Текст книги "Схватка за Родос"
Автор книги: Евгений Старшов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Часть вторая
ПЕС ЗАМКА СВЯТОГО ПЕТРА
1
Ароматная южная ночь спустилась на тихую гавань бывшего славного Галикарнасса, и лишь дружное стрекотанье цикад нарушает ее безмолвие, да в ее непроглядной темени горят сторожевые огни на башнях замка Святого Петра – твердыни ордена родосских рыцарей-иоаннитов на побережье Малой Азии. Бодрствует стража – простые воины и сардженты, а также знаменитые чуткие псы, верные помощники иоаннитов. Замок находится в окружении земель, захваченных турками; всем известно, что беглый христианский раб, если ему повезет добраться до Петрониума, найдет там защиту и помощь. Из замка Святого Петра выдачи туркам нет, и замковые псы рыцарей, «большие и умные», специально обученные, не только справляют караульную службу, но и отыскивают по окрестностям обессиленных беглецов, помогая им добраться до замка или приводя к ним иоаннитов…
Эта твердыня уже появлялась на страницах нашего повествования, так что нет нужды ее вновь подробно описывать.
Год 1482-й. В замке Святого Петра жизнь постепенно входит в свое прежнее, относительно спокойное русло: ввиду пережитой Родосом два года назад осады Петрониум на малоазийском побережье тоже был приготовлен к ее перенесению и штурмам. Благо войска Мизак-паши выдохлись на Родосе, не будучи в силах одолеть практически горстку защитников, и замку Святого Петра не угрожали.
Мехмед в ярости хотел было удавить проштрафившегося визиря и его полководцев, но затем, к счастью для них, передумал. Мизак не был удостоен обычного в случае завершения военной кампании почетного одеяния и сослан в Санджакатшип в Галлиполи. Позднее он станет великим визирем и погибнет в ноябре 1501 года при тушении пожара в Константинополе.
А Мехмед меж тем решил, что поражение произошло только оттого, что он не сам лично возглавил поход: начались новые приготовления турок к покорению Родоса, и повторного нашествия Родос вынести не смог бы. Вражеские бомбарды превратили бы в ничто его укрепления, снесли высокие, горделивые башни, засыпав их обломками рвы. Печальный вид родосской крепости после турецкой осады (как и весь ее ход) прекрасно представлен в серии цветных иллюстраций к манускрипту Каурсэна, ныне хранящемуся в Национальной библиотеке Франции.
Д’Обюссон писал в реляции императору Священной Римской империи, что разрушены девять башен и бастионов. Можно представить, каково ему было увидеть лежащим во прахе плод своих многолетних трудов, как орденского военного инженера. Впрочем, проверку осадой они выдержали. Теперь нужно было отстраиваться заново – однако масштаб грядущих работ не мог предсказать никто, поскольку то, что не разрушили бомбардировки турок, рухнуло в серии ужасных землетрясений следующего, 1481 года.
В сочетании с тем фактом, что Мехмед уже начал подтягивать свои силы, проплыл Геллеспонт и неспешно продвигался по Анатолии, положение христиан на Родосе вновь можно было назвать безнадежным.
Землетрясения следовали на Родосе одно за другим весь 1481 год, однако одно известие, несомненно, вернуло родосцам радость жизни: Мехмед, продвигавшийся по Анатолии во главе трехсоттысячной орды, неспешно и, как казалось, неотвратимо, был остановлен. Его остановила "разрушительница наслаждений и разлучница собраний, опустошающая дома и дворцы и населяющая утробы могил", как говорят на Востоке, а попросту – смерть, последовавшая 3 мая 1481 года.
Мехмед Завоеватель отошел в лучший мир со словом "Родос" на устах. На саркофаге султана в Константинополе высечено: "Я намеревался завоевать Родос и подчинить гордую Италию". Тот факт, что крохотный остров сопоставляется с целой страной и к тому же упомянут в эпитафии первым, не может не свидетельствовать о той важности, которую Мехмед придавал завоеванию Родоса.
