Текст книги "Схватка за Родос"

Автор книги: Евгений Старшов

Ноги монаха сами собой замедлили бег, потом остановились. Ему показалось, что он как будто бы нащупал ответ в сумрачном вихре мыслей. Разве не убил Финеес копьем израильтянина с чужеземкой, и это вменилось ему в праведность? Разве не сказал святой апостол Иаков, что вера без дел мертва? Стало быть, такое сейчас время, которое требует подобных дел?..

Конечно же, Фрадэн был далеко не единственным, кто пытался и не мог осмыслить происходящее. Первоначальный страх населения перешел в отупение. Люди начали жить и действовать, как в полусне, когда ничему не удивляешься: не убило – и ладно. Убило ближнего – так у многих в домах такое. Может, и лучше – не будет для любимого человека более ужасов осады и возможного турецкого плена. Убило самого – думать уже нечем.

Воины мужественно бились на стенах и умирали на своих постах. Раны почитались за ничто, и, как правило, даже тяжело раненые не покидали место боя, желая лучше умереть со славой, чем ждать турецкой резни в госпитале, скрываясь там за женскими юбками. В благоприятный исход верилось с трудом: против чудовищной армии османов в сто тысяч человек Родос смог выставить шестьсот рыцарей и сарджентов, гарнизон из двух с половиной тысяч воинов и нерегулярные отряды городской милиции и "ополчения". О превосходстве султанской артиллерии и говорить нечего. Посему, разумеется, не все из защитников Родоса были одинаково доблестны и высоки духом.

Кто-то постарался подобно крысам, бегущим с тонущего корабля, слинять при первой же возможности. Хотя были и обратные примеры – кое-кому из христиан, порабощенных османами для службы в войске, удавалось бежать в родосскую крепость. Но поскольку среди них были "подсылы", родосцы не решались доверить перебежчикам какое-либо важное дело – если только под присмотром.

Некоторые доброжелатели пускали в крепость стрелы с записками, предупреждая о турецких планах. И в абсолютном большинстве эти послания были правдивы. Однако у турок тоже были свои доброжелатели в крепости, пользовавшиеся тем же видом "почты" и сообщавшие нехристям полезные для них сведения…

Осажденных меж тем ждало новое испытание: наконец-то мастер Георг расставил все орудия, как считал нужным. Учитывая то, что орудиям необходим "отдых" для остывания после каждого произведенного выстрела, немец расставил их таким образом и предписал такой распорядок пальбы, чтобы она не прекращалась практически ни на минуту. На каждой отдельно взятой батарее пушки должны были стрелять не общим залпом, а в порядке очереди.

Накануне ночью великий магистр в сопровождении своего "штаба" и верных псов лично обошел все посты, подбадривая и утешая людей:

– Стойте за веру Христову до конца и помните – за вами не только ваши храмы, дома, а у кого есть – и семьи; за вами – вся христианская Европа! Разве допустим мы, чтоб нечисть овладела нашими городами, разрушила то, что веками созидали наши предки? Разве допустим мы, чтоб девы наши были изнасилованы, а убеленными сединами священникам перерезали горла, коими они воздают хвалу Господу? Кто не ляжет костьми, чтоб не случилось всего этого? Как Господу не проклясть тех иуд, которые запустят стада всеистребляющей саранчи на пажити угодий Его агнцев? Потому стойте твердо, бейтесь храбро, и пусть каждая стрела, пуля, ядро настигнет свою цель!

Получили свою порцию доброго слова и наши англичане, дежурившие на башне Богоматери, и среди них – Торнвилль, Ньюпорт и неунывающий сэр Грин (его внук Даукрэй и Пламптон входили в другую "смену"), хвастающий, что он одним из первых среди всех обитателей английского "обержа" пролил кровь за Родос, разумея свою геройскую рану уха.

Караульная служба была нудна, но кто бы сомневался в том, что она – одна из наиважнейших? Каждый "язык", как помним, отвечал за свой определенный сектор крепостной стены. Бдящим людям помогали чуткие псы, слышащие остро все излишние звуки и чуявшие турок за версту. Пса, в отличие от человека, не подкупишь… Псовая караульная служба не была нововведением иоаннитов – о ней упоминали еще античные авторы, в частности, Эней Тактик: "Караульные собаки, приученные к ночной охоте, конечно, на далеком расстоянии обнаружат лазутчика из вражеского стана или перебежчика, тайно подбирающегося к городу или каким-либо образом стремящегося совершить побег из города. К тому же они и часового разбудят лаем, если он заснет невзначай".

