Текст книги "Высота"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
18
Чем дальше бредет усталый человек по шоссе, тем, кажется, все быстрее и быстрее мчатся попутные машины, обгоняющие его.
Шоссе тянулось вдоль пруда, однако близость воды не освежала. Нагретый воздух дрожал над водой. Солнце за облаками уже клонилось к горизонту, но оно было все такое же неутомимое.
Токмаков устало шел домой.
Еще больше, чем рабочий день, его утомило сегодня собрание и эта перепалка с Дерябиным.
Началось с того, что Токмаков предложил изменить редакцию повестки дня: не «выполнение», а «сокращение графика работ». Дерябин обвинил Токмакова в штурмовщине, напомнил ему ядовитое замечание Медовца: «Сначала проспал, потом аврал». Но Токмаков неожиданно получил горячую поддержку: выскочил Матвеев и вдруг так обрушился на Дерябина, что Пасечник во всеуслышание сказал: «Смотрите-ка! Старик-то без монтажного пояса работает!»
После Матвеева долго и нудно говорил Гладких. Все ходил вокруг да около. Если бы речь Гладких изобразить графически, она бы выглядела так: большой вопросительный знак, а вокруг него следы, следы, следы…
Крику на собрании было много. А настоящий деловой разговор затеял Вадим. Говорил о подъеме «свечи» как о деле решенном, будто Токмаков уже составил проект, будто проект этот уже утвержден.
«Пасечник или Вадим? – озабоченно прикидывал Токмаков. – Пасечника поставлю главным. Иначе он на стену полезет. А Вадим его подопрет…»
Сердитый гудок заставил Токмакова прижаться к обочине шоссе. Его обогнала «победа» и тут же, скрипнув тормозами, остановилась. Следом подошли еще три легковые машины.
Дымов, приоткрыв дверцу, махал Токмакову рукой.
– Садись, прораб. Подвезу.
Во второй машине, с открытым верхом, сидел Медовец, возвышаясь над кузовом чуть ли не по пояс. Тут же машина рванулась вперед, – вот так же без разгона Медовец всегда начинает смеяться.
Токмаков залез в «победу» и оказался рядом с Терновым и каким-то незнакомым товарищем.
– Сразу видать нашу, гвардейскую выправку, – сказал Терновой. – Шагаете так, что смотреть любо-дорого. Прямо как на параде.
– А куда вы шагаете? – спросил Дымов, не поворачивая головы.
На шее у Дымова чуть обозначалась жирная складка и виднелись шрамы от ожогов.
– На Новоодиннадцатый.
– Очень торопитесь?
– Просто не умею ходить медленно.
– Тогда поедем с нами. Мы ищем место для поселка. Не возражаете?
Токмаков пожал плечами, за него ответил Терновой:
– Что, кадры на дороге подбираешь, Пантелеймоныч?
– А ты помалкивай, Иван Иваныч. Кто знает? Вот кончит он домну монтировать, пошлю его на поселок прорабом. Пусть себе квартиру строит. Пригодится холостяку.
– Не возражаю, – обрадовался Токмаков.
Он смотрел в боковое оконце: вот и его Новоодиннадцатый поселок.
Терновой возмущался:
– Догадались тоже! Новоодиннадцатый! В крайнем случае назвали бы Двенадцатый. Забыли, что после одиннадцати следует цифра двенадцать? Вы же архитектор города, – обратился он к соседу. – Ну, давайте сейчас же придумаем название и переименуем. Может, Гвардейский поселок?
– Дома построили быстро. А тротуары где? – спросил Терновой. – Где фонари? В том-то и беда! Каждый дом сам по себе. Строим дома, а не город. Это все барачные пережитки!
Токмаков без всякого сожаления проехал мимо своего дома, ему вовсе не хотелось вылезать сейчас из машины.
Поравнялись с кислородным заводом.
– Люблю этот завод! – Дымов кивнул на серое здание. – И знаете, за что люблю? Никогда перебоев из-за сырья нет. Вот оно, сырье.
