Текст книги "Стражи Красного Ренессанса (СИ)"

Автор книги: Евгений Шкиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

– Думаю, товарищ майор, недолго, такие быстро ломаются, – ответил Роберт и жестом указал стражам на выход.

Гордеев не имел никакого желания наблюдать за дальнейшими действиями спецназа, ибо прекрасно знал, что произойдет. Всем тем, кому не повезло с гражданскими правами, майор зачитает постановление номер 28–2 от 2050 года «О чрезвычайных мерах по отношению к этнонацистам, являющимся негражданами или находящимся нелегально на территории Советской Конфедерации, а также к их пособникам, не имеющим минимальных гражданских прав». Майор Кононов, скорее всего, не без злорадства объявит, что тела их обмажут свиным салом и сожгут, чтобы и не надеялись в рай попасть. А затем наркотеррористов пустят в расход. Легко и хладнокровно.

«Прошло уже более сорока лет, пора бы и отменить этот декрет», – думалось Роберту. Однако само собой разумеется, решение подобного вопроса было вне компетенции звеньевого.

* * *

– Зря вы Джо удержали, – сказал Марик, роняя бессознательное тело на брусчатый настил, не дождавшись, когда ноги Геры отпустит Влад, – надо было загасить одноглазую обезьяну.

– Его и так уже погасили, причем навсегда, – философски заметил Черноземов.

Роберт не вслушивался в болтовню подчиненных. Погладив лезвие мачете, он, прикрыв веки, сделал глубокий вдох и визуализировал заготовку: «убийца неверных». Перед звеньевым стоял косматый мужчина с розовым шрамом, искривленным в замысловатую дугу, которая шла от середины лба через переносицу вдоль щеки к мочке левого уха. Созданный концентрацией внимания голем смотрел на Гордеева ледяным немигающим взглядом, лицо его было абсолютно неживым, будто сделанным из воска. Роберт выдохнул, и заготовка «ожила», ее щеки порозовели, а во взгляде кроме льда появился огонек фанатичной ненависти. Тысячи маленьких щупалец, созданных воображением, охватили убийцу неверных, а со следующим вдохом страж притянул голема к себе, слившись с ним в единое целое.

Когда звеньевой открыл глаза, он ощутил, как на него наваливается жгучее презрение к ничтожеству, лежащему на полу. Проклятый кяфир, смеющий осквернять святыни, не верящий ни в каких богов и не уважающий никакие принципы. Жалкое либеральное убожество, приспособленец и бесполезное бремя земли. Как же хочется прикончить эту мразь одним ударом мачете…

Заготовка должна преданно служить своему хозяину, но никогда не брать верх над ним, иначе быть беде. Роберт надел мысленный ошейник на голема внутри себя и тихо прохрипел:

– Али, пора шакаленку просыпаться.

Влад улыбнулся, извлек из нагрудного кармана маленький серебряный футлярчик, достал шприц. Постучав по нему и выпустив немного прозрачной жидкости, он с размаху прямо через пальто вогнал иглу в плечо Кудряшко. Тот полминуты спустя, содрогнувшись, открыл глаза.

– Очухался, собака! – прохрипел Роберт и наступил Гере на грудь. – Вонючий ишак, мы будем резать тебя по частям!

Кудряшко, повертев головой и поняв, что кроме Роберта на него волком смотрят еще три головореза, по – свинячьи взвизгнул и, засучив ногами, попытался встать.

– Не дергайся, шакал, – Гордеев, крутанув мачете, сильнее надавил берцем на грудь несчастной жертвы.

– Кто вы? – плаксиво выдавил из себя Гера, выпучив переполненные животным ужасом глаза.

– Кто мы?! – возмутился Роберт. – Кто мы?! Лучше скажи кто ты, пес, после того как осквернил мечеть рукоблудием?

– Ко – ко – ко – когда?

Роберт заметил, как по пальто Кудряшко растекается темное пятно. Неплохо. Значит, клиент созрел.

– Полгода назад, в Казани, – мрачно произнес Влад, – или скажешь, что не было такого?

