЛ. К ВАШИМ УСЛУГАМ…" – гласила табличка на дверях клиники на Пятой улице в Уэст-Сайд.
Рэйчел проскочила через вертящиеся стальные двери, которые вели в отделение для рожениц. Бросив взгляд на часы над стеклянной выгородкой сестринского поста, она чертыхнулась про себя. Тридцать пять седьмого. Опоздала к утреннему обходу. Только этого ей недоставало. Именно сегодня!
Она чувствовала головокружение и вялость. И это несмотря на две чашки кофе и стремительную пробежку от дома под ледяным дождем. Однако при мысли о том, что скоро она увидит Дэвида, сердце гулко забилось, а рука потянулась к нагрудному карману белого халата.
Рэйчел нервно потеребила листок бумаги.
Ей не надо было смотреть на него – этот переданный ей из лаборатории розовый тонкий клочок со словами „БЕРЕМЕННОСТЬ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ" стоял у нее перед глазами. Шрифт бледный, полустертый. Копия.
Даже сейчас, спустя двенадцать часов, эти два слова, казалось, жгли руку, голова от них шла кругом.
Хорошо, Бог, Судьба или кто там еще, вы посмеялись надо мной. Что же теперь?
Именно об этом она спрашивала себя всю прошедшую ночь, лежа без сна. Ответа на свой вопрос так и не нашла. Всю жизнь мама говорила ей – утро вечера мудренее. Но сегодня утром Рэйчел казалось, что все обстоит как раз наоборот.
Грэйс Бишоп, как ей показалось, смотрела на нее с явным неодобрением. Рэйчел почувствовала себя в положении провинившейся первоклассницы. Грэйс была старшей сестрой в отделении, наверное, задолго до того, как Рэйчел появилась на свет, и спуску не давала никому. Она стояла посреди коридора, против сестринского поста, скрестив руки на груди необъятных размеров. Грэйс медленно отвела руку и со значением поглядела на гигантские квадратные часы, украшавшие ее смуглое запястье. Каждое движение Грэйс, как всегда, излучало неодобрение в адрес любой молодой практикантки.
В свои двадцать пять Рэйчел была здесь самой молодой – школу она окончила на год раньше остальных и к тому же умудрилась затратить на колледж и медицинский факультет не восемь, как полагалось, а только семь лет. И поэтому чувствовала себя жалкой приготовишкой, опоздавшей на занятия и с ужасом ожидающей встречи с учительницей.
– Обход уже начался, – произнесла „учительница" с ямайским акцентом. – И тебе не мешало бы пошевеливаться.
Рэйчел, вежливо и чинно кивнув, тут же с горечью подумала: совсем как у Дэна Роуэна в его шоу – получает пощечину и радуется: „Спасибо. Это как раз то, что надо".
Интересно, как она выглядит в глазах Грэйс. Те же мятые брюки, что и вчера; пятно от кофе на лацкане белого халата. Волосы, заплетенные в косу, растрепались; лицо – в безжалостном неоновом свете – прозрачно-бледное, глаза ввалились. Еще бы, ведь минувшей ночью она их так и не сомкнула.
Да, сегодня у Грэйс полное право глядеть на нее с неодобрением. Неожиданно неудержимое желание расхохотаться снова овладело ею. И еще, сказать Грэйс прямо в лицо: „Да не волнуйтесь. Как бы я ни выглядела, квалификация у меня достаточная. Кто лучше беременного доктора способен помочь роженице?"
Но сейчас, она понимала это, не время позволять себе терять спокойствие. Оно ей еще пригодится. Рэйчел затрусила по длинному зеленому коридору к первой палате. Сердце стучало в унисон со шлепками по линолеуму резиновых подошв ее „адидасов". В голове все время крутилась мысль: как она преподнесет эту новость Дэвиду.
– Извините, что опоздала… – Она отводит его в сторону и шепчет: – Между прочим, я беременна.
Нет, не то. Может, для шоу Дэна Роуэна и подойдет. Но не для реальной ситуации.
– Дэвид, я знаю: это не то, что мы планировали… Но ничего, все образуется…
Кажется, она видела это в каком-то кино. Сандра Ди и Трой Донахью. Нежные объятия на фоне заходящего солнца. И, шепот: „Дорогая, я люблю тебя – остальное не имеет значения".