Дымов широким жестом показал куда-то в атмосферу, и Токмаков вспомнил, как на последней оперативке Дымов кричал по телефону: «Кислорода нет? Где хотите достаньте! Самих заставлю кислород выдыхать!»
Наконец машина Дымова остановилась. Подоспели машины, шедшие сзади, и все вылезли размяться и осмотреть местность – ровный пустырь, заросший выжженной травой.
В машине было душно, но и выйдя из нее, Токмаков не почувствовал свежести. Парило. Небо на юге заволокло тучами.
Из последней машины вылез Плонский. Сперва из раскрытой дверцы показался грузный портфель, за портфелем – его хозяин.
Вытирая лицо платком, он озабоченно посмотрел на Тернового, который прогуливался по пустырю.
Дымов попросил Плонского еще раз высказать свои соображения по поводу этой строительной площадки.
– Теперь возьмем воду, – продолжал доказывать Плонский. – Насосная рядом, на цементном заводе. Строить не придется. Теперь возьмем планировку площадки. Пожалуйста! Тоже расходы минимальные. Электроэнергия? Тоже завод выручит. Понизительную станцию строить не придется. Так что стоимость квадратного метра жилья будет ниже сметной.
Дымов прогуливался, лицо его было непроницаемо, и это беспокоило Плонского. Он не отрывал от Дымова глаз, вытягивая голову то влево, то вправо.
– А как с транспортом? – спросил Терновой, глядя направлении дымящего цементного завода.
– С транспортом? Пожалуйста! Лучше не придумать. Шоссе – раз. Протянем ветку от поста «Цементный» – два. Часть материалов будем подвозить машинами по шоссе. В частности, кирпич выгоднее…
– Да не о кирпиче речь! – оборвал Терновой. – Речь идет о будущих жителях поселка.
– Я понимаю. Но трамвай сметой не предусмотрен… Придется пока потерпеть. Тут до дамбы всего километра два, два с четвертинкой.
– Что-то четвертинка у вас большая – усомнился Терновой.
– Бывают четвертинки, которые больше четверти! – прогремел Медовец. – Чуете?
– А вас не смущает цементный завод? – спросил Терновой.
– Цементный завод? – удивился Плонский. – Так онже далеко. Мы санитарные нормы учли.
– Вы-то учли. А вот учтет ли ваши нормы цементная пыль? Вчера ветер был северный, так у меня цемент даже на зубах хрустел.
– На стройке всегда пыль.
– При чем здесь стройка? – Терновой сузил свои чуть раскосые глаза. – Пыль была здесь. Я вчера весьэтот пустырь своей клюшкой измерил.
Дымов шагал, заложив руки за спину, низко опустив плечи. Можно было подумать, что он не слышал всего, о чем ему докладывал Плонский, и единственно, чем он сейчас всерьез заинтересован, – это дымами далекого завода, за прудом.
Как всегда в пасмурный день, дымы не казались столь темными и растворялись тоже быстрее, чем в голубом небе.
– Ласточки низко летают, – заметил сосед Токмакова по машине, архитектор города, – к дождю.
– И сверчок поет на высокой ноте, – подтвердил Медовец. – Чуете?
– Не знаю, как там ласточки и сверчки, – сказал Терновой, – нога моя чует. Самый лучший барометр.
Дымов молча смотрел на темные облака, тяжело повисшие над землей, на дымы.
Конечно, площадка, которую выбрал Плонский, имеет свои преимущества. Забывать об экономии Дымов не имеет права. Но, с другой стороны, не единой бухгалтерией жив хозяйственник. Шутка сказать – два километра пешком, да еще с четвертинкой. «Дети, в школу собирайтесь», а до школы – час ходьбы. Может быть, в этот час нужно уроки готовить. Иному школьнику как раз этого часа и не хватит, чтобы вместо тройки получить пятерку. Хочется построить такой поселок, чтобы будущие жители не поминали строителей недобрым словом.