Однако именно иоанниты подняли дрессировку на небывалую высоту. Их псы не только охраняли их крепости и замки, но и спасали бежавших из турецкой неволи пленников, а при необходимости бросались в бой, отчаянно следуя за самым дорогим для них существом – хозяином… Были сторожевые псы и при башне Богоматери. Англичане холили их и лелеяли, носили "вкусняшку", а разлагатель дисциплины (разумеется, сэр Грин, кто же еще!) сделал из одного пса себе верного собутыльника, и они частенько по очереди потягивали винцо из одной фляги – убедить сэра Томаса отказаться от сей пагубной привычки хотя бы на время несения караульной службы было невозможно. Он яростно сопротивлялся, доказывая, что вино уже не дурит ему голову, и словно молоко для младенца. Дескать, он совершенно вменяем – и это главное! В общем, лейтенант, человек в бою храбрый, а в миру относительно скромный, тушевался перед наглым старцем и не вступал с ним в пререкания.

Проводив д’Обюссона шествовать по стенам далее, рыцари-англичане собрались на башенной площадке и продолжили прерванные появлением высокого начальства разговоры. Сэр Грин сел, привалившись мощной спиной к одному из еще не сбитых зубцов, чмоканьем подозвал своего четвероногого собутыльника. Тот прибежал, весело помахивая хвостом, и сэр Томас дал ему пригубить вина, гладя по гладкой шерсти и ласково приговаривая:

– Ах ты, проказник! Ну ладно-ладно, хватит. Нам еще ночь тут кукарекать!

– Сигнал! – крикнул Торнвилль Ньюпорту, узрев раскачивающийся из стороны в сторону огонек факела на колокольне церкви Святого Иоанна. – Смежный пост уже отвечает!

Богатырь зевнул, чертыхнулся по привычке и помахал факелом в ответ: так было положено, и наблюдатели на колокольне пристально приглядывались, все ли посты ответили сообразно своей очереди. Если огонька не хватало – жди беды: либо караульный уснул, либо турки "сняли" пост и проникают внутрь крепости! Тогда – мгновенное повеление соседним постам через звук трубы или связного проверить, в чем дело. Пока что до этого дело не доходило – но не в эту ночь.

– Что за чертовщина! – возмутился Лео. – Требуют повторить, причем всем вместе!

Грузный Ньюпорт резво вскочил и повторил сигнал. Грин закрутил фляжку и обнажил меч, прислушался:

– Ничего, однако, не слышно. Вряд ли турки.

– Да, – согласился Томас Ньюпорт. – Собаки молчат, и наши в том числе. Стало быть, удрых кто – или окочурился.

– Не завидую в обоих случаях, – едко ответил старик Грин и вновь вдвоем с собакой принялся опустошать флягу.

Явившийся на башню запыхавшийся вестник с тремя арбалетчиками прервал английское благодушие, передав нечто тревожное:

– Сигнала нет с поста вашего участка!

Ньюпорт поднял тяжелый боевой топор, увенчанный по всей верхушке длинными шипами, и рявкнул:

– Торнвилль, за мной! Сэр Грин, смотри в оба! – а затем бросился вместе с прибывшими воинами по стене.

Пробежали два бдящих малых поста и уже на третьем застали злоумышленника, а точнее – разгильдяя, мирно спавшего и сжимавшего в руке винную флягу. Вместо него бдел большой полосатый пес, смотрящий на пришедших исподлобья умными карими глазами, словно пытаясь донести до них взглядом, что он-то свою службу правит, можно не беспокоиться, только вот факелом помахать, увы, не в состоянии.

Вестник облегченно выдохнул:

– Слава Богу, не враг проник!

Однако английским рыцарям от этого было не легче. Не говоря ни слова, сэр Томас Ньюпорт резко взмахнул топором и всадил его лезвие в грудь спавшего. Тот страшно захрипел, дернулся, выпучив глаза, и затих. Пес завыл, все прочие молчали. Наконец, Лео глухо выдавил из себя:

– Что ж так?

