Текст книги "Сад лжи. Книга первая"

Автор книги: Эйлин Гудж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

В общем, нетрудно догадаться, что Голды не участвовали в организации такой свадьбы… даже в ночных кошмарах не могли себе представить ничего подобного.

Рэйчел легко выделяла из присутствующих и всех прочих Голдов или их друзей – все они чувствовали себя явно не в своей тарелке, ерзали на стульях, смущенно изучали собственные руки, лежащие на коленях, обменивались тревожными взглядами. К счастью, мама вела себя по-другому. Как всегда элегантная в своем светло-синем кашемировом костюме, она выглядела так, словно все происходящее ее забавляет. Глядя на Сильвию, дочь ощутила прилив гордости: „Вот она у меня какая!"

Рэйчел прислушалась к тому, что говорит проповедник, бородатый, с тихим приятным голосом человек, казавшийся искренним и, к счастью для семейства Голдов, одетый не в блузу, а в обыкновенный пиджак и галстук. Сейчас он оглашал обет, данный друг другу Мейсоном и Шэннон, – да, кажется, ее и на самом делезвали Шэннон или как-то очень похоже на это, – обет, который они сочинили вместе. Была там и „любовь, свободная, как горный орел", и „круги внутри кругов"… В общем, довольно мило и не слишкомуж занудно.

Рэйчел даже почувствовала, как у нее на глаза наворачиваются слезы. Господи, неужели она действительно плачет? Наверное, все дело в том, с какой нежностью смотрит Мейсон на свою невесту. Эти двое целиком поглощены друг другом. Окажись они сейчас на тонущей шлюпке, наверное, не заметили бы этого. Дэвид, решила она, ни разу не смотрел на нее такими глазами.

На свадьбе присутствовало множество друзей Мейсона (а чьими еще, спрашивается, могли они быть?), длинноволосых ребят в джинсах и блузах, сидящих кучно в первых рядах. У их четырех-пяти подружек волосы тоже были длинными, с неровным пробором посредине, а лица как на подбор, блеклые и невыразительные. Одна из девушек, блондинка, чем-то напомнила Рэйчел красотку из прославляющих крем рекламных роликов: сначала там показывают девиц до того, как они начали его употреблять, а потом уже после – так вот, растрепанная блондинка принадлежала к категории „до того". Ее подруги как-то сонно покачивали головами и, казалось, витали где-то в облаках, накурившись „травки". Интересно, подумала Рэйчел, что еще, кроме цветов, они выращивают в своей теплице?

Между тем Мейсон уже надел кольцо на палец невесты и склонился, раскрасневшийся и взволнованный, чтобы поцеловать ее. Парень, сидящий на перевернутом глиняном горшке с гитарой на коленях, начал наигрывать „Лунную тень" Кэта Стивенса. Захваченная торжественностью момента, Рэйчел вдруг поняла, что тихонько подпевает гитаристу.

Через несколько минут церемония окончилась, и гости стали выходить. Первыми вышли из теплицы Мейсон и Шэннон в сопровождении своих друзей – все они смеялись, улыбались и лезли друг к другу обниматься.

Более пожилые, однако, задержались, чтобы пробормотать свои вымученные поздравления Голдам, как того требовали приличия. Рэйчел заметила, что Айра Голд скривился, когда другой лысый коротышка, скорее всего его брат или кузен, сочувственно похлопал его по плечу.

Где-то в задних рядах Рэйчел увидела отца – они улыбнулись друг другу глазами.

„Папе явно нравится, что этот чванливый Айра… в общем, что ему тут утерли нос… Папа всегда считал его страшным задавакой", – не без удовольствия решила она.

Вскоре Рэйчел последовала за молодыми вниз по склону, спотыкаясь на высоких каблуках, когда ей случалось наткнуться на комья грязи или провалиться в сусликовую нору. Какая, в сущности, чушь, что они с мамой беспокоились насчет ее сегодняшнего туалета и боялись: а вдруг белая водолазка и замшевая юбка окажутся недостаточно торжественными!

