Текст книги "Схватка за Родос"
Автор книги: Евгений Старшов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
На какое-то мгновение воцарилась гнетущая тишина, потом один из рыцарей спросил:
– На что же ты рассчитывал, зная все это?
– Сами думайте, сиятельные господа. Как видите, в моем поступке нет каких-либо корыстных мотивов, скорее, напротив – получается, я отдал все, лишь бы предстать пред Господом с очищенной душой. Всем земным благам, которые я получил и еще мог бы получить у турок, я предпочел спасение души. Впрочем, я еще могу быть очень полезен и постараюсь это доказать. Если вы сомневаетесь в моих словах, то я с удовольствием отдам себя в руки правосудия и понесу заслуженную кару, только б мне не лишиться перед казнью последнего напутствия и причащения Святых Христовых Тайн!
– Что же, – изрек д’Обюссон, – ты сказал все, что считал нужным, мы тебя благосклонно выслушали. Теперь тебе следует выйти и обождать, мы рассудим о тебе… – Немца вывели, магистр сухо обратился к собравшимся: – Высказывайтесь, братья. Каков вам этот молодец? Ничего не скрыл, ни от чего не отперся, все рассказал как есть – данные разведки и перебежчиков полностью подтверждают сказанное им.
– Это крот, господин наш и брат, причем необычайной породы. Наглый, самоуверенный. Что ему стоило предать турок, чтоб войти к нам в доверие и, в свою очередь, предать нас своим бывшим – а может, и настоящим – хозяевам? Невелик секрет то, что он рассказал, – высказался первый "столп".
– Согласен полностью, – изрек второй. – С другой стороны, велик соблазн использовать его как инженера и артиллериста. Это можно сделать, при этом не позволяя ему ни с кем говорить и осматривать укрепления. А ценность его советов пусть определяют компетентные в этом деле люди.
Остальные высказывались приблизительно в том же ключе, и только великий приор Бертран де Глюи настаивал на казни перебежчика:
– Это надо сделать в назидание прочим. Не будет султану делать модели крепостей. Вы же знаете – и он сам этого не отрицает – что он был на Родосе, сам возводил укрепления. Он хочет выведать то, что было возведено позднее, выявить все слабые места и сообразно с этим дать нехристям в руки все ключи! Это же очевидно! И кто знает, может, ему ведомо даже то, что неведомо нам самим? Я говорю о тайных ходах, которые он вполне мог в свое время сотворить! Это искатель приключений, наглый, беспринципный бродяга без веры, могущий продать за деньги все, что угодно!
Прения продолжались, и в этот час, как никогда вовремя и кстати, на совещание принесли "свежую почту". В записке, прикрепленной к стреле, ясно и недвусмысленно было написано по-гречески: "Опасайтесь мастера Георгия!" Неизвестно, подслушал ли какой храбрец разговор Фрапана с визирем, или же проследил за перебежчиком, или, может, просто сам сделал надлежащие выводы из-за отсутствия немца в лагере. Главное, вовремя упредить! Это сообщение подлило масла в огонь.
Впрочем, Монтолон осторожно предположил:
– А что, почтенные братья, если это сам визирь компрометирует инженера? Тот перебежал к нам, вот и послали нам письмо, чтобы мы не поверили ему и погубили того, кто мог бы оказаться нам полезным?
– Скорее уж напротив, – мрачно изрек первый "столп". – Мне это хитросплетение видится следующим образом: немец – предатель, перебежавший к нам. И чтобы уверить нас, что он не предатель, визирь призывает нас рассматривать его как предателя. Хочет, чтобы мы, не положившись на совет из вражеского лагеря, поступили как раз наоборот и поверили тому, кому верить как раз не надобно.
В образовавшейся тишине было слышно, как летают мухи и вычесывает блох один из больших магистерских барбосов. Второй "столп" смущенно кашлянул и спросил коллегу, понял ли тот сам, что сказал.
– Естественно, – желчно ответил тот, чем, впрочем, не развеял всеобщего недоумения.