– Мое право, – сухо и в то же время торжественно изрек Ньюпорт, выдернув обратно топор. – Позор английского штандарта смывается только кровью. Кроме того, – желчно усмехнулся богатырь, – ничего особенного не произошло: каким я его застал, таким и оставил!

После этих слов сэр Томас поднял труп над головой и с размаху швырнул его в ров:

– Доложите, что все в порядке. Я сам останусь тут до утра, а ты, Торнвилль, иди на место.

Потрясенный Лео вернулся на пост, поведал Грину о случившемся: тот произнес, сочувственно качая головой:

– Сэр Ньюпорт – да, истинный Геракл. Чуть что – лучше ему под руку не попадаться. Но наш человек, хоть и винопийца, и женонеистов!

Торнвилль понял, что сэр Грин, несмотря на все свои похвальбы и заверения, все же глотнул лишнего: его забирал хмель – как и его четвероногого собутыльника, беспричинно-весело, по-щенячьи тявкающего.

Что оставалось – только думать об Элен… Они виделись позавчера – а словно вечность прошла. Эта любовь урывками, краткое неистовство в алькове – и снова неизвестность. Жива ль Элен? Уцелеет ли он? Будь проклята война!

5

Рассвет огласился грохотом османских орудий – началась генеральная бомбардировка крепости в целом и башни Святого Николая в частности. Поистине, не только современники д’Обюссона, но и люди более позднего времени приписывали изобретение пушек не кому иному, как отцу зла и лжи – дьяволу.

В частности, мощь артиллерии поразила воображение Джона Мильтона, очевидца схваток гражданской войны в Англии 1640–1649 годов, поэта и ненавистника всякой тирании. Позднее в его "Потерянном рае" архангел Рафаил поведал Адаму о восстании Люцифера, когда падший архангел, потерпев первое поражение от небесного воинства, придумал извлечь из недр земли, куда были свергнуты мятежные ангельские полки, порох:

 
Вот эти-то частицы, что огнем
Насыщены подспудным, нам достать
Потребно из глубоких, мрачных недр,
Забить потуже в длинные стволы,
Округлые и полые, поджечь
С отверстия другого, и тогда,
От малой искры, вещество частиц,
Мгновенно вспыхнув и загрохотав,
Расширится и, развивая мощь
Огромную, метнет издалека
Снаряды, полные такого зла,
Что, все сметая на своем пути,
Повергнут недругов и разорвут
На клочья. Померещится врагам
Испуганным, что нами грозный гром
Похищен у Того, Кто им владел
Единственно…
 

Архангел Рафаил предупреждает своего слушателя:

 
Может быть, Адам,
Из твоего потомства кто-нибудь,
Когда в грядущем злоба возрастет,
По наущенью Дьявола создаст
Такое же орудье, на беду
И муку человеческим сынам
Греховным, жаждущим кровавых войн
И обоюдного братоубийства.
И Рафаил вспоминает далее:
Пред нами, в три ряда,
Поставленные на колесный ход,
Лежали исполинские столпы,
По виду – из железа или меди
И камня. Это более всего
Напоминало три ряда стволов
Сосны и дуба, срубленных в горах,
Очищенных от сучьев и ветвей
И выдолбленных, – если бы не жерло
Отверстое, разинувшее пасть
Из каждого ствола… Стоял
За каждым – Серафим, держа в руке
Горящую тростину. Изумясь,
Гадали мы; увы, недолго. Вдруг
Они тростины протянули разом
И прикоснулись к маленьким щелям,
Пробитым в комлях дьявольских махин.
Мгновенно небо заревом зажглось
И тотчас потемнело от клубов
Густого дыма из глубоких жерл,
Что диким ревом воздух сотрясли,
Его раздрали недра и, гремя,
Рыгнули адским пламенем и градом
Жележных ядер и цепями молний;
И необорно, точный взяв прицел
На противостоящие войска,
Сразили победителей с таким
Неистовством, что ни один герой,
Державшийся доселе, как скала,
Не в силах был остаться на ногах.
Десятки тысяч падали вповал…[20]20
  Перевод с англ. А. Штейнберга.


