Текст книги "Смерть и прочие неприятности. Орus 1 (СИ)"

Автор книги: Евгения Сафонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Сафонова Евгения
СМЕРТЬ И ПРОЧИЕ НЕПРИЯТНОСТИ. Ор.1

ГЛАВА 1
Funebre

Funebre – траурно, похоронно (музыкальный термин)

Новая жизнь Евы Нельской – хотя назвать это жизнью, как она вскоре убедилась, было бы несколько неправильно – началась с того, что она, будучи положительно и определённо мёртвой, открыла глаза на алтаре.

Впрочем, Ева считала, что её историю стоило бы начать немного раньше. С того, как её безжизненное тело впервые возникло на жизненном пути некоего молодого человека. А по-хорошему ещё немножко раньше: когда около трёх часов пополудни Ева спешила домой из колледжа и при довольно банальных для подобных историй обстоятельствах (будучи на волосок от того, чтобы пройти земную жизнь не до половины, а до самого конца) очутилась в сумрачном лесу. Только что была в самом центре Москвы, посреди наземного перехода у Пушкинской площади, и тут вдруг – лес. Не весёленький и нежно-зелёный, каким положено быть уважающему себя лесу в конце погожего апреля, а осенний и промозглый, голый, с превшими под ногами листьями. И темень, царившая вокруг, вряд ли могла воцариться в те самые три часа пополудни.

Если это и памятник Пушкину, то разве что нерукотворный, сперва только и смогла подумать Ева, сидя на холодной листве и глядя на белоснежные стволы окружавших её деревьев, слегка светившиеся в темноте, расцвеченные фосфоресцирующим фиолетовым мхом.

От удивления – а, быть может, от шока – она даже не задумалась, что виолончель в футляре за спиной, в данный момент мешавшем ей выпрямиться, вряд ли могла не пострадать при банальных, но печальных обстоятельствах, сопровождавших Евино перемещение в этот самый лес. Ева даже забыла о ссадинах на затылке и на лбу, полученных ею вследствие тех самых обстоятельств. Мысль о сне или бреде она отмела моментально: здраво рассудив, что для всего этого промозглый холод, мгновенно и без труда проникший под лёгкую вельветовую курточку, уж слишком убедительно промозглый. Гипотеза о загробном мире – весьма логично напрашивавшаяся, учитывая, что предшествовало Евиному появлению здесь – тоже выглядела сомнительной, ибо, при всём уважении к Данте, в его концепцию мироздания Ева категорически не верила.

А поскольку все свободные поверхности в квартире Евы оккупировало огромное количество книг, сюжеты многих из которых включали в себя перемещение героев в другой мир, она решила не следовать примеру большинства героев и пропустить стадию отрицания факта своего попадания, сразу перескочив на стадию его принятия.

Она в другом мире. Раз так, в самое ближайшее время её ждёт нечто совершенно удивительное – будь то курящие синие гусеницы, местный тёмный властелин, заточённый в темнице под горой, или гостеприимные люди в тюрбанах и волшебные напитки вроде того, что Ева безуспешно пыталась повторить дома, замешивая сомнительную бурду из чая, кофе и шоколада. И, конечно, по законам жанра Ева сыграет в судьбе этого мира некую важную роль (в конце концов, даже если не брать в расчёт отечественные романы о попаданках, нежные чувства к которым не мешали Еве осознавать их сомнительную реалистичность, феминистические тенденции пользовались у сказочных героинь всё большим успехом). Впрочем, не стоит ожидать, что её путь будет устлан розами, а даже если и будет, не стоит забывать о наличии у роз шипов; стало быть, сперва надо осторожно разведать, что это за лес и не прилегает ли он к обители того самого тёмного властелина. Обидно будет попасть в лапы его прислужников, не успев встретить своих верных друзей, а без помощи верных друзей разобраться с силами зла и спасти эту милую волшебную страну будет слегка проблемати…

Все эти умоизмышления заняли у Евы не больше двадцати секунд. Тех самых двадцати секунд, что миновали с момента её перемещения в другой мир до того мгновения, как она поднялась с земли и обернулась. Тех самых двадцати секунд, в течение которых длилось её спокойное пребывание в этом мире, исполненное надежд, энтузиазма и веры в светлое будущее.

Ибо стоило Еве обернуться, как её разогнавшуюся фантазию самым бесцеремонным образом оборвал арбалетный болт.