Сразу же после смерти султана последовала смута и междоусобие – в борьбе за власть сошлись его сыновья Баязид и Зизим[43]43
Также известен как принц Джем, самый младший сын султана Мехмеда II Завоевателя.
[Закрыть]. Родосу же была дана достаточная передышка для того, чтобы оправиться от ран, причиненных осадой и землетрясениями.
Кстати, Каурсэн объяснил самое разрушительное землетрясение того года тем, что как раз в это время душа султана попала в ад, так что оптимистически настроенный вице-канцлер и в беде сумел найти повод возрадоваться.
В бедствиях и разрушениях осады д’Обюссон увидел совершенно новый тип крепости. Некоторые конструктивные решения были впервые применены именно на Родосе и опередили свое время.
Итак, укрепления надо было отстраивать заново. Первым делом магистр распорядился выстроить в двенадцати метрах от старой стены новую и все пространство между ними засыпать землей и битым камнем – такой стене не были страшны никакие чудовищные пушки.
Все ранее отдельно стоявшие башни оказались инкорпорированы в новую крепость, однако их высота была понижена – высокие башни являлись пережитком прошлого и отличной мишенью для вражеских орудий. Кроме того, ряд башен был окружен мощными полигональными[44]44
Многоугольными.
[Закрыть]бастионами.
Также крепость лишилась большей части зубцов-мерлонов – они уже не спасали стрелков, но могли быть легко сбиты артиллерией, причиняя ущерб и гибель защитникам. Далее, д’Обюссон вполовину сократил количество ворот, обращенных к суше: были ликвидированы ворота в итальянской башне, ворота Святого Афанасия (позднее их разблокировали турки), а ворота Святого Георгия были закупорены мощным стреловидным бастионом, который до сих пор является одним из выдающихся фортификационных сооружений крепости.
Учитывая огромную роль форта Святого Николая в осаде 1480 года, д’Обюссон обнес восстановленную после полного обрушения из-за землетрясения башню неприступным многоугольным бастионом. "Экзамен на прочность" эта крепость сдавала даже во Вторую мировую войну, когда оккупировавшие Родос итальянцы установили на форте Святого Николая пушки и пулеметы. Средневековая твердыня не поддалась даже оружию двадцатого века.
Итак, жизнь шла своим чередом, и защитники замка Святого Петра по-прежнему несли свою тревожную вахту на краю орденских владений. Среди молитвенной рутины – походы, бесконечные бои на суше и на море, стычки и похороны…
В небольшой замковой часовне многолюдно. И без того спертый теплый южный воздух становится еще душнее от жары и горящих свечей. Летают привлеченные трупным запахом мухи. Орденский народ толпится и снаружи, а внутри – отпевание рыцаря, двух сарджентов и трех орденских слуг, покоившихся на носилках.
Можно было бы сказать, что покойные лежали головами к выходу, но голов-то как раз у них и не было. Это, как обычно, сделали турки, причем уже после того, как христиане пали в безнадежной стычке – нехристи увезли все головы с собой в качестве трофеев. Впрочем, так иногда поступали и христиане.
Ожесточение обеих сторон зачастую приводило к тому, что пленных старались не брать. Поэтому, когда небольшой отряд не вернулся в Петрониум, всем было понятно, что произошло, и что рано или поздно тела, скорее всего, найдут. И их нашли – на одном из отрогов гор, окружавших галикарнасскую гавань. Погибли не только люди, но и верные боевые псы; их похоронили на месте.
Бородатые братья-рыцари из контингента Петрониума стояли неподалеку от полукруглого алтаря, в своих черных одеяниях с нашитыми белыми крестами – одежда мирного времени… Но не звучит ли слово "мирное" издевкой? Где оно, мирное время?.. Вот уже и этих, очередных, отпели… Теперь выносят через среднюю широкую дверь. Живые же выходят в узкие боковые.
Сарджентов и слуг похоронили за пределами замковых стен. Первую горсть земли на отшедших в прах бросал священник, вторую – рыцарь дон Альварец де Зунига, комендант Петрониума и великий приор Кастилии, далее – прочие братья. Тело же рыцаря было решено, несмотря на жару и признаки разложения, переправить на Родос, дабы предать погребению на рыцарском кладбище близ церкви Святого Антония, не столь давно воссозданной из руин.
Брат Альварец так решил, поскольку ему самому нужно было предстать перед великим магистром Пьером д’Обюссоном по одному важному делу – настолько важному, что умный испанец предчувствовал, что оно может обернуться к большому благу для ордена, перенесшего столько бедствий в последнее время: "Может, этих турецких эмиссаров сам Бог послал?"
Они прибыли вчера под недоуменными взглядами местных рыбаков-греков и орденских слуг, привыкших к тому, что если живые турки и прибывают в Петрониум, то уж отнюдь не добровольно. Турки спокойно дали себя разоружить, настояв, однако, на том, чтобы предстать перед комендантом замка. Их неброское с первого взгляда, но сшитое из добротной ткани одеяние и, самое главное, роскошное оружие заставили отнестись к их требованиям с уважением, и дон Альварец встретился с ними… Не прошло и часа, как он распорядился готовить на завтра судно для отплытия на Родос. Также туда надо было доставить трех бедолаг-христиан, сумевших сбежать из турецкого плена. Их нашли недавно с собаками по окрестностям замка в разное время и в разных местах.
Все трое были чрезвычайно истощены и ранены. Одного не чаяли и довезти до орденского госпиталя. Двое других не внушали опасения касательно своей участи, и им нужно было не столько лечение, сколько отдых и хороший уход. Все это могло быть обеспечено не в пограничном замке, а только в госпитале крестоносцев на Родосе, где к услугам страждущих – греков ли, латинян – были опытные хирурги, штат сиделок, а также вино, хлеб и прекрасная еда на серебряной посуде.
Оставив необходимые распоряжения, исповедавшись и подтвердив, согласно уставу, последнюю волю, наутро следующего дня Альварец в сопровождении нескольких рыцарей отправился на небольшую галеру, готовую к походу.
Посудина была типична и представляла собой не слишком громоздкое гребное судно с двумя мачтами, надводным тараном, двумя платформами для воинов спереди и сзади, а также имела несколько небольших пушек, сконцентрированных в основном на носу Две умудрились разместить на корму, борта ощетинились бомбардами и аркебузами.
Галера была старой модификации, и гребцы сидели по трое на скамьях, располагавшихся на палубе вдоль бортов и оставлявших проход посредине. Напоминает что-то очень древнее, еще дохристианской эпохи, а впрочем, для посыльной службы вполне годилась и такая.
В ожидании отплытия жизнь на корабле шла своим чередом. Комит, с неизменной серебряной дудкой на груди, во втором отсеке корпуса, где хранились паруса и порох, продавал бородатым гребцам вино – вполне легально.
Кстати, бородачи на галерах – это не каторжане и не пленные, а вольнонаемные, либо те из преступников, которые отработали свой срок и предпочли ставшую привычной работу неустроенному будущему.
Преступники-христиане были безбородые и обриты наголо, мусульмане – с оставленным клоком волос на макушке. Переговаривались они меж собой вполголоса – и то, когда комит или его помощники не видят, ведь иначе запляшут плетки по голым обветренным плечам и спинам…
Кто-то спал, причём сидя, прямо на скамье (а по-другому получиться не могло, ведь даже воинам не было места, чтобы лечь). Некоторые с любопытством наблюдали за поединком чайки и гигантского кальмара. Птица терзала морского жителя, а тот все не сдавался, пытаясь уйти вглубь, отделавшись потерей нескольких щупалец. Увы, спастись не вышло – к первой чайке присоединилась вторая.
– Все, как у людей… – мрачно заметил кто-то.
Двое турок, явившихся накануне к коменданту Альва-рецу, степенно стояли в стороне от галеры, ожидая, когда тот явится сам и пригласит на борт их.
– Братья, – завопила внезапно одна бритая голова с клочком волос, – во имя Аллаха, милостивого и милосердного, помогите! Уж третий год, как я здесь мучаюсь, выкупите меня у этих псов! У меня жена, дети!