[Закрыть]
 

Право слово, лучше и не скажешь – да и ни к чему, коль уже сказано.

Желто-серой громадой на пути завоевателей стояла башня Святого Николая, окутанная дымами пожаров и пушечных выстрелов. Шесть дней длился ад бомбардировки. Триста прямых попаданий выдержала башня, прежде чем с шумом поползла вниз каменная кладка, калеча и давя защитников – рыцарей, сарджентов, простых родосцев и их женщин, кормивших воинов и ухаживавших за ранеными. Правда, "оползень" прошел относительно удачно, навалив собой словно бы еще одну стену как раз против направления самого интенсивного огня.

Кстати, начни башня "ползти" чуть ранее, может быть, судьба одного из реальных героев этой драмы сложилась бы иначе, а так… Задержка с уничтожением башни Святого Николая привела к тому, что Мизак осуществил-таки свое намерение: приказал Фрапану собираться в тыл крестоносцев и разыграть роль перебежчика. Георг пытался было отвертеться, но Мизак-паша его не слушал, доказывая, что теперь от немца больше толку будет изнутри крепости, нежели снаружи. В самом деле, педантичность и исполнительность немца сыграли против него.

– Бомбардировку ты нам, хвала Аллаху, наладил, литейню тоже. Разорвавшиеся или подбитые гяурами орудия успешно переливаются и вновь идут в дело, пороху много, а на днях еще, по моему запросу, из Ликии и Карии подвезут, так что хоть год стреляй, да еще и на мины хватит. Прицельного огня – вот, чего недостает. Это и будет твоим главным делом. Будешь посылать стрелы с письмами, в коих будешь уведомлять о слабых местах крепости.

– Если за мной станут следить, это будет невозможно, – сухо отрезал немец.

– Конечно, станут, кто бы сомневался. Но это поначалу, а потом – поверят. Дашь пару советов, и вот, ты уже привлечен к защите крепости, остается только ее успешно сдать.

– Очень неверный расчет, чтобы на нем что-либо основывать.

– Ну а ты думаешь, я больше ничего не придумал? Есть мысль, причем она сработает, даже если тебе не удастся посылать стрелы с записками. Соображение мое такое: все равно они постараются использовать твой талант, это несомненно. Будешь руководить, возможно, что тебя допустят и к орудиям. Так вот – ровно в полдень, который нетрудно будет определить и без часов по отсутствию тени, ты как бы непреднамеренно будешь давать выстрел из пушки в том месте, где укрепления наиболее ветхи или имеют еще какой благоприятный нам дефект; потом сразу уйдешь, и где-то через четверть часа на этого место мы и будем направлять главный огонь. Никто не заподозрит этакое дело!

– Полдень назначен для того, чтоб не перепутать именно мой выстрел с чьим-либо чужим? – несколько заинтересованно спросил Георг.

Затея визиря показалась ему довольно интересной и, самое главное, как будто бы безопасной для него, Фрапана.

– Естественно. А если пальнет кто с тобой, беды не будет: оприходуем два места, три – все равно, одно-то из них твое будет! А то еще лучше можно сделать – выставишь на таким образом обозначаемые тобою батареи иоаннитов, вот мы и будем давить их по твоему сигналу. Видишь, как все неплохо придумано? Надеюсь, ты ведь не заподозрил меня в желании избавиться от тебя? Согласись, я в любой миг мог бы это сделать без излишних хлопот. Нет, ты нам еще нужен. Есть еще острова – Крит, Кипр… И на всех – крепости великие. Кто нам поможет покорить их, как не ты с твоим талантом? Так что давай, служи и будешь великим человеком – я тебе это обещаю. А пока, чтобы ты не сомневался, смотри! – Мизак достал увесистый мешочек с золотом и потискал его в руках: – Видишь? Тяжелый! Как только ты окажешься внутри родосской крепости, он будет переслан при первой же оказии твоей жене. – Фрапан одобрительно кивнул, и Мизак продолжил: – Побежишь на рассвете. Опыт и наблюдение подсказывают, что они принимают перебежчиков – как и мы. Так что полагаю, они не подстрелят тебя, но тебе надо вести себя правильно – крадись, будто ты опасаешься слежки или преследования с нашей стороны, и вместе с тем делай какие-нибудь сигналы тем, кто на стенах и башнях, даже если никого не увидишь. Полагаю, сработает, а лицедей ты, насколько я знаю, не из последних. А там – кто знает? Может, настолько войдешь в доверие, что и самого д’Обюссона отправишь к предкам. За такое дело быть тебе пашой!