– Дерьмо, – тихо ругнулась она, едва увернувшись от каталки, которую вез по коридору нервный санитар.
На глаза навернулись слезы, за которые она тут же начала казнить себя: „Да повзрослеешь ты когда-нибудь? Он же никогда ни черта тебе не обещал, а ты сейчас хочешь всего. Любовных излияний и серенад. И чтоб непременно красавец доктор на коленях предложил Руку и Сердце своей любимой. Словом, все Как Положено".
„Только, – с грустью подумала она, – кто в наши дни знает, что положено, а что нет". Лет сто, даже всего десять, назад он просто обязан был бы венчаться – под дулом пистолета. Сегодня появилась возможность выбора. Разные варианты.
Да, но ты ведь можешь сделать аборт.
Рэйчел попыталась представить себе маленький комок, там внутри, который был их ребенком: в сущности, даже не комок, а пятнышко, размером с булавочную головку. И тут же взгляд ее затуманился, и на глазах снова выступили слезы. Она пошатнулась и вынуждена была схватиться за стену – красная толстая стрелка под ее рукой указывала направление в сторону отделения радиологии.
По иронии судьбы она всегда первая выступала за аборт, считая право на него столь же неотъемлемым, как и право голоса для женщин. Рэйчел ратовала и за нулевой рост народонаселения. Но теперь речь шла не о ползущей вверх кривой на графике, а о новой жизни, которая начиналась в ней. Речь шла о ребенке. В ее чреве.
Мысль о том, что его оттуда выскребут и смоют, спустив воду в каком-нибудь унитазе, вызвала пронзившую низ живота острую боль.
Но разве у нее была какая-то альтернатива? Что, родить ребенка – и прости прощай все, ради чего она так упорно трудилась долгие годы?!
Чего стоила хотя бы учеба на медицинском факультете: бывали дни, когда ей казалось, что ее мозг зажали в тиски и медленно их завинчивают. А запах формальдегида, который невозможно ничем заглушить! А эти кошмары, которые мучали ее по ночам, когда перед глазами представали наполовину иссеченные и неожиданно ожившие трупы!..
Однако было много и такого, что она любила. Аудитория с темно-красными сиденьями и неистребимым запахом пота – профессор-патологоанатом, читавший лекции, неизменно вгонял ее в сон. Доктор Даберман, постоянно предлагавший им решать головоломные задачки по гематологии. И ни с чем не сравнимое чувство собственной значимости, впервые испытанное ею во время практики на третьем курсе, когда она поняла, что на свете есть реальныепациенты, живые люди, которые в ней по-настоящему нуждаются. Для них она была врачевателем.
И вот теперь, после того как пройден такой длинный путь и в стажерах ей осталось быть меньше половины положенного срока, поставить на всем крест?
Рэйчел вспомнилось, как она приехала сюда, чтобы пройти собеседование по поводу стажировки. Ей пришлось чуть ли не час тащиться на метро, чтобы добраться до центра Бруклина: в вагоне подземки были сплошь черные и коричневые лица. Флэтбуш-авеню с ее обшарпанными лавчонками и усталыми прохожими. До больницы целых шесть кварталов пешком; грязный тротуар в бесконечных выбоинах и трещинах. А вот и больница – унылое здание; четырнадцать этажей, закопченные стены; проволочная сетка на окнах, специальное небьющееся стекло… Тюрьма, да и только. Для полного сходства не хватало лишь забора с колючей проволокой. Словом, совсем не похоже на место, где лечат. Однако, как ни странно, люди продолжали сюда поступать – и в весьма, как она вскоре убедилась, больших количествах. Выходцы с Барбадоса, Гаити, Пуэрто-Рико, жители Доминиканской Республики, перебравшиеся в Штаты, и, конечно же, черные. У большинства не было ни медицинской страховки, ни денег, зато у всех были болезни, требующие незамедлительного лечения.