Боли Ева не почувствовала – не успела. Просто сперва увидела женщину в чёрном плаще, сжимавшую в руках арбалет, почему-то сиявший так, словно он был соткан из ржавого огня; потом в воздухе мелькнул сияющий росчерк, что-то толкнуло Еву приблизительно там, где билось сердце, а пару секунд спустя влажная листва внезапно устремилась ей навстречу.

Уже позже Ева сообразила, что её наверняка держали на прицеле все эти двадцать секунд, но убийца целилась сзади, а виолончельный футляр надёжно прикрывал Еве спину и голову. А, может, дело было вовсе не в футляре, просто кошке забавно было дать ничего не подозревающей мышке ещё немножко подышать перед смертью. Простительная слабость, учитывая, что результата охоты это не изменило.

Когда Ева кое-как подняла голову, женщина стояла над ней. Темноволосая, с бледным узким лицом, подсвеченным пламенными сполохами от арбалета, переливавшегося у неё в руках. Наверное, если бы острие следующего болта – огненного, как и арбалет – не было недвусмысленно устремлено Еве в лоб, она бы подумала, что незнакомка красива, но ей было немножко не до того.

– Подож… – начала Ева.

Женщина, не сказав ни слова, нажала на спусковой крючок.

На этом месте истории Евы суждено было бы бесславно закончиться. Вопреки всем законам жанра. Потому что догадки Евы касательно Избранности её персоны были довольно близки к истине, а Избранным не положено умирать в самом начале сказки от рук главного злодея, даже не подумавшего поддаться роковому пагубному искушению всех злодеев – вместо того, чтобы немедля убивать своего визави, позлорадствовать и поболтать. Однако, как говорят англичане, желая смягчить данным эвфемизмом нецензурное, но очень меткое выражение, «it happens».

Впрочем, как уже было сказано, безжизненное тело Евы возникло на жизненном пути некоего молодого человека (учитывая, что жизненный путь Евы к тому моменту уже оборвался, выразиться «их пути пересеклись» было бы несколько некорректно). Человека, который был очень заинтересован в том, чтобы её история продолжилась.

И именно поэтому некоторое время спустя Ева открыла глаза на алтаре.

Пробуждение чем-то напоминало побудку после попоек, которыми струнники их курса обычно ознаменовывали окончание сессии. Разве что головная боль вкупе с тошнотой отсутствовала, а так – полный комплект: дезориентация, некая вялость в теле и полнейшее непонимание того, кто ты, где ты, как тут оказалась и «что ффчира было». Так что некоторое время Ева старательно смотрела в потолок, словно надеясь, что занятная готическая лепнина подскажет ей ответы на эти непростые вопросы. Не дождавшись, повернула голову – и впервые встретила взгляд того, кому отныне она была обязана нежизнью.

– С восставанием, – прокомментировал Гербеуэрт тир Рейоль: потомственный некромант, самый юный магистр за всю историю Керфианского Колдовского Ковена и обладатель весьма занятного генеалогического древа.

Конечно, на тот момент Ева ещё не знала ни его имени, ни степени, ни рода занятий. Тогда она просто увидела молодого человека в странном наряде, напомнившего ей то ли об аниме-фестивалях, то ли о сходках ролевиков – длинная рубашка с рюшами, перепоясанная на талии тонким кожаным ремнём, чёрные штаны и порядком замызганные туфли. Возмутительно белобрысого: такой чисто-белый оттенок человеческой шевелюры Ева прежде видела разве что на тех же фестивалях.

– Как себя чувствуешь? – спросил он, весьма специфическим образом обвязывая правую руку марлей.

Некоторое время Ева созерцала, как бинт, паря в воздухе, сам собой наматывает круги вокруг его ладони – чтобы потом к бинту подлетели старинные ножницы с затейливыми завитушками на ручках, дабы аккуратно обрезать широкую марлевую ленту, тут же завязавшуюся милым бантиком. И, как ни странно, особого удивления от созерцаемого Ева не чувствовала. Несмотря на то, что самозавязываемый бинт и окружающая обстановка – помещение, весьма напоминавшее библиотеку в старинном замке, посреди коей зачем-то водрузили здоровенную каменюку, на которой Ева теперь и покоилась – весьма этому способствовали.

Впрочем, надо сказать, все её чувства вообще казались странно приглушёнными, что она тоже констатировала с какой-то естествоиспытательской отстранённостью.

– Как тебя зовут? – не дождавшись ответа, вновь спросил белобрысый.

В этот миг к Еве урывками стали приходить те ответы, которые она минутой ранее тщетно надеялась выведать у потолка.