– Но ведь на этом пустыре география не кончается? – сказал наконец Дымов.
– Конечно, можно еще поискать, – уныло согласился Плонский, перекладывая портфель из руки в руку. – Но лучше площадку вряд ли найдем.
– У меня есть предложение, товарищи, – сказал Терновой. – Поехали обратно на левый берег.
– На левый? – удивился архитектор города.
– Да, на левый. Обратно в Азию. Покажите-ка свой генеральный проект. Так и есть! Ведь проект разрешает строить и здесь, и здесь, и здесь? – Терновой трижды ткнул пальцем в план. – А если взять Кандыбину балку?
– Роза ветров позволяет, – согласился архитектор города.
– Может, товарищи, посмотрим в натуре? – воодушевился Дымов.
– Пожалуйста! – сказал Плонский обиженно.
Машины двинулись обратно.
Дымов отправил Медовца вперед, чтобы тот не глотал пыль, высовываясь из открытой машины поверх ветрового стекла.
По небу шли медлительные и низкие облака сине-серого, почти черного цвета, и на их фоне дорожная пыль выделялась особенно отчетливо – она белела, как мучная.
19
Машины остановились у подножья горы Сатач, вблизи пруда.
Терновой вылез из машины, тяжело опираясь на палку, морщась от боли. Он недовольно посмотрел на небо.
Дождь все собирался и никак не мог собраться, но где-то по соседству он, очевидно, прошел, потому что ветер дул совсем влажный.
– Ну как, товарищ Токмаков? Будет дождь? Токмаков тоже посмотрел на тучи и пожал плечами:
– Как говорит наш Пасечник, когда хочет посмеяться над Дерябиным: наверно не скажу, но, по всей вероятности, навряд ли.
– Это верно, – рассмеялся Терновой. – Погода сегодня какая-то неопределенная, дерябинская…
Токмаков никогда прежде в Кандыбиной балке не был.
По южному склону горы беспорядочно лепились домики и домишки – с самолета они, наверно, походили на пригоршню спичечных коробок, брошенных вразброс. Это и был поселок самостийных застройщиков, называемый Кандыбиной балкой.
Трудно объяснить происхождение этого названия. Говорили, что здесь некогда располагалась артель грабарей из Кривого Рога, а там есть такая Кандыбина балка. В годы первой пятилетки возникло несколько таких поселков – Первый Шанхай, Самострой, Второй Шанхай, Нахаловка, Карачун, Грабарский, Порт-Артур. В них жили преимущественно чернорабочие, многосемейные, которым в бараках жить было неудобно, а на отдельную комнату они рассчитывать не могли. Иные не хотели селиться в бараке, чтобы не расстаться с огородом, с курами, с коровой. В этих поселках жили также и те, кто вообще не мог претендовать на жилплощадь в домах и бараках «Уралстроя». Мало ли разного народу летело когда-то на яркие огни стройки! На стройку ехали «холодные» сапожники, парикмахеры, самодеятельные пекари и другие полукустари-полуторгаши, ехали лодыри, рвачи, оборотистые лентяи, любители легкой наживы, ехали беглые кулаки и уголовники, ехали самогонщики, шинкари, спекулянты, все те, кто не уживался в других местах, кто смотрел на стройку мирового гиганта как на кормушку.
Тех «проходимцев строительства», как называл их Карпухин, сильно поубавилось, но халупы, хибарки и лачуги остались и доживали свой век рядом с домами, перевезенными из затопленной станицы.
Терновой предложил строить поселок чуть ниже Кандыбиной балки, у самого пруда.
– О том, какой вид откроется из окна будущей комнаты, тоже не вредно подумать, товарищ Плонский.
При этом Терновой широким жестом показал на пруд, подступающий к ковыльному подножью горы Сатач.
Голубое зеркало пруда было вправлено в ярко-зеленую рамку; это вдоль берега извилистой линией тянулись камыши.
Плонский вздохнул.
– Конечно, место красивое. А вот метр жилья здесь в копеечку влетит. Насосная станция. Понизительная. Ветку придется протянуть еще километра на полтора. Затрещит весь мой баланец.