Именно поэтому Рэйчел и остановила свой выбор на больнице „Гуд Шепард", хотя отец буквально проел ей плешь, настаивая, чтобы она устроилась в Пресвитерианскую или еврейскую больницу „Маунт Синай". О своем выборе она не жалела: ей здесь действительно нравилось. Так что если начальство не будет возражать, Рэйчел хотела бы остаться тут на постоянной работе в качестве гинеколога. Все шло к этому – оставалось каких-то два месяца, стажерство в травматологии заканчивается, подходит срок ротации…
Свернув направо в дальнем конце коридора, она заметила группу людей в белых халатах, сгрудившихся у дверей первой палаты. Лица еще припухшие после сна; у многих в руках бумажные стаканчики с кофе, который они медленно потягивают. Несколько человек из тех, кто дежурил ночью, похоже, вот-вот свалятся с ног от усталости – глаза у них стеклянные и неестественно яркие. При искусственном неоновом освещении все лица кажутся трупно-серыми.
Дэвида, слава Богу, пока не видно, отмечает про себя Рэйчел. Обычно он начинал кипеть от злобы, если кто-то опаздывал к утреннему обходу. И если этим „кто-то" бывала она, скидок Дэвид не делал. Впрочем, они с самого начала условились, что никаких поблажек для нее не должно быть.
Джо Израэл приветствовал ее ленивым зевком.
– Не повезло тебе. Самое захватывающее пропустила. Двойняшки. Представляешь, попала к нам прямо с улицы – и тут же родила. Выскочили, как котята.
Рэйчел в упор посмотрела на Израэла. Высокий, костлявый, рябое лицо, чем-то напоминающее доску со следами от "дротиков". Израэл был ей даже симпатичен, но сравнивать близнецов с котятами? Это уж слишком.
Джанет Нидлхам бросила на него испепеляющий взгляд:
– Ты не собираешься переквалифицироваться в ветеринары, Израэл?
Их было всего двое, девушек-практиканток, и Рэйчел старалась хорошо относиться к Джанет, но это ей плохо удавалось, поскольку Джанет сама себя не любила. Толстая, сальные темные волосы перехвачены резинкой, вечно недовольная гримаса на лице – попробуй с ней по-дружески, тут же заподозрит какую-нибудь пакость.
Подняв стаканчик с кофе, Израэл ухмыльнулся:
– Если надумаю стать ветеринаром, ты первая об этом узнаешь.
– Остыньте, вы, двое! – прошипел Пинк.
Вообще-то его полное имя было Уолтер Пинкхам. Сегодня Рэйчел насчитала пять ручек, торчащих из нагрудного кармана его белого халата. Среди практикантов он был единственным, кто носил с собой кейс.
И тут Рэйчел заметила направляющегося в их сторону Дэвида. И без того высокий, он выглядел еще выше в своем белоснежном халате. Целеустремленный, энергичный, одним своим видом он заставил практикантов подтянуться, даже как будто стать выше – сонливости как не бывало.
Сердце Рэйчел громко забилось.
Боже! И как человек может так на нее действовать? Ладони сразу делаются потными, в крови подскакивает адреналин, словом, все как водится в таких случаях. Столько лет убаюкивать себя, что ты фригидна – а тут вдруг, как выясняется, – все с точностью до наоборот. Да она же просто нимфоманка.
Улыбнувшись про себя, она вспомнила, что подумала, увидев Дэвида впервые:
„Человек с такой обаятельной внешностью не может не быть дерьмом".
Именно так должен выглядеть врач в телешоу: зеленые глаза, в которых время от времени вспыхивает, как светофор, яркий огонек; соломенные волосы спадают на лоб – по-мальчишески, а-ля Джон Кеннеди. И даже, видит Бог, еще и ямочки на щеках и одна в середине подбородка, как у Кэри Гранта.
Почему он выбрал именно ее, известно одному Господу Богу. Дэвид завоевал ее сердце. Осаду он вел по всем правилам, словно речь шла о накрахмаленной героине-учительнице из какого-нибудь романа викторианской эпохи: преподносил то розу, то гвоздику – то были цветы, наверняка оставшиеся в палатах после выписки пациентов. Два-три раза в своем шкафчике для одежды она находила записочки от Дэвида – совсем как в школе.
А теперь вот нашла и ребенка, – с горькой иронией подумала Рэйчел.
