Текст книги "Смерть и прочие неприятности. Орus 1 (СИ)"
Автор книги: Евгения Сафонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)
Драконица задумчиво переступила трёхпалыми лапами по крыше, царапая когтями мёрзлый камень.
Видимо, её слух действительно был тонок настолько, чтобы позволить ей понять: некромант говорил всерьёз. И без нужды воевать не собирался, но с нуждой – будет сражаться до конца.
Его или её.
– Я могла бы согласиться, пожалуй… если мне предоставят гарант, что всё будет именно так, как вы говорите, – произнесла она наконец. – Не желаю в какой-то момент обнаружить себя в окружении сотни магов и тысячи солдат. Или чтобы моя смерть в конце концов оказалась совсем не притворной.
– Со своей стороны могу принести нерушимую клятву, – тут же отозвался Герберт. – Магическую. Гарантирующую вашу безопасность и выполнение всех оговоренных нами условий. Что взамен можете предложить мне вы?
Ева не знала, насколько она права, но ей почудилось, что перед следующими словами Гертруда очень серьёзно колебалась.
– То, что очень для меня дорого, – шелестяще ответила драконица.
– И я должен просто поверить, что потеря этого действительно будет для вас ударом?
Когда Гертруда без слов сползла куда-то за внешнюю стену замка, оставив их во дворе наедине, Ева принялась старательно возиться с застёжками футляра. И, к сожалению, застегнула их куда быстрее, чем драконица избавила её от необходимости как-то взаимодействовать с некромантом.
К примеру, заглянуть в его суженные глаза, лёд которых выцвел от гнева.
– Герберт…
– Потом, – процедил он.
Она послушно замолчала. В конце концов, выяснять отношения под носом у Гертруды было бы не самым мудрым решением.
На сей раз драконица выползла во двор из того самого провала, откуда Ева ждала её появления во время игры. Должно быть, снаружи в стенах были пробиты ещё ходы, которых Ева просто не увидела, ибо не додумалась обойти замок кругом; а теперь Гертруда пролезла через них насквозь.
– Будете отвечать за него головой, – проговорила драконица, бережно опустив на снег то, что она несла в пасти. – И если с ним что-то случится, я клянусь, избранник Жнеца – твои земли будут гореть, пока ты не пожалеешь, что жив. Ибо смерть станет для тебя слишком лёгким выходом.
Ева ошеломлённо воззрилась на то, что и правда не могло сравниться для дракона ни с одним сокровищем.
Яйцо. С Еву размером, чуть мерцающее изнутри, будто идеально гладко выточенное из непрозрачного янтаря.
Лучше – и рискованнее – гарантии придумать было трудно.
– Это… – выговорила она, – ваш…
– Один из трёх. Два других останутся при мне. И во многом потому, что я заинтересована в их счастливом спокойном будущем, которое вскоре должно начаться, я сейчас вас слушаю. – Гертруда медленно легла наземь, заслонив яйцо скрещёнными лапами, воздвигнув между людьми и своим детёнышем непреодолимую стену из шести смертоносных когтей. – А теперь, надеюсь, вы объясните мне, чем я привлекла к себе столь настойчивое внимание.
ГЛАВА 24
Salut d'Amour
Salut d'Amour – «Приветствие любви», в другом переводе «Любовное приветствие» – музыкальное произведение, созданное английским композитором-романтиком Эдуардом Элгаром в 1888 году. Первоначально написано для скрипки и фортепиано
Замок они покидали в том нехорошем молчании, которое мешало Еве толком радоваться одержанной победе.
Гертруда попросила день на раздумья. Но девушка подозревала, что если драконица уже решилась поведать им о детёнышах, она согласится. Таким образом теперь у Евы был бутафорский меч, бутафорский жених и почти – бутафорски-злобный дракон.
Все декорации готовы. Осталось разыграть спектакль и надеяться, что никто не порушит сцену в самый неподходящий момент. А предварительно – примириться с Гербертом.
Выводы, насколько тот зол, Ева сделала по тому, как быстро некромант направился к дожидавшемуся их экипажу, оставляя её за спиной.