Угощения были расставлены на круглом дубовом столе в старой, полуразвалившейся фермерской усадьбе: галлоны свежего яблочного сидра; аппетитные на вид салаты, украшенные сверху брюссельской капустой; ситный хлеб; крестьянское масло и творог в глиняных горшочках и вегетарианская запеканка из риса и овощей с явно пережаренной коркой.

Позднее, в просторной, старомодно обставленной кухне с громоздкими буфетами и кладовкой, куда можно было войти не пригибаясь, Рэйчел удалось наконец словить Мейсона.

– Послушай, у тебя это все… серьезно? – спросила она, глядя на него в упор. – Ты в самом деле решил начать все сначала? А что случилось с Йейлом, с твоими планами на будущее?

– Ты когда-нибудь пробовала сельдерей со свежим маслом из земляных орешков? – Он тут же выхватил корень сельдерея из блюда с отбитыми краями, почти съезжающего с сильно накренившейся стойки, и, сунув его в рот Рэйчел, осклабился при виде ее попыток разжевать это угощение. – Это Шейенн готовит, – с гордостью сообщил он. – Сперва мне тоже не слишком-то нравилось, но потом она приучила меня к своей стряпне.

С трудом заставив себя проглотить кусочек волокнистого вязкого корня, Рэйчел спросила:

– А разве ее зовут не Шэннон?

– Да, раньше звали. А теперь она поменяла свое имя.

– А ты случайно не собираешься поменять свое? – улыбнулась Рэйчел при мысли, что ей придется звать его „Тонто", „Чайка" или еще как-нибудь в том же духе.

Мейсон ухмыльнулся.

– Это уж точно. Как тебе, к примеру, понравится Акапулько?

– Обхохочешься! – пробормотала она и невольно рассмеялась.

„Все в порядке, – подумала Рэйчел. – Мейсон остался самим собой. Мне можно расслабиться".

– Извини, мне не следовало заводить этот разговор про Йейл и все остальное. С моей стороны это просто подлость. Но я растерялась – не привыкла, знаешь ли, видеть тебя с косичкой. А вообще-то я за тебя по-настоящему счастлива, Мейсон. Честно!

– Да чего там. Я не в обиде, – великодушно ответил он и тут же предложил: – Постой, хочешь посмотреть, как мы здесь живем, а? Шэн… то есть Шейенн и я занимаем весь верхний этаж, а Дав и Горди делят второй этаж с Лизой и Джо. Кстати, я тебя с ним не знакомил? Когда-то вся ферма принадлежала деду Джо. Он вроде был каким-то ботаником. Идея провести свадебную церемонию в теплице пришла в голову именно Джо…

Рэйчел поднялась следом за Мейсоном по широкой деревянной лестнице с резными дубовыми перилами и прекрасно обточенными балясинами. Верхний этаж, о котором говорил Мейсон, на самом деле оказался чердаком, и ей пришлось нагибать голову, чтобы не стукнуться о низкий косой потолок. Все убранство этой комнаты с голыми побеленными стенами состояло из полосатых занавесок на окнах (их, наверно, Шейенн перешила из покрывала), огромных размеров матраца на полу и комода с выдвижными ящиками в простенке между окнами.

Войдя, Мейсон сразу же уселся на матрац, скрестив ноги по-индейски. Заметив несколько растерянный взгляд Рэйчел, он сказал:

– Знаю, у нас тут немного пустовато. Но это же временное жилье. До конца лета. Потом переселимся в город. В сентябре я начинаю работать в Бюро юридической помощи. Я тебе, кажется, говорил? Мне до смерти надоело заниматься делами всяких там корпораций. Сама знаешь, все эти богатые задницы только и смотрят, где бы друг другу напакостить. А многие порядочные люди отправляются за решетку только потому, что у них нет денег нанять себе хорошего адвоката! Ты даже понятия не имеешь, сколько у нас таких людей. Конечно, в Бюро не одни только хорошие адвокаты, есть и неважные – из тех, кто больше нигде не может устроиться. Но я совсем другое дело, потому что самвыбрал эту работу. Чтобы помогать людям.

Присев на матрац рядом с Мейсоном, Рэйчел поцеловала его в щеку. Она гордилась им – его храбростью, его благородством.

