Текст книги "Схватка за Родос"
Автор книги: Евгений Старшов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
Издав рык ликующего льва, богатырь сжал Торнвилля в своих могучих объятиях и долго не мог найти ни единого слова, только обнимал да легонько хлопал геркулесовой дланью по плечу. Затем стали прорываться отдельные слова и фразы:
– Ну надо же! Черт поганый! Нашелся! Ишь ты!.. А то исчез! Думали, с собой покончил. А ты у турок? О, раны Христовы! А меч твой, который подарок от д’Обюссона, у меня до сей поры лежит!
– Ехать надо, – взволнованно сказал Лев, – ему сейчас не до этого – и пса спасать надо!
– Да, бесспорно… – сказал Ньюпорт. – Все в замок! Ну, друг! Что-то скажет магистр!
И все поехали назад в замок Святого Петра, мысленно рассуждая о премудрости Божией, иронии судьбы и благородстве доброго полосатого пса…
7
Был уже сентябрь, но погода мало чем отличалась от летней. На всех башнях Петрониума ветер развевал стяги великого магистра ордена иоаннитов Пьера д’Обюссона. Те же флаги были на орденской каракке под командованием Джарвиса – в замок Святого Петра плыл лично д’Обюссон с рядом доверенных лиц.
Одноглазый канонир Гарри выпалил ответным салютом на залпы пушек Петрониума – в госпитале он не задержался, поскольку был выпровожен оттуда за нарушение сразу двух правил, касавшихся сиделок и азартных игр.
Щенок-подросток Нептун, не любивший пальбы, спрятался за ноги Джарвиса. Великий магистр покачал седой головой с ласковой укоризной:
– Ай-яй-яй, боевой пес – и не стыдно тебе?
Тот что-то проурчал и продолжил для большей безопасности пребывать возле ног хозяина.
– Маленький еще, – снисходительно заметил лейтенант дель Каретто. – Вырастет – будет такой же, как тот, о котором нам сообщали…
Высадившись у замка, д’Обюссон пожелал сначала обойти его укрепления, чтобы размять ноги и побеседовать без лишних ушей о насущных вопросах и проблемах. Магистра сопровождал "столп" Германии как ответственный по оборонительным сооружениям, ибо одной из главных целей визита был осмотр замковых укреплений с целью их обновления.
Также с магистром был дель Каретто, племянник де Бланшфор и еще несколько рыцарей, среди которых – Ги д’Армо и Дюпра, коим надлежало в недалеком будущем отправиться послами в Константинополь.
В Петрониуме к группе избранных присоединились комендант де Зунига, Томас Ньюпорт и Торнвилль – подлечившись в госпитале Святой Екатерины на Родосе, он не смог долее оставаться там под гнетом горестных воспоминаний о счастье и потому быстро перевелся в Петрониум.
Входя в замок и пройдя одни из ворот, магистр поднял голову, чтобы увидеть укрепленный на стене барельеф с изображением святых покровителей ордена и замка: коронованную Богоматерь с младенцем Иисусом слева и святого Петра справа с ключами от рая.
Богоматерь и святой Петр поддерживали герб великого магистра Орсини – предшественника д’Обюссона, в то время как внизу, на нижней части барельефа, простоволосая Мария Магдалина и святая Екатерина так же поддерживали комбинированный герб прежнего коменданта Петрониума – брата Франческо Боксоллеса – и еще одного рыцаря, оставшегося неизвестным исторической науке.
Меж верхним и нижним гербами на каменной ленте была высечена дата – 1472 год – и два креста по обе стороны от нее.
Помолившись святым, д’Обюссон вспомнил Орсини, прошептав:
– Брат и господин мой Джованни-Батиста… если б ты знал, что будет после тебя… – И пошел далее.
Променад прошел через высшую точку замка – Французскую и Итальянскую башни, и затем пошел вниз, к Английской башне; рассуждали о турецких делах.