На том и порешили. Фрапан удалился, а визирь, нежно погладив округлые бока денежного мешочка, тихонько сказал ему:

– Ничего, не бойся. Никто пока не собирается отдавать тебя в чужие руки. Что еще случится с немцем – один Аллах знает, а тебе пока что спокойнее будет полежать в моем сундучке.

Вскоре немец достиг крепости и невольно остановился, глядя на возвышавшиеся в утреннем мареве гигантские башни с развевающимися над ними орденскими флагами. Мощь! И он, слабый смертный человечек, должен ее преодолеть. Выйдет ли? И надо ли? Может, и вправду переметнутся, по совести? А семья? Ее не пощадят. Да и все одно христианам не устоять. Значит, надо делать дело и более не раздумывать.

Как и советовал Мизак-паша, Фрапан изобразил, будто опасается преследования, и появился на краю рва неподалеку от ворот Святого Георгия, привлекая к себе внимание взмахами руки. Немец неслучайно выбрал именно это место, поскольку знал, что ворота Святого Георгия охраняются его соотечественниками.

Естественно, его увидели.

– Гляньте-ка, – сказал один дозорный другим, – кажется, к нам человек.

Охрана пригляделась, приготовила арбалеты, стала переговариваться.

– Странный какой-то. Здоровый да белобрысый. Вроде и не турок. Не наш ли земляк?

– Но от них, и одет по-турецки.

– Может, снять его, от греха подальше? Соглядатай!

– А зачем ему тогда нам рукой махать? Перелет, не иначе, а он может оказаться важным для начальства.

– Вы что тут? – спросил их немецкий рыцарь.

– Да вот, господин, смотри – человек к нам просится. Подсыл или перелет – Бог его знает. Вот думаем, подстрелить его или как…

– Прежде всего, – озлился рыцарь, – вы должны были доложить мне, а не решать, убивать его или нет.

Немец высунулся из-за зубца и спросил беглеца на латыни:

– Ты кто и зачем сюда явился?

– Твой земляк, почтенный рыцарь! – четко и хладнокровно ответил ренегат по-немецки. – Инженер Георг Фрапан. Впустите меня! Я служил у турок – так сложились обстоятельства, но мои совесть и вера подвигли меня бежать от них к вам, и надеюсь, мои познания сослужат вам добрую службу.

Рыцарь призадумался – врет или нет? Впрочем, это за него пусть решают другие, его служба – доложить начальству, и пусть оно думает. Воистину, немецкая исполнительность уникальна и неистребима!

– Вот что: ты пока постой, а я отправлю доложить о тебе – как начальство рассудит.

– Но можете хотя бы мост спустить и калитку приоткрыть, чтоб я укрылся внутри? Смотрите – пока кругом ни души. Вы вполне успеете поднять мост до прибытия врага, если что. Честно говоря, не хотелось бы быть убитым у вашего порога, когда мой побег почти удался.

– Не положено, – коротко ответствовал немец. – Ожидай!

Фрапан чертыхнулся в душе, но понял, что настаивать бесполезно: закон есть закон, и не педантичному немцу его нарушать. Георг поклонился и сел на краю рва ожидать решения своей участи.

Командир поста лично отправился докладывать во дворец магистра о нежданном госте, а д’Обюссон, несмотря на ранний час, уже вовсю бодрствовал, обсуждая в главном зале дворца насущные вопросы обороны.

В обсуждении участвовали брат великого магистра, пара адъютантов из "столпов", секретарь Филельфус, Каурсэн, лейтенант дель Каретто и несколько избранных рыцарей, в число коих входили кипрский командор Гийом Рикар, великий приор Франции де Глюи, Шарль де Мон-толон, лейтенант "столпа" Англии и иные.