Д’Обюссон по-доброму засмеялся:
– Знаешь, почтенный брат, мне однажды пришлось беседовать с местным раввином… Если бы я не был твердо уверен в твоем благородном французском происхождении, я подумал бы, что ты еврей. Ты так же скрываешь водоворотом фраз пустоту мысли. Продолжая твою логику, проще предположить – ну, поверим мы визиреву письму, отрубим голову Фрапану. Разве этого хотел визирь? Нет, это слишком!
– Прошу прощения, – встряла в разговор орденская бюрократия, в лице рыцаря-секретаря Филельфуса. – Мы ни в коем случае не сможем отсечь Георгу Фрапану голову, поскольку он не является дворянином и, следовательно, подлежит казни исключительно через повешение. Единственное, в чем можно отступить от узаконенного порядка лишения жизни, так это в том, что его, если он окажется предателем, можно повесить за ногу, вниз головой.
Д’Обюссон расстроенно махнул рукой:
– Филельфус, я отлично понимаю, к чему ты клонишь, но твое ехидство в данном случае, мягко скажем, неуместно. Да, мне нелегко изменить свое первое впечатление, но и дать себя обдурить я тоже не дам. Прав наш брат, великий маршал: используем его насколько возможно, а вредить не дадим. Приставим постоянный караул – человек эдак в шесть, а дальнейшее будет очевидно. Первым делом, пусть начертит нам план турецкого лагеря! И насчет вражеской батареи, что стоит против башни Святого Николая, пусть тоже подумает, проверим его… Распорядитесь там, чтобы его поместили в немецком "оберже"!
– А кстати, мы так сами и не решили, что делать, – взял слово лейтенант дель Каретто. – По последним сведениям, по башне уже идут трещины, она начинает здорово сыпаться, предбашенные укрепления разбиты. Их восстанавливают по мере сил, однако все, что подкрепляют ночью, вновь развеивается в прах дневной стрельбой.
– Немец прав, да и среди нас никто в этом не сомневается. Башня Святого Николая – это ключ от Родоса. Потеряем ее – потеряем контроль над гаванями. Думаю, этот мастер Георг не имеет умысла направить наши силы туда, чтобы дать туркам прорваться в другом месте. Просто этот человек, как и мы, имеет дело с очевидной истиной. Дело даже, собственно, не в самой башне – надо полагать, ей недолго осталось. Но следует все равно оборонять от турок этот пятачок, чтобы не дать выставить пушки на молу. К тому и будут приложены все наши усилия. Подготовку к борьбе за этот архиважный стратегический пункт я мыслю разбить на несколько этапов. Первый надлежит исполнить тебе, дель Каретто. Как моему лейтенанту я даю тебе неограниченные полномочия по обороне башни: выберешь цвет нашего рыцарства – именно так! – и отправишься туда лично, посмотришь, как дела, что нужно для того, чтобы успешно держаться дальше. В общем, не мне тебе объяснять. Дам орудий – хороших, много. Возьмешь дерево, искусных плотников из греков. Османы думают, что подавят нашу башню – вот и будет им неприятный сюрприз. Шарль де Монтолон, кому знать эту башню лучше, нежели тебе? Не так давно мы принимали ее от тебя после последнего переустройства и укрепления! Слышали, что сказал наш гость? Возможно, башню будут штурмовать при поддержке огня с моря. Разумеется, мы тоже об этом неоднократно думали. Чтобы отогнать корабли дерзкого врага – мало затопленных судов, мало пушечного огня со стен. На орудия башни Святого Николая лучше не рассчитывать, поскольку, сами понимаете. Там и твоих пушек, дель Каретто, может не остаться. Потому будем жечь нечестивцев брандерами! Это мы обсудим с великим адмиралом, чтоб враг не застал нас неготовыми. Кроме того, полагаю, нелишне будет держать под рукой сильный отряд аркебузиров… Но это, как говорится, ближе к делу. В общем, смотрите, действуйте, я навещу вас при первой возможности – сегодня вечером или завтра. С Богом!
На этом совещание завершилось. Дель Каретто пошел собирать рыцарство. Это видел со стены Фрадэн, как и то, что башня Святого Николая вдруг "поползла".