Прибытие Зизима на Родос долго тайной не оставалось, благо тот сам об этом протрубил. Первым делом к рыцарям прибыл посол турецкого правителя Ликии и тянул свое пребывание на острове как только мог – очевидно, разнюхивая и готовя устранение Зизима. Д’Обюссон с трудом выпроводил его, но его сменили послы рангом повыше, уже из Константинополя, от которых уже нельзя было так запросто отделаться. Как и предвидел магистр, от имени самого султана ему было сделано прямое предложение – изрядная сумма денег за голову мятежника, и магистр отказал так деликатно, как только было возможно.
Разумеется, после сего отказа было незамедлительно предпринято несколько попыток покушения на Зизима – неудачных, но достаточных для того, чтобы понять, что на Родосе принца рано или поздно, но достанут, да заодно и Баязид, как того и опасались некоторые видные сановники ордена, пригрозил обрушиться на остров всей военной мощью османов.
"Падишах" Зизим, впавший в пессимизм и отказавшийся от планов немедленно собрать войско для действий в Малой Азии, после беседы с магистром согласился переехать в глубь Франции, в один из укрепленных орденских замков. При этом письменно подтвердил все прежние обещания в случае занятия константинопольского престола – мир, допуск родосских кораблей во все гавани султаната, ежегодное освобождение без выкупа 300 христиан без различия пола и также ежегодная выплата в казну ордена 150 000 золотых. Этот любопытный документ был дан 31 августа 1482 года от Рождества Христова, иначе – в 5-й день месяца Регеба 887 года Хиджры.
Неспешно идя по стене, д’Обюссон давал указания:
– Брат мой и племянник де Бланшфор, тебе поручаю я доставить принца в замок Бурганеф. Там его не достанут. Понятно, что ему будет там невесело, посему сделай все возможное, чтоб он чувствовал себя, как дома. Орденская казна небогата, но обеспечить ему королевское содержание мы можем – по ценному совету архиепископа Джулиано, эта тягота ляжет на плечи султанского казначея и, кроме того, состоятельная мать Зизима, Чичек-хатун, пребывающая в Египте, также не оставит своим попечением любимого сына. Заставить султана платить, и отнюдь не только за брата, но заодно и за нанесенный острову ущерб войсками его отца – это уже ваша задача, доблестные братья д’Армо и Дюпра. Ведь ты, брат Дюпра, отлично знаешь язык нехристей и тем можешь сослужить нам добрую службу на переговорах – если раньше времени не обнаружишь эту свою способность… Полагаю, от Баязи-да можно будет получить тысяч от тридцати до пятидесяти ежегодно – это будет справедливо…
От Английской башни прошли и свернули на стену, глядящую на материк. Стоя на Немецкой башне, магистр изрек:
– Де Зунига, ты как-то спрашивал у меня совета насчет укреплений… Вот здесь, против материка, и надо укрепляться. Здесь нужнее, и простору для работ больше. С моря что – нет таких кораблей, чтоб могли нести орудия, страшные для этих стен. Или пока нет, но если и появятся, то, полагаю, нескоро, и орден достаточно силен для того, чтоб разбить врага на море. Суша – вот где враг силен, где он ставит такие пушки, что эти стены и башни не выдержат их огня. Надо, как на Родосе, ставить крепкую каменно-земляную стену, чтобы ее нельзя было прошибить. Оползая, она сама себя чинить будет, ясно? Так что вот где надо ставить новую подобную стену, а также еще вторую от Гаванной башни до моря практически – это против огня с противоположной стороны бухты.
– Значит, как на Родосе – пристроить новую стену к старой и забить ее землей и камнем? – спросил педантичный немец.