– А вот и последствия, – прошелестел Мэт на ушко, в лучших демонических традициях соткавшись за левым плечом.
– Уйди, не до тебя, – выплюнула она, стараясь поспеть за Гербертом по утопленной в снегу цепочке следов.
Как ни странно, тот и правда ушёл. Видимо, прекрасно понимал, что в массовке предстоящее захватывающее представление не нуждается – иначе оно рискует стать куда более коротким и вовсе не таким захватывающим.
Ева подбежала к экипажу как раз вовремя, чтобы расслышать изречение, обращённое к Эльену:
– Скажи, что она опять тебя загипнотизировала.
Голос, вымораживавший даже Евино небьющееся сердце, не особо смутил призрака, смиренно склонившего голову подле дверцы кареты.
– Господин, она следовала своей судьбе. И, как я понимаю, действительно сразила чудище огнём сердца?.. И смычком вместо меча. – Эльен говорил со своим хозяином с той извиняющейся, но не униженной мягкостью, которую редко можно было услышать от слуги. – Кто я такой, чтобы перечить богам, когда избранная ими велит мне помочь ей пройти по уготованному пути?
Она была тронута, что призрак согласился разделить с ней вину. Впрочем, Эльен не казался человеком (пусть даже бывшим), который предпочитает не брать на себя ответственность за свои поступки. И ошибки – особенно.
Однако Герберт явно был не в том настроении, когда подобная искренность могла бы его тронуть.
– Я с тобой ещё поговорю, – пообещал он, отступая на шаг. – Когда вернётесь.
Ева прекрасно поняла, что он собирается сделать. И схватила некроманта за руку прежде, чем тот успел исчезнуть в магическом переносе:
– Можно мне с тобой?
Герберт устремил на неё взгляд, ясно выражавший его точку зрения на этот счёт.
– О, теперь тебя интересует моё мнение, – проговорил он ядовито. – Надо же.
Встряхнул рукой, пытаясь выпутаться из цепкой хватки её пальцев, однако Ева вцепилась в него так, будто висела над пропастью.
Она не смотрела на Эльена, но знала – тот поймёт, что ею движет. И не обидится. Может, так было бы проще: дать Герберту перекипеть так же, как предпочитала перекипеть вне дома сама Ева, бродя по вечерним улицам. Да только за время, что она будет возвращаться в замок конным ходом, он вполне может напридумывать себе такого, что к моменту их следующей встречи кипеть будет уже нечему.
Если захочет сорваться, пусть лучше срывается при ней. Предоставив возможность сразу объясниться и оправдаться, склеив расползающиеся трещины, пока их хрупкая связь не развалилась на куски.
Видимо, осознав, что вырываться бесполезно, Герберт рывком прижал её к себе. Ева едва успела сомкнуть руки вокруг его талии, когда земля ушла из-под ног; потом чуть не упала, пытаясь обрести равновесие в заново соткавшемся пространстве – некромант отпустил её сразу, как только они переместились к воротам. И по дороге к замку зашагал так же стремительно, как до того пробирался по заснеженной пустоши.
– Прости, – нагнав его, произнесла Ева. Искренне виновато. – Но я знала, что ты придёшь. И готова была позвать тебя… в любой момент. Если бы дело стало плохо. Или дошло до заключения договора.
Герберт молчал. Лишь подошвы сапог отбивали мерный стремительный ритм.
– Ну признайся, ты не верил, что можно решить всё так, – примиряюще сказала девушка, стараясь не отстать. – Ты же и слышать об этом не хотел. Вот я и решила…
Он развернулся на каблуках столь стремительно, что она едва не ткнулась в него носом. И вцепился в её плечи – даже сквозь куртку и плащ – так, что наверняка причинил бы боль, если б Ева могла её чувствовать.
– Мне снова отдать приказ? Чтобы ты безвылазно сидела в четырёх стенах?
Некромант не кричал. Но тихий, почти шелестящий голос его был, пожалуй, страшнее крика.
– Герберт…
– Ты могла просто сказать мне? Пойти туда со мной?