– Бедная Делла Стрит, – вздохнула она.

– При чем тут Делла Стрит? – удивился Мейсон.

– Я просто подумала: а где бы оказалась Делла, если Перри Мейсон подобно тебе перешел бы работать в Бюро юридической помощи?

Рассмеявшись, он потянулся к дальнему краю матраца и вытащил из-под него полиэтиленовый пакет.

– Хочешь покурить? Вспомнить прежние денечки? – предложил он.

Мейсон свернул самокрутку – и они, закурив, стали молча передавать сигарету друг другу. На душе Рэйчел сделалось легко: казалось, по-дружески делить „травку" с Мейсоном в день его женитьбы было совершенно естественным. К тому же это помогало ей отвлечься от мыслей о себе, своих страданиях.

– А что происходит с доктором Килдером? – нарушил молчание Мейсон. – Спасаешь чужие жизни – и нет времени устроить свою собственную? Влюбиться, выйти замуж наконец?

– Один раз я уже влюблялась, – ответила Рэйчел задумчиво. – По крайней мере, мне так казалось. Так что лучше уж мне заниматься спасением жизней, начиная со своей… Знаешь, а я уже вроде как привыкла к твоей косичке! Она мне даже нравится. Наверно, я уже спеклась, да?

– Я ее сам вырастил.

– Кого? – хихикнула она. – Косичку?.. Рэйчел почувствовала странную легкость в голове.

– Нет, вот это. – И он протянул ей сигарету с „травкой". – В той теплице, где мы были.

– Я догадалась.

– Папочка, похоже, тоже просек. Требовал от меня откровенно сказать, не балуюсь ли я наркотиками? Он меня достал! Никак не может смириться, что я не пошел по его стопам и не занимаюсь бизнесом.

Рэйчел как можно глубже затянулась, закашлявшись от сладковатого дыма. Она давно уже не курила „травку" – возможно, слишком давно.

Откинувшись назад, она облокотилась на матрац: отсюда через низкое окно можно было видеть заходящее солнце в мандариновой дымке, застилавшей реку.

– Хочешь упасть? – спросила она. – Я собираюсь отправиться во Вьетнам.

– Что ты несешь? Это же несерьезно!

Мейсон смотрел на нее во все глаза.

– Почему? Вполне!

До сих пор, честно говоря, она сама не была в этом уверена, но теперь, выговорив вслух то, что зрело у нее в душе, Рэйчел утвердилась в своем решении.

Мейсон перевел взгляд на зажатую между большим и указательным пальцами тлеющую сигарету.

– Ты даешь! Я знал, что наша „травка" отлично срабатывает, но чтобы до такойстепени! – заметил он.

– Хорошо, – рассмеялась она. – Я немного под балдой. Признаю. Но все равно это абсолютносерьезно.

– Клянусь, это самая безумная идея из всех, какие у тебя были! – воскликнул он, и в его карих глазах стояло то преувеличенно недоверчивое выражение, которое делало его похожим на персонажа комиксов.

– Я ведь не собираюсь идти в армию или еще что-нибудь в этом духе. Нет, буду работать в частной больнице по линии Католической организации помощи. Там же стреляют не в одних только солдат, но и в штатских. И среди них тоже есть немало раненых, покалеченных. Так что, откровенно говоря, не вижу, в чем моя работа там будет хуже, чем твоя – здесь, в Бюро юридической помощи?

Мейсон некоторое время обдумывал слова Рэйчел – глаза прищурены, лицо окутано облачком дыма.

– Да-а… тут, пожалуй, ты права. Но в общем-то кто я такой, чтобы тебя судить? Послушать папочку, так я испоганил свою жизнь. Как же после этого я могу что-то там тебе советовать? И потом, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не понять: ты все равно поступишь, как задумала.

Мейсон выудил из стоявшей на полу пепельницы окурок марихуановой сигареты и молча докурил его. „Если бы у меня был брат, – подумала она, – лучшего, чем Мейсон, нельзя себе даже представить".

– Обещаю, что пришлю тебе открытку, – улыбнулась она.