Чуть поразмыслив, старец-магистр ответствовал:
– Нет, здесь можно сделать лучше. Можно – и нужно. Этакую стену надо возвести, чуть отступив от старой, но при этом заделав в ней и в ее башнях, Немецкой и Змеиной, все бойницы – продольный огонь-то вести уже будет нельзя, раз новая стена впереди, зато предположим следующее: враг преодолевает первую стену, и что же? Перед ним вторая, глухая – пушками он ее разбить не может, зато с нее все, кто преодолел внешнюю стену – будут, как на ладони. Остается лишь стрелять часто и метко – и весь враг побит! – по-суворовски живо сформулировал магистр.
Не из почтения к его чину, но из уважения к его фортификационным познаниям сопровождавшие его рыцари рассыпались было хвалебным хором херувимов, но он велел им прекратить это.
– Ни к чему словоизлияние, главное, чтобы дело было сделано как следует, да работало. Брат де Зунига, я свое обещание помню и сдержу – лучшие мои греки-каменщики будут присланы к тебе на работу. Золотые головы и руки. А я помру, не успею – вам в завет оставляю, Бланшфор и Каретто, птенцы мои дорогие!
Обойдя стену Петрониума, глядящую на материк от Немецкой башни через Змеиную до Гаванной, д’Обюссон и его свита вернулись в Львиную башню, где уже был приготовлен праздничный стол. Заняв почетный деревянный трон, магистр поинтересовался у Зуниги:
– Ну а где же наш герой, о котором мне сообщали? Приведите его сюда.
Торнвилль быстро сходил за своим спасителем, с которым он навечно подружился, и привел его вместе со Львом; старик долго смотрел на полосатого пса, погладил его по лобастой голове, а тот искоса поглядывал то на магистра, то на рыцарей, то на Льва с Торнвиллем, сверкая лунами глаз…
– Тоже преисполнен годами, седой уже… – промолвил д’Обюссон.
– Он поседел после своего подвига, о великий магистр! – почтительно сказал грек.
Магистр продолжил чесать пса за висячими ушами:
– Нравится… А голова у него горячая, – вдруг обеспокоенно промолвил он. – Герой! – и опустил руку; пес подумал, что у него просят лапу, и протянул ее великому магистру. – Э, ты здороваешься со мной? Здравствуй, здравствуй. А другую лапку дашь? Ай, молодец! А дай ту опять! – Но пес подумал немного, лапы не дал, а вместо этого голову наклонил, положил ее в ладони старика – гладьте, мол, хватит вам лапок…
– И никто ведь не учил!.. – негромко изрек Лев, которого даже почтение к столь высокому чину не могло остановить, чтоб не похвалить ум своего любимца.
– Я вижу, ты любишь его, – сказал д’Обюссон греку. – А вы все подумайте о том, – тут голос старика стал твердым и торжественным, – как он нас всех любит! Знакомых и незнакомых! Помыслите только – не раздумывая, обречь себя страшной смерти от голода и отдать жизнь, чтобы спасти – не хозяина, не сородича, а чужого человека, только из собственной доброты и сострадания! Вот, если хотите – пример истинного иоаннита! Сказано в Писании, что нет более той любви, как если кто положит душу за други своя. И кто после сего дерзнет сказать, что в этом существе нет души? Это ж тварь Божия, разумная – всякое дыхание да хвалит Господа – и редкий человек сравнится с ней по любви своей и жертвенности. Небывалый, беспримерный образец добродетелей нашего ордена – в этом псе. Прими же братский поцелуй, человек! – И магистр под восхищенный и недоуменный ропот, взяв пса за брыжи, склонился и поцеловал его. – Пес святого Петра! Так и хотелось бы взять тебя к себе, но, полагаю, ты и сам не бросил бы свою честную службу ради магистерских покоев. Здесь, на своем посту, ты более нужен. Будь наставником молодым и воспитай себе достойных преемников. Твой же подвиг останется в веках, и да будет он занесен в орденские анналы. Славный пес, показавший людям, как должно любить ближнего своего!..