Точно. Она – Ева Нельская. Семнадцать лет, виолончелистка, студентка третьего курса небезызвестного московского музыкального колледжа. И никакой попойки не было, ибо до летней сессии ещё месяц с лишком. Было просто возвращение домой с пар и привычная дорога до метро, но до этого самого метро она не дошла, потому что… потому что…

– Если не можешь чего-то вспомнить, – неведомым образом угадав её мысли, сказал белобрысый, – это естественно. Я заживил раны, но при таких серьёзных травмах головы полное восстановление чаще всего невозможно, к тому же твой мозг уже начал умирать, когда я остановил процесс. Частичная потеря памяти в твоём состоянии – нормальное явление.

К его ногам принялся ластиться откуда-то взявшийся белый кот. Без хвоста. И почему-то Ева сконцентрировалась не на прозвучавших словах и не на мыслях о том, как бинт может летать, а на зрелище этого самого кота, трогательно бодавшегося об ноги белобрысого. Это было проще. Кот – он и в Африке кот.

Пусть даже Ева и подозревала, что сейчас она где угодно, но только не в Африке.

Точно. После наземного перехода был лес. Другой мир.

И женщина с огненным арбалетом.

Воспоминание об этом заставило Еву сесть; тело подчинялось неохотно, точно чужое, однако в конце концов она всё же с ним поладила. Машинально коснулась лба там, куда вонзилась огненная стрела, а теперь, похоже, не осталось даже шрама.

Ну да. Если это другой мир, логично, что здесь есть маги. Белобрысый – один из них, о чём убедительно свидетельствуют оживший бинт и левитирующие ножницы. И вполне естественно, что маги умеют не только гостеприимно встречать иномирных гостей огненными стрелами, но и устранять последствия этого.

Размышления о том, с чего она удостоилась столь тёплой встречи, Ева решила оставить на потом.

– Я… мне в голову… ты меня спас?

Разлепить губы тоже далось не без труда. Вопросы вышли не слишком вежливыми – особенно в свете того, что она так и не удостоила собеседника ответами, – но в данный момент на большее Еву не хватило.

Молодой человек улыбнулся. Эта улыбка была немножко, самую капельку неприятной; и хотя до того Ева не видела в его лице ни малейшего намёка на беспокойство, ей показалось, что при звуке её голоса в его глазах – голубых и колючих, как льдинки – мелькнуло облегчение.

– С технической точки зрения – нет.

– Но… ты сказал, что заживил мои раны, и… это ты принёс меня сюда?

Еве не давало покоя ощущение некоей неправильности. Она чувствовала себя очень, очень странно. Как будто ей чего-то остро не хватало, но чего, понять она пока не могла. И даже то, как она говорила…

Возникало ощущение, что она забывает о какой-то важной детали, о которой раньше просто не задумывалась.

– Я не мог поднять тебя на месте. Чары, вернувшие тебя, весьма специфические, все необходимые процедуры я мог провести только здесь. К тому же для ювелирной работы алтарь лучше. Одна ошибка, и ты встала бы банальным умертвием, – буднично пояснил белобрысый. – Я заживил твои раны. Пока человек не остыл, это элементарно. Попытался тебя оживить. Когда понял, что уже поздно, погрузил в стазис, чтобы предотвратить смерть мозга, и перенёс сюда. Обмыл, провёл прочие подготовительные ритуалы. И потом уже спокойно поднял.

С восприятием слова «стазис» у Евы возникли некоторые сложности. Услышала она явно нечто совсем другое, но сознание само собой переправило услышанное на знакомый термин. Мельком скользнула мысль о том, что в другом мире и язык должен быть другой, и без помощи магии они с белобрысым вряд ли могли бы спокойно общаться, но сейчас ей подкинули куда более интересную информацию к размышлению.

– Поднял? – уточнила Ева.

– А, вот мы и подошли к самому интересному. – Молодой человек лениво нагнулся, чтобы потрепать кота по голове. – Видишь ли, если ты ещё не заметила, ты немножко, самую капельку мертва.

…и в этот миг Ева наконец поняла, чего ей не хватает. Дыхания. И запахов, обычно дорисовывавших картину мира.

Она не дышала. Пока не начинала говорить. Лишь тогда на автомате, рефлекторно хватала губами воздух – чтобы было, чем колебать голосовые связки. Реакция, о которой она никогда даже не задумывалась.

До этого момента.

– Я… мертва?

– Не совсем. Если ты и этого не заметила, – иронично добавил белобрысый. – Ты находишься в том состоянии, которое позволит ограниченным умам наречь тебя «неупокоенной».