– Только не пиши: „Хотелось бы, чтобы ты был здесь", – он постучал себя по груди и, ухмыльнувшись, добавил: – Шалит сердчишко. Не выдерживает „травяной" нагрузки.

Рэйчел резко встала: во всем теле ощущалась тяжесть и усталость, но все равно так хорошо она уже много недель себя не чувствовала. Да, она поедет… это решение всех ее проблем… пусть они останутся позади!..

„Пора, – твердо сказала она себе, – качать новую жизнь. Как Мейсон".

– Пошли, – предложила Рэйчел. – Шейенн, наверное, недоумевает, что ты делаешь здесь на чердаке с другой женщиной в день своей свадьбы.

– Не волнуйся, Шейенн не такая. Она полагает, что любовь может быть только свободной и каждый волен делать, что хочет.

Мейсон поднялся с матраца и встал посреди комнаты.

Рэйчел поглядела на его ноги в сандалиях: из-под ремешка торчал причудливо скрюченный мизинец – следствие катания на водных лыжах тем летом, которое они вместе провели в Диле. Боже, как давно это было! Ей сделалось грустно, как будто сломанный тогда мизинец на ноге Мейсона знаменовал собой самую беззаботную пору ее жизни, навсегда, увы, потерянную.

– Послушай, ты, философ, – Рэйчел строго посмотрела Мейсону в глаза, наконец-то оторвавшись от заворожившего ее мизинца, – только не вздумай испытывать это на практике, понял? Если ты ее любишь, то нечего крутить с другими!

– Слушаюсь, – отсалютовал Мейсон, но, судя по скривившемуся уголку рта, слова Рэйчел задели его за живое. – Но с ней этот номер не пройдет. После Шейенн у меня ни на кого другого просто не остается сил. – Он помолчал и добавил: – Я тебе одну вещь скажу. О ней даже предки ничего пока не знают. Шейенн и я… в общем, у нее беременность три месяца. Я буду отцом! Нет, ты представляешь?

В груди у Рэйчел кольнуло так, словно к ее сердцу прикоснулись оголенным проводом. Она не могла вынести блаженно-счастливого выражения на лице Мейсона. Оно обращало ее мысли к Дэвиду. Как холоден, как высокомерен он был, узнав про ребенка. Господи!

– Я вижу, вы времени даром не теряли! – собравшись с силами, попробовала пошутить Рэйчел.

– Как же все переменилось, а? Я женатый человек, без пяти минут отец. Ты, можно сказать, почти собралась ехать во Вьетнам… – Он повернулся к ней, остановившись на верхней площадке лестницы. Она увидела на его лице маленькие красные порезы от бритвы. Ах да, вспомнила Рэйчел, он говорил ей, что сбрил бороду сегодня утром – из уважения к родителям. Видеть своего сына в этой хипповой обстановке, да еще с внешностью Иисуса Христа!.. – Только, пожалуйста, не высовывайся там очень уж далеко. – И помолчав, добавил: – Черт, зачем я это сказал! Это же все равно что просить тебя не думать там о слонах.

Рэйчел похлопала его по плечу:

– Хорошо, обещаю. Я не буду думать о слонах.

Спускаясь по лестнице, она услышала внизу шум: кто-то кричал, хлопала дверь, звучали торопливые шаги.

– Рэйчел! Рэйчел! – донесся до нее встревоженный голос мамы.

„Что это? Кому-то плохо? – подумала она, поймав себя на абсурдной мысли, что все это напоминает один из старых мультиков, где Багз Банни верещит: „Есть в доме доктор в конце концов?"

Но как только из темного пролета лестницы выплыл белый круг маминого лица, Рэйчел похолодела. Сердце, казалось, перестало биться. „Господи, что-то ужасное… ужасное, должно быть, случилось с…"

– Рэйчел, – выдохнула мама, – папа…

9

Сильвия сидела у себя в спальне на старой, обитой красным бархатом качалке и пришивала пуговицу к рубашке Джеральда.

„Какие же маленькие эти пуговки и какие изящные, – подумала она, продевая иглу через дырочку. – Не то что современная пластмасса. Это так в характере Джеральда – быть дотошным в любой мелочи. Все его рубашки шьются в той же мастерской, где шили и для его отца".