А пес, слушая все это, сидел у ног д’Обюссона, крепко прижавшись к ним спиной, и щурил свои человеческие карие глаза с побеленными проседью ресницами на неровный свет колеблемых морским ветром огней факелов, время от времени понимающе вздыхая и позевывая. Сейчас можно отдохнуть, а завтра снова будет новый день, полный своих тревог, забот и радостей, и пес святого Петра со своими собратьями продолжит верную службу на границе двух миров – Креста и Полумесяца…
А крестоносцы пили за него, за возвращенного им буквально с того света рыцаря, за успех дела с Зизимом – ибо было очевидно: пока султанский брат находится в руках христиан, нового нашествия не будет. Истерзанные острова и юг Малой Азии покрывала своей благодатной сенью столь давно чаемая и столь редко снисходившая к смертным из небесных божественных чертогов кучерявая богиня Мира…
8
Наше долгое повествование подходит к концу, но прежде, чем поставить финальную точку, нельзя не рассказать об одном приключении.
Как-то раз возобновленная дружная компания – Торнвилль, Ньюпорт и приплывший в Петрониум Джарвис со своим полосатым другом Нептуном – сидела за столом в греческом кабаке неподалеку от галикарнасской гавани. Нетрезвый разговор заходил то об одном, то об ином, пока, наконец, Лео, так и не вошедший в число орденской братии, не помянул о своих турецких детях.
– Ты так ни разу их и не видал? – спросил Джарвис.
– Нет. Даже и думы не было. А тут вот вспомнил… Не по себе стало. Им ведь сейчас лет по пять получается…
– А как мамашка их – ничего? – поинтересовался Ньюпорт.
– Некрасивых не… это самое… ну, вы поняли!
Джарвис с Ньюпортом переглянулись, словно им в голову пришла одна и та же мысль. Моряк подмигнул, а иоаннит сказал на это:
– И чем черт не шутит! С турком-то ведь мир, а?
– Это вы о чем? – насторожился Торнвилль.
– Так, размышляем, – увилисто сказал сэр Томас и опрокинул в свою богатырскую утробу еще бокал вина. – Ты так и будешь далее монахом жить? Если да – какого черта не вступаешь в орден?
– Так сойдет. Никто мне не нужен, – мрачно ответил Лео. Что им рассказывать о соратнице-гречанке из клефтов, которую он вроде как уже и полюбил – а потом потерял в стычке…
– Расскажи-ка нам про турчанку, ее семью…
Торнвилль поведал все без утайки – и про ученого старика Гиязеддина, про свои научные занятия с ним и про то, конечно, как его хотели там и соблазнить, и ослепить, лишь бы он отрекся от веры. Рассказал и о том, что его позже искали – как иначе он узнал бы про детей?
– А что, Роджер, отсюда до Памуккале не так уж далеко?
– Да нет, ежели верхом. На корабле подольше, да и все одно сухого пути не избегнешь – не на море оно. Дня два скакать, ежели споро да с утра… Обратно, ежели с обозом, так подольше…
– С каким обозом?
– Ты пока помалкивай! – рявкнул Ньюпорт. – Что думаешь, старый хрыч согласится?
– А кто его спросит – можно ж и так. Скажут, конечно, разбой, да ищи-свищи – а? Жаль только, тут я тебе не помощник, каракку разве оставишь на кого?..
Торнвилль начинал свирепеть:
– Эка вы все как без меня решили – и обоз, и разбой! Пьяные, сволочи!
– А что ты нас зазря сволочишь? – озлился Ньюпорт. – Мы, может, об тебе стараемся.
– А я просил?
– А мы и без спросу, как хорошие друзья. Ладно, обоз и разбой, положим, мы оставим, но детей ты своих, дурья башка, увидеть хочешь? Никто и не думал, что такой случай может тебе представиться, и скажу больше – потом его уж может и не быть! Ты над этим подумай, а потом уж и лайся!
А ведь Ньюпорт был прав!..