– Доброе утро, коллеги! Извините, что заставил вас ждать. У меня был второй прием по „скорой", – быстро проговорил Дэвид, явно избегая встретиться с ней глазами.
Рэйчел испугалась, что она для него всего лишь „одна из", и по телу побежали мурашки. Но тут же поспешила себя успокоить. Какая чушь, это обычное благоразумие, чтобы никто ничего не заметил. Конечно же,он ее любит.
Однако напряжение не проходило, и она боялась пошевелиться, словно розовый клочок бумаги у нее в кармане на самом деле был взрывным устройством, которое могло сработать от малейшего неверного движения.
Рэйчел присоединилась к группе, которая вслед за Дэвидом направилась к ближайшей палате. Длинная комната, выкрашенная в тошнотворный желтовато-зеленый цвет, ряды кроватей, разделенных блеклыми коричневыми занавесками. И жара – не продохнешь. Старые радиаторы парового отопления шипят и потрескивают. И чего это никому в голову не пришло открыть фрамугу?
Дэвид остановился у первой койки. Бледное лицо в обрамлении темных спутанных волос. Испуганно моргающие глаза. Одеяло откинуто, видна выступающая ключица. Во впадине на шее – маленькое золотое распятие. Такая юная, что, глядя на нее, невольно щемит сердце. Уже мать, а сама, в сущности, ребенок.
Дэвид взглянул на ее карту, затем обернулся к Гари Мак-Брайду, стоявшему возле него.
– Ваша, если не ошибаюсь, доктор Мак-Брайд?
Гари напоминал Рэйчел повзрослевшего Тома Сойера – мальчишеский вид, веснушки, рыжий вихор… Впрочем, доктором он был весьма неплохим. И о пациентах своих неизменно заботился.
Гари начал без запинки, не заглядывая в свои бумаги.
– Мисс Ортиз. Шестнадцать. Первые роды. Доставлена в два часа ночи. Открытие шейки – четыре сантиметра. Кровяное давление – норма. Правда, небольшое кровотечение. Удары сердца у ребенка замедленные. Я консультировался с доктором Мелроузом. Он порекомендовал кесарево.
– И как наша пациентка чувствует себя сейчас? – спросил Дэвид.
– Немного низковатое давление. Небольшая температура. Жаловалась на боли, я дал ей демерол.
Дэвид откинул одеяло и поднял рубашку мисс Ортиз, осторожно сдвинув пропитанную бетадином марлевую полоску, прикрывавшую шов. Рэйчел, не отрываясь, смотрела на его руки, испытывая прямо-таки благоговейный трепет. Боже, до чего они красивы! Руки художника, скульптора, ваяющего живую плоть. Ладони широкие, почти квадратные, а пальцы длинные, неожиданно изящные, тонкие, с ровными бледными лунками ногтей. Руки, способные творить чудеса. Она видела, как ему случалось в операционной распутывать даже самые хрупкие сосуды, не повредив их; видела, как он берет кровь у ребенка, залезая в матку и действуя при этом просто на ощупь.
А разве не чудом было и то, какие чувства он сумел в ней вызвать?
Она вспомнила их первую ночь – лицо ее зарделось. Совращение по-голливудски. Его квартира, шампанское в ведерке со льдом, мягкая музыка (в ее памяти остался лейтмотив из „Мужчины и женщины"). Кровать, простыни, пахнущие кремом после бритья. Вся эта обстановка, хотя и подействовала на нее возбуждающе, в то же время оставила ее несколько холодной внутри, как бывает, когда ешь, сидя перед экраном телевизора, так до конца и не разогретый готовый ужин, слишком долго пролежавший в морозилке.
Потом, когда они уже занимались любовью, он вдруг совершенно неожиданно прервался и, приподнявшись на локтях, взглянул на нее с лукавой полуулыбкой.
– А тебе вроде не так уж это все и нравится? – заметил он.
Его откровенность застала ее врасплох, и она не стала ему лгать.
– Не знаю, как это получается, но…
За время, прошедшее после Мейсона Голда, Рэйчел была близка только с тремя мужчинами. И с каждым из них у нее все шло по убывающей. А теперь еще и эта новая осечка – с Дэвидом. Ей захотелось плакать.