Гера попытался вдохнуть поглубже, но нога Роберта не позволила ему это сделать и тогда он, издав надрывный хрип, разрыдался:

– Инста – а-а… – доносилось сквозь слезы, – …а – а-а – ллля – а-ци – й-я

– Я тебе сейчас покажу инсталляцию, ишак неверный! – Гордеев замахнулся мачете и полоснул им по дощатому настилу в каком‑то сантиметре от уха Кудряшко. Во все стороны полетели щепки.

– А – а-а! Не надо больше, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо… – запричитал Гера. Щеки его были мокры, губы дрожали, а глаза истово молили о пощаде.

– Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо…

Роберт учуял неприятный запашок.

«Он еще и обгадился. Значит, успех закреплен», – звеньевой, мысленно попридержав голема, рвущегося наружу, поднял кулак и поднес его к носу Кудряшко.

– Видишь три «К», – сказал страж, – видишь?

– Пожалуйста, не надо…

Роберт несильно ударил по щеке Геру, и его ладонь вновь сжалась в кулак:

– Заткнись и смотри сюда! Видишь тройное «К»?

Притихшая жертва поспешно кивнула.

– Это я специально по – русски татуировку сделал, чтобы такие псы как ты понимали, – Гордеев легонько ткнул кулаком в нос Кудряшко, – Знаешь, что она обозначает? Кяфирам – кровавая казнь. Кяфир – это неверный, неверный – это ты. Значит…

– Пожалуйста не надо! – вновь запричитал Гера, и тут же получил хлесткий удар по щеке.

– Я сказал, заткнись, когда с тобой правоверный разговаривает! – Роберт приставил мачете к горлу несчастного. – Кяфир должен быть казнен. Но Аллах милостив и милосерден, и вступивших на праведный путь ожидает прощение. Покаявшимся уготована лучшая доля. И волею Всевышнего тебе предоставляется выбор: ислам или смерть.

– Что? – удивился, вытаращив глаза, Гера. – Что? Как – ко – ко – ко – й выбор?

– Ислам ты должен принять, – встрял в разговор Марик, – чего тебе не понятно, петушара?!

– Ко – кхо – кхо – кхорошо, – спешно закивал Гера, – хорошо, я… я… я буду, – в глазах жертвы Роберт заметил проблески надежды.

Это самое оно: надавить на подопытного, ввергнуть его в беспросветный ад боли, страха и унижения, заставить поверить, что так будет вечно, а потом поманить огоньком спасения. И ради этого лучика человек готов на все, на любую подлость, даже на предательство самого себя. А уж для таких как Гера предательство – это стиль жизни.

Роберт убрал ногу с груди Кудряшко и рыкнул:

– Тогда встань!

Жертва поспешно подчинилась. Сгорбленный, мокрый, грязный, дурно пахнущий, с затуманенным взором и, пожалуй, постаревший на добрый десяток лет Гера походил на загнанное в угол животное на скотобойне, у которого не было ни желания, ни сил сопротивляться своим палачам. Как же быстро позер – нонконформист превращается в безропотную овцу!

«Странно, – подумал Роберт, – а ведь именно таких, как Кудряшко, лет восемьдесят назад продвинутая гламурная общественность считала мужественными людьми. Тоже еще мне фавориты протеста!»

Джохар встал рядом со звеньевым, Влад зашел за спину Гере, неслышно достав из нагрудного кармана синий футляр со шприцом, а Марик закурил, не двигаясь с места.

– В этот торжественный момент, – начал напыщенную речь Роберт, – мы с дозволения Всевышнего поможем тебе произнести свидетельство ислама, а потом мы укажем тебе, иншаллах, праведный путь и обучим тебя основам шариата.

Гера, из носа которого потекла тонкая струйка прозрачной субстанции, взирал на своего мучителя с жадной признательностью, постепенно перерастающей в благоговение.

– И помни, – продолжил Роберт, – после того, как ты примешь истинную веру, назад дороги нет. Возжелав отступить от ислама, ты претерпишь убыток в этой жизни и жизни последней.