Заметя ужас и смятение горожан, монах с большим распятием забрался на стену и, невзирая на вражеские пули и стрелы, вдохновенно обратился к людям – кажется, первый раз в жизни не с обличениями, а со словами ободрения:
– Не бойтесь, христиане! Уповайте на Бога, и Он сокрушит врага мышцею высокою! Время испытаний настало для плодоносного и цветущего виноградника Бога Саваофа – разумею святую Церковь Христову – насажденного десницею Превышнего Отца добродетелями, который премного полит Сыном этого Отца волною Собственной, Животворящей Крови, который Дух Утешитель Своими чудными, невыразимыми дарами сделал плодоносным, которую одарила высочайшими, различными преимуществами, вне нашего понимания, стоящая и прикосновению неподлежащая Святая Троица. И вот ныне ее пожирает и потравляет вепрь лесной, нечестивый султан Мехмед и подручный его христопродавец Мизак-паша, который из рода Палеологов. Но смотрите в глубь вещей, в самый корень, ибо не сии еретики, но чрез них уничтожает пышные плоды веры этот свернутый змей, этот гнусный, ядом дышащий, враг нашего рода человеческого, этот сатана и дьявол, потопляющий виноградные лозы указанного виноградника Господня и плоды его, изливая на них яд своего еретического нечестия. Но если Бог за нас – что нам этот яд, что все его осадные машины и пушки?! Делайте каждый свое дело, вносите лепты своего труда в оборону и не бойтесь, по слову Господню, убивающих тело, но души убить не могущих! Нет более той любви, как если кто положит душу за други своя! А кто эти други? Это же ваши ближние – вспомяните притчу о милосердном самарянине!
Очевидно, "лекция" началась уже давненько и, судя по всему, не думала прекращаться. Дель Каретто изумленно задрал голову вверх и сказал своим спутникам:
– Ушам не верю – что-то наш боевой петух поет несвойственные ему песнопения!
– Не ядром ли его в голову задело?
– Ну, по крайней мере, теперь он говорит то, что нужно, и его не столь мерзко слушать, как обычно.
Посмеявшись, рыцари пошли дальше. По пути им встретился Торнвилль, который, навестив Элен после очередного ночного дежурства, направлялся к гавани, чтобы поискать там Джарвиса, с которым он не виделся уже несколько дней. Итальянец узнал его, тепло поприветствовал и тут же пригласил принять участие в предприятии:
– Будь в полдень у ворот Святого Павла – у тебя будет достаточно времени отпроситься у своего лейтенанта, утрясти все прочие дела и собрать припасы. Мне нужны бравые молодцы, а дело такое, что от нас, быть может, вся судьба Родоса зависит. Придешь? Надо полагать, будет штурм – поквитаешься со своими бывшими хозяевами!
– Как я могу отказать! – пылко воскликнул Лео, хотя сразу же почувствовал боль от расставания с Элен. Однако же, в самом деле, отказаться от такого дела – не быть рыцарем вовсе. Он предупредит ее, а дальше – как Бог устроит. Все в руках Божьих.
6
Незадолго до полудня Лео прибыл, куда было велено. Он был несколько смущен тем, как запросто его отпустила Элен. Не секрет, что она была склонна носить маску холодности, внешне оставаясь спокойной, когда внутри бушует буря, но теперь чуть ли не равнодушно отпустила возлюбленного, как говаривал покойный дядюшка Арчи, к дьяволу в пасть. С чего бы?..
От горьких дум, приправленных горьким перцем пробуждающейся ревности, его отвлекла трескотня итальянской речи: группа наемников-южан с ружьями на печах определенно шла к воротам Святого Павла. Вдруг один из них остановился и удивленно воскликнул:
– Никак сэр Торнвилль?
– Он самый, – настороженно ответил Лео, прищурившись и пытаясь разглядеть, кого это из знакомых итальянцев ему Бог послал. А затем вдруг раз – и глазам своим не поверил: – Чиприано Альберти?! Освободитель?!
– А кто же еще, черт возьми!
Мужчины крепко обнялись, похлопывая друг друга по спинам, потом отошли друг от друга на шаг, вгляделись друг в друга – и снова обнялись.
– Давай присядем, Лео!
– Вы куда? К башне Святого Николая?
– Ну да. И ты, надо полагать, туда же?
– Да, начальник сказал явиться сюда. Ну надо же! Когда ты прибыл?
– Незадолго до осады, в отряде Бенедикта делла Скалы.