Как ни странно, на этом месте Ева не впала в истерику. Лишь, накрыв пальцами правой руки запястье левой, попыталась прощупать собственный пульс. Когда попытка не увенчалась успехом, уставилась на свои безупречно чистые ладони, заботливо отмытые кем-то от лесной грязи.

Опустила взгляд на грудь, встретившую другую стрелу.

Вместо любимого джинсового сарафана теперь на ней красовалась такая же рубашка с рюшами, как у её собеседника. И, гм, больше ничего. Балетки, колготки и нижнее бельё испарились вместе с сарафаном и курткой; хорошо хоть рубашка доставала почти до колена. А ещё эта рубашка была расстёгнута до самого живота, и когда Ева села, то без труда увидела, что от раны напротив сердца не осталось и следа – и, целомудренно прикрывая то, что и следовало прикрывать, новый наряд открывал крупный рубин в каплевидной оправе, слегка мерцавший в ложбинке.

Внутри рубина клубился и пульсировал зловещий багряный свет. И ладно бы вся эта красота болталась на цепочке, но камень не был подвеской. И держался без всяких цепочек: вживлённый в кожу, плотно льнувшую к серебряной оправе, испещрённой рунами.

– Он удерживает твоё тело от разложения, – любезно подсказал белобрысый, пока Ева смотрела на рубин. – А ещё упрощает процесс передачи энергии.

Она лишь подняла на него непонимающий взгляд.

– Даже умертвия не могут обходиться без внешней подпитки. Ты – тем более, – терпеливо, точно маленькому ребёнку, пояснил тот. – При жизни ты расходовала энергию на то, чтобы переваривать пищу, обогревать тело, дышать, гонять кровь, заставлять сердце биться. Смерть избавила тебя от всей этой рутины, однако мозг продолжает потреблять твои физические силы. Меньше, чем обычно, потому что теперь ему не надо поддерживать жизнедеятельность организма, но. – Он отстранённо наглаживал кота, тёршегося у его ног, блаженно жмурившегося и почему-то даже не думавшего мурлыкать; ну или делавшего это так тихо, что Ева не могла этого расслышать. – Кроме того, ты будешь двигаться и говорить. Ты расходуешь энергию каждый раз, когда моргаешь или открываешь рот. Поскольку теперь ты не сможешь возмещать расход энергии посредством пищи, ты будешь получать её от меня.

Да мне только алого железного костюмчика не хватает, глядя на рубиновый имплантат, мрачно подумала Ева.

– То есть ты некромант, – на удивление спокойно резюмировала она. – А я теперь твой зомби-слуга.

Вот опять. Вместо «зомби» она явно произнесла что-то другое. Как, собственно, и вместо «некроманта».

И вместо всех остальных слов.

– Понятливая, – задумчиво заметил белобрысый. – Возможно, с тобой будет проще, чем я думал. – Напоследок ласково почесав кота под подбородком, он неторопливо, с каким-то аристократическим достоинством выпрямился. – Так ты помнишь своё имя?

Ева предпочитала мыслить позитивно. Находить в происходящем положительные стороны вместо того, чтобы впадать в деструктивное состояние. В деструктивном состоянии она бывала, и не раз, и нашла в этом мало приятного. Вот и теперь она предпочла деструктивности конструктивность; а именно – вместо того, чтобы раскисать, плакать, впадать в панику и производить на своего спасителя самое неблагоприятное впечатление… а что-то в его поведении подсказывало ей, что плаксивости он не оценит… посмотреть на данную ситуацию – которая по-хорошему всё же была довольно-таки плачевной – максимально оптимистично.

Итак, она всё-таки в другом мире. С блэкджеком и магией. Как ни крути, это приключение, о котором она мечтала с тех пор, как в нежном возрасте семи лет прочла про страну, в которую можно попасть через волшебный шкаф. Приключение, которое выпадает далеко не каждому.

И если здесь есть магия, которая позволила воскресить её из мёртвых, наверняка найдётся и магия, которая позволит по-настоящему её оживить.

Новый знакомый сказал, что камушек в груди препятствует разложению? Отлично. Значит, особых проблем с тем, чтобы потом вернуться к жизни, быть не должно. В конце концов, насколько Ева могла судить, её тело было в весьма приличном состоянии. Внешне от живого не отличишь. Да и по ощущениям не особо. И по каким бы причинам этот милый молодой человек её ни спас (Ева была не настолько наивной, чтобы обманываться отмазками про альтруизм), на злобного маньяка из преисподней он не походил: парень, который любит котиков, просто не может быть таким уж плохим.