По трезвой голове обсудили все еще раз, уже более детально. Предусмотрели все – отпуск у Зуниги, приличный конвой, документы на проезд от продажного ликийского паши, короб с рукописями для ученого человека, золотой браслет для Шекер-Мемели, подарки детям – хотя Лео был твердо уверен, что все изменилось, и ее с детьми давно уже там нет… Втайне от Лео Ньюпорт даже прощупал у начальства почву насчет того, можно ль привезти турчанку на военный объект, и хоть сначала услышал в ответ набор нецензурных фраз, но, по внятном изложении обстоятельств, получил "добро", хоть Торнвиллю ничего и не сказал…
Четыре дня спустя два рыцаря с конвоем неторопливо ехали мимо белоснежных известняковых травертин, изнывая от жары. Окрестные селяне в полном удивлении взирали на вооруженных до зубов кяфиров в крестах, которых они отродясь в своих местах не видали – воистину, что-то чудное в османском государстве творится! Нешто и вправду замирение вышло, что крестоносцы спокойно разъезжают по священным землям ислама?.. Но и христиане – из тех, кому не доводилось бывать в Памуккале, а такими были все, кроме Торнвилля, изумлялись не меньше, глядя на причудливую игру природы…
– Если все пойдет хорошо, – сказал своим спутникам Лео, – можно будет съездить прямо наверх, посмотреть на древние руины…
Былые воспоминания нахлынули на него… А все-таки было неплохо, даже интересно, несмотря на все пакости и невзгоды… А вот и чудо-гриб, к которому Торнвилль приходил, прежде чем ему ломали неправильно сросшуюся ногу… Скоро появится и имение улема Гиязедди-на… Жив ли его владелец?.. Или там уже совсем другие люди?..
Торнвилль спросил по-турецки встречного босоногого чернявого мальчишку лет пяти-шести, жив ли достопочтенный улем Гиязеддин. Мальчишка зашелся в истерическом смехе – как же, мало того, что он впервые в жизни увидел христианских воинов с железными шлемами за спинами, в одеяниях с крестами, так один из них еще с ним и разговаривает на родном языке!
Лео в изумлении переспросил, понял ли он его, и если понял – к чему этот смех?
– Да понял, понял, франк из дома неверия! Но откуда ты знаешь достопочтенного Гиязеддина? Дед, слава Аллаху, жив и здоров, и продолжает свои научные занятия!
– Дед? – не веря своим ушам, переспросил турчонка Лео, и с дрожью вдруг отметил, что глаза у мальчишки были голубые. – Да как же тебя зовут?
– Селим, сын Арслана! – с гордостью ответил ребенок, и у Лео сжалось сердце до темных кругов перед глазами: ну что еще нужно, чтоб поверить, что это его сын?.. Он только и смог промолвить:
– Здорова ль Шекер-Мемели… твоя мама?
– Здорова, франк! Но откуда ты всех нас знаешь?
– Может, ты и узнаешь, очень скоро… Замужем Шекер-Мемли? – мальчишка отрицательно потряс головой, и взволнованный Лео еле смог выговорить: – Беги, скажи своим… Арслан-бек приехал!
– Какой же ты Арслан-бек, железный человек из Фа-рангистана! Выучился по-нашему болтать, вот и врешь! Ай-ай, как не совестно! Но я все равно побежал, скажу деду, что к нему франки приехали! – И мальчишка пустился наутек к имению Гиязеддина, смеясь, словно звонкий колокольчик.
Не скрывая волнения, Лео обернулся к Ньюпорту и промолвил:
– Видел? Никак это и есть он. Мой сын. Сказал, что внук Гиязеддину…
Гигант хлопнул Торнвилля пудовым кулачищем по спине и прогудел:
– Ишь, как тебя разобрало! А ты не хотел ехать! Ну-ка, давайте поживее! Пусть старый черт встречает гостей да накормит как следует!
Почтенный улем мало изменился за прошедшие несколько лет – разве что видеть стал немного хуже да завел себе крючковатый посох, помогавший ему ходить. Известие, принесенное внуком, озадачило его – но, как бы то ни было, раз к нему явились гости, он должен радушно их принять, а зачем пришли – выяснится!