– «Баланец, баланец»! – рассердился Терновой. – Речь идет об удобствах пяти тысяч человек. Это тоже баланец.
– Вы не умеете смотреть на вопрос с финансовой точки зрения, – возразил Плонский.
– А у нас вообще не существует какой-то особой финансовой точки зрения. Есть государственная точка зрения. То, что вы бережете копейку, – это хорошо. Но экономить надо разумно.
– Вам-то легко говорить, – вздохнул Плонский. – А у меня от дебета-кредита бессонница.
– Но разве экономить – скаредничать?! Экономить – значит в то же время быть в чем-то щедрым. А где еще так уместна щедрость, как в благоустройстве жизни, улучшении быта?!
– А все-таки я бы тебя, Иван Иваныч, своим кассиром не поставил, – усмехнулся Дымов. – У Плонского в руках кошелек надежнее…
Плонский приосанился и похлопал по портфелю, но тут же помрачнел, потому что Дымов поддержал Тернового – здесь будет город заложон.
За плетнями, огораживающими приусадебные участки, стояли и смотрели на незнакомых начальников в парусиновых костюмах и картузах женщины и какой-то старик, вышедший из хибарки, наполовину врытой в землю и густо заросшей травой.
– Наверно, самый главный, – прошамкал старик, указывая на Плонского. – Больно портфель велик.
Жители Кандыбиной балки и не подозревали, что сейчас решилась их судьба: иным придется переселяться повыше по склону горы, иные переедут в дома будущего поселка.
Терновой остановился возле невзрачного домика. Он узнал и резные наличники на окнах, и забавный жестяной флюгер-петушок на коньке крыши.
Ну конечно же тот самый домик из затопленной станицы, он стоял там близ церкви.
– Карпухина жилье. Ведь вот упрямая голова! Не хочет переезжать.
Из калитки вышла Василиса.
– К нам, Ванюшка, пожаловал?
– Здравствуй, молодуха. Старый твой дома?
– Разбудить недолго. И графинчик в погребе дожидается.
Терновой с сожалением оглянулся.
– Видишь, целой свадьбой разъезжаем. В другой раз. В город не надумали перебираться? Сколько раз уже Захар Захарычу предлагали…
– Сколько раз предлагали, столько раз отказались. – Василиса повысила голос: – Мы за ванной твоей не гонимся! У нас банька на задах. И свои веники на березе растут.
– Веник наломать – дело маленькое. А вот как бы ваш дом на слом не пошел.
– Да ты что – шутишь?
– Какие шутки! Поселок здесь строить будем.
– Опять наш дом у тебя на дороге стоит! Ну что же, снова разберем и снова переедем. На этажах жить не собираемся!
Василиса ушла, хлопнув скрипучей калиткой.
Брызнул наконец долгожданный дождь. Но свежести не принес.
Редкие дождевые капли оставались лежать в серой мягкой пудре, в облатках из пыли. Едва хватило влаги, чтобы прибить пыль на дороге, смочить машины и крыши домов. Дождь даже не промыл траву. Лужу у колодца лишь слегка рябило. Словно все силы дождя были растрачены на затянувшиеся сборы: идти или не идти? И сейчас непонятно было, идет дождь или не идет, перестает или только принимается.
Стало ясно, что гроза прошла стороной. Глухо прогремели далекие раскаты грома. На горизонте чернели косые полосы дождя.
Неожиданно для Токмакова из Кандыбиной балки машины повернули в лесопитомник.
Лесопитомник был в каких-нибудь двух километрах, и Дымов распорядился заехать туда, чтобы заодно решить вопросы, связанные с озеленением поселка.
Маша смутилась, увидев Токмакова, вылезающего из «победы».
– Куда же вы пропали? Исчезаете неожиданно, И еще более неожиданно появляетесь. Этак вы когда-нибудь приедете, а меня уже не застанете.
– Не застану?