– И мы так и не встретились!
– Значит, зря говорят, что этот глупый мир ужасно тесен.
– Никак не ожидал тебя здесь встретить! – все еще не верил своим глазам Торнвилль, да и не таков был склад души Альберти, этого авантюриста и интригана, чтобы оказаться здесь и участвовать в абсолютно невыгодном деле, деле защиты Родоса и веры Христовой.
Видимо, флорентиец что-то такое почувствовал или просто подгадал, но ответил он так:
– Знаешь, англичанин… я и сам не чаял себя здесь встретить. Но то ли человек меняется с возрастом не только внешне, но и внутренне, то ли я просто постарел и стал сентиментальным филантропом… Не знаю. Устал как-то от своих проделок, захотелось, не знаю как и сказать, поработать для души, что ли… Вот, Бенедикт кликнул клич, мне и подумалось: а почему бы нет? Или просто вот по туркам пострелять захотелось? Не знаю. Не могу объяснить. Но я рад, что тебя встретил. Жив здоров, как вижу.
И про наш уговор я помню! Если выберемся из этой передряги живыми, займемся твоими делами!
– Посмотрим, – уклончиво ответил Торнвилль, но Чиприано будто не слышал:
– Тут еще один знакомый встретился, такой же непотопляемый проныра. Представится случай – я вас познакомлю. Полагаю, он сегодня будет здесь: Луис де Палафокс, арагонский капитан. Мы с ним однажды… – И итальянец пустился в веселые россказни, до которых Лео сейчас был не очень охоч, однако это было лучше, чем мысли об Элен.
Но вдруг она явилась. В бургундской куртке поверх платья и с саллетом на голове, из-под которого спадали волны каштановых волос. В руке – нечто, в чем с трудом можно было бы признать пращура ружья: какой-то тонкий восьмигранный комариный хоботок с "пятачком" на конце. Разумеется, никто и не ожидал, что дева выберет себе огромное ружье с шестигранным дулом весом под восемнадцать килограммов, отдача которого могла бы свалить с ног даже гиганта – сэра Ньюпорта! Оружие мадмуазель де ла Тур было намного элегантнее и легче – всего-то под пять с половиной килограммов. Остальная экипировка тоже при ней – мешочек с пулями, кресалом и кремнем, пороховница из рога, шомпол, фитили и длинный кинжал за поясом.
Так вот почему Элен столь легко согласилась отпустить Лео в башню Святого Николая! Потому что отпускать его от себя она вовсе не собиралась.
– Это что? – только и вымолвил Торнвилль, не веря своим глазам, в то время как Чиприано элегантно раскланялся.
– Ничего, – небрежно ответила она. – Третьего дня у нас на стене убило сарджента, а оружие осталось. Я подобрала, один раненый подсказывал, что делать, и отмерял порох. Я тебя удивила?
– Не то слово. Я всегда считал тебя очень скрытной, но не настолько.
– Попала хоть в кого? – весело спросил Чиприано и потребовал Лео представить его своей очаровательной амазонке.
– Разумеется, иначе я б не позорилась теперь со всей этой рухлядью. А так, может, и прошибу пару-тройку вражеских лбов.
Лео представил флорентийца и отрекомендовал, как своего спасителя, о котором он уже когда-то рассказывал Элен. Улучив момент, когда француженка куда-то ненадолго отошла, итальянец со смехом огласил сделанное им верное умозаключение:
– Насколько понимаю, Турция и Анкона отпадают?
– Верно понимаешь.
– Ну и рад за вас.
– Только, понимаешь, переживаю я, что она сюда сунулась…
– Оставь. Ей виднее. Раз пошла за тобой, значит, любит. Чего ж обижать ее? Да к тому же сейчас во всей крепости не найдешь безопасного места. Тут ведь как Всевышний рассудит, а от судьбы не уйдешь – если что, и в нужнике пушечное ядро достанет!
Слова Чиприано в целом были убедительными, посему Торнвилль не стал ни выговаривать Элен, ни, тем более, отправлять ее обратно. Люди все подходили и подходили – рыцари, простые воины, моряки, плотники, пушкари. Активно свозилось всякое добро – орудия, оружие, бочки с порохом, древесина. Явился Джарвис, тепло поприветствовал Лео и Элен.