А раз так, ничего страшного, в сущности, и не произошло, правда?

– Ева, – мантрой твердя про себя последнюю мысль, дабы искренне в неё поверить, покорно озвучила она. – Где я? Как ты вообще меня нашёл? Просто гулял по лесу и наткнулся? С чего какая-то женщина сходу решила меня застрелить? – и, приберегнув самый важный вопрос на конец, сурово добавила: – И, я надеюсь, моя виолончель тоже где-то тут?

Некромант, с каждым новым вопросом всё больше морщившийся, устало потёр пальцами переносицу.

– Какая ты шумная. – Тень, при движении залёгшая на его впалых щеках, ещё больше подчеркнула худобу длинного лица. – Я всё расскажу. Утром. Сейчас мне срочно нужно… восстановить силы. И поспать. – Он отвернулся. – Идём, я отведу тебя в твою комнату.

– Мою комнату?

– А я только порадовался твоей понятливости. – Он утомлённо оглянулся через плечо. – Комнату, которую я тебе отвёл, естественно.

Соскользнув с алтаря, Ева коснулась каменного пола босыми ногами. Она ожидала, что камень будет ледяным, однако тот показался ей разве что слегка прохладным. И лишь секундой позже Ева поняла: пол и правда вполне может быть ледяным, но температура её ступней теперь немногим выше.

Она посмотрела на люстру, ровным белым светом сиявшую под потолком – вместо свечей в ней лучились изнутри длинные палочки полированного хрусталя. На деревянный столик неподалёку от алтаря. Помимо уже знакомых ножниц и бинта, там на серебряном блюде лежали хирургические инструменты, иные из которых выпачкались в алой субстанции, заставившей Еву нервно поспешить за некромантом, уже выходившим из комнаты.

– Может, хотя бы представишься? – предложила Ева, босиком следуя за хозяином дома по замковому коридору, освещённому теми же хрустальными палочками, державшимися в чугунных настенных подсвечниках. На улице было так темно, что, как бы Ева старательно ни косилась на высокие стрельчатые окна, разглядеть за ними что-либо она не могла. – Раз уж я буду жить у тебя. То есть не-жить, – саркастично поправилась она.

– Моё имя Гербеуэрт. И, как ты сама сказала, я некромант. Остальное тебе знать пока ни к чему, – бросил тот, подводя её к широкой лестнице с резными каменными перилами, разбегавшейся пролётами вверх и вниз. – И так есть над чем подумать.

Действительно. В данный момент Ева как раз думала, как она будет каждый раз это выговаривать и как можно это сократить. Уэрт? Герб? Герр?.. Пожалуй, пристало ситуации – особенно если вспомнить тип прислужника «Игорь», пользовавшийся среди злодеев большой популярностью, – но пламенного желания величать некроманта «мафтер», отращивать горб и шепелявить с немецким акцентом Ева не испытывала.

– Можно звать тебя Гербертом? – осторожно спросила она, вслед за некромантом поднимаясь на верхний этаж; судя по количеству пролётов, просматривавшихся в квадратном лестничном колодце, этих этажей в его обители было не меньше пяти-шести.

– Мне всё равно.

– Нет, если я теперь должна называть тебя «хозяином», я переживу, но будет немножко непривыч…

– Мне всё равно.

Последнее он повторил с нажимом и сквозь зубы, так что оставшиеся ступеньки Ева предпочла преодолеть молча. Злить гостеприимного хозяина в её планы не входило, а она и так подозревала, что плебейские манеры девочки-подростка, взращенной в эпоху мемов и инстаграма, должны коробить его чувствительную аристократическую душу. В том же, что он аристократ, после прогулки по его обители сомнений у Евы не осталось.

Может, она пребывала в плену стереотипов о фэнтезийных мирах с их условным средневековьем, но что-то подсказывало ей, что в этом мире подобный замок не выйдет просто купить.

– Мы ведь не на русском говорим, верно? – на всякий случай уточнила Ева, когда они наконец достигли верхнего этажа, и некромант повёл её длинным коридором, пестревшим витражными стёклышками в частых оконных переплётах.

– Руйский?

Понятно. Не на русском.

– Язык, – обречённо пояснила Ева, пока светильники на стенах вспыхивали при их приближении и гасли за спиной.

– А. Значит, так называется язык того мира, откуда ты явилась.