– Мы тебе башку на раз – два оттяпаем, если что! – вставил свое веское слово Марик.

– Марат, – не пугай нашего нового брата, он ведь скоро станет членом уммы, – Джохар взглянул на Верзера с укоризной, а затем, посмотрев на Роберта, сказал:

– Продолжай, брат Ибрагим.

– Сейчас ты произнесешь два свидетельства, и ты должен понимать их смысл, – Роберт особо не задумывался над тем, что говорил, он доверил эту миссию своему виртуальному двойнику – заготовке, которая с легкостью изымала из глубин подсознания все, что некогда Гордеев читал или слышал о мусульманстве. – Знай, что нет сотоварища Аллаху, и ты должен поклоняться только ему одному и никому более. И нет никого равного посланнику Всевышнего Мухаммаду, да благословит его Аллах и приветствует, в следовании за ним. Для того чтобы получить благословение в этой жизни и последней, ты не должен делать ничего, что запрещает Аллах, воистину велик Он. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Вытерев сопли, Гера поспешно кивнул.

– Ты согласен, произнеся свидетельство, принять ислам?

Гера снова кивнул.

– Я полагаю, тебе подойдет имя Абдулла, что значит «раб Аллаха». А теперь, – Роберт указал на Махмудова, – шейх Омар поможет тебе произнести свидетельство. Повторяй за ним.

– Ашхаду Алла иляха, – сказал Джохар.

Кудряшко непонимающе уставился на стражей.

– Повторяй за шейхом! – Влад, еле сдержав смешок, отвесил Гере подзатыльник.

– Ашхад…ду алла иляха, – запинаясь, выдавил из себя Кудряшко.

– Илля Ллах уанна Мухаммадан Расулу Ллах… – продолжил Джохар.

Гера послушно копировал звуки арабской речи. Роберт не знал этого языка и, честно говоря, никогда не стремился его выучить. Он не понимал ни единого слова из шахады, проговариваемой Махмудовым и тщательно повторяемой Кудряшко, но стоял с лицом преисполненным торжества, будто сейчас в его душе разрасталась великая радость от того, что на белом свете одним мусульманином станет больше.

Наконец, Джохар и Гера закончили произносить свидетельства, и Роберт обнял новоиспеченного правоверного, похлопав его по спине:

– Поздравляю тебя, брат Абдулла, теперь ты один из нас, – взгляды Гордеева и Черноземова пересеклись. Глаза Влада смеялись.

Звеньевой сделал шаг вбок, и к Гере подошел Марик. Надев латексные перчатки, он вынул из мешочка, нацепленного на пояс, опасную бритву.

– Что это? – испуганно спросил Кудряшко.

– Обрезание будем делать, – сказал Марик, улыбнувшись краешком рта.

– Зачем?

– Как зачем? – вертя в пальцах бритву, Верзер изобразил удивление. – Ты ж ислам только что принял, чик – чик полагается…

В этот момент Влад всадил Гере в шею шприц с наркотическим препаратом. Дернувшись и судорожно глотнув воздух сквозь посиневшие губы, Кудряшко, мгновенно побледневший, осел на колени. Взгляд его, окончательно помутившись, расфокусировался. В такой незавидной позе он простоял, покачиваясь из стороны в сторону, несколько секунд, а затем с глухим стуком повалился на пол.

– Заканчивайте с ним, быстро собираемся и на пост отмываться, – сказал Роберт, – я за спецами, пусть забирают клиента.

Уже в дверях звеньевой услышал смех Влада:

– Слышь, Марик, ты только обрезание с оскоплением не перепутай! Ему крайнюю плоть отрезать надо, а не полхера.