Он нежно вышел из нее и прижался головой к низу ее живота. Она лежала, окаменев. И вдруг ее обожгло: она почувствовала между ногами прикосновение его языка. Боже! Рэйчел еще больше сжалась – от стыда и ужаса. Сначала она была не в состоянии что-либо чувствовать. Но вот постепенно по ее телу стал разливаться какой-то неведомый прежде трепет. Пронзивший все ее существо, он расшатал выстроенные с такой тщательностью заграждения – запретный плод оказывался волнующе сладок. Неустанно трудившийся язык Дэвида находил на ее теле все новые и новые потайные места, о существовании которых она и не подозревала. Ей казалось, что прошли часы, пока наконец ею не овладела дрожь. Теплое сладостное ощущение заполнило Рэйчел без остатка: еще минута – и она наверняка растает от этого головокружительного чувства.
И тут Дэвид снова легко вошел в нее.
– Ну что, теперь получше? – спросил он с ухмылкой.
„Интересно, ЭТО случилось уже в ту ночь или потом?" – подумалось ей сейчас. Скорее всего именно тогда – прошло как раз восемь недель. Срок ее беременности. И потом, в этом была своего рода закономерность. Ведь так и должно быть: если ты впервые в жизни открыл для себя радости секса, то за открытие надо платить. Беременность и есть эта плата.
Рэйчел наконец отвела взгляд от рук Дэвида. На какой-то миг, подобно героине одного из романов Шарлотты Бронте, показалось, что сейчас все увидят, как она испаряется. Она и на самом деле испытывала небольшую слабость. Наверное, из-за того, что не позавтракала. Или может быть, потому, что…
И вдруг до нее дошло. А это ведь не просто какой-то там клочок розовой бумаги, на котором написано несколько слов. Не просто отсутствие месячных. Она беременна. Да-да, беременна!..
Рэйчел следила за тем, как пальцы Дэвида массируют опавший живот молодой женщины, деликатно обходя шрам от разреза. В его движениях было новое для нее очарование. Казалось, она смотрит уже не глазами врача, а просто женщины, завороженной таинством материнства, столь же древним, как само сотворение мира.
На глазах у нее выступили слезы, взор затуманился – она представила, как будет рожать сама. Рожать своего ребенка, который уже начал в ней собственную жизнь. Маленькое чудесное существо, частица ее плоти. Сколько раз она видела, как это происходит у других. А теперь вот настал и ее черед. Она сможет держать его на руках, сможет кормить молоком, которое сделает тяжелыми ее груди.
„Вот и не так. Совсем не так", – тут же сказала она себе. Она не имеет права хотеть этого. В ее жизни нет места ребенку. Может, через несколько лет. Но не сейчас.
В ярости на свою слабость она заставила себя прогнать слезы. И сконцентрировать все свое внимание на пациентке, не забывая при этом, что вскоре и ей предстоит докладывать о своих больных.
– Как себя чувствуем? – спросил Дэвид, нагнувшись к юной женщине, которая кусала губу, чтобы не застонать.
Улыбнувшись, он посмотрел на мисс Ортиз своими изумрудными глазами – и та сразу же успокоилась, как школьница, которую наконец-то вызвали к доске.
О, этот его взгляд, подумала Рэйчел. Это ведь тоже часть его волшебства. Никто не умеет вызывать к себе такого полного и безграничного доверия. Да вели он сейчас этой девчушке встать с постели и пятьдесят раз пропрыгать на одной ножке, она не колебалась бы ни секунды, – в этом Рэйчел не сомневалась.
– А здесь болит? – продолжал расспрашивать Дэвид, нажимая немного сильнее.
– Чуть-чуть, – прошептала пациентка.
Рэйчел видела, что лицо молодой женщины стало совсем бледным. И все же пациентка не пошевелилась, давая возможность врачу продолжать обследование.
Наконец, резким движением опустив подол ее ночной рубашки, Дэвид выпрямился. Повернувшись к аудитории, он обратился к Гари Мак-Брайду:
– У нее повышенная чувствительность. Обратите внимание. Возможно, речь идет о сепсисе. Немедленно сделать анализ и повторить сегодня днем. Я хочу знать, как ведет себя ее белок. – Взглянув еще раз на историю болезни, Дэвид нахмурился: – Здесь даже нет фамилии врача, заполнявшего карточку. Кто это?