– Да, именн… подожди, так ты знаешь, что я из другого мира?

Ева не видела его лица, но ей почудилось, что в этот миг некромант презрительно хмыкнул.

– Даже если не учитывать всю подноготную, об этом было бы нетрудно догадаться.

Ну да, конечно. Одежда и всё такое.

– Какую подноготную?

Тот промолчал, остановившись перед высокой дверью с цветочным орнаментом, под его взглядом распахнувшейся. Конечно же, с тоскливым скрипом.

– Твоя комната, – отступив в сторону, коротко сказал некромант. – И твоя… вийолончель, как я понимаю.

Комната оказалась на удивление маленькой, раз в пять меньше помещения, в котором Ева очнулась, и не могла похвастаться оригинальностью обстановки. Большую её часть занимала кровать – конечно же, с балдахином. И, конечно же, тут был камин. Кроме того, присутствовал гардероб с резными дверцами, к которому прислонили знакомый футляр, обтянутый чёрным нейлоном; и, собственно, этот футляр был тем, что интересовало Еву больше всего.

– Оденься, – когда она прошла внутрь, сухо велел некромант, и Ева заметила брошенную на кровати одежду. Не её, чужую; от её наряда остались только кеды, сиротливо пестревшие рядом с кроватью розовыми шнурками и разноцветными цветочками. – Вряд ли тебе захочется спать, но я бы убедительно попросил тебя никуда не выходить. Я пришлю за тобой утром.

Поколебавшись, Ева всё же обернулась, чтобы встретить его пронизывающий взгляд.

– Герберт, зачем ты меня спас? И с чего теперь проявляешь гостеприимство? Не пойми неправильно, я тебе очень благодарна, – быстро добавила она, – но вряд ли ты делаешь это по доброте душевной. Некроманты редко бывают добрыми ребятами. Не обижайся.

– Утром. – Он отвернулся – и, не оглядываясь, бросил через плечо: – У тебя были ссадины на ногах. И на голове. И лёгкое сотрясение мозга. Вдруг это поможет тебе освежить память.

Ева смотрела в его спину, пока за ним не закрылась дверь. Потом приблизилась к футляру – и, ещё не коснувшись его, всё-таки вспомнила, что же предшествовало её попаданию сюда.

Машина. Машина, которую Ева не заметила, перебегая дорогу. И последнее, что Ева помнила, прежде чем открыла глаза в лесу – как бампер подсекает ей ноги, заставляя закатиться на капот, а потом что-то бьёт её по затылку и слышится треск.

Бережно положив футляр на паркет, опустившись на колени рядом, Ева взялась за застёжки молнии. Почему-то медля.

Значит, она должна была умереть ещё в своём мире? Или всё-таки умерла? Но, кажется, машина успела притормозить, и ей было не особо больно. Или она снова не почувствовала боль из-за шока? Получается, она ударилась о лобовое стекло… вернее, должна была удариться.

Но между стеклом и её затылком – и, соответственно, между её телом и автомобильным капотом – оказался футляр.

Ева медленно потянула застёжки в стороны, ощущая волнение куда большее, чем почувствовала при известии о собственной смерти.

Её Дерозе – детище французского мастера Николя Дерозе, издавшее свой первый звук ещё в начале 19 века – принял удар на себя. Удар, который должен был достаться ей.

Но у Дерозе хороший футляр. Немецкий, лёгкий, но прочный. И дорогой: дешёвые были тяжёлыми, а ежедневно таскать за спиной десять килограмм Еве не улыбалось. В своё время они с родителями решили, что носить такой инструмент в мягком чехле чревато (ремонт трещин и прочих радостей для такого инструмента обошёлся бы не в копейки), так что скопили денег не только на Дерозе, но и на нормальный жёсткий футляр. И до этого дня тот действительно надёжно защищал виолончель.

Однако, что ни говори, до этого дня Ева не попадала под машину.

Наконец расстегнув молнию, Ева взялась за крышку – понимая, что боится её открыть; и при воспоминании о родителях, в сочетании с футляром вдруг заставившем её отчётливо понять, как далеко она от дома, Еве почему-то сделалось ещё страшнее. Или тоскливее – пока она сама не понимала.

Да нет. Дерозе ни разу не получил ни царапин, ни трещин, хотя порой по неосторожности футляр толкали и роняли. Значит, и сейчас с инструментом всё должно быть в порядке.

Должно быть, должно…

Ева всё-таки приподняла крышку.

На красной бархатной обивке покоилась груда лакированных деревянных обломков.