– Знаете, Константин Максимович, мне предложили уехать. В Казахстан, в Красные Пески.
– Уехать?
– На стройку. Новый металлургический завод. Условия замечательные. Совершенно самостоятельная работа.
– Самостоятельная? – помрачнел Токмаков.
– Вся работа по зеленому строительству. Голые пески – и ни одного дерева вокруг.
– Ни одного дерева? Да, да, конечно. Если голые пески… – Токмаков разозлился на себя, вспомнив протот дурацкий звонок по телефону; будто он кого-то осчастливил тем, что решил здесь остаться. – Ну и что же вы решили?
Токмакову показалось, что Маша долго не отвечала на его вопрос.
– Жаль со стариками своими расстаться. А потом саженцы свои оставлять не хочется.
– Саженцы? Да, да, конечно.
– А какими судьбами вас сюда занесло? – спросила Маша, удивленно подняв брови.
– Ездил с Дымовым. Выбирал место, где буду ждать вашего возвращения из Красных Песков.
– Нет, серьезно.
– На дороге меня подобрали. Везли домой, а привезли к вам.
– С вами невозможно серьезно разговаривать. – Маша рассмеялась. – Обедали?
– Завтракал.
– А что было на завтрак?
– Колбаса с печеньем.
– Ну и как?
– Невкусно. Может быть, колбаса была слишком соленая. Или печенье попалось слишком слад-кое.
– Ничего не поделаешь, – Маша театрально вздохнула, – придется своим завтраком поделиться. Вам отсюда тоже на правый берег?
– На правый.
– Ну, вот и хорошо. Вместе уедем на катере. Он к пяти часам подоспеет.
Она принесла сверточек с едой, усадила Токмакова на ступеньки крыльца, велела ждать, а сама ушла в контору, где собралось начальство и уже началось что-то вроде летучего совещания.
Маша вошла в контору, скосила глаза и увидела в окно Токмакова. Тот сидел на ступеньках крыльца и закусывал.
– Токмаков с аппетитом ел, поглядывал в раскрытое окно и прислушивался.
– Посадить дерево – это только начало, – горячо убеждала кого-то Маша. – Нужно еще ухаживать. Нужно защитить от всех опасностей. Чтобы не сломали. Чтобы козы не обглодали. Вы только умеете подсчитывать, сколько деревьев посажено. А вы подсчитайте, сколько деревьев выжило! Цифры в ваших отчетах сразу поубавятся.
Плонский возражал Маше, но Токмаков не расслышал ничего, кроме «пожалуйста», и тут же Плонского заглушил мощный смех Медовца.
– А здорово нас тут с тобой в оборот взяли, товарищ Плонский, – добродушно сказал Дымов, выходя из конторы.
– То-то Плонский никак не хотел заезжать в лесопитомник, – напомнил Терновой; он осторожно, опираясь на палку, спускался по ступенькам крыльца.
– Занозистая девушка! – Дымов, перед тем как сесть в «победу», попрощался с Машей, а это было признаком того, что он доволен ею. Он уже собрался захлопнуть дверцу машины, но увидел Токмакова. – А вы почему не грузитесь?
– Я отсюда на катере доеду.
– Что же ты, Пантелеймоныч? – рассмеялся Терновой. – Возил, возил свой кадр и вот куда завез.
– Он в этом лесу не заблудится, – взорвался смехом Медовец, уже торчавший чуть не по пояс из кузова своей машины. – У него тут Красная Шапочка знакомая.
Маша непроизвольно поправила косынку.
– А я и не знал, что вы умеете так ругаться, – сказал Токмаков, когда они остались одни.
– По-моему, вы давно имели случай в этом убедиться. Еще когда вас жажда мучила.
– Но тогда от вас попало просто прохожему…
– К тому же не слишком скромному и вежливому…
– Вот с начальством ссориться – дело иное. Сам не всегда умею.
Токмаков подождал, пока Маша закончит свои дела. Возбужденная и веселая, она без устали носилась из конца в конец лесопитомника.