Диковинные гости зашли в поместье Гиязеддина. Свита их осталась в первом дворе. Торнвилль загодя надел шлем – не хотелось, чтоб челядь его признала, да и в глубине души зародилось какое-то детское желание устроить этакое возвращение Одиссея: "Не ждали?!" Ньюпорт оглядывался по сторонам, изучая, как устроено поместье богослова… Вот они уж и внутри Гиязеддиновых апартаментов, и сам хозяин пристально смотрит на вошедших; его внук волчком вертится вокруг христиан, пока старик не одергивает его и не обращается к рыцарям по-латыни:
– Мир вам! Рад приветствовать уважаемых гостей под своим скромным кровом…
Ньюпорт молча кивнул, а Торнвилль глухо ответил по-турецки из-под забрала:
– И тебе мир, почтенный Гиязеддин, да продлит Аллах твои годы.
Старик удивленно вскинул седые кудлатые брови; конечно, голоса Лео он не признал, но все это было довольно странно…
– Кто же решил навестить скромного ученого в его уединенном убежище?
– Не знаю, как тебе и сказать – друг или враг, гость желанный или нежеланный…
– Говоришь загадками, как заправский восточный человек, а сам одет как франк – вот еще одна загадка для меня. Только вот запугать меня не выйдет, стар я, чтоб бояться. Если друг – располагайся в моем доме, все мое – твое, а если враг – покинь его, не причиняя вреда его скромным обитателям. Решил, кто ты?
– Это тебе решать, – сухо ответил Лео и, сняв шлем, спросил: – Так ты действительно хотел ослепить меня – или только пугал, как сообщал мне твой посланец Кахим-Брахим?
Молния, ударившая под ноги улему, не поразила б его больше, чем открывшаяся истина. Он отбросил в сторону посох, загремевший по плиткам пола, и бросился к Лео, раскрыв объятия:
– Арслан, мальчик мой!
Смущенный рыцарь обнял старика, а тот знай себе причитал, захлебываясь слезами:
– Аллах, Аллах столь милостив! Кто я есть, что Он сотворил мне это! Сколь счастлив я, что не увидел сени смертной, пока не исправил такую ошибку! Редко, редко кому Гу дает исправить зло!.. Прости меня, мой мальчик! Конечно, это были только глупые слова старого безумца! Ты ж знал меня – как ты мог тогда поверить мне?.. Я ж решил… я хотел, чтоб ты остался тогда у меня просто так, и Шекер-Мемели была б твоя – а ты бежал!.. Я знаю, почему, но злой змей, отродье Иблиса, я покарал его своей рукой… Только над самим собою казнь свершить у меня рука не поднялась, и я, и мы – мы искали, искали тебя и нашли… И поняли, почему ты не хочешь возвращаться. Я сам, кабы не болезнь, сшибшая меня с ног, поехал бы к тебе, а потом была война! Я приезжал затем на Родос, но мне сказали, что ты, видимо, погиб, но не смогли показать, где лежат твои кости, чтоб я помолился над ними, и я утешался лишь тем, что видел тебя в твоих детях, моих внуках – и вот ты здесь, живой, живой!!! Я не верю своим старым глазам, не верю своему разуму – скажи же, что это ты!
– Конечно, я, – только и сумел выдавить из себя Лео; реакция старика полностью изгнала из его души осадок злобы и обиды, который он все эти годы держал на него, и ему стало горько и стыдно самому, что все так нелепо закончилось…
Впрочем, закончилось ли? И прав старик, что Бог-то, похоже, переиграл Свою пьесу, казавшуюся завершенной!.. Ньюпорт делал вид, что не замечает весь происходящий мелодраматизм, разглядывая коллекцию иера-польских древностей Гиязеддина, а тут вмешалось третье поколение: мальчишка спросил деда, чего это он так…
– Беги, беги за матерью, за сестрой, пусть идут сюда немедленно! – велел ему улем, продолжая цепко держать Лео за плечи, словно боясь, что тот сейчас уйдет.