– Сэр Грин тебя часто вспоминает, – сказал ему Торнвилль. – Говорит, весело бывало нам втроем выпивать!
– Что ж не весело-то! Это сейчас все дни напролет трудишься, крутишься, вертишься и не знаешь, когда ядро сделает из тебя большую мясную лепешку в собственном соку! Видывал я, что от людей остается, когда в них этакое ядрышко влепится. Я не брезгливый человек, избави Бог, но как-то это мерзостно. Лежать на дне более благопристойно, с моей – морской – точки зрения!
В общем, Джарвис был в своем репертуаре, неунывающий и ехидный. Загрохотали большие пушки у церкви Святого Антония, а Роджер только головой потряс от оглушительного звука и изрек:
– Вот опять турки из кого-то лепешек наляпали!
Чтобы не подвергать людей, собравшихся на защиту башни Святого Николая, лишней опасности на молу, их в несколько приемов доставили к башне морским путем – по сильному мелководью вдоль мола со стороны, противоположной занятому турками берегу. Вот почему там оказался и Джарвис, и знакомый Чиприано арагонец, представленный Лео и Элен, и прочие опытные морского дела старатели.
Чем ближе подплывали лодки и плоскодонные барки к форту Святого Николая, тем более были видны нанесенные крепости ужасные раны: верх башни осыпался, входная башенка уничтожена, предбашенные бастионы обращены в крошево – но башня жила и не сдавалась. Началась выгрузка.
Турки заметили движение. Пальба из мелких орудий усилилась, и тогда в ответ грянули со стен дополнительно установленные великим магистром орудия. Это был не единственный способ поддержки своих – во рву, в той его части, что была обращена к турецкой батарее, д’Обюссон расположил два подразделения аркебузиров, французов и испанцев, должных в случае турецкой атаки на мол встретить нападавших мощным ружейным огнем и, по надобности, рукопашной.
По прибытии на место дель Каретто первым делом осмотрел разрушения башни, оценил деятельность оборонявших ее, похвалил неказистую, но добротную самодельную каменную лестницу, ведшую наверх, ко входу вместо прежней конструкции с отдельной башенкой.
– Я смотрю, – весело сказал дель Каретто, обращаясь к Шарлю де Монтолону, – нехристи позаботились обеспечить нас строительным материалом! Будем воздвигать бастионы из башенного крошева и подкреплять их плотницкой работой. Ты согласен, брат Шарль, что башня очень удачно осыпалась? Образовала естественный вал, обращенный как раз в сторону турок. То есть изрядная часть работы уже выполнена за нас! Господь нам помогает.
Монтолон подивился оптимизму итальянца: ну как, в самом деле, пребывая в своем уме, можно утверждать, что башня удачно обрушилась?! Она обрушилась!!! Вот в чем ужас! Ну понятно: не дель Каретто ее отстраивал, ему что! А у Монтолона сердце кровью обливается при виде своего погибающего детища!
Каретто меж тем продолжал инспекцию, сопровождая ее новыми радостными комментариями:
– Так-так, а ров надо вычистить от обломков – они тоже в дело пойдут. Хорошо, что там внутри – скала, не пророют и не подорвут. Укрепления батареи наладим изнутри при помощи деревянных брусьев на гвоздях, да зальем все это цементным раствором, как велел магистр.
– Тут никакие брусья не выдержат, – ворчливо отозвался Монтолон.
– Так мы ж не спереди их будем монтировать. Я говорю – изнутри! И потом еще камнями подопрем оттуда же. А спереди – каменное крошево. Понимаешь, ядра будут вязнуть в нем! Они крепкой кладке страшны, а здесь совсем другое дело! Зная, как стреляют вражьи большие пушки, мы свои орудия можем укрывать мешками с песком или еще как… В общем, все не так плохо, как я думал!
И работа закипела. Споро трудились все – греки и латиняне, мужчины и женщины; никто не считался положением, никто не отлынивал от порученной работы; были и погибшие, наскоро отпетые башенным капелланом и погребенные в море. Весьма многое было сделано уже к вечеру, когда многострадальный форт посетил д’Обюссон.