Потом они сидели на берегу пруда, у мостков, и ждали катера с правого берега.
Слева тянутся отмели, поросшие камышом. Неподалеку в пруд втекает ручей. Мельчайшие частицы руды перекрасили воду в морковный цвет.
Необычайный цвет воды, очевидно, и вызывал птичье беспокойство – утки над камышами суетились и не находили себе пристанища.
Токмаков принялся напевать сперва еле слышно, а потом, осмелев, вполголоса.
– А песни вы поете все прощальные, – заметила Маша, когда он умолк. – «Прощай, любимый город», «Мы простимся с тобой у порога», «Платком махнула у ворот…».
– Что же делать? – пожал плечами Токмаков. – Птицы перелетные!
И он показал рукой на стаю уток, взлетевших над камышами.
Катер все не показывался.
– Что-то там, в Европе, застрял этот катер, – сказала Маша. – В «Пионерской правде» такая загадка была напечатана: «В каком городе дети ходят пешком в школу из Европы в Азию?» Это когда у нас на правом берегу еще не было школы и мы ходили по дамбе через Урал на Тринадцатый поселок. Мы ведь с вами европейцы. А кто тут, на левом берегу, живет – азиаты.
Катер все не шел и не шел, и каждый из них втайне был доволен тем, что катер запаздывает и можно сидеть на этом самом камне вдвоем, вот так, рука в руке, ничего не говоря вслух, не двигаясь, почти не шевелясь.
20
Дерябин взял в руки проект Токмакова со снисходительным видом: «Ну, ну, посмотрим, что там нафантазировал молодой человек».
Но по мере того как Дерябин знакомился с проектом, снисходительное выражение исчезло с его лица.
Прораб этот Токмаков не плохой. Взять хотя бы то ветреное утро. И нельзя сказать, чтобы Токмаков тогда пытался свалить вину на него, на Дерябина. За спиной ругать его не станет. И это – хорошо. Но в глаза не постесняется, а это – плохо.
Все-таки много в этом Токмакове мальчишества. И мало уважения к старшим. Так и с этим проектом. Новатором хочет прослыть. А разве Дерябин сам не хочет ходить в новаторах? Очень даже хочет!
– Ну что ж, вполне допустимо… Откровенно говоря, не так глупо, как могло показаться… Я бы сказал, что расчеты правильны… Допустим!.. – то и дело раздавалось в конторке.
Наконец Дерябин просмотрел все чертежи, схемы, проверил расчеты.
– Проект следует признать интересным, – сказал Дерябин. – Проект можно было бы даже принять, но…
Токмаков задержал дыхание.
– …он связан со слишком большим риском. А так рисковать, дорогой товарищ Токмаков, мы сейчас не можем. Мне кажется, последняя царга наглядно показала, как опасно в местных условиях подымать такие тяжеловесы.
Токмаков резко сказал:
– К местным условиям следует приноравливаться. Не играть с ветром.
– Все-таки короткая у вас память, дорогой товарищ Токмаков. А я как вспомню ту пыльную бурю… Не знаю, как вы, но я в то ветреное утро постарел сразу на несколько лет…
Дерябин поежился, подергал ртом, словно у него опять хрустел песок на зубах, и сплюнул.
– Я о ней тоже не забыл.
– Спор у нас совершенно беспредметный, между нами говоря. В вашем предложении, дорогой товарищ Токмаков, прежде всего нет практического смысла. Монтаж идет по графику.
– Однако рабочие высказались за сокращение сроков монтажа…
– Мы же с вами не малые дети, товарищ Токмаков. При чем тут рабочие? Вы же затеяли всю эту демагогию. Полезна ли, собственно говоря, такая лихорадка? Важно других не задерживать. Чтобы нам на пятки не наступали. А отрываться от других – значит вносить сумятицу и штурмовщину.
– Принципиально не согласен! Уйдем вперед мы – за нами потянется сварка. А сейчас! Какое там – вперед… Мы держим других. Из-за нас отстает монтаж механизмов.
– Об этом пусть другие заботятся.
– Если подымем «свечи» вместе с «подсвечниками», мы сэкономим не только четверо суток.
– А сколько же, позвольте осведомиться?
– Наш опыт будет учтен в проекте организации работ на всех будущих домнах.
– В министерстве, конечно, обрадуются! Откровенно говоря, они там страсть как любят, когда на местах сами себе сроки сокращают! По себе знаю. Сам в министерстве сидел. Предположим, мы с вами сократим срок. И уложимся в него. Ну, а потом? Между нами говоря, потом спать спокойно не придется. И захотите вернуться к старому, да поздно будет. Назвался, дорогой товарищ Токмаков, груздем…
– Но зачем же возвращаться к старому, если удалось сработать по-новому?
– Я против штурмовщины и отсебятины. Я, дорогой товарищ Токмаков, хочу выполнять план. А если можно – перевыполнять. Но рисковать планом я не могу. Между нами говоря, процент выполнения плана – показатель не только технический. Это показатель и политический. Наша партийная совесть цифрами измеряется.
– Политика – в том, когда мы сдадим домну. Важна конечная цель.
– А если из-за вашего проекта ухудшатся месячные показатели?
– Пора бы вам уже рассуждать технически зрело. Вы сколько времени работаете прорабом?
– Третий год.
– Вот видите! А кругозор у вас все еще как у мастера. А иногда, между нами говоря, ведете себя как захудалый бригадир… Рискуйте себе на здоровье, но рискуйте своей головой, своим карманом. А другие от этого страдать не обязаны.
Дерябин снова развернул, снова свернул проект в трубку и совершенно неожиданно спросил:
– В преферанс играете?
– Не умудрил господь.
– Напрасно. Между нами говоря, весьма тонкая игра. Вот там я иногда рискую сверх всякой меры. Бывало, торговался втемную до восьми червей! А то есть игроки – заявляют мизер при трех ловленых… Риск не оправдался? Ну что же, расплачиваешься из своего кармана своими деньгами. А если из-за вашего проекта-прожекта рабочие останутся без премиальных?
Токмаков мрачно молчал, и Дерябин поспешил это объяснить неопровержимостью своих доводов.
– Ну, ладно, оставим преферанс, поскольку вы в нем ничего не смыслите. Но ведь вы же, дорогой товарищ Токмаков, не токарь, который хочет перейти на новые скорости резания. Собственно говоря, чем рискует этот токарь-скоростник? Резцами. Ну, предположим, деталью, которую обтачивает. А если наш токарь обмишурится? Ничего страшного! Во всяком случае, на работе других токарей не отразится. Токарь выполняет личный план. И риск у него единоличный. А наш план?
Токмаков промолчал.
– Вот видите! – Дерябин по-своему расценил молчание Токмакова. – Ведь не я установил этот план. Что же вы думаете? Они там, – Дерябин показал на потолок, будто начальство в этот момент сидело на покатой трубе, в которой помещалась конторка; этот жест остался от того времени, когда Дерябин работал в главке и его кабинет находился под кабинетом министра, – они там, наверху, не знают, как следует вести монтаж и как не следует? Откровенно говоря, знают лучше нас с вами! Но не хотят рисковать. Почему же я должен рисковать вместо них?
– Вы так говорите, будто один собираетесь вести подъем. Но ведь все понимают, что это – трудная задача. И все считают, что риск оправдан. И я рискую. И бригадиры. Все монтажники! Я же с ними советовался, все им рассказал. Больше того, этот проект основан и на их предложениях, высказанных на собрании.
– Им хорошо изобретать. С них спрос маленький. Между нами говоря, им особенно и рисковать-то нечем. А нам с вами нужно подумать.
– То есть как это – особенно рисковать нечем? – вскочил Токмаков. – А своим добрым именем? Своей рабочей репутацией? Разве они не такие же хозяева дела, как и мы с вами? Пасечник, Вадим, Борис Берестов, любой рабочий! Что же им – только денежки в кассе получать, а на домну плевать?