– Я пыталась, – справедливо напомнила она. – Ты отказывался слушать. Вот и решила взять пример с тебя. Ты ведь так любишь решать что-то один.
– Тебя могли испепелить. Сожрать. Разорвать на кусочки. Так, что даже я не смог бы ничего сделать. – В сгущающихся сумерках его глаза казались странно, пугающе тёмными. – Ты способна иногда… хотя бы иногда… думать о последствиях того, что творишь?
– Но всё ведь получилось, – напомнила Ева с убийственной справедливостью. Попыталась улыбнуться, ещё надеясь обернуть всё в шутку. – Если б не получилось, нашли бы Мираклу другую Избранную. Подумаешь.
– А мне – другую тебя?
Ева просто смотрела в его лицо, выбеленное бешенством. Не понимая, как реагировать на вопрос, который явно мог вырваться у него лишь из-за крайней степени гнева. И пока она лихорадочно обдумывала новую шутку в качестве ответа, Герберт уже разжал пальцы.
– Пожалуйста, в следующий раз, когда вздумаешь совершить нечто самоубийственное, вспомни о том, что твоя гибель подведёт слишком многих. – Шепчущая вьюга в голосе уступила место сдержанности, стеной скрывшей все другие эмоции. – Ты могла изложить мне свой план действий. Если действительно продумала его. Если нашла достаточно доводов в его пользу, чтобы быть в нём уверенной. Я бы прислушался.
– Я пробовала, ты не…
– Я прислушался бы к разумным доводам и аргументированному предложению. Не к наивным, ничем не подкреплённым идеям. Ты предпочла ограничиться последними. Решив, что так будет проще. – В словах не было ни обиды, ни гнева – просто слова, каждое из которых камнем падало на её совесть. – Мне казалось, ты уже поняла, что со мной можно нормально говорить. Мне казалось, мы решили быть друг с другом откровенными. Видимо, я ошибся.
Ева слушала молча. Пытаясь справиться со стыдом, нахлынувшим острее прежнего: не потому, что она пошла на риск, в итоге оправдавшийся – потому, что действительно предпочла простоту молчания трудностям убеждения. Поступила так же, как поступала, когда их связывал только рубин в её груди и общее дело.
Когда Гербеуэрт тир Рейоль ещё не мог позволить себе такую роскошь, как старательно взращенное ею же доверие.
– Прости. Пожалуйста. – Она хотела, но не решилась коснуться его руки. – Я… хотела сделать это ради тебя. В первую очередь. Чтобы тебе не пришлось сражаться вместо меня. Но с этого момента никаких тайн, правда. Больше никаких.
Он не ответил. Просто отвернулся и продолжил путь. И до самого замка они шли молча.
Висевшую между ними тишину, почти свинцовую в своей тяжести, Ева решилась нарушить лишь на лестнице.
– Посмотрим что-нибудь? – она постаралась, чтобы это прозвучало скорее миролюбиво, чем заискивающее. – И я сыграю… в знак примирения.
Герберт помолчал, будто считая остающиеся позади ступеньки, по которым за его спиной шагала она.
– Не нужно.
– Ладно, тогда просто…
– Я не уверен, что это хорошая идея. Совместные вечера.
Это прозвучало так безразлично, что Ева невольно остановилось. И, стоя на ступеньке, следила, как он поднимается.
Сама не понимая, почему на этих словах ей сделалось больно.
Да пожалуйста, прошептало что-то внутри – тем же мерзким голоском, который всегда напоминал ей Мэта. Пусть идёт. Как будто плохо от этого будет тебе, не ему.
Как будто тебе это так надо.
Да только Ева вдруг поняла: надо. И ей будет плохо. Уже плохо, стоит представить, как он просто уходит, больше ничего не сказав, так и не простив. А она возвращается в комнату – коротать вечер в одиночестве. И, конечно, оба найдут, чем заняться; да только не будет больше ни чая, ни музыки, ни тепла, гревшего душу последние дни.
Знать бы ещё, почему от этого осознания ей становится так тоскливо.
– Не надо, Герберт, – глядя в его удаляющуюся спину, негромко попросила Ева. – Не наказывай меня… так.