Сильвия подняла голову: за свинцовым переплетом высокого окна день уже угасал. „Как быстро бежит время", – с удивлением подумала она.

Ее внимание привлекли какие-то отдаленные звуки. Кажется, кто-то стучит в дверь. Звуки доносятся до нее совсем глухо. Должно быть, это внизу. Ничего, там Бриджит, она разберется. Сильвия мысленно представила, как выложила бы эту рубашку для Джеральда, чтобы он мог надеть ее завтра с элегантным голубым в полоску костюмом и его любимым галстуком от Диора, который подарила ему Рэйчел на День отцов в июне прошлого года…

Стук все громче, все настойчивее. Да это же совсем не внизу. Стучат в дверь ее спальни! И тут до нее донесся голос Рэйчел:

– Мама, ты здесь?

„Рэйчел? Какой приятный сюрприз. Может, она останется и на ужин?"

– Заходи, дорогая, – радостно воскликнула Сильвия. – У меня не заперто. Просто туго открывается. Ах эти старые двери! Толкни сильнее.

„Господи! Как ужасно она выглядит, – вздрогнула Сильвия при виде дочери. – Волосы висят паклей, приплюснуты, словно она не мыла их целую вечность. Лицо одутловатое, веки набрякли. Бедняжка".

Рэйчел подошла к матери и опустилась на колени. Она подняла голову – и в этот момент луч заходящего солнца упал на ее лицо, выхватив его из заполнявших комнату сумерек: высвеченное этим лучом страдальческое лицо словно сошло с одного из полотен Гойи. Состояние летаргии, в котором находилась Сильвия все последнее время, уступило место пронизывающему до костей холоду. Ей показалось, она никогда не сможет согреться.

„Уходи, – мысленно приказала она дочери. – Оставь меня".

Рэйчел уткнулась лицом в рубашку Джеральда, разложенную на коленях Сильвии.

– Как же мне его недостает, – проговорила она сдавленным голосом, в котором звучали слезы. – Невозможно свыкнуться с тем, что я больше никогда его не увижу. Стоит мне прийти сюда – и я чувствую его присутствие в каждой комнате. Господи, мама, да он же на самом деле здесь.Так близко, что даже запах его ощущаю! Вот только не вижу и не могу прикоснуться…

Плечи Рэйчел затряслись от рыданий – скоро халат, который Сильвия так и не сняла с утра, стал мокрым от горячих слез дочери.

– Успокойся, доченька, – проговорила Сильвия, гладя Рэйчел по голове, как делала в далеком детстве, когда дочь никак не хотела засыпать: волосы и сейчас были шелковистыми, макушка по-прежнему крутая, а на затылке та же нежная ямочка. – Не надо плакать, милая.

Утешая Рэйчел, Сильвия сама ощутила в душе блаженное чувство покоя. Словно рассталась с настоящим и перенеслась в какое-то иное время, счастливая от сознания того, что на ее коленях покоится теплое тельце и вся комната заполнена сладким ароматом детской присыпки.

Но вскоре холод снова начал пробирать ее.

– Мама, мама, мне недостает папы, но главное мое беспокойство – это ты. – Слова Рэйчел хватали за душу и еще глубже затаскивали ее в холодную черную прорву, из которой она не чаяла выбраться. – Ты ведь так ни разу и не заплакала, мама, – продолжала дочь. – И совсем перестала есть. Целую неделю не выходишь из этой комнаты! Сегодня утром мне позвонила Бриджит. Она не могла спокойно говорить и все время принималась плакать.

– Ни тебе, ни ей абсолютно не о чем беспокоиться, – ответила Сильвия. – Со мной все в порядке. Просто у меня в последнее время нет аппетита, вот и все. Да, Бриджит прекрасно готовит, но все же,согласись, она несколько перебарщивает по части масла и яиц. Годами она пытается меня раскормить и даже тайком дает мне кофе со сливками, когда я строго-настрого наказала ей добавлять в кофе только обезжиренное молоко. У нас с ней идет настоящая война, а Бриджит не из тех, кто готов признать свое поражение.