Он прибыл на обычной лодчонке, которой управляла пара гребцов, словно не был суверенным правителем орденского государства, великим магистром… Сопровождали его лишь два верных пса и секретарь Филельфус, ворчливый, как всегда. Осмотрев глазом опытного инженера причиненный башне ущерб и принимаемые дель Каретто сообразно его советам меры, он в целом одобрил их, только подсказал несколько моментов, как и что сделать лучше.
– Тебе понадобится еще несколько дней, и дай Бог, чтоб ты их получил, – говорил великий магистр своему лейтенанту, когда они уже затемно прогуливались по молу под псовым конвоем. – Изо рва тебя страхуют франкоиспанские аркебузиры. Ими командуют Луи Сангвэн и Альварец де Зунига, добрые воины. Им отдан приказ контратаковать турок, если они попрут на тебя, и, в крайнем случае, прорвавшись, усилить твой гарнизон. Против флота я сегодня же начал готовить брандеры; пока что они скрытно – насколько возможно – снаряжаются среди больших боевых кораблей за молом башни Найяка.
– Хорошо. Как Фрапан, кстати?
– Никак. Сидит себе в "оберже" и, как говорят наши крестьяне в таком случае, пьет да жрет. Вылез раз к пороховому складу, но его оттуда шуганули. В церковь пару раз заходил. Мне сегодня еще две стрелы сразу доставили с тем же содержанием, чтоб ему не доверять. Брат Фабрицио, ну-ка глянь. Что это такое там блестит?
– Где?
– Вон там, в воде, при лунном свете! С турецкой стороны мола!
Итальянец пригляделся, доложил:
– Шлем на дне.
Д’Обюссон нахмурился, почесал бороду. Там, где молодой Фабрицио увидел лишь шлем, великий магистр увидел большую опасность.
– Не хотелось бы, конечно, заставлять тебя туда лезть… Жаль, что нас больше никто не сопровождает.
– А в чем дело? Я мигом!
– Несолидно. Ты как-никак командир этой башни и, кроме того, мой лейтенант. Твои мальчишеские забавы – урон твоему званию. И моему вместе с тем. Отвыкай, отвыкай ребячиться. Выход есть. – Обратившись к одному из своих псов, он внятно приказал ему: – Беги и приведи сюда кого-нибудь. Ясно? Давай, пошел!
Пес мгновенно сорвался с места и исчез в ночной тьме, а пока он бегал, д’Обюссон разъяснил свою тревогу:
– Ты видишь, мальчик мой, о чем сообщил мне этот шлем? Посмотри, как отлив почти что обнажает дно! Теперь понял? Что если такое обмеление тянется до самого берега, ну или хотя бы наполовину? Турки просто придут сюда, понимаешь? По морю аки по суху.
Лейтенант озабоченно почесал макушку, ничего не говоря. Подождали, пока вернется пес. Тот и вправду привел нескольких запыхавшихся воинов и пару рыцарей – те по поведению собаки подумали, что с магистром приключилась беда.
– Нет-нет, ребятушки, не волнуйтесь – со мной все в порядке. А вам – небольшая служба и подработка, – магистр выдал простым воинам по большой серебряной монете и объяснил задачу – слезть с мола в море и побродить хотя бы в пределах видимости, а по возможности – подальше, и определить глубину.
Те послушно спустились и начали круговые брожения. Всем, стоявшим на молу, было очевидно, насколько сильно отступило море. В пределах видимости никто из христиан не то что по горло не погрузился, но и до груди вода редко у кого доходила.
– Полагаю, – сухо сказал магистр, – все всем понятно без слов.
– Проворонили! – виновато изрек дель Каретто, но д’Обюссон его прервал:
– При чем тут ты или вы! Я инженер и магистр. Значит, в первую голову это мой недогляд. Главное, Бог дал вовремя опомниться. Вот что: скажешь нашим, чтоб не болтали про то, чем они тут занимались. Сам же прикажи наготовить по-боле досок с вбитыми гвоздями да разного железного сору поострее вроде ломаного оружия. И черепков битых, стеклянных да глиняных. А в следующую ночь все здесь и засей. Если сунуться – попляшут. А я еще на днях наведаюсь.