* * *

Роберт плеснул холодной водой себе в лицо, затем бросил взор на зеркало. На него смотрел коротко стриженый мужчина тридцати пяти лет от роду со взглядом старого матерого леопарда, уставшего от жизни в джунглях с ее вечной борьбой за существование. Под глазами появились первые морщинки, но седина пока не обнаруживалась. Говорят, стражи шестого отдела довольно‑таки рано седеют. И процент самоубийств среди них выше, чем в среднем по Конфедерации. И нервных срывов тоже. Впрочем, статистика – удел аналитиков. Недаром она по звучанию схожа со «статикой». Это всего лишь фотография общества, причем отвратительнейшего качества. На ней и разглядеть‑то порой ничего путного нельзя, или, наоборот, можно увидеть то, чего на самом деле не существует, и никогда не существовало. Поэтому для системщиков намного важнее динамика и эффективность…

«А что тебе от нее, от этой эффективности? – хрипло спросил его вдруг кто‑то. – Тебе лично какая выгода?»

Роберт вытер капли со лба, поднес руки к сушильному аппарату, который тут же бесшумно включился. Гордеев без труда умел отличать галлюцинации – слуховые, зрительные или какие‑либо иные – от реальности. Такому в интернатах учат с подросткового возраста. И сейчас звеньевой знал, что слышит ненастоящий голос. Вот теплый ветерок, испускаемый сушильной машинкой реален, а речь из ниоткуда – нет.

«Я с тобой говорю!» – вновь услышал он хриплое карканье.

Роберт повернулся. Разумеется, ресторанный туалет был пуст. Синяя плитка из оргкамня, натертая до блеска, белые кабинки и раковины, зеркала, блоки с жидким мылом, вафельные полотенца да сушильные аппараты – и никого живого. Здесь даже киберкон не был встроен, чтобы не смущать посетителей. Звеньевой закрыл глаза, сделал глубокий вдох и, отпустив на волю воображение, представил того, кто мог бы к нему обращаться. Перед Гордеевым появился страшного вида человек. Или скорее какое‑то ужасающее подобие человека. Обгоревший полутруп. Вместо носа у живого мертвеца имелось черное зияющее отверстие, один глаз отсутствовал, а из другого по рваной щеке стекала ядовито – зеленая слизь. Волос на голове у призрака не было, если не считать маленького грязного клочка у левого виска. Кое – где сквозь обугленную кожу проглядывалась черепная кость, а испепеленные губы обнажали коричневые неровные зубы в жуткой сатанинской усмешке.

Вполне возможно перед внутренним взором Гордеева предстал остаток заготовки «убийца неверных». Или из бездонных глубин бессознательного всплыли потаенные страхи… или еще какая‑нибудь подавляемая хрень типа «либидо совести». У многих стражей Шестого отдела, в отличие от обычных людей, перегородка между миром внешним и внутренним была неразличимо тонка, а то и вовсе отсутствовала. Спасали их от сумасшествия лишь защитные механизмы, внедренные в подсознание еще в юности, и особые психотехники.

Роберт, не без труда справившись с отвращением, сделал выдох и принялся медленно вдыхать, визуализируя огненный столб, плавно поднимающийся к центру головы. По позвоночнику пошел обжигающий жар. Кто бы ни был этот мертвяк, позволить ему паразитировать на своем сознании Гордеев не собирался.

Сразу после операции все звено отправилось на один из стационарных пунктов стражей. Там в душевой с помощью ультразвука, слабого инфракрасного излучения и воды со спецраствором наномаск полностью смылся в течении двадцати минут. Пока от щек Роберта отлипала искусственная щетина, а также обелялась кожа и осветлялись волосы, вновь превращаясь в каштановые, он представил перед собой убийцу неверных, обрубил воображаемые щупальца, соединяющие с заготовкой, и мысленно сжег голема. Но видимо этого оказалось недостаточно. И вот сейчас придется повторить ликвидацию отработанного психического материала.

«Даже не пытайся! – угрожающе прошипел полутруп. – Ты не убьешь меня. Ты пожалеешь об этом семь по семьдесят семь раз! Мы можем сотрудничать. Я помогу тебе, а ты поможешь мне! Ведь твоя Маша… ты ее потерял»

Стража кольнули слова полутрупа. Но он, чуть помешкав, решил не отвечать. Глупо общаться с тем, кого на самом деле не существует. Когда гудящий в голове огненный шар набрал достаточную силу, Роберт выстрелил им в живого мертвеца. Тот, гулко вспыхнув как сухое сено, политое бензином, хрипло взревел и с треском растворился во тьме.