– Я… это я заполнял… – промычал Гари. – Дело в том, что это должна была быть пациентка доктора Габриэля, но я не смог с ним связаться и…
– Меня совершенно не интересует, где он мог быть. На луне или в другом месте, – оборвал его Дэвид. – Если он будет вести больную, значит, в истории болезни должно стоять его имя. И все должно быть заполнено по форме. Даже если вы, доктор,и полагаете,что это необязательно.
Слово „доктор" он произнес с ядовитым сарказмом.
Рэйчел с тревогой отметила, каким румянцем вспыхнуло лицо Гари – его веснушки тут же карикатурно выступили повсюду, где только можно. Так мог реагировать только человек, обожествлявший Дэвида и потому сраженный неодобрением мэтра.
– Прошу прощения, доктор Слоан. Это… это было совершенно непростительно. Обещаю, что подобное больше не повторится.
Ей до боли захотелось заступиться за Гари и прокричать в лицо Дэвиду:
„Нет, не надо так! Ты ведь умеешь по-другому. Без грубости!"
Она же действительно знала, в отличие от других, каким он может быть нежным. И сейчас ей страстно хотелось, чтобы они в этом убедились.
И тут, словно прочитав ее мысли, Дэвид расплылся в улыбке – той ослепительной солнечной улыбке, которая озаряет все вокруг, как луч света, прорвавшийся сквозь тучу. Ей сразу стало легко на душе.
– Уверен, что так оно и будет, – Дэвид похлопал Гари по плечу. – Тем более что во всем остальном вы действовали безукоризненно, доктор. И у меня к вам нет никаких претензий. А сейчас…
Дэвид быстро перешел к койке, где лежала следующая пациентка. За ним двинулась и вся свита, включая широко улыбающегося Гари Мак-Брайда, чье облегчение было настолько явным, что казалось почти комичным.
„Да, таким он и будет, когда я ему все расскажу, – подумала Рэйчел. – Сначала он, пожалуй, удивится, расстроится, даже рассердится. Но потом обнимет и скажет, как сильно он меня любит и что все у нас будет хорошо".
И все действительнотак и будет, сказала она себе. Иначе просто не может быть.
Рэйчел почувствовала, что вся дрожит. И тут же спрятала руки в карманы, чтобы никто этого не заметил. Пальцы сами нащупали листок бумаги. Сейчас ей уже не было так страшно, почти невозможно признать реальность того, что было там написано.
„Сегодня же вечером все ему расскажу", – решила она.
Впервые за прошедшие сутки с тех пор, как она прочла свой „приговор", Рэйчел показалось, что все на самом деле сможет в конце концов уладиться.
– Подонок проклятый! У нас тут полно срочных дел – сердечная недостаточность, новорожденный с тахикардией, а этот идиот ведет себя, как неумеха-первокурсник. Господи, он что, спятил? Вся ординаторская провоняла его блевотиной…
Рэйчел следила за тем, как в ярости Дэвид меряет шагами ковер, расстеленный в ее маленькой гостиной. Конечно, думала она, Дэвид прав. Доктор Петракис становится прямо несносен – одна ужасная история за другой. Пусть он и заведующий гинекологией, его давно следовало выгнать отсюда. Настоящий буйный алкоголик – такого и в санитары не взяли бы…
Но сосредоточиться на Петракисе она все-таки была не в состоянии. Ее одолевали мысли о своем будущем ребенке. Как преподнести все это Дэвиду? Она даже решила, что лучше, пожалуй, написать письмо и сунуть ему в карман, когда он будет уходить. Что-нибудь в таком роде:
„Дорогой Дэвид! У меня есть для тебя… пациентка. У нее примерно восемь недель беременности. Она скорее всего типичная психопатичка…"
Неужели сохранять беременность в ее случае – безумие, спрашивала она себя, свернувшись калачиком на диване и держа руку на животе, словно прислушиваясь к тому, что происходит там, внутри. Рэйчел прекрасно понимала, что пока не может ровно ничего чувствовать. Но тем не менее все-такиприслушивалась. Ей казалось, что изнутри исходит какое-то особое тепло, своего рода сияние, как из освещенного окна, говорящего прохожему, что дома кто-то есть.