– Это не наказание. Просто это была плохая затея. С самого начала. – Некромант остановился, не оборачиваясь, и лестничный коридор эхом раскатывал его отстранённый голос. – Это… всё это… следует прекратить.
– Почему?
– Слишком много причин.
Следя, как он снова делает шаг наверх, Ева позволила тоске переродиться в злость. А той – заполнить себя целиком, чтобы выплеснуться с губ отчаянным, досадливым вопросом, который в иной ситуации она никогда бы не выплеснула.
– Включая твою трусость?
Он снова остановился. Повернувшись медленно, словно на заевших шарнирах, посмотрел на неё с высоты десятка разделявших их ступеней.
– Трусость?..
– Ты любишь свою магию, потому что боишься любить людей. – Её шаги гулко отразились от стен, на которых распускались каменные цветы. – Ты боишься чувствовать что-либо, чтобы не чувствовать боль. Зато не боишься призвать Жнеца и умереть. Потому что по-настоящему и не живёшь. – Поднявшись на ступеньку, предшествовавшую той, что занял он, Ева покачала головой: едва заметно, лишь наброском настоящего движения. – Так не может продолжаться вечно, Герберт. Не должно. Нельзя жить… существовать… в постоянном страхе снова обжечься.
– Не говори за меня. Я прекрасно жил. Пока не появилась ты.
Слова были такими естественными, приправленными так хорошо знакомой ей желчью, что Еве снова стало больно.
– А, так ты и правда мечтаешь поскорее от меня избавиться? – встав вровень с ним, она сама удивилась выдержанной ироничности своего голоса. С другой стороны, последние недели она жила рядом с хорошим учителем. – Стало быть, Миракл не ошибся? Я отыграю свою роль, и ты отправишь меня догнивать в лесу?
– Не говори ерунды. Я держу свои обещания. И сделаю всё, чтобы ты жила. – Ответ был таким убедительно равнодушным в своей равнодушной усталости, что Еве захотелось кричать. – Но мне будет куда спокойнее, когда наши пути разойдутся.
Кричать она, конечно, не стала. Просто шагнула ещё на ступеньку выше, так, чтобы смотреть на него не снизу вверх.
Молча.
– Я благодарен тебе за попытки вылепить из меня что-то, более соответствующее твоим представлениям о нормальном человеке. Заставить меня пересмотреть взгляды и приоритеты. Отвлечь меня от вещей, которые ты считаешь трусостью, одержимостью, навязанной мне извне. Но я не желаю ни отвлекаться, ни менять то, что составляет саму мою суть. Магия – то, что я есть. Стремление к величию – то, что я есть. Моё имя, которое я обессмерчу тем, что должен сделать – то, что я есть, – когда царившая на лестнице тишина зазвенела струной, напряжённой до грани срыва, заговорил Герберт ровно; слова сыпались шлифованными стекляшками. – Как только ты оживёшь и у тебя отпадёт нужда в моих… услугах – поверь, ты сама быстро пересмотришь приоритеты. Рядом с Мираклом…
Он осёкся в миг, когда её ладони легли ему на плечи. И поскольку едва ли не первоочередной целью Евиных действий было заставить его замолчать и не нести больше чушь, взбесившую её до умопомрачения, на этом вполне можно было бы остановиться.
Но останавливаться на полпути она никогда не любила.
В книжках она часто читала, как поцелуи называют «обжигающими». Чаще всего из желания приписать этому действу красивый эпитет, не принимая в расчёт степень его затасканности. Но, учитывая разницу в температуре между губами Евы и теми, к которым они прижались – тёплым, мягким, податливым в овладевшем Гербертом ошеломлении, – их соприкосновение и правда вышло почти жгучим.
– Не нужен мне твой Миракл. И твои услуги. – Её яростный шёпот разнёсся в тишине не хуже так и не прозвучавшего крика. – Мне нужен ты. Хоть убей, не знаю, почему, ведь ты несносный закомплексованный идиот, но нужен. Понял теперь?
Он так и стоял, застыв. Неподвижный, безответный. Стоял, глядя на неё расширенными глазами, даже когда она отстранилась. И, вглядываясь в радужки, по льдистой кромке которых разлилось нечто, очень похожее на недоумение, Ева вдруг ощутила горькую, чудовищную усталость.
Конечно, он не понял. Глупо было думать, что чёртова венценосная ледышка может это понять. А ещё глупее – поддаваться порыву, о котором Ева пожалела сразу, как только поддалась.
В данном случае определённо лучше было бы жалеть о несделанном.
– Прости. Я забылась. – Опустив руки, она уставилась на воротник его рубашки. – Тебе это неинтересно, помню-помню. И специфическими пристрастиями ты не отличаешься. – Кажется, ей даже удалось выдать относительно не кривую улыбку. И относительно непринуждённо развести руками, переводя всё в относительно неудачную шутку. – Ладно, прекратить так прекратить. Извини.
Отвернувшись, Ева зашагал наверх, удерживаясь от желания побежать. Радуясь, что кровь не может румянить ей щёки, в ином случае сейчас полыхавшие бы не хуже сигнала «стоп», которого ей так не хватило минутой раньше.
Дура, дура, дура…
– Зачем я тебе?
Она не собиралась ни останавливаться, ни оборачиваться. Что бы он ни спросил, что бы ни произнёс. Но это прозвучало так безнадёжно, что Ева всё-таки обернулась.
Желание отшутиться или съязвить мигом разбилось о выражение его лица, оставшегося шестью ступеньками ниже: немного даже забавное в своей недоверчивой мучительной пытливости.
– Ты умный. Благородный. Самоотверженный. Трогательный. Смешной иногда. – Перечисление далось на удивление легко. Наверное, из-за той же смертельной усталости, заставившей все чувства перегореть, приглушившей даже стыд. – Иногда пугающий.
– И ты боишься меня?
Она покачала головой. На сей раз – двумя широкими движениями, мерными, как покачивание метронома.
– Я не боюсь. Не верю, что ты можешь причинить мне боль. Не теперь. Но девочки любят, когда в мальчике есть что-то пугающее… если это безопасно для них. – Запоздало осознав, о чём они говорят, Ева махнула рукой, вновь изображая сарказм. – Забудь. Считай дурным розыгрышем.
Она поднялась до лестничной площадки, когда сзади послышались шаги. Судя по звуку – прыгающие через две ступеньки. И Ева не успела оглянуться, прежде чем её схватили за плечи, разворачивая на ходу, прижимая стеной к стене; затылок, стукнувшийся о каменную резьбу, должно было бы уколоть болью, но она ощутила лишь живое тепло чужих пальцев, когда те легли ей на скулы.
– Скажи, что это правда розыгрыш. – Знакомый голос пробирал шепчущими, никогда не звучавшими прежде гармониками. – Скажи, что всё это ложь. Скажи, что тебе будет всё равно, если я сейчас уйду.
Она не знала, какой ответ – «да» или «нет» – он хочет услышать больше. Он и сам, похоже, не знал. Герберт держал её лицо в ладонях, и его собственное лицо в эту секунду правда почти пугало: тем, что никогда не проявлялось в нём до того, вернувшим в душу всё, приглушённое усталостью. Пугало так, что на миг Еве захотелось ответить «да» и убежать, только чтобы перестать падать в чёрное беззвездье его зрачков.
Проблема состояла лишь в том, что она уже упала. В ту штуку, куда падали англичане с их поэтичным аналогом самого романтичного из глаголов, когда испытывали желание побежать в магазин за валентинкой. Как ни хотела не падать, так незаметно и внезапно для себя самой; и бежать от себя было не просто глупо – бесполезно.
Наверное, эти вечера и правда оказались плохой затеей. С определённой точки зрения.
Но сейчас жалеть уже поздно.
– Нет, – произнесла Ева. – Не дождёшься.
То, что после единственных неудачных отношений и стольких лет затворничества венценосный сноб способен был преподать ей урок ещё и по части поцелуев, вызвало лёгкое ошеломление уже у неё самой.
Впрочем, ненадолго.