– Будь покоен, господин мой и брат. Попляшут! – недобро сверкнув глазами, промолвил дель Каретто, и рыцари его поддержали.
7
Пропустим еще несколько дней начала июня, пока все занимаются своими рутинными делами.
Турки по-прежнему часто и не очень метко стреляют по крепости. Противопожарные дивизионы работают четко, хотя и с потерями.
Конечно, перекидная стрельба наносит большой ущерб – уж если стены и башни поддаются турецким ядрам, что говорить о гражданских и церковных постройках? Рухнул византийский храм Двенадцати апостолов неподалеку от Коллакиума, поучили повреждения иные церкви. В домах обывателей ядра, продырявив крышу, заодно пробивали и все этажи до самого низа, круша все нажитое в прах.
Кстати, практически современная осаде миниатюра из парижского кодекса Каурсэна показывает нам – кто б подумал? – ни много, ни мало, а шестиэтажные жилые дома на Родосе. Удивляться не надо, ибо Византия в лучшие свои годы знавала восьмиэтажные городские дома. Так-то!
Башибузуки несколько раз пытались стихийно организовать штурм родосской крепости, но без толку, только многих своих угробили.
Меж тем работа по приготовлению башни Святого Николая к отражению штурма идет полным ходом, хотя ей препятствуют обстрелы. Согласно указанию магистра, участок моря около башни был обильно засеян досками с гвоздями и прочими острыми предметами. Брандеры были окончательно снаряжены и готовы по первой же надобности выйти в море.
Четвертый визирь султана, главнокомандующий осадной армией Мизак-паша, видно, съел что-нибудь, ибо приболел и поэтому никак себя не проявлял в военных делах.
Ренегат Фрапан сделал еще несколько попыток приблизиться изнутри к бастионам и везде был отогнан – вежливо, но холодно, так что в итоге исхлопотал свидание с великим магистром и пожаловался на отсутствие доверия.
Д’Обюссон так же холодно заметил, что для этого есть все основания, ознакомился с представленным чертежом Мизаковой ставки и сказал, что подумает, к какому делу приставить Георга. Заодно показал ему несколько одинаковых записок с предостережением против него, которые продолжали регулярно прилетать из турецкого лагеря. Немец счел выше своего достоинства доказывать свою невиновность, сказал лишь, что все это клевета визиря, желающего нейтрализовать его руками легковерных родосцев.
Наши герои, Лео и Элен, практически не пострадали во время этих дней, разве что отлетевший от удара ядра камень больно ударил Торнвилля в ключицу, благо ничего не сломал.
Элен пока не удалось проявить свое новое умение и пострелять в турок, так что несостоявшаяся воительница сменила ружье на поварешку, принося таким образом больше пользы. Порой, когда спускалась ночная тьма, и турецкие пушки замолкали, мадмуазель де ла Тур и Торнвилль гуляли по молу, разговаривая без умолку, или, напротив, сидели у воды, крепко обнявшись и красноречиво молча.
Еще так недавно они были здесь, в последний мирный день, мечтая о том, как назавтра пойдут хлопотать к д’Обюссону о браке. Казалось, прошла не пара недель, а годы жизни… Но хватит об этом, вернемся к башне Святого Николая.
Вечером 8 июня великий магистр Пьер д’Обюссон вместе с братом Антуаном – виконтом де Монтэем – и избранными рыцарями прибыл в форт Святого Николая. Только своих любимых псов он оставил во дворце, не желая подвергать их опасности, хотя те были очень против!
Магистр желал не только проэкзаменовать выполненные дель Каретто работы, но и личным присутствием одобрить оборонявшихся. Кроме того, он собирался остаться там на ближайшее время, поэтому над полуобрушившейся круглой башней взвился его флаг – на страх врагам и ради духовного подкрепления своих.
Сложно сказать, почему он принял такое решение. По крайней мере, есть два разумных объяснения: либо интуиция, либо верное известие из турецкого лагеря. Второе объяснение вероятнее, поскольку накануне визирь Мизак-паша, немного оправившись от недомогания, имел совещание со своими командирами.