Отборно бранясь, здоровенный комит неожиданно проворно для своей стати вылез из парусно-порохового отделения вверх по левому трапу к четырнадцатой скамье – около главной мачты – и, сорвав с шеи дудку, принялся нещадно стегать турка серебряной цепью, приговаривая на странной смеси турецкого и итальянского:
– Сколько раз говорено – молчать! Молчать! Кому сказано? Еще слово, и я прикажу вырвать тебе твой поганый язык, а ты знаешь, что я слово свое сдержу!
Не смотря на избиваемого, один из турок спокойно и негромко произнес:
– Терпи, брат. Мы почти в таком же положении, что и ты – разве что не прикованы. Изгнанники, над которыми веет ледяной ветер смерти. Не постигнет нас ничто из того, что не начертал нам Аллах. Уповай на Него – жизнь подобна колесу. Сейчас ты внизу, потом уже и наверху. Когда воцарится великий султан Зизим, будет мир с христианами, многие обретут свободу. Возможно, и ты.
– Почтенный, – одернул его второй турок, – не время доверять слова ветру, он может донести их не в те уши.
Тот несколько раз кивнул, и оба замолчали. Комит, от-лютовав, спустился к своим запасам – для того, чтоб обнаружить, что, пока он восстанавливал порядок на судне, бутыль, из которой он распределял вино, опустела, причем безвозмездно, а прежде жаждавших и след простыл. Зарычав, комит схватил большую плетку и опять полез наверх – понятно, для чего.
Тем временем слуги ордена в сопровождении двух капелланов принесли к галере тело рыцаря, проведшее ночь в часовне. Один из слуг, идя рядом с носилками, меланхолично отгонял зеленой веткой назойливых мух.
Комит знал, что и этот груз поплывет с ними, поэтому переключил свое внимание и заботы на тело. Перепоручив экзекуцию турецкого раба одному своему подкомиту, второму он велел взять несколько матросов и растянуть между носовой и кормовой платформами тент, который прикрыл бы от палящего летнего солнца не только гребцов, но и мертвого рыцаря.
– Все поменьше вонять будет… – проворчал комит и пошел на корму, в ахтерпик[45]45
Ахтерпик – крайний кормовой отсек судна для хранения запаса воды.
[Закрыть], докладывать капитану о принятых мерах и о том, что команда уже распределена на три смены и готова к отплытию.
– Проверь еще раз, нет ли течи в оружейной, – наставительно сказал капитан. – А то видел, что стало с доспехами?
– Вода больше не поступает, сам за починкой следил. Ржа вся удалена.
– То-то что, не удалять надо, а следить, чтоб вообще не появлялась! – проворчал начальник. – Порох сух?
– Да. Проверено.
– Колбасы, галет, вина достаточно?
– До Родоса вполне хватит и обратно тоже, а дрейф нам не страшен.
– Ну, ступай тогда… Не забудь трубы, когда на борт вступит комендант!
– Не стоит беспокоиться, господин, свое дело знаем…
После знатного трупа орденские слуги в сопровождении санитаров доставили на борт троих измученных беглецов из турецкого плена и пронесли их на нос, спустившись по правому трапу от двадцать третьей скамьи в так называемое докторское отделение, где на время плавания помещались больные и раненые. К их услугам был корабельный врач с помощниками и полным набором хирургических инструментов. Там же заодно хранились и канаты.
Едва разместили больных, под положенные его статусу трубные звуки брат Альварец вступил на борт галеры вместе с двумя достопочтенными турками, несколькими рыцарями и десятком сарджентов.
Капитан услужливо приветствовал коменданта и братьев ордена, сказав, что его каюта в полном распоряжении дона Альвареца, но испанец не обратил внимания на эти льстивые заверения – это и без того было понятно, а капитану, рыцарям и турецким гостям придется располагаться вместе со всеми, в проходе под тентом.
Капитан отдал команду к отплытию, комит зычным голосом повторил ее, и все три смены гребцов единодушно ударили веслами по ярко-синей водной глади, белоснежно вспенив ее. Рыбацкие домушки греков вместе с громадой замка стали быстро отдаляться, и вскоре уже только величавые древние горы были видны за кормой. Две смены гребцов стали отдыхать, как и положено после выхода из гавани, а третья под мерный стук большого кожаного барабана налегала на весла. Слабый ветерок иногда игриво развевал большие кроваво-красные флаги с белыми крестами на них – флаги Ордена святого Иоанна Иерусалимского…
Поскольку комендант Петрониума и его спутники отплыли рано поутру, они надеялись достичь Родоса дотемна. Проплывая мимо острова Кос, принадлежавшего иоаннитам, наши морские путешественники были застигнуты двумя вражескими галерами – турецкая Кария была совсем рядом, и того, что случилось, следовало предусмотрительно опасаться.
Галеры были большие, шли споро. Над ними веяли зеленые треугольные флаги османского флота с золотыми полумесяцами. Флагштоки были увенчаны полумесяцем и изображением волчьей головы.
Капитан и комит, вполголоса посовещавшись, решили потревожить брата Альвареца, мирно дремавшего на капитанском тюфяке в капитанской же каюте, но сначала посадили на весла все три смены гребцов, чтобы все-таки попробовать уйти от преследования.
– Мудро, – похвалил их Альварец с некоторой издевкой. – Этих нам еще не хватало. Совсем обнаглели. Наверное, опять островитян в рабство берут…
– Теперь как бы нас не взяли… – сказал один из рыцарей, а второй со знанием дела добавил:
– Замок-то уже с противоположной стороны, вот они и сунулись.
– А наблюдательные посты на что? – взъярился темпераментный испанец, и первый рыцарь спокойно ответил:
– Подобрались и убили, чего тут думать. Могли действовать и через ренегатов.
– Да простят меня достопочтенные братья, – с опаской встрял капитан, – но сейчас речь не о жителях Коса, а о нас с вами.
Иоанниты, как по команде, переглянулись с нескрываемым презрением: суета перед лицом опасности – удел людей неблагородных и трусливых. Морского волка это задело, и он, словно прочтя их мысли, сказал:
– Я – человек дела, а не праздного разглагольствования. Посему прошу одобрить мои соображения или заменить их своими.
Испанец одобрительно кивнул, а капитан сухо и четко изложил:
– Носовой огонь у нас силен, но поворачиваться к ним носом и идти на сближение – губительно. Поэтому отстреливаемся из пары кормовых, а арбалетчики и арке-бузиры пусть также соберутся на корме и ведут стрельбу преимущественно по гребцам. Лишить их хорошего хода – самое главное. Кроме того, меняя курс, можно вводить в действие попеременно бортовые стационарные бомбарды и аркебузы. Стреляем с одного борта – вместе с тем перезаряжаем другой. Вот и все, собственно. В случае абордажа выдаю оружие вольным, а дальше – как Бог вынесет. Если дело будет совсем плохо, Кос рядом – разобью галеру о камни, а там тоже как выйдет – спасаться или сражаться. Вот так, господин.
Глаза испанца сверкнули от отваги и задора.
– Молодец! Вот эти речи мне по душе. – И он похлопал капитана по плечу. – Действуй, как сказал, и да помогут нам Господь Иисус, Пресвятая Дева и Иоанн Креститель!
Важные турки, недолго посовещавшись, изрекли:
– Нет нужды, чтобы нас видели наши соплеменники; мы скроемся в каюте, пока дело не дойдет до схватки.
Тем временем один из вольных гребцов одернул проходившего мимо комита и тихо сказал:
– Слушай-ка, я был в турецком плену и прилично разумею их язык. Наши-то нехристи сговариваются: как галеры-то сблизятся, бросить грести в надежде, что нас пленят, а их, значит, освободят. Понял? Шепни-ка капитану, да думайте, что делать. Перерезать-то их дело нехитрое, благо, вперемежку сидим, да грести будет некому. Пугануть если…
Комит бросился к начальству, коротко изложил суть дела.
– Твой гребец – толковый человек, – изрек брат Альварец. – И услышал, что нужно, и способ придумал. Комит, пусть воины и матросы немедленно раздадут вольным гребцам ножи и кинжалы. И объяви туркам, что в случае неповиновения приказу они все немедленно будут заколоты, так что если они нас и погубят, то и себя не спасут.
– Может, пообещать им волю, если будут хорошо грести? – осторожно предложил один из рыцарей, но Альварец сухо ответил:
– Нет смысла обещать то, что мы не в состоянии предоставить.
– Да простят меня достопочтенные братья, – изрек комит, покачивая плеткой, – можно ведь и пообещать, а исполнять совсем необязательно. Перерезать потом, и все.
– Капитан, – обратился комендант, – ты кого на службе держишь? Это ж пират!
– Для такой должности и нужен цепной пес, господин, не иначе. А так уж делали, и не раз – твой предшественник знает.
– Пусть действует, времени нет!
Повинуясь жесту капитана, комит побежал исполнять задуманное. Уже свистели стрелы и редкие пули, когда комит с тяжелым палашом в руке, стоя рядом с тем турком, которого он не столь давно избивал за буйство, кратко изложил пленным мусульманам, чего им не следует делать и чего им следует ждать в случае бунта. Умелым ударом он ссек голову недавнего бунтаря, схватил за клок волос и вышвырнул за борт, после чего велел вольным расковать и вышвырнуть туда же и тело.
Пример подействовал. Несмотря на всю незавидность их теперешнего положения, смерть казалась рабам более страшным злом. Как знать, может, все еще и образуется, может, даже и сегодня, а тут…
Погоня продолжалась. Христиане, как и предписал капитан, старались дружным огнем выбить как можно больше вражеских гребцов, не задумываясь сейчас о том, что ими были пленные христиане, их братья по крови и вере. Турки, имея возможность развить сильный носовой огонь из пушек, не преминули это сделать, но пока что только "мазали". Зато их стрелы приносили гораздо больше бед: были убиты несколько стрелков, один за одним выбывали из строя гребцы – на борту имелся десяток-другой человек в запасе, как и было предписано, однако весь запас вскоре изошел, и комит начал сажать на места убитых новых гребцов из матросов и воинов. Добровольно сели на скамьи пара капелланов, потом и рыцари, кроме двух – один был ранен и отнесен в корабельный лазарет, второй был отменным стрелком и беспрестанно палил из аркебуз, подаваемых ему заряжавшими их Сарджентами.
Капитан, оказавшийся на высоте своего положения, умело маневрировал, командуя рулевыми, и действительно попеременно вводил в бой легкую бортовую артиллерию. Пошатываясь, из докторского отделения вышел один из бежавших от турок пленных.
– Братцы, – обратился он к орденским матросам, – отведите-ка меня на корму.
– Ты-то что там забыл? – ворчливо отозвался один из них, примеряя металлический нагрудник.
Мужчина, закашлявшись, гордо выпрямился, ветер расправил его черную с проседью бороду. Сверкнув единственным глазом, он степенно произнес:
– Я был канониром на боевой каракке короля Англии Эдварда Йорка и отозвался на призыв великого магистра д’Обюссона защищать Родос. Мне не повезло, и по пути я попал в плен к туркам. Два года я был у них. Два долгих года. Они пытались обратить меня в свою веру, но я от моего Христа не отрекся – и вот, мне отрезали веко, и глаз мой высох – но хорошему пушкарю достаточно одного глаза. Так что ж, и теперь не дадите мне с ними сквитаться?
Отношение к больному сразу изменилось; его под руки повели на корму галеры, издали крикнули начальству:
– Вот английский королевский артиллерист.
– Давай его к орудию, пусть покажет себя! – вскричал Альварец.
Англичанин, расставив ноги, обнял небольшую бомбарду, склепанную из листов железа, перехваченных железными же обручами, установленную на поворотном механизме, погладил ее заскорузлыми ладонями, что-то даже прошептал еле слышно – потом решительно навел ее на противника и выстрелил.
Затаив дыхание, все смотрели, куца попадет каменное ядро. Большой всплеск недалеко от носа первой галеры.
Мимо… Никто не подал вида, что разочарован, хотя это было очевидно. Пушкарь застонал, как от тяжелой полученной раны.
– Нет, это ничего, ничего… Отвыкли руки, глаз. Но не забыли, нет… Я еще попробую. Еще раз… Помогите мне пройти ко второй пушке…
Ему помогли. Пока он стоял у пушки по другому борту, остужали и перезаряжали первую бомбарду. Теперь англичанин целился еще дольше. Рядом с ним упал орденский слуга, пораженный вражеской стрелой, но канонир даже не дрогнул. Наконец, когда он счел своевременным, с тихим возгласом "во имя Господа!" он поднес фитиль к запальному отверстию – и теперь попал! Ядро ударило в левую скулу корпуса, чуть повыше ватерлинии. Турецкое судно слегка подпрыгнуло, на мгновение остановилось, но затем продолжило движение, щедро черпая воду пробоиной. Христиане ликовали, только англичанин был недоволен – пониже бы…
– Ничего, – смеялся капитан, – и так неплохо влепили! Вон, они пытаются на ходу закрыть дыру изнутри, а пара людишек – и спереди. Снимите-ка их!
Сказано – сделано. Полезли было новые, но и тем досталось. Галера стала отставать, но вторая неумолимо приближалась к кораблю иоаннитов.
– А есть у вас каменный дроб? – спросил пушкарь.
– У нас всего в избытке, – заверил капитан.
– Так чего ж ждете, давайте. А я бы попросил вот что попробовать сделать – хоть ненадолго, но чтоб вражье судно оказалось к нам немного боком… Хочу вдоль по гребцам прострелить…
– Попробую.
– Добро.
Тут гигантский всплеск воды окатил всех собравшихся на корме; галера вильнула, многие не устояли на ногах; из капитанской каюты выглянул обеспокоенный турок, спросил, что случилось.
– Что случилось? Сейчас посмотрим, – проворчал капитан.
Подкомит установил – попали под корму, руль разбит, течь.
Комит немедленно направился туда с плотниками и инструментом, по рядам гребцов-мусульман прокатился довольный ропот – дурные вести быстро распространяются. Комит вынырнул из трюма к гребцам, потряс перед ними палашом и спросил:
– Что? Забыли? Так я напомню!
Тут при маневрировании двух судов (отставшую галеру не считаем) и сложилась та ситуация, которая требовалась королевскому артиллеристу: турецкая галера стала разворачиваться, чтоб удобнее и вернее пойти на таран, и в этот момент дроб из христианской бомбарды ударил в гущу гребцов противника, разрывая плоть людей и кроша в щепы весла. Галера крутанулась, раздался многоголосый отчаянный гам.
– Капитан, – приказал Альварец, – давай-ка тоже разворачивайся быстрее, угостим его из носовых как следует!
Дружный прицельный залп нескольких носовых орудий довершил разорение вражеского корабля. Было бы желание и время, с ним можно было бы покончить, но Альварец велел плыть далее, в то время как вторая галера, приблизившись, вновь угрожала иоаннитам; управлять галерой без руля, одними веслами, было весьма проблематично.
Погоня и перестрелка продолжались. Разорив турецкую галеру, англичанин вконец обессилел и был в полубессознательном состоянии отнесен в корабельный лазарет и передан в руки врача. Враг был настойчив и упрям, и еще неизвестно, доплыл ли бы Альварец со своими высокопоставленными турками до Родоса, если бы не счастливая случайность: уже пройдя Кос, на обеих галерах узрели появившиеся на горизонте орденские корабли – большую каракку и три галеры, все под парусами. На судне Альвареца возликовали, турки сочли за благо круто развернуться и удариться в бегство. Только тогда из каюты вышли два важных мусульманина, успокоенно разглагольствовавших друг с другом на своем языке; они снова притворялись, что были выше всех этих суетных военных дел, но истомленные погоней и боем христиане не обращали на них внимания. Две смены гребцов тут же обессиленно обмякли на своих банках, предоставив собратьям незавидную долю гребного труда…
2
Встретившись с орденскими кораблями, каракка из Петрониума встала на якорь. То же сделали и прочие суда за исключением одной галеры, ринувшейся вслед за турками. Галерный комит с бригадой корабельных плотников на скорую руку чинил повреждения, заботясь, главное, чтобы хоть как-то наладить руль.
Тем временем завязался разговор.
– Вы оттуда – а мы туда! – заливаясь веселым смехом обратился к коменданту де Зуниге рыжебородый синеглазый гигант – капитан каракки, обветренный, с повязанным на голове красным платком – наш старый знакомый Роджер Джарвис – кутила и пропойца, весельчак и сквернослов. – Вот, везем вам денежки, оттого и конвой такой!
– Что за деньги, Роджер? – поинтересовался брат Альварец. – Я их как бы ниоткуда не жду, да и вестей не было.
– Деньги везу я, брат Альварец, – ответил вместо капитана бледный рыцарь со строгим, слегка полным лицом. – Два с половиной года скоро, как брат наш и господин Пьер д’Обюссон послал меня в Англию и Ирландию, где в последней, с позволения короля Эдварда, я продавал индульгенции от всесвятого отца нашего папы именно в пользу укрепления Петрониума. Теперь вот везу их к вам.
– Брат Джон Кэндол, английский "столп", если я не ошибаюсь?..
– Собственной персоной.
– Мне их везти не доверили! – засмеялся Роджер, и все, кто слышал его слова, тоже волей-неволей рассмеялись: зело поучительная история о богатстве и разорении Роджера Джарвиса уже не первый месяц была притчей во языцех… Полученные двести золотых крон за разрушение турецкого плавучего моста растворились в небытии! Здравомыслящие благонамеренные люди говорили моряку: сдай деньги в оборот венецианцам или заведи пару-тройку кораблей, займись торговым делом, перепродавай, наживай деньгу на деньгу, домище выстрой. Да куда там! Ну, домик он приобрел, как и намеревался, да попутал бес – купил еще себе толстую турчанку с черными как смоль волосами до колен. Она через пару месяцев и сбежала от него при случае со всем его золотым запасом. Сосед-грек тогда наставительно заметил ему:
– Деньги – что ежик: словить легко, да удержать трудно.
Оставалось только согласиться и пропить дом с присловьем – как пришло, так и ушло!
Магистр, ненароком узнав об этом, выкупил герою дом и поставил на ответственный пост – поручил капитанствовать на трехмачтовой орденской каракке. Джарвис был рачительным хозяином и ответственным капитаном: на каракке царили чистота, порядок. В объемном чреве судна лежали двести каменных ядер к установленным по бортам восьми бомбардам, несколько бочек с порохом, аркебузы с огнеприпасами, груды абордажного оружия – в общем, Джарвиса просто так взять было нельзя, да он и не дался бы. Неслучайно поэтому он и был сейчас отправлен в Петрониум с деньгами.
– Придется вам обождать меня в замке Святого Петра! – крикнул Альварец Кэндолу и Джарвису. – Сейчас с вами разобраться не могу, срочное дело к великому магистру.
– Пусть так, что ж делать. Главное, уведомите об этом начальство, чтоб нам потом не выговаривали!
– Властью коменданта повелеваю.
– Ясно!
На голос Джарвиса из галерного лазарета выковылял одноглазый и, удивленно охнув, спросил:
– Никак Джарвис из Плимута?
– Он самый – только в Плимуте я не был лет уж двадцать! А ты-то что за старый черт? – Тут благочестивых иоаннитов передернуло, но все знали: Джарвиса не исправить, и это еще не самое худшее, что он может сказать. От его речей может не только рай, но и ад содрогнуться. – Что хочешь, со мною делай – не признаю!
– А вот вспомни, кто одним выстрелом взорвал пороховой погреб на ланкастерце, так что нам уши заложило, а от них только руки-ноги по сторонам да в небо полетели. Вот была забава! А что сказал юный король Эд? Сказал: "Мой громовержец!"