– Обо всем этом я уже читал в газетах, дорогой товарищ Токмаков, – скучающим тоном произнес Дерябин. – А вот в случае чего вам же первому, а не Хаенко вашему, нахлобучку дадут. И, откровенно говоря, правильно сделают! Вот тогда имя и репутация – все сразу загремит… Простите, вы с какого года в партии?
– С августа сорок третьего…
– Сразу видно, что молодой коммунист. Не хватает еще у вас политического чутья и опыта.
Токмаков пожал плечами.
– Я вступил в партию в дни боев с фашистами на Орловско-Курской дуге. И стаж мой никакого отношения к подъему «свечи» не имеет. С таким же успехом этот проект мог предложить и беспартийный инженер.
Токмаков, плохо сдерживая раздражение, начал свертывать в трубку чертежи и схемы.
– Вы, надеюсь, не будете возражать, если я покажу свой проект Гинзбургу?.. Правда, он беспартийный. Или вы опять обвините меня в недостатке политического чутья?
Дерябину не хотелось, чтобы Токмаков шел со своим проектом к Гинзбургу. Он понимал, что Гинзбург скорее всего поддержит Токмакова.
«Моя работа здесь – экзамен, – рассуждал Дерябин. – Выдержу экзамен – вернут в Москву. Провалюсь – переэкзаменовки не дадут. Кто же занимается экспериментами на экзамене? Погонишься за пятеркой, а сорвешься на двойку».
Токмаков продолжал горячиться и, кажется, что-то доказывал, но Дерябин не вслушивался в его слова и продолжал думать о своем.
«Мне двойка ни к чему. Студентов и тех за тройку стипендии лишают. Вот не вернут в министерство – что тогда? Ведь Зина из Москвы никуда не поедет…»
Дерябин нервно взглянул на свои часы, которые показывали московское время, так и не уяснил, который же теперь час, и дождался, когда Токмаков замолк.
– Разве я возражаю? – сказал наконец Дерябин. – Конечно, покажите свой проект! Григорий Наумович, возможно, и одобрит. Но утвердить тоже не вправе.
– Почему?
– Потому, что такие проекты дано право утверждать только наверху, в главке. Собственно говоря, разве я против вашего проекта? Но вы меня толкаете на преступление.
– Преступление?
– Поймите, что я сейчас всего-навсего старший прораб, а не тот инженер главка, который утверждал когда-то всю технологию монтажа. Вот сиди я сейчас в главке, я бы ваш проект мог утвердить. Но если бы после этого кто-нибудь на площадке посмел отступить от утвержденного мною проекта, я бы с него голову снял. Государственная дисциплина. Понимаете?
– Понимаю. Вы хотите поспокойнее жить и прячетесь за громкие слова. А к Гинзбургу я все-таки пойду.
Токмаков резко встал и нахлобучил кепку.
– Что же, ждите Григория Наумовича. Он на днях должен вернуться из командировки. Между нами говоря, если Григорий Наумович возьмет на себя такую ответственность, за мной дело не станет, я вас поддержу. Но еще раз повторяю – мы с вами самостоятельно рисковать не имеем права.
Токмаков безразлично кивнул Дерябину и вышел из комнаты.
Он готовился выдержать бой. Но понимал, что к главному инженеру нельзя идти с черновиками. Надо все еще раз выверить, пересчитать, чтобы к возвращению Гинзбурга из командировки быть во всеоружии.
Токмаков помнил, что Таня Андриасова – чертежница, и принес к ней домой все свои схемы и чертежи.
– Вот тебе, Таня, боевое задание от капитана Токмакова.
– Есть, товарищ гвардии капитан, – обрадовалась Таня. – Только беда, Сережка всю готовальню разорил!
– Эту материальную часть я тебе добуду. А дело такое – или голову себе сломаю, или помолодею.
– Тоже старик объявился! А намного помолодеть собираешься?
– Сразу на четыре дня помолодею, не меньше.