Ребенок убежал, старик спросил дрожащим голосом: – Ты приехал посмотреть своих детей?
– Конечно. Пока мир, нельзя было не приехать…
– И все?..
– Я не знаю. Не знаю…
– А я знаю. Все зависит только от нас. И никакие предписания не должны запретить людям быть счастливыми. Мне тяжело… Несказанно тяжело будет расстаться с Шекер-Мемели, с внуками – но куда муж, туда и жена. Однажды я близоруко разрушил ваше счастье, и второй раз этого не будет. Ваше счастье будет мне утешением, а у детей должен быть отец.
– Уважаемый от радости забыл, наверное, что…
– Нет, не забыл! – перебил рыцаря богослов. – Не забыл. И смотри, как я тебя люблю и на что иду – хотя что мне, старому ослу, кичиться этим… Если ты не найдешь в Шекер-Мемели что-либо противное тебе, чтобы взять ее замуж, я отдаю ее тебе, Арслан-бек, и она выйдет замуж за тебя по закону твоей веры…
– Ты… Не понял – ты разрешаешь ей креститься?! – не поверил своим ушам Торнвилль.
– И ей, и детям вашим. Аллах установил между вами любовь и милосердие, и да найдешь ты в этой женщине успокоение; Бог един, мы оба это знаем, как никто лучше, и исполнить закон Его любви превыше прочего. А если я, старый шайтан, и пойду из-за этого в геенну, так я это заслужил, лишив вас шести лет счастья.
Крик простреленной навылет лани раздался из широкой груди Шекер-Мемели, когда она увидела Торнвилля. Сорвав чадру, нисколько не стесняясь Ньюпорта, теперь уже она кинулась к нему, и повторилось практически все то же самое, что и со стариком, только, разумеется, обнять турчанку было куда как приятнее, хотя сложнее. Она, как показалась Лео, нисколько не изменилась, только прекрасные глаза невольно выдавали ту бездну страдания, что нещадно поедала ее душу все эти годы…
Девочка, пухлая и синеглазая, настороженно следила за матерью, мальчишке же все было смешно. Гиязеддин в волнении положил свои иссохшие ладони на их головки и торжественно произнес:
– Радуйтесь и ликуйте, внучата мои, ибо небо вернуло вам отца!
И теперь уже, как в старом глупом индийском фильме, и эти бросились к воссоединившимся родителям.
– Я приехал за тобой, – прошептал Торнвилль на ухо турчанке.
– Я знаю… Я верила, я всегда ждала… Даже когда сказали, что ты погиб на Родосе… Сидя под чинарой с моими черепахами, я каждый вечер представляла себе, как однажды ты придешь… Уставший, весь в дорожной пыли, израненный – но живой, и ко мне!..
– Ты готова расстаться со всем, что тебе дорого, и уехать со мной? Вместе с детьми, конечно…
– Что мне весь мир без тебя!..
– И крестишься?
– Да. Мы много раз говорили об этом с отцом, пока была надежда найти тебя…
– Он разрешил – дело за тобой…
Шекер-Мемели разрыдалась, повиснув на шее Лео. Ньюпорт незаметно вышел, погулял немного по двору поместья, вернулся чуть погодя с подарками – и застал Лео с его турчанкой все в том же положении.
– Ладно, – решил он нарушить затянувшуюся идиллию, – я вижу, у вас тут все хорошо… Раздавай подарки, Торнвилль, а ты, достопочтенный, будь так добр и любезен, чтоб приказать накрыть для нас стол, а также наших людей и лошадей накормить и напоить. Лео уже весь без ума, а любовью сыт не будешь.