Только вот поймет ли ее состояние Дэвид? Она вспомнила, как он говорил, что больше всего ценит в ней твердость, делавшую ее не похожей на других представительниц женского пола, обычно отличающихся слабоволием и сентиментальностью. Не воспримет ли он ее стремление сохранить ребенка как проявление именно этих женских качеств?
Но, черт побери, я ведь к этому совсем не стремилась! И он это знает.
Впрочем, приглядываясь к нему сейчас – глаза, сузившиеся до размера зеленых щелочек, лицо, перекошенное от гнева, стремительные шаги, оставляющие на ее старом ковре все новые и новые „холмы", – она начинала серьезно в этом сомневаться.
Ей, значит, придется оставить эту свою уютную квартирку в Виллидж, к которой она так привыкла, хотя на пятый этаж нужно подниматься пешком, а комнаты настолько тесные, что скорее напоминают большие почтовые марки, и перебраться к нему? Рэйчел особенно нравилось делить жилье с Кэй Кремпел, дипломированной медицинской сестрой, с которой они познакомились в Беллвю и стали хорошими друзьями – во всяком случае, им всегда бывало весело вдвоем. Эту квартиру подобрала и по существу подарила ей мама, настоявшая на том, что все оплатит и организует, и она же предложила счистить всю краску с потрескавшихся и выщербленных стен, впервые покрашенных, должно быть, еще на заре палеозойской эры, освежить лепку и оставить все деревянные конструкции в их естественном виде. Затем квартиру заставили растениями в терракотовых мексиканских горшках, недорогой мебелью из ротанга с полосатыми салфетками и подушками на диванах, а к потолку в каждой комнате подвесили вентиляторы. Рэйчел называла их гнездышко „Касабланкой ранней поры", и единственным ее желанием было, чтобы мама перестала проводить там чересчур много времени.
„Да ты что, с ума сошла? – обрушилась она на самое себя. – Конечно, ты переедешь отсюда к Дэвиду. А как же еще?"
– …да этот человек просто маньяк. Чертов маньяк! Какие там, ко всем матерям, обращения в суд из-за неправильного лечения! Его надо брать и арестовывать. Будь у меня влияние на правление, я бы…
Дэвид остановился посреди комнаты, подошел к незанавешенному окну, выходящему на Гров-стрит. Днем, стоя тут, можно было вдыхать волшебный аромат итальянской пекарни, видеть, как из антикварной лавки выносят старинные комоды, или наблюдать за парочками, забегавшими перекусить в бистро „У Пьера".
Сейчас, однако, за окном было темно. Единственное, что видела Рэйчел, это туманное отражение Дэвида в оконном стекле: высокий, отлично сложенный мужчина, темно-синие брюки со стрелкой и светло-голубой свитер, гладкая прическа… Ничего от входившей в моду небрежности в одежде и стиле жизни. Единственная уступка моде – туфли на босу ногу. Похоже, он только что сошел со страницы ежеквартальника для мужчин „Джентльмен Квортерли", где еще при желании можно прочесть подпись под фотографией: „ПРИНСТОН. ВЫПУСК 60 г.". Но видя сейчас, как контрастирует его гордый профиль с играющими на скулах желваками, следами напряженной внутренней борьбы с самим собой, Рэйчел не могла с растущей тревогой не подумать, что в Дэвиде с трудом уживаются два совершенно разных человека. Ей показалось: сейчас она узнает о нем что-то такое, о чем лучше никогда и не догадываться.
Она отвела взгляд от его лица, переведя глаза на маленькие мокрые круги на дубовом столике, где стояли их рюмки. Дэвид так и не прикоснулся к своей, как, впрочем, и она, и теперь весь лед растаял.
Рэйчел опустила ноги на пол и рывком встала.
– Пойду принесу еще льда, – произнесла она с наигранной веселостью. – Может, принести и какой-нибудь еды?
„Ничего, сейчас он успокоится – и я ему все скажу", – решила она.