Алексис из Тарса (как флотоводец) и анатолийский бейлербей (как сухопутный полководец) настойчиво убеждали его предпринять штурм форта Святого Николая. Грек сказал, что давно готов выдвинуть боевые корабли на позицию и начать обстрел. Бейлербей как главнокомандующий анатолийскими войсками Османской империи отчаянно кипятился от того, что кто-то с ним не согласен. Бейлербей доказывал, что они пропустили удачное время для взятия башни, ибо после того, как башня "поползла", неверные уже успели не только ликвидировать роковые последствия турецкого обстрела, но и возвести хорошую батарею, которую, несмотря на все приложенные усилия, подавить так и не удалось.
– Христиане сведут на нет все усилия, что были приложены нами к уничтожению этой проклятой башни! – продолжал вопить бейлербей, и в этом его поддержал султанов зять Мерла-бей, доселе только молча слушавший, как и подобает молодому человеку в обществе старших.
– Точно так же мои пушки сведут все их усилия на нет, – ответствовал Мизак-паша, но его подручные не унимались.
Один старичок Сулейман сохранял абсолютное спокойствие да знай себе кальян покуривал. Это разозлило пашу, и теперь объектом его гнева стало это тайное "султаново око", которого он опасался сильнее всего:
– Ну а что скажет достопочтенный и умудренный Сулейман? Его, кажется, происходящее то ли забавляет, то ли, напротив, совершенно не касается?
– А что орлу встревать в вороньи дела? Ни чести, ни прибытка.
– За что же так нас? – захлебнулся от ехидства Мизак-паша. – Ну уж сделай милость, ублажи нас мудрым словом!
– Будет ли толк?.. Хотите мудрости – вот она, только не моя, а Пророка – да благословит его Аллах и приветствует. Он сказал: "Солнце плывет к своему местопребыванию. Так предопределил Могущественный, Знающий. Мы предопределили для луны положения, пока она вновь не становится подобна старой пальмовой ветви. Солнцу не надлежит догонять луну, и ночь не опережает день. Каждый плывет по орбите". – И старик умолк: понимай, как хочешь.
– То есть ты советуешь ждать? – истолковал Мизак-паша его слова в свою пользу, но старик был не так-то прост:
– Я говорю о том, что всему свое время. Неразумно кидать своих людей на стоящую башню; неразумно не делать этого, когда башне пришел срок упасть. Вдвойне неразумно делать это, когда башня отстроена вновь. Стало быть – избирай нужный момент. Есть притча о пауке. Изо всех мест в доме он избрал для поселения замочную скважину, ибо пребывал там, как ему казалось, в безопасности, все видел, сплел сеть, удобно ее расположив, и ждал мух. Но пришел человек, вставил в замочную скважину ключ – и не стало ни паука, ни его сетей. Что скажешь об этой притче?
– Рассказ правилен, но каков здесь намек, чтоб извлечь истину?
– Простой. Паук – это д’Обюссон, спрятавший себя в крепости и почитающий себя в безопасности. Пора пришла вставить ключ. Ведь с человека может и спроситься, почему он не сделал этого в надлежащее ему время. А? Почему? Перед великим падишахом, глубокоуважаемый визирь, ты больными кишками не оправдаешься. Хочешь, чтоб он хорошим колом излечил твою хворь? Ему это просто.
Мизак сбледнул с лица. Старик высказался слишком открыто и, главное, при его подчиненных – вон, Алексис еле смех сдерживает, султанов зять улыбается, а бейлербей откровенно и злорадно хрюкнул. Незачем было трогать эту кучу старого дерьма, хотя… что Аллах ни делает, все к лучшему, иначе старый шайтан мог бы просто отписать на него кляузу в Константинополь, а так – и проговорился, и дал руководство к действию. Теперь ему, Мизаку, все будет несравненно легче. Победят его люди – хорошо, они ж его люди, и слава тоже будет его. А кто после этого возникать будет, того легко на голову укоротить. Проиграют – тоже неплохо: получат как следует, меньше болтать будут, тем более "старый козел". В этом случае на него самого можно неплохой донос Мехмеду отписать – запугал, мол, застращал, дури наговорил и людей погубил! Неплохо, старый пес отучится зря гавкать. Что ж, тогда пора действовать! Визирь решительно было поднялся с ковра, но, скорчившись от резкой боли в животе, только и прошипел:
