Текст книги "Схватка за Родос"
Автор книги: Евгений Старшов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
От сердца отлегло, и тут же его переполнила сумасшедшая радость, замешанная на жажде мести. Берегись, Баязид! Железная длань ордена сметет тебя с отцовского престола, а там… Да потом будет видно, что будет. Не постигнет мусульманина ничего из того, что не предначертано предвечным каламом Аллаха…
Вот какой-то высокопоставленный орденский чин подал Зизиму руку, чтобы тот перебрался на галеру. Вслед за ним последовал и его спутник, запасливо захватив с бросаемой лодки еду и оружие.
– Имею ли я честь видеть перед собой великого падишаха Зизима? – осведомился рыцарь, наименовав претендента столь ему желанным титулом – по мудрому совету д’Обюссона. Так продолжалось и впоследствии.
– Да, – коротко и сухо ответил принц.
– Добро пожаловать под благодатную сень славного ордена иоаннитов! Я – брат Альварец де Зунига, комендант замка Святого Петра, великий приор Кастилии. На каракке тебя ждет лейтенант великого магистра брат Фабрицио дель Каретто с письмом брата и господина нашего Пьера д’Обюссона. Наша миссия счастливо завершена, и мы направимся в Петрониум.
– Прежде всего, хотя я уже в ваших руках, мне хотелось бы знать, кто я – пленник или гость.
– Великий падишах в праве в любое время свободно прибыть на Родос или иное владение или укрепление ордена и точно так же беспрепятственно отбыть. Брат Фабрицио вручит все гарантии в письменном виде.
– Что мне с ними, в суд идти, если что? – желчно спросил принц, нервно теребя рукой одежду. – Мне достаточно слова вашего магистра. Зачем в Петрониум?
– На неделю, от силы – на десять дней, пока на Родосе все будет приготовлено для приема высокочтимого гостя, которого мы не особенно надеялись разыскать.
Принц удовлетворенно кивнул – как же, этикет превыше всего, это понятно.
– Хорошо. Отвезите меня на большой корабль, я встречусь с визирем вашего магистра и моими верными людьми. Кроме того, я смертельно устал.
– Понимаю. На каракке к услугам великого падишаха будет просторная каюта и отменный стол!
Зизим, восславив Аллаха за спасение, произнес затем:
– Все к лучшему. Я верю в это. Плывем в замок Петра!
Да, такого высокопоставленного беглеца от турок, да притом еще и бывшего турком, замок Святого Петра не видывал в своих стенах. Зизиму отвели для проживания один из этажей Английской башни, но приищу гость принимал вместе со всеми, за общим столом, чтобы не чувствовал себя пленником.
На первом же общем ужине с крестоносцами он был довольно неприятно поражен тем, что собаки чувствовали себя вполне вольготно у стола и за столом – в исламе собака все же почитается нечистой. Ему пытались втолковать, что это – верные боевые друзья, но безрезультатно, и только случай, имевший место несколько дней после прибытия Зизима в Петрониум, заставил его изменить свое предвзятое мнение.
В сумерках, возвращаясь с лова, пара греческих рыбаков увидела на воде нечто, что заставило их перекреститься, прочитав молитвы, и отгрести куда подальше от того, что они увидели. А спроси их – что это было? – и ни тот, ни другой не дал бы путного ответа. Морская какая-то чертовщина!
Но не будем томить читателя неизвестностью – увиденным оказался человек, плывущий меж двух надутых мехов. Он держался за них руками, как за спасательные круги, и при этом греб ногами, глубоко погрузив их в воду.
Что могло в сумерках почудиться рыбакам при виде этакого? Чудище морское? Посему они об увиденном и докладывать не стали, чтобы латиняне не сочли их глупцами или пьяницами.
"Чудище" меж тем, уже в полной тьме, подплыло под стены замка, неподалеку от Английской башни и начало приноравливаться к тому, чтоб залезть на стену.
– Вуф, – совсем негромко произнес лежащий сторожевой пес, повернув голову на источник показавшегося ему подозрительным шума и чужого запаха, а затем вскочил, продолжая прислушиваться и принюхиваться.
Видя, что на него не обращают должного внимания, он еще раз, только чуть погромче, произнес второе предупреждение.
– Что там? – спросил охранник, и пес, подпрыгнув, начал нетерпеливо переступать с лапы на лапу, наморщив умный лоб, понимая, что в таких случаях шуметь нельзя.
– Стереги! – тихо приказал человек, а сам тут же побежал за подмогой. Вернулся быстро с парой воинов и сарджентом, в то время как еще один сторож проворно и тихо побежал внутрь Львиной башни.
Теперь уже и люди отчетливо слышали то, что доселе мог расслышать лишь чуткий пес – кто-то, и явно не с благими намерениями, лез вверх по стене.
– Брать, по возможности, живьем! – прошептал сарджент. Все приготовились.
Едва очутившись на стене, подсыл даже не успел перевести дух, как на него накинулись христианские воины, придавив к тройным зубцам. Охнул сарджент, получив удар кривым ножом в живот, а боевой пес, помогая своим, молча схватил крепкими челюстями ногу врага.
Еще пара моментов, и диверсант был скручен. Из Английской башни уже выходили рыцари, а из верхнего окна высунулся недовольный разбуженный ночным шумом Зизим.
Брат Томас Ньюпорт коротко распорядился:
– Заковать так, чтоб шевельнуться не мог – и в подвал. Завтра утром потолкуем. Как раненый?
– Отходит…
– В часовню, разбудите капеллана.
– Что там? – обеспокоенно спросил принц.
– Поймали подсыла. Завтра будем разбираться.
У Зизима по спине прошел неприятный холодок – не к нему ли стремился незваный ночной гость?
– Я хочу принять участие в допросе – это возможно?
– Как комендант скажет. Я доложу ему утром. Полагаю, он разрешит. По крайней мере, не узнав этого, мы не начнем.
– Хорошо. Я доволен. И еще, рыцарь, пришли мне пару-тройку хороших воинов в дополнение к моим трем туркам. Не по себе мне что-то от этого происшествия.
– Все бойцы замка к услугам великого падишаха. Если его враги и доберутся до него, то только когда не станет всех нас.
Зизим довольно кивнул, но спать не пошел. Помедлив у окна, он спросил:
– Это его ведь ваши собаки унюхали, да?
– Да, боевой пес знает свое дело.
– Тогда… тогда пришлите мне с воинами еще и пару ваших псов. Кажется, я их недооценил!
– С удовольствием, великий падишах!
Разумеется, после этакого происшествия Зизим решил максимально сократить свое пребывание в Петрониуме – на Родосе ему казалось безопаснее. Допрос подсыла утвердил его в этом мнении.
В мрачном подвале, освещенном только одним факелом да угольями жаровни, раздуваемой мехами, иоанниты готовились к допросу изловленного.
Присутствовали комендант-испанец, его подручный соотечественник, рыцарь Палафокс-младший (сын того самого арагонского капитана, отлично проявившего себя в недавней обороне Родоса от турок), сэр Томас Ньюпорт, секретарь, готовый записывать "расспросные речи", несколько орденских слуг и заплечных дел мастер с парой ассистентов.
Не замедлил явиться, получив разрешение де Зуниги, и Зизим с одним из своих эмиссаров.
Описать процесс допроса, конечно, можно детально, но незачем. Ранее уже говорилось, что иоанниты не были ангелами, и когда хотели поговорить "по душам", к их услугам был обширнейший арсенал пыток. Это и испытал на своей шкуре турецкий подсыл.
Дыба не заставила его говорить, а вот "ложе святого Лаврентия" – раскаленная железная решетка, на которой в поздней Античности принял муки одноименный святой, римский архидиакон – заставила рассказать все.
Выяснилось, что турки успели снарядить несколько кораблей, но они оказались "жиже" появившейся у малоазийского берега орденской эскадры, посему не рискнули вступить с ней в противоборство и даже не показались на глаза. Однако турками был сделан правильный вывод о том, что орденские корабли появились неслучайно и если вдруг дружно удалились, то, значит, своей цели достигли.
За орденской флотилией следили многие зоркие глаза как с побережья, так и с якобы рыбацких лодчонок: здесь сослужили свою черную службу греки – лодочники-разведчики, а также проводники из прибрежных гор, получавшие от османов золотой за неделю и служившие абсолютно добровольно.
Подсыл и сам оказался из числа греков. Он показал, что должен был проверить уже полученные сведения о том, что мятежный брат султана действительно находится в Львиной башне замка Святого Петра и при случае принести его голову.
Услыхав это, Зизим в ярости чуть не зарезал пленного, но его удержали рыцари. Посовещавшись, иоанниты с полного согласия принца приговорили подсыла к страшной мучительной смерти на колу, что и было исполнено за стенами замка. Несколько дней местные греки, проходя мимо, от всего сердца плевали на предателя, вполне заслужившего подобную участь. Иоанниты же, в очередной раз удостоверившись в правоте своих подозрений по отношению к грекам-ренегатам, поспешили переправить Зизима вместе с его турками (двумя посланцами, лодочником и некоторыми сторонниками, прибывшими в Петрониум) на Родос.
Отплытие было назначено на раннее утро 26 июля, а накануне, ближе к вечеру, Роджер Джарвис встретился с собачьим магистром, с которым крепко сдружился еще накануне отъезда на поиски Зизима – у них тогда была еще пара-тройка дней на общение с собаками и осмотр галикарнасских древностей.
– Я решил, – только и сказал он Льву перед расставанием.
– Пса? – угадал тот; моряк молча кивнул.
– Ну и какого? Щенка, подростка? Мальчика или девочку?
– Если возможно… Мне бы того, сироту из горшка… Что-то он прилип к моей душе, даже слов нет…
– Отчего же невозможно? С удовольствием. Ты – добрый человек, а ему так нужна доброта. Он так тебя любить будет, что ты даже не представляешь!.. Да, они живут меньше, и их уход бывает несравним даже с уходом человека – но на то и дал нам их Господь, чтоб они радовали нас и являли нам все то, что должны являть нам люди, но зачастую не делающие этого – верность, преданность, любовь и утешение. Желательно, конечно, чтоб он еще подрос – так-то мы уже бегаем потихонечку, только двигаться назад у нас получается пока гораздо лучше, чем вперед… Но если ты сможешь его выкормить, то будет лучше, если он привыкнет к тебе раньше.
– Ну, ты подскажешь мне, что и как делать, думаю, тут чересчур уж непосильной для меня премудрости нет…
– Конечно, научу. Пойдем, я отдам его тебе.
И вскоре Лев передал Роджеру завернутый в тряпки шерстяной комочек, попискивающий оттого, что его вынули из его привычного обиталища, и сверкающий голубыми глазками-бусинками.
– Вот тебе и друг… – промолвил Лев. Чувствовалось, что он будет скучать по сиротке из горшка.
Джарвис протянул ему несколько монет, но грек отказался, промолвив:
– Я же сказал: это друг. А друзей не покупают и не продают.
– Ну прости!
– Ничего. Дай ему хорошее имя. Будет морской пес.
– Постараюсь… – И, очарованный ушедшим миром Античности, англичанин спросил: – А как звался у вас бог морей… в древности?
– Посейдон…
– Длинновато.
– Я понял… – улыбнулся грек. – Тогда пусть это будет по-римски – Нептун.
– Нептун… – тихо повторил моряк и прижал щенка к груди. Тот, потянувшись носом к колючей бороде Джарвиса, чихнул.
– Живи долго, малыш, и дари любовь и радость, – напутствовал его грек, а Роджеру показалось, что в глазах мужчины сверкнули слезы.
…В установленный срок Зизим отбыл на Родос. Облаченный в расшитые золотом одежды – не иначе изгнанника обрядили подобающим образом в Петрониуме – османский принц прибыл на корабле рыцарей. Далее на шлюпке был высажен на деревянную пристань, ведущую к Морским воротам родосской крепости, где его встретили орденские трубачи. После этого принц и его довольно многочисленный эскорт пересели на коней и были встречены лично магистром д’Обюссоном, также конным, в сопровождении орденских сановников, недалеко от стены, разделяющей две части города – греческую Хору и латинскую Коллакио.
Магистр и принц обменялись рукопожатием, и д’Обюссон лично подтвердил все данные Зизиму гарантии и препроводил в резиденцию "языка" Франции, где высокопоставленному турку были выделены покои. Д’Обюссон сам ввел Зизима внутрь, взяв за правую руку, притом принц лишний раз подчеркнул свое бедственное положение, сказав по-восточному витиевато:
– Не подобает пленнику занимать место хозяина.
Но и магистр не отстал в учтивости:
– Если ты, господин, считаешь себя пленником, то да будет тебе известно, что такие пленники получают первенство везде и во всем, и – дай нам, Господь! – в Константинополе ты будешь иметь столько же власти, сколько сейчас имеешь здесь, на Родосе.
Принца развлекали в рыцарском духе – охотой, турнирами, пирами и музыкой, показывали вырытые из земли после осады прекрасные греческие статуи в магистерских садах, но, как посетовал магистру любитель и ценитель изящных искусств Каурсэн, все это было ему чуждо, и он совершенно не получал никакого удовольствия от всего этого.
– Значит, не любитель принц хорошей музыки? – задумчиво промолвил д’Обюссон. – Ну, найдите более привычного его уху исполнителя, что ли…
Каурсэн постарался и, дабы угодить вкусу Зизима, где-то изыскал турецкого раба, могшего исполнять какой-то варварский фольклор.
– Голос его груб и негармоничен, – сообщал вице-канцлер магистру, – а под аккомпанемент он корчит себе жуткие рожи, да еще и извивается, будто уж на сковороде.
– Выпускай: мы потерпим, а гостю авось и понравится…
И точно – уж этот-то смог угодить принцу (не исключено, что именно этот персонаж запечатлен в парижском кодексе Каурсэна с причудливым музыкальным инструментом, объединявшим три изогнутых трубы).
Но оставим, впрочем, этого высокопоставленного беглеца, дабы обратиться к истории другого. Ни кого иного, как… Лео Торнвилля собственной персоной. Прошло два года с той поры, как безумное отчаяние подвигло его на неудачное покушение на Мизака-пашу и обрекло на муки рабства. Что же пережил он за это время? Поведаем вкратце…
6
Ни пытки, ни муки голодом и жаждой не смогли заставить Торнвилля работать в Алаийе на отливке пушек, и литейный мастер, дабы не потерпеть убытка, продал упрямого полумертвого раба за какие-то смешные деньги на усадебные работы одному землевладельцу.
Нечего и говорить о том, что при первой же возможности немного поправившийся англичанин бежал – при господствовавшем в хозяйстве турка ротозействе это было нетрудно, и в своих странствиях по Малой Азии он столкнулся с греческими клефтами – полуразбойниками-полуповстанцами. То участие, что они приняли в судьбе беглеца, общая ненависть к туркам и стратегические познания Лео (вспомним, что он в ранней молодости руководил небольшим военным формированием, должным защищать интересы дядюшки-аббата) не только сблизили рыцаря с греками, но и почти на два года определили его судьбу.
Кто б узнал в лихом длинноусом капитане клефтов (вооруженном кривой саблей и засапожным ножом) английского дворянина, рыцаря древнего рода, добровольного воина иоаннитов?.. Пожалуй, даже родосские товарищи не сразу признали бы его. Облик Торнвилля очень преобразили черные штаны, такого же цвета куртка, украшенная серебряной вышивкой, и шапочку с кисточкой. Только светлые волосы и голубые глаза выдавали в нем его нетуземное происхождение.
…Ой, люто мстил Лео османам за свое и чужое горе! Его люди жгли поместья турок, угоняли их скот, освобождали рабов, истребляли султанских воинов и чиновников… Только простой народ не трогали, если тот не брал в руки оружие для отпора.
Много дней Торнвилль провел в битвах – наносил удары и получал их в ответ. Он вешал, и его как-то раз тоже чуть уже не повесили – благо соратники отбили, когда петля уже была надета на его шею! Случалось, задыхался от дыма, когда турецкие каратели выкуривали клефтов из их убежищ… Объединялся с караманцами против османов… Всякое бывало.
Случайно он узнал о судьбе своего давнего знакомого, соратника по плену у караманцев, старого греческого священника Афанасия, готовившего восстание для освобождения Трапезунда. Благородная попытка не удалась, патриот был ранен в схватке, пленен и сожжен заживо. Пламень уже лизал его ноги, поднимаясь все выше и выше, потом опалил бороду и волосы, а старик все пел:
– Не плачь, Иоанн Златоуст, держава ромеев еще воскреснет и расцветет диковинными плодами!..
Отплатил Лео и за Афанасия, и за тысячи иных, замученных и запытанных, но трудно переть на рожон: дождался и отряд Лео своего черного часа. Попали в окружение, пробиться не смогли. Тогда постановили – выбираться поодиночке, а затем собраться вновь в условленном месте. Не вышло – по крайней мере, у Торнвилля. А может, он один уцелел – кто знает? Опять скитания – благо хоть в лапы карателей не попал, но снова проклятое рабство.
Месяц – и он бежал от своего очередного хозяина. Смог укрыться от конных преследователей – турецких слуг своего господина, и несколько дней (а вернее, ночей, ибо так было менее жарко и более безопасно) пробирался к замку Святого Петра: кратчайший путь посоветовал ему один старый пастух-грек, снабдивший его молоком и сыром.
Увы, после очередного перехода ранее утро еще застало Торнвилля в пути – он уже подыскивал безопасное убежище для того, чтобы скоротать день, но беглеца заметил турецкий разъезд и с гиканьем поскакал к нему, вращая арканами над головами.
Сказать, что внутри у Лео все оборвалось – это не сказать ничего. Сколько раз он бывал пленен и бежал из плена? И снова плен? Нет. Торнвилль твердо решил для себя, что больше рабом не станет никогда. Как будто кончились душевные силы, кончилось терпение, которое прежде помогало сносить тяготы рабства. Больше он не вынесет принуждения. Сама мысль о том, чтобы снова оказаться на рынке рабов и снова стать чьей-то собственностью, вызывала неодолимое отвращение. Без воздуха свободы ему не жить… Решение пришло само – вот неподалеку колодец, иного способа избавить себя от рук преследователей нет. С громким воплем: "Христос!" он бросился вниз, в объятия смерти…
Но смерть не приняла Торнвилля. Колодец оказался пересохшим. Да, ушибся Лео сильно, однако не только не погиб, но даже и костей не переломал. Туманным взором, еще не постигнув того, что остался жив, англичанин глядел вверх, на синее небо, замкнутое кольцом колодезного устья. Вот наверху появились головы в тюрбанах… Как мы помним, Торнвилль хорошо знал турецкий язык, а минувшие два года способствовали расширению познаний, но теперь переговоры врагов оставались как будто непонятными…
– Он жив, но кто туда полезет?
– Верно. Залезешь – не вылезешь.
– И он тоже не вылезет. Давай, обвяжу тебя арканом, спущу…
– Чего ради? Раб изможден, да и вряд ли кости его целы – с такой высоты упасть. Много мы за него не выручим. Чей он, чтобы получить награду от хозяина, мы тоже не знаем. Пристрелим его, да и дело с концом.
– К чему? Он и так подохнет от ран, голода и жажды. Помучается только сильнее.
– Пусть так – никто его здесь не найдет и не вытащит. Пусть подыхает, чтоб осознал, каково это – ослушаться господина…
Головы исчезли. Постепенно до Торнвилля дошла суть сказанного. Он понял, почему оставлен в покое…
Первым делом беглец прощупал дно колодца, в яростном отчаянии пробовал копать – бесполезно, вода ушла давно и безвозвратно. Питья почти не оставалось, с едой тоже было неважно… Вылезти оказалось невозможно, колодец был слишком глубок, а также слишком широк, чтобы подняться, упираясь спиной и ногами в стены.
Позднее все же обнаружилось одно преимущество этого места – прямой солнечный свет не попадал внутрь, так что не мог иссушить несчастного. Однако было ли это к лучшему? Да, смерть свою он, видимо, нашел, но она оказалась чересчур жестока к нему…
Только мысли об Элен скрашивали дикое отчаяние. Лео постоянно думал о ней, о том, что вот-вот, еще чуть-чуть, и он встретится с ней там, по другую сторону этой проклятой жизни… Постепенно думы переходили в грезы, а грезы были столь реальны, что он уже и вправду думал, что Элен пришла к нему, утешая и в то же время поддерживая в нем решимость все претерпеть до конца…
Восход третьего дня колодезного сидения застал англичанина уже в состоянии полузабытья. Глаза его были бессмысленно уставлены на синее небо без облаков, все так же ограниченное кругом колодезного устья, когда вдруг они, в отличие от прежних дней, заметили что-то новое. Над колодцем склонилась лобастая черно-полосатая голова большого пса. Лоб был умно наморщен, висячие лепестками уши напряглись и приняли вертикальное положение. Висячая верхняя губа раздувалась от волнения и мерно шевелилась в такт быстрому дыханию. Видя, что человек попал в беду, пес негромко гавкнул и нагнул шею, желая, что ли, лучше рассмотреть пребывавшего во тьме человека.
Лео резво вскочил и закричал, надеясь привлечь внимание хозяина собаки – но тщетно. Собака нервничала, хозяин не появлялся. Беглец понял, что пес один, сам по себе. Крах надежды вновь лишил его сил, он упал на дно и несколько раз стукнул по нему кулаками. Потом затих.
Пес начал что-то выговаривать, попереминался с лапы на лапу, потом исчез. Человек не видел, как бедолага изо всех сил пытался сорвать со своей шеи привязанную к ней баклагу со спиртным – сначала передними лапами, затем задней: не получалось. Как правило, найденные псами замка Святого Петра имели достаточно сил, чтобы отвязать баклагу, а здесь… Упорным трудом пес все же добился своего и, аккуратно взяв баклагу зубами за ремешок, вновь появился над колодезным провалом, разжал зубы и громко гавкнул.
Фляга упала на дно; человек думал, что сходит с ума, но нет – наверху пес смотрел на него умными карими глазами и словно кивал на флягу. Страдалец знал, что алкоголь только усугубляет жажду, но все же – какая-никакая, а жидкость за три дня, да и сил прибавится. Появился этот пес – может, будут и люди? Главное – продержаться! И не выпивать все сразу, как бы ни хотелось…
Пес, подождав, пока человек попьет, снова вуфкнул, словно приглашая вылезти наружу.
– Не могу, родной! – в слезах говорил Торнвилль. – И хотел бы, да не могу!..
Пес поорудовал лапой по каменному краю колодца, как бы разгребая что-то или копая, но вскоре понял тщетность своего труда и исчез.
Рыцарь, чей рассудок был, конечно же, весьма расстроен, недоумевал: может, это все еще мерещится, как и Элен де ла Тур? Но баклага под руками была реальностью. Такой, что дальше некуда…
Рыча с досады, что не хватает сил все сделать быстро, полосатый черно-кремовый пес – тот самый, любитель поиграть в каштаны – упрямо тащил к колодцу высохший ствол небольшого деревца. Кряхтел, упирался могучими лапами, заходил то с одной, то с другой стороны, но не переставал исполнять задуманное. Не его вина, что принесенная им деревяшка оказалась слишком коротка – длины ствола не хватило даже на половину глубины колодца, но он сделал все, что мог – дотащил ее до места назначения и умудрился столкнуть внутрь.
Беглец мог только удивляться разуму пса, желавшего помочь человеку в беде, но не умевшего рассчитать длину деревяшки. Однако пес понял, что деревяшка коротка, а другой, очевидно, поблизости не было. Прощально вуфкнув, он исчез.
Торнвилль забылся в бессилии и обеспамятовал – но пес, как оказалось, не сдался. Прямиком бросился он в замок Святого Петра, пристал было к одному служке, к другому – но Петрониум "отдыхал" после отъезда Зизима на Родос. Все несколько расслабились, в ход пошло вино – от пса отмахивались. Кто еще мог бы его понять, как не собаковод Лев!
Пес бросился на его поиски, слыша вослед:
– С ног сшибешь, дурень!
Лев лежал на носилках в тени дерева. Его второй день терзала лихорадка. Пес лёг к нему под бок, сочувственно глянул прямо в глаза грека и тяжело, просто сокрушенно вздохнул.
– Не переживай, сынок, – тихо сказал ему грек, – выберемся…
Пес подполз, понюхал хозяина своим черным медвежьим носом, стал ластиться, облизал лицо и глаза. Приподнявшись, Лев потискал его, поцеловал. Пес снова лёг рядом, человек крепко обнял его, приложил свой пылавший лоб ко лбу собаки, вдохнул родной запах зверя.
– Выберемся… – еще раз повторил он и в изнеможении закрыл глаза.
Пес остался лежать рядом с ним, как бы помогая, передавая свои силы тому, кому они были так нужны. Но ведь и в колодце человек ждет помощи…
Пес аккуратно поднялся, чтоб не потревожить хозяина, и рысью побежал в Львиную башню. Попытался было там кому-то что-то разъяснить – но ведь понять собаку может тот, кто хочет ее понять, а таких пока что не находилось. Оставалось дождаться вечера.
Англичане пировали, пес у них попрошайничал и в итоге добыл таким образом изрядный кусок жареного мяса – как помнит читатель, на воинствующих монахов обязательное воздержание от скоромной пищи не распространялось. Воин без мяса – не воин.
Выскользнув в сумерках за пределы замка, верный пес побежал к томившемуся в колодце Торнвиллю и кинул ему то, что могло бы стать собачьим ужином.
– Господи, – хрипел изумленный Лео в мистическом настрое, – за что Ты воззрел милостивным оком Своим на столь грешного человека и сотворил чудо, подобно тому, как по Твоему велению ворон носил хлеб пророку Илии?! Воды б вот только еще…
Пес подбодряюще гавкнул и медленно направился обратно. У людей ужин уже закончился, собаки тоже уже свое получили и съели, а наш пес лёг спать голодным. Отдав добытое мясо человеку, он не подумал о себе. А дальше пришлось еще хуже.
Получив утром свой кусок сырого мяса, пес цепко схватил его зубами и убежал из замка. Сырое мясо с жареным, конечно, не сравнишь, но в отсутствии какой-либо еды – и это было благом. Более того – оно было влажным…
Наивно, конечно, предполагать, что пес целенаправленно хотел напоить человека, но именно сырая еда позволяла находящемуся в колодце держаться. Словно ангела – посланца небес – ежедневно ожидал Торнвилль появления у края колодца доброго и верного пса, отдававшего свою еду утром и вечером. Разуверившись в помощи не отозвавшихся на его призывы людей, пес спасал ближнего сам – как мог.
Это было делать все тяжелее и тяжелее. Пес стал более медлителен, движения явно давались ему с трудом, бока у зверя, и без того стройного, начали вваливаться… Он все больше лежал с больным Львом. Тот, начав понемногу выздоравливать, первым делом встревоженно осмотрел любимца и увидел, что ему плохо.
– Что? И ты заболел, родной?
Пес тоскливо поглядел на грека своими человеческими глазами и ответил тяжким стоном.
– Заболел… – промолвил Лев и, с трудом встав, заругался: – Сволочи, не доглядишь вовремя – никому дела нет… Сейчас разберусь со всеми… Ой, дружочек, смотри – птички!
Но пес даже не пошевелился… Он ли не любил птичек погонять!.. А теперь… Неужели конец?..
Отловив одного из своих двуногих подчиненных, собачий магистр в ярости схватил его за шиворот и закричал:
– Что с моим любимым полосатым псом? Чем вы его заморили? Он ест вообще?
Дюжий грек был страшен в своем гневе. Служка заверещал:
– Да все с ним хорошо! Как с утра мясо даем, он, как коршун, кидается на него!
– И что дальше?
– А что может быть дальше? Уносит его куда-то да ест. Что ж еще он может с ним делать?!
Лев дал подчиненному оплеуху и задумался. Нет, что-то тут явно не так… Но что?..
– И что, каждый день убегает?
– По-моему, да, и довольно давно. Теперь, впрочем, не то что бегает – просто уходит… Так и сегодня утром.
Еще удар по уху:
– Вот! Раньше бегал, а теперь еле ходит. И ты говоришь, что все в порядке? Значит, так: седлай трех лошадей – мне, себе и еще кого-нибудь возьми из наших, запаси на всех оружие, а потом принеси мне мясо.
Так и было сделано. Двое верховых с третьей лошадью ждали Льва, пока тот доложится по начальству и получит разрешение. Оно было ему дано, но при этом сэр Томас Ньюпорт, заинтересовавшись делом, вызвался ехать вместе с орденскими слугами.
Лев отнес любимцу кусок мяса и сделал вид, что занялся каким-то делом. Пес тяжело встал, схватил мясо и, опять-таки не съев его, тяжело переваливаясь, целенаправленно пошел к выходу из замка.
По знаку брата Томаса Лев сел на лошадь, и чуть обождав, все четверо выехали из Петрониума. Собака была отчетливо видна впереди, и даже шла теперь немного быстрее.
– Да, – сказал рыцарь, – я бы сказал, что он движется целенаправленно. Весьма интересно, и если только твои предположения, Лев, верны… Это будет небывалый случай. Кого же он может кормить? Самку? Детенышей? Немощного своего собрата?
Опасаясь потревожить пса, всадники ехали поодаль, а нерадивый служка, получив с утра две затрещины, плаксиво вопросил:
– Это куда ж он нас может завести?
– Он знает, – презрительно заметил рыцарь, и более вопросов не последовало.
Ехали долго, не один час. Зелень сменилась какой-то полустепью. Вдали показался колодец.
– Да, испить бы не мешало, – заметил второй служка, а рыцарь пошутил:
– Наша собака, по-моему, тоже так думает: смотрите, она бежит к колодцу…
– И вроде как кидает в него мясо – или просто смотрит в воду?
Пес замер у колодца; сэр Томас скомандовал:
– Теперь нечего плестись, мы достигли цели нашей поездки, и сейчас мы узнаем тайну…
Страдальческими, полными невыносимой муки глазами пес посмотрел на приближающихся всадников и, тяжело выдохнув, свалился на месте без сил: все, что от него зависело, он сделал… Тяжело дыша и вывалив большой розовый язык, он косил своими лунами – белками карих глаз – на сгрудившихся у колодца людей, суетящихся, спускающих вниз одного из служек.
– Братья-христиане! – шептал беглец, извлеченный на свет Божий и теперь сидевший у колодца. – Все-таки пес привел вас!
– Это он тебя кормил? – спросил рыцарь.
– Больше некому, кроме Господа!
– И давно ты здесь?
– Я не считал. Порою дни сливались в один. Как я могу точно сказать? В ожидании смерти время тянется по-разному… Дней десять, не меньше. Молю – еще воды… А пес этот… я не знаю. Порою мне казалось, что это ангел Божий.
– Ангел… – протянул Лев. – Он сам ведь ничего не ел столько времени.
– Восхвалим Господа! – призвал всех сэр Томас. – Многое мы могли предполагать, но чтобы пес обрек себя голодной смерти ради спасения человека – поистине, об этом еще не слышал мир!
Тут Торнвилль прищурился: что, опять видения? Или же это Ньюпорт?! Только рассуждает солиднее и ругается меньше… Быть не может…
Лев сидел на корточках у истощенного пса и плакал, не стесняясь слез.
– Мы и ему поможем, если Бог даст! – сказал греку рыцарь, и они вдвоем, с изрядным трудом, подняли пса и положили на лошадь. Туда же вскочил и Лев.
Торнвилля также поставили на ноги и хотели посадить сзади одного из служек, но он жестом попросил их обождать и проговорил негромко:
– Сэр Томас, ты ли это?..
Иоаннит пристально всмотрелся в изможденного кудлатого человека из колодца, чертыхнулся по-страшному и изрек:
– Я это, я. А вот ты-то кто?.. Бес пустынный или Лео Торнвилль?
Лео молча кивнул. Колени его подкосились, и он наверняка упал бы, если б его не поддержали.