Рассуждали о критическом положении форта Святого Николая, чья башня начала "ползти" под турецким огнем, а также о том, как восполнять запасы ввиду вражеского флота.

Еще должны были обсудить и утвердить сочиненный Каурсэном черновик обращения великого магистра к не поспевшим на Родос иоаннитам и правителям Европы с сообщением об относительно успешном начале обороны и новым призывом о помощи. Однако до этого не дошло. Приход рыцаря со срочным докладом прервал заседание.

– Георг Фрапан? – задумчиво переспросил магистр. – Это имя мне кажется знакомым… И не настолько давно я его слышал… Филельфус, ты должен знать!

Зевнув, секретарь бесстрастно выдал устную справку:

– Инженер, действительно талантливый, также и пушечный мастер не из последних. На султановой службе довольно давно, перебежчик из хиосского гарнизона, прежде принимал участие в возведении родосских укреплений, что и позволило ему, по данным нашего покойного разведчика в Константинополе Винченцо Алессандри, без каких-либо зазрений совести два года назад преподнести Мехмеду не только лучший чертеж нашей крепости, но и ее деревянную модель.

– Экий гусь! – вскричал брат магистра, непонятно только, каким тоном – то ли возмущенным, то ли восхищенным.

– Однако! – промолвил магистр. – Что же, он надеется не попасть на виселицу? Либо глупец, либо храбрец. Первое вряд ли, а? Как вы думаете?

– В любом случае, – флегматично заметил один из "столпов", – выслушать надо, а вздернуть на дыбу или виселицу никогда не поздно.

– Иногда бывает и поздно, – опасливо вставил приор де Глюи. – Если он вредоносен, даже его смерть не искупит того ущерба, который он сможет нанести.

– Какой же ущерб он может нанести, если не позволять ему сноситься с турками? – вопросил де Монтолон. – А если его раскаяние искренне, его советы как человека, понимающего в военном деле, могут быть нам полезны. Сумел нагадить – сумеет и исправить.

– Не по его ли милости гибнут наши братья в башне Святого Николая? – вопросил второй "столп", и тишина затянулась.

Наконец ее прервал великий магистр:

– Нет, полагаю, надо во всем разобраться самим и сейчас. Пусть приведут хитрого немца, побеседуем с ним. Брат Рикар, оставляю это на тебя!

– Слушаюсь, господин мой и брат! – ответствовал командор и вышел вместе с немецким рыцарем.

– А мы пока продолжим. Каурсэн, голубчик, прочитай-ка нам твой набросок, мы послушаем…

Пока вице-канцлер читал заготовленный им загодя черновик, братья-иоанниты дошли до ворот Святого Георгия; француз забрался повыше и глянул на Фрапана, понуро сидевшего у рва. Немецкий рыцарь тем временем спросил подчиненных, не показывались ли турки, на что получил отрицательный ответ.

Француз Рикар приказал:

– Опускайте мост, поднимайте решетку и отворите малую калитку в створках: пусть арбалетчики выйдут эскортом и заведут перебежчика. Прочие, держите мост под прицелом. Аркебузиры, палите фитили – мало ли, что… – и начал спускаться с верхушки ворот по одной из боковых каменных лестниц.

Зазвенели цепи, заскрипел ворот. Согласно приказу опустился мост и поднялась решетка, преграждавшая доступ к воротам.

Фрапан встал; отворилась калитка, и из нее вышли четверо немецких стрелков с малыми арбалетами. Жала "болтов" были нацелены на перебежчика. Лица немцев были словно каменные.

Фрапан невольно отметил, что защитное вооружение стрелков составляла лишь кираса с двумя короткими набедренниками и пара наколенников. Руки и оставшаяся часть ног не были защищены железом.

"Вот потому-то немцы и идут на султанскую службу, – подумал Фрапан. – Они беднее всех!" Но вряд ли это замечание было полностью искренним. Скорее всего, Георг Фрапан уже сейчас как-то непроизвольно начал оправдывать себя и свое предательство.

Один из стрелков молча повел арбалетом ко входу в калитку – проходи, мол! Перебежчик повиновался и вошел внутрь. При этом не утерпел и украдкой, одним лишь движением глаз, не поднимая и не поворачивая головы, оглядел укрепления ворот. Солидно, не так, как в его время, хотя, с другой стороны, ничего такого сверхъестественного, что могло бы уберечь их от хорошего приступа…

Выйдя из-под полукруглой арки, Фрапан увидел еще стрелков, держащих его под прицелом. Рядом с ними стоял рыцарь, с которым Георг говорил возле рва, и еще один рыцарь – с командорскими знаками отличия.

Последний сухо велел ему сдать оружие. Фрапан повиновался: неторопливо извлек из-за широкого матерчатого пояса длинный прямой кинжал, снял висевшую на толстом витом шнуре гнутую обоюдоострую саблю и молча протянул их командору. Тот отрицательно покачал головой и кивнул в сторону немецкого рыцаря. Перебежчик передал оружие, кому велели, но этого оказалось недостаточно: командор приказал воинам обыскать Фрапана.

Перебежчик был сообразителен и отдал действительно все, что имел при себе, однако обыск был тщательным и затянулся. Немца заставили размотать чалму, пояс и снять верхнюю одежду. По окончании процедуры обыскиваемый бросил чалму на землю в сторону, показывая этим, что символически расстается со своим проклятым темным прошлым, однако никакого эффекта ни на немцев, ни на колосского командора это не произвело.

Фрапан понуро поплелся за Гийомом Рикаром под конвоем двух немецких арбалетчиков ко дворцу великого магистра. Шествуя туда, перебежчик все так же незаметно стрелял глазами по окрестностям, примечая новое и старое в оборонных свойствах крепости…

Когда его привели на заседание, подходило к концу обсуждение черновика Каурсэна. Все практически единогласно его одобрили – вице-канцлер отменно знал свое чернильное дело и, как всегда, оказался на высоте своего призвания. Великий магистр лишь отметил:

– Обязательно прибавь, что при любых условиях родосская гавань будет открыта, чтобы принять воинов и провиант. Безопасность и проводку по фарватеру мы гарантируем! После этого размножь в скриптории и приготовь к отправке в Европу – брат великий адмирал пусть снарядит быстроходную галеру… Но об этом позже, – осекся д’Обюссон, завидя приведенного перебежчика.

…Георг Фрапан почтительно оглядел высокое собрание. Магистр восседал на своем троне с высокой спинкой, по бокам от него – два "столпа" и прочие иоанниты, у ног – верные псы, а на окне примостился большой зеленый попугай, который искоса, с хитрецой поглядывал на незнакомца, словно пытался проникнуть в ход его мыслей. А может, уже проник и теперь проверял, насколько искусным лжецом окажется незнакомец. "Что за наваждение! – подумал Фрапан. – Перед людьми не дрогнул, а попугая испугался!"

Георг преклонил колена и представился:

– Георг Фрапан, немец, инженер. Приношу свою жизнь и талант к стопам твоей милости!

Д’Обюссон пристально посмотрел на перебежчика. Кажется человеком волевым, целеустремленным и вроде как даже искренним – хотя, разумеется, это всего лишь первое впечатление. Высок, хорошо сложен. Средний возраст проредил залысины по сторонам высокого лба, длинные белые волосы растекаются по плечам.

– Скажи нам, – спокойно вопросил магистр, – что заставило тебя оставить службу у столь могущественного владыки, как Мехмед. Ты ведь отлично понимаешь, что тебя ждет как дезертира и как мусульманина в случае падения крепости. Ничего иного, кроме пыток и жестокой казни…

Д’Обюссон продолжал изучать немца; даже в лице не изменился, сказал искренне:

– Я от Господа моего не отрекался и по-прежнему исповедую святую веру Христову. Если в чем и грешен, так в том, что христианским властителям не был нужен мой талант… или за него слишком мало платили, потому я и продал его великому падишаху, как, впрочем, и многие иные христиане. Я много лет служил под победоносным знаменем Мехмеда, однако теперь, когда я оказался под стенами Родоса, которые сам же когда-то и укреплял, я не мог более терпеть укоры совести. Готов пожертвовать своей жизнью на его защите от нехристей.

Немец умолк. Магистр, в задумчивости огладив бороду, тоже помолчал, и тогда слово взял один из "столпов":

– С позволения господина моего и брата я задам мастеру Георгу вопрос. Ты, господин инженер, хорошо и с чувством рассказал об укорах совести, и тебе, в принципе, можно было бы и поверить. Однако что ты скажешь о чертеже и деревянной модели крепости, поднесенной тобой султану?

Не сморгнув и глядя прямо в лицо вопрошавшему, ренегат ответствовал с завидным мужеством:

– Я не льстил себя надеждой, что это останется неизвестным почтенному собранию, и отпираться я не стану. Однако и ответ, я полагаю, очевиден. Не из желания выслужиться или получить награду я это сделал. Обращение Мехмеда ко мне было естественным, учитывая то, что я служил у него военным инженером. И что мне оставалось делать, как не исполнить высокий приказ? Тогда я, признаться, не думал, что все произойдет так скоро, ибо Мехмед вел войну в Албании и готовился напасть на Италию. Есть и еще обстоятельства, которые послужат мне если не в оправдание, то хотя бы в извинение… или разъяснение мотивов моего поступка. Родосец Мелигалл и пройдоха Софианос тоже представили чертежи. Сделай я неверный, даже из желания таким образом помочь вам, они тут же обличили бы меня. Кроме того, я представил сведения более чем двадцатилетней давности и, отлично зная, что на Родосе давно ведутся работы под вдохновенным руководством магистра, правильно полагал, что такой старый материал вряд ли окажется очень полезным для нехристей.

– Блестяще, – ехидно отметил "столп". – Вдохновенно и бесстыдно!

Д’Обюссон жестом повелел ему молчать. Он отлично понимал, что этому немцу ни в коем случае доверять нельзя, однако как христианина и монаха его глубоко тронуло мужество Фрапана. Нет, эмоции не победят разум, однако этот немец определенно ему нравился… Впрочем, его искренность легко проверить – данные о турецком войске у него, д’Обюссона, имеются. Надо послушать, что скажет Фрапан, и тогда либо он попадется на лжи, либо правдивыми показаниями подтвердит свои искренние намерения. Хотя возможно, что он, завоевывая доверие, готовит крупное предательство.

– Каковы силы врага? – спросил великий магистр. – Численность армии, флота, состав артиллерии? Часто ли взрываются пушки? Что за намерения у Мизака? Ты должен все это знать как инженер султана.

– Я вполне осведомлен, – ответил немец и с ледяным спокойствием стал подробно отвечать по всем пунктам: – Начну с намерений. Полагаю, они вполне ясны и вам. Бомбардировка, идущая уже который день, должна привести в негодность все стены, башни и ваши пушки, а также деморализовать народ и воинов. Башня Святого Николая – это ключ к гавани. Ее падение замкнет блокаду, лишит вас подвоза провизии и пороха и позволит сбить башню Найяка, после чего гавань окажется в руках нехристей, и город будет взят путем штурма слабых гаванных стен. Подкопы турками не ведутся, ибо они уповают на всесокрушающую мощь артиллерии. Полагаю, флот вы видели сами. В нем порядка 160 только больших боевых кораблей султана. Правда, они частично разоружены в пользу сухопутных батарей, но не все, и предназначены для бомбардировки ваших гаванных башен при общем штурме. Численность сухопутных сил – порядка 100 000 человек, не исключен подход новых сил. Есть янычары, сипахи – этих стоит опасаться более всего, есть много ветеранов, сражавшихся не только под знаменами Мехмеда во всех его походах, но даже и его отца Мурада – эти держат всю армию; ну а оставшаяся часть – плохо организованный, но агрессивный сброд, устилающий своими трупами путь привилегированным частям. Однако более всего вам будет страшна артиллерия нехристей. Такого количества орудий, пожалуй, ни у одного полководца еще не было. Кроме обычных пушек, в распоряжении Мизака-паши 16 огромных. Видели ядра в два, три фута в диаметре? Это они посылают. Против этих адских машин вы не можете ничего. Да, орудия взрываются довольно часто, однако никакой проблемы в этом нет, если не считать гибели турок: на холме Святого Стефана оборудована литейня, обломки пушек немедленно переливаются на новые орудия, столь же незамедлительно вступающие в дело. Фактически артиллерия турок бессмертна! Пороху тоже в избытке – с запасом везут из Ликии и Карии.