Старик извинился, захлопотал, дети засуетились, Шекер-Мемели, только сейчас обратив внимание на сэра Томаса, смутилась и даже на какое-то время надела чадру, но потом, махнув белой рукой, передумала, и ласково улыбнулась гостю. Тот сказал Торнвиллю по-английски:
– Я стану ее восприемником при крещении – только это спасет ее от того, чтоб я ее не отведал!
– Охальник! – усмехнулся Торнвилль, гладя Шекер-Мемели.
– Что делать! Люблю турчанок, люблю гречанок и греческое вино. Потому пребуду здесь и никогда не вернусь в Англию. Здесь и помру, под этим черным небом с огромными сияющими звездами, на груди смуглянки и с чарой кумандарии в руке!
– Сейчас соберут трапезу! – торжественно произнес старик. – Будьте же счастливы, дети мои, под покровом Всевышнего. Только… Знаешь, Арслан, я хотел бы попросить тебя… Наверное, надо бы вам уехать вообще подальше отсюда, к тебе на родину. Здесь слишком… слишком неспокойно. Будь проклято это приграничье! Я буду переживать за них.
– В Англии столь же неспокойно, как и везде в этом несовершенном мире… Там гражданская война, не утихающая до сих пор. Все мои погибли в ней – кто на ратном поле, кто был казнен королем-победителем… Так что – Петрониум или Родос. Зато ты сможешь навещать нас.
– Хорошо ль будет там моей названой дочке?.. Не забывай, что мы – турки, и отношение ко всем нам после войны вряд ли будет хорошим…
– Не бойся. Никто не скажет худого слова. Не посмеет. А кто скажет, тому я выпущу кишки. Посмотри на брата Томаса – он вызвался быть ее крестным! Так вдарит обидчика по голове, что она провалится у того в желудок! Шекер-Мемели и так много страдала – разве я допущу, чтоб она была несчастлива?..
– Да будет так! Прошу к столу! Вас вообще надолго отпустили?
– Недельку погостим.
– Слава Аллаху! Слава Аллаху! Пока соберемся, пока то да сё… Поглядим за звездами, как бывало… И чудеса Иераполиса откроются вам, друзья!..
Тем и кончился рассказ. Вволю погостив у Гиязеддина, латиняне вернулись в Петрониум. Несколько позже, уже на Родосе, Торнвилль обвенчался с дамой Магдалиной – окрещенной в честь одной из покровительниц ордена Шекер-Мемели, прежде испросив в горячей молитве прощения и разрешения у духа Элен. Она, прекрасная бедная де ла Тур, навеки останется в его сердце, до последнего издыхания, но он сам, и эта несчастная турчанка все же заслужили немного простого человеческого счастья, в котором ему с Элен отказал Бог.
Великий магистр Пьер д’Обюссон тоже был рад счастью Торнвилля и не осуждал его за измену памяти Элен.
– Я обещал покрестить ваших детей, – сказал француз англичанину, – но Всевышний взял Элен к себе. Что же, я рад, что хоть наполовину, но сумею сдержать данное мною обещание. Я стану крестным твоих детей от этой османской дамы.
Торнвилль припал к его ногам, вызвав беспокойство магистерских псов.
– Ну не надо, не надо… Как назовешь?
– Сына – Питером, в честь моего доблестного и доброго господина магистра – если он не возражает, конечно, а дочь…
– Что же ты остановился? Неужели не продумал? Не поверю!
– Можно ли, чтоб она была Элен?..
– Лучшего имени ты не мог бы подобрать. Пусть эта малышка будет счастлива за нее… И ты будь счастлив, рыцарь, и сын твой, и да будут ваши руки тверды, если над Родосом вновь сгустятся тучи… Но мне хочется верить, что крест Христов никогда не покинет этот благодатный остров, чтоб не напрасно были обагрены мученической кровью храбрых христиан его бастионы… Бессмертная слава павших и уцелевших – в веках, а память их – в род и род. Красуйся, остров, оплот веры Христовой, и стой твердо против лютого врага – всегда: ныне, и присно, и во веки веков!