– Ну, что там у нас в меню? – бросил ей вслед Дэвид, увидев, что Рэйчел замешкалась среди разбросанных перед стерео пластинок.
Она остановилась и с улыбкой взяла два альбома, подвернувшихся под руку: „Сюрреалистическая подушка" и „Беверли-Хиллз" в Ковент-Гардене". В этих альбомах в сущности заключается вся разница между ней и Кэй Кремпел.
Рэйчел тут же вспомнила свой выдержанный вполне в сюрреалистическом духе разговор, состоявшийся у нее утром с Кэй, перед тем как они разбежались. Она сидела в кресле, нахохлившись, с опухшими от слез глазами. Кэй стояла возле раковины, попивая большими глотками растворимый кофе, словно какой-нибудь гангстер в прокуренном салуне на Диком Западе, – в ореоле черных кудряшек, в белом брючном костюме, подчеркивающем ее пышную грудь, в сабо на толстой подошве.
– Я не берусь сказать, что именно тебе надо делать, – сказала ей Кэй. – Что бы ты ни решила, это должно быть твоерешение, исходящее из твоихинтересов, а не Дэвида, – она мрачно улыбнулась подруге, оторвав губы от большой кружки. – Знаешь, я всегда думала, что у нас, баб, есть в душе какой-то могильный камень, под которым мы хороним свои желания, уступая настояниям мужчин. Но они ведь, наверное, не могут там находиться вечно, правильно? Мы все же не забываем о том, что похоронено…
Вздрогнув при этом воспоминании, Рэйчел положила пластинки на место. Боже, Кэй, почему ты так уверена, что его и мои желания не совпадают?
Она внимательно посмотрела на приближающегося Дэвида: лицо улыбчивое, ни следа былого раздражения. В общем, подумала она, можно расслабиться.
Заглянув в холодильник, занимавший большую часть старомодно обставленной кухоньки, она пробежала глазами по полкам.
– Молоко. Яйца. Ореховое масло. Китайская лапша и остатки курицы. По крайней мере, вчера именно это я и ела, – пробормотала она, принюхиваясь к содержимому завернутого в фольгу блюда. – Пожалуй, лапшу лучше выкинуть. Похоже, у нее срок годности давно прошел.
Неслышно подойдя сзади, Дэвид обвил ее руками и, уткнувшись носом в шею, промурлыкал:
– Давай обойдемся без ужина. Я не очень-то и голоден. Лучше я потом сделаю омлет.
– „Потом"? – Выскользнув из его рук, она вопросительно уставилась на него.
Только сейчас она почувствовала, как колотится в груди сердце. Будь он проклят! Чтобы до такой степени его хотеть! Стоит ему только взглянуть на нее – и все, она уже готова. А если он прикоснется и поцелует, – сразу делается мокро между ногами. Совсем как у алкоголика, которому достаточно одного глотка спиртного, чтобы отключиться.
Дэвид не подозревал о глубине той страсти, которую он в ней вызывал. Она искусно делала вид, что ей все нипочем. И делала это с умыслом. Дэвид предпочитал не обсуждать будущее. Что ж, ее такое положение вполне устраивает. Ведь ни о какой свадьбе она тоже не думала. Другое дело жить вместе. Этот вариант ее устроил бы. Но опять же не сейчас, а когда оба они для этого созреют.
„Но это было до… – мысленно сказала себе Рэйчел. – До ребенка. Теперь Дэвиду придется поговорить о нашем будущем. И о планах, которые с ним связаны".
Снова посмотрев на него, она уже открыла рот, чтобы сообщить ему новость. Но передумала. Дэвид как раз посмотрел на нее одним из тех взглядов, от которых ее колени сразу же становились ватными. Глаза с поволокой, льдисто-зеленые, полуприкрытые золотом ресниц; уголки рта слегка приподняты – с намеком. Ничего от доктора Слоана, холодного, деловитого. Просто Дэвид. Ей было видно, как пульсирует кровь в венах на шее: толстая яремная вена справа казалась особенно нетерпеливой. Она сразу представила себе его член – твердый, с натянутыми жилами, с нежным розовым кончиком, влажным, как лепесток цветка.