– О, мама!.. – Рэйчел подняла голову и посмотрела на Сильвию мокрыми, распухшими от слез глазами. – Неужели ты не можешь хотя бы заплакать? Поверь, тебе сразу бы стало легче.

Мать не выдержала взгляда этих страдальческих глаз и отвернулась. Нет, она не имеет права позволить себе это. Ведь стоит ей начать плакать – и она уже не остановится. Море слез накроет ее с головой, и выплыть ей не удастся.

Боже, Боже, если бы Джеральд мог быть сейчас рядом!

Но этого не будет. Уже никогда!

И тут в Сильвии как будто что-то сломалось: в груди словно образовалась трещина – и оттуда с мучительным хрипом хлынул воздух. В горле образовался ком. Поднявшиеся волной слезы стали ее душить.

Нахлынула память о недавних событиях.

Вот Джеральд робко жалуется ей на боль в груди во время свадьбы Мейсона Голда. Она зовет на помощь Рэйчел, но прежде чем они смогли довести его до машины, он падает на землю у них на глазах… Потом реанимационная палата, все эти врачи, медбратья, то и дело подбегавшие к нему, втыкающие в него свои дурацкие иглы, опутывающие какими-то бесконечными проводами, прилаживающие трубки, – все, чтобы заставить его сердце снова забиться. Бесполезно. Уже ничего нельзя сделать. Слишком поздно.

Похороны состоялись через два дня. От них в ее памяти мало что осталось. Все покрыто дымкой. То, что видела тогда, казалось, происходит не с ней и не в реальности, а во сне или в кино. Она всего лишь зритель. Храм Иммануила, заполненный до отказа друзьями, сослуживцами, клиентами Джеральда, его знакомыми из числа любителей оперы. Их сотни – и каждый норовит сочувственно пожать руку или поцеловать в щеку. Рядом с ней Рэйчел – воплощение поддержки, сострадания и вместе с тем деловитости: ведь ей приходится держать в голове имена всех этих людей, бормотать в ответ на соболезнования слова признательности.

Перед мысленным взором Сильвии возникает кладбище, искрящееся под снежным покрывалом, искусственная трава, которой покрыли могилу… В этом нарочито зеленом одеяле было что-то противоестественное, даже больше чем в зияющей яме, куда опустили гроб. Кто-то положил на могилу букет нежно-алых роз, хотя всех предупредили, что никаких цветов не должно быть. Сильвия с трудом удержалась от слез. Ей так хотелось прижать их к груди, поскорей унести с холода, пока они не сникли. О, эти прекрасные, обреченные на смерть розы!

Сильвия почувствовала, что и сама она сникает, как брошенные на могилу Джеральда цветы, но в этот момент твердая мужская рука взяла ее за локоть, не дав ей рухнуть на мерзлую землю. Никос! Странно, но теперь в нем не было ничего угрожающего. Просто старый друг. Добрый старый друг.

Разве может он сделать ей что-нибудь плохое? Ей или Рэйчел?

Сильвия почувствовала это еще до того, как Рэйчел обернулась в его сторону, слегка наморщив лоб, словно пыталась понять, что это за человек, которого раньше она не видела. Потом кивнула и пожала протянутую руку.

– Примите мои соболезнования, – произнес он.

И все. Пожалуй, он чуть дольше положенного задержал ладонь Рэйчел в своей, в то время как его темные глаза ни на миг не отрывались от ее лица. Никос явно давал понять Сильвии, что пришел лишь выразить свои соболезнования.

Когда большинство приехавших разошлись по своим машинам, Никос на какое-то время задержался возле Сильвии.

– Твоего мужа обожали все, – сказал он прочувствованно, и его слова белым облачком повисли в холодном воздухе.

Он проводил ее до машины, тяжело ступая по смерзшемуся снегу, на котором его ботинки оставляли глубокие следы.

– Да, – ответила Сильвия, – у него действительно было много друзей. Он был… щедрым человеком.

– Мне это известно лучше многих других, – согласился Никос.

– Тебе? – удивилась она и даже остановилась в недоумении.

Однако смуглое лицо со всеми его морщинами – да, теперь при свете дня сеть мелких морщинок была хорошо видна – выражало одно только восхищение.

– Послушай, – начал он, медленно шагая рядом с ней по узкой дорожке, своего рода тропинке среди леса могильных надгробий, – я должен кое-что тебе рассказать. Теперь это никому не причинит вреда. И, может быть, даже в чем-то тебя утешит…

У Сильвии снова закружилась голова, и ей пришлось схватить Никоса за руку.

– „Утешит"? – задыхаясь, проговорила она. – Что может меня теперь утешить, когда его не стало?

– Хорошо, можем поговорить тогда в другое время, – предложил Никос.

– Нет. Рассказывай.

– Он знал, – негромко произнес Никос. – Про нас. Про тебя и меня. Много лет назад, когда это случилось и он меня уволил. У нас с ним был разговор. Он сказал, что ни в чем тебя не винит. Он боялся, что ты его бросишь. Старый человек, что он мог тебе предложить, кроме денег…

На миг ею овладело безудержное желание расхохотаться. Но тут же она ощутила такую усталость, такую страшную усталость, что единственным желанием было лечь в снег и закрыть глаза. Бросить Джеральда?! Господи, если бы он знал, на какую страшную вещь она в свое время решилась, чтобы он не бросил ее!..

По ее лицу побежало что-то холодное, и Сильвия поняла: это слезы. С силой прижав пальцы к щекам, она вскрикнула:

– Знал? Ты хочешь сказать, что он знал с самого начала?

– Он дал мне денег, – ответил Никос, понурив голову. – За это я должен был обещать ему, что больше никогда тебя не увижу. Пятьсот долларов. Я истратил их на старый пикап. Это стало началом моего дела. Того, что потом стало называться „Антерос Констракшн".

– „Антерос"? – переспросила Сильвия, все разом поняв. – Да это ведь бог обманутой любви?

– Правильно, – смущенно признался он. – Но я любил тебя, и мне было известно то, чего не знал он. Ну, что ты никогда не оставишь его ради меня или кого-то другого. Вот я и взял от Джеральда деньги, хотя мне до сих пор стыдно.

– Не стыдись. Есть вещи и похуже, чем брать деньги, – ответила Сильвия. „Значительно хуже, чем ты себе представляешь!" – подумала она про себя.

Они проходили под сенью огромного высохшего вяза, и Сильвия вдруг вспомнила выражение, означавшее дурное предзнаменование: „По могиле прошел гусь".

– Я не виделся с ним все эти годы. И только два года назад… Тогда кто-то мне сказал, что его интересует недвижимость, которую я приобрел, собираясь начать строительство. А мне нужны были средства. Вот я и пошел к нему. Но в основном, думаю, пошел я все-таки не из-за денег, а из-за тщеславия. Мне хотелось покрасоваться перед ним, показать, что его пятьсот долларов принесли приличные дивиденды. Больше всего от той встречи мне, правда, запомнилась фотография в серебряной рамке у него на столе. На ней были ты и твоя дочь. И тогда я понял, кто на самом деле выиграл от нашей давней сделки…

Казалось, наступившая за этим признанием Никоса тишина никогда не кончится. Сильвии было слышно, как скрипят под тяжестью снега ветви старого вяза у них над головами, как трепещут крылышками воробьи, перепархивая с ветки на ветку. Где-то неподалеку фыркали моторы машин, натужно гудел экскаватор. Из-за туч брызнул неожиданно солнечный луч, снег вокруг сделался зеркально ярким, а кусочки слюды, вкрапленные в гранитные надгробия, засверкали, как маленькие бриллианты.

Сильвия молча смотрела на чужие могилы, чувствуя: стоит ей сдвинуться с места, и хрупкий подарок, преподнесенный только что Никосом, может разбиться на мелкие куски. Этим подарком была бесценная возможность, открывшаяся ей, заглянуть в святая святых души человека, которого она любила и который так щедро – незаслуженно щедро! – любил ее.

Теперь и печаль, наполнявшая ее существо, стала утонченно светлой – своего рода произведение искусства. Им можно было любоваться, рассматривая его со всех сторон, удивляясь его хитросплетениям.

„Пожалуй, я могла бы рассказать ему сейчас о Розе, – подумалось ей. – Он бы понял. И простил. Ведь все эти годы…"

Боже, как она ничтожна и как великодушен Джеральд!

…Теперь, сидя в кресле-качалке и гладя волосы дочери, положившей голову ей на колени, прямо на рубашку Джеральда, она не могла не думать о том, как люди бывают благодарны за малейшее участие, когда мир начинает разваливаться на куски. Облегчение в этом случае приносит чуткое прикосновение. Доброе слово. Прощение.

Да, Джеральд ушел из жизни. Ее дорогой Джеральд. Ей больше никогда не услышать его шагов на лестнице. Из его кабинета не донесется до нее музыка Пуччини. Подстригая розы в саду, она, подняв глаза, не увидит его улыбающегося лица на верхней террасе. А вечером, когда в доме все стихнет, никто не зайдет к ней, чтобы прочитать вслух из понравившейся ему книги.

Но у нее оставалась ее дочь. Ее Рэйчел. И сейчас Рэйчел охвачена глубокой грустью.

– Мама, – сказала Рэйчел, – я много об этом думала… Только ты не огорчайся. Пока просто думала,ничего больше. Так вот, мне хотелось бы присоединиться к Кэй во Вьетнаме. Там так нужны врачи… В общем, думаю, что мне это нужно, пожалуй, не меньше. Чтобы от всего… отключиться. Но если ты, мама, хочешь, чтобы я осталась с тобой, если ты во мне нуждаешься, я не поеду. Папа, я знаю, наверняка хотел бы, чтобы я осталась и присматривала за тобой.

Сильвия почувствовала острую боль в сердце. Что, теперь и Рэйчел тоже собирается ее покинуть? Боже, сколько еще ударов судьбы она сможет выдержать?

„Джеральд, где ты? – беззвучно позвала она. – Почему ты ушел от меня, когда мне так трудно?"

Да, он всегда был ее защитником. Каким должен был бы быть отец, которого у нее никогда по-настоящему не было. Уж Джеральд-то, конечно, не захотел бы, чтобы Сильвия оставалась одна.

Но почему Рэйчел должна выступать в роли ее защитника? У нее своя жизнь, свои проблемы.

– Нет, – твердо ответила Сильвия, откладывая шитье и поднимаясь с кресла: пустячное, казалось бы, усилие, но и его было достаточно, чтобы боль волной разлилась по затекшему телу, – впрочем, все равно приятно ощущать, что можешь им распоряжаться. – Я не желаю, чтобы ради меня ты отказывалась от собственной жизни. Такая ответственность для меня слишком велика.

– Мама! – воскликнула Рэйчел, тряхнув головой. Соскользнувший с ее лица солнечный луч не давал возможности видеть ее лицо, потонувшее в сумерках. – Поверь, я сама хочубыть с тобой.

– Это сейчас, – возразила Сильвия. – Но пройдет несколько дней, ну, может быть, несколько недель; и ты будешь сожалеть о своем решении. Нет. Конечно, сама мысль о твоем отъезде мне ненавистна. Ведь ты была бы так далеко от меня. Но еще больше мне ненавистна мысль, что ты останешься здесь только из-за меня.

– Ты правда так считаешь, мама? Ты вполне уверена?

„Уверена"? Сейчас Сильвия ни в чем не была уверена. Кроме разве того, что сегодняшний вечер она все же сумеет пережить. Она чувствовала себя такой слабой, потерянной после ухода Джеральда. Но если бы она могла заставить себя сейчас настоять на своем, принять решение и не отступить от него – пусть даже ее решение и ошибочно, – то это уже кое-что! Это показало бы, что она не погибнет, не сникнет, подобно тем бедным розам на могиле Джеральда.

„Жизнь, – подумала она, – полна сюрпризов. И, может статься, я сама преподнесу себе сюрприз".

Сильвия откинула с мокрой щеки дочери прядь волос.

– Сможешь остаться на ужин, дочка? Тогда мы бы и поговорили о твоих планах. И пусть уж Бриджит закармливает нас обеих…