– Роб, ну ты где? Я абсент уже разлил.

Это был голос Влада, настоящего живого человека, а не какого‑то там поджаренного привидения. Звеньевой открыл глаза. В дверь заглядывал светло – русый коренастый парень с нагловатым взглядом. Он разительно отличался от длиннобородого моджахеда, под которого был замаскирован еще несколько часов назад. И карие глаза его теперь горели живым огнем, а не безжизненным черным стеклом.

– За каким хреном я его вез от Егорыча? Купили бы тогда здесь чешское пойло, которое на абсент разве что по цвету похоже.

– Ладно, не выступай! – буркнул Гордеев. – Я сейчас приду, через две минуты.

Влад кивнул и очень внимательно, будто прожигая насквозь, посмотрел на шефа:

– С тобой все в порядке?

Конечно, Черноземов не умел читать мысли, однако в проницательности ему трудно было отказать, и ответом в стиле «да или нет» невозможно обмануть. Но страж тем и отличается от стандартного избирателя, голосующего на референдуме по вопросу, ответ на который давным – давно известен руководству ВАСП, что на подобные дихотомии его нельзя поймать.

– Не задавай лишних вопросов, иди к нашим! Я скоро приду, – сказал Роберт, нагнав на себя суровости.

Влад понимающе улыбнулся и исчез за дверью.

Когда Гордеев вновь остался один, он вставил в ухо наушник и проговорил в извлеченный из поясного кармана минипланшет:

– Вызов: зайчонок.

Несколько секунд мужчина простоял в молчании, а затем последовал равнодушный ответ: «Абонент отключен от мобильной интерсети».

– Черт… – Роберт потер виски, где‑то внутри его грызла смутная тревога.

Будто он живет в доме на высоких деревянных сваях, которые неустанно, день за днем, час за часом подтачивают невидимые орды термитов. И рано или поздно должен будет наступить трагический момент, когда вся конструкция с грохотом рухнет. Ты понимаешь, что катастрофа неизбежна, но предпринять ничего не можешь, поскольку не знаешь как бороться с крохотными, но чрезвычайно вредными насекомыми.

Чтобы отогнать чувство беспокойства, совсем Роберту не свойственное, он, тряхнув головой, сделал глубокий вдох. После окончания операции он четырежды пытался связаться с Машей и ни разу не дозвонился. Сейчас она уже должна лететь рейсом Новосибирск – Новоархангельск. Может быть, именно из‑за этого неполадки? Какие‑нибудь атмосферные явления. Да и со спутником вполне вероятны проблемы. Сейчас вообще намного больше проблем со связью, чем, скажем, лет пятьдесят назад, а такое достижение человеческой мысли как интернет не функционирует уже минимум два десятилетия, поскольку разбился на локальные, плохо связанные друг с другом сети. Мир деградирует, и, по всей видимости, процесс этот необратим…

«Ладно, – подумал Роберт, выходя из туалета, – сейчас я в любом случае ничего не могу сделать, только зря время трачу, а традиции нарушать нельзя…»

Каждое звено тайных стражей имело свои маленькие обычаи, отступление от которых считалось не менее кощунственным, чем, скажем, для правоверного мусульманина пробухать всю пятницу напролет. Своя небольшая традиция была и у одиннадцатого звена, возглавляемого Гордеевым. После каждого задания стражи собирались в ресторанчике «Кезет», что находится в Южном Бутово на улице имени 84–х Псковских десантников. Происходило это не так уж и часто. Три или четыре раза в год.

Разумеется, места заказывались в закрытом зале подальше от любопытных глаз. Есть можно было все что угодно, но пить полагалось исключительно абсент. В сорокаграммовых рюмках, неразбавленным, без сахара. И минимум три стопки. Откуда пошла такая традиция, Роберт точно не знал. Ее передал стражу предыдущий звеньевой, которому соответственно этот диковинный обычай достался по наследству от своего шефа. Скорее всего, кто‑то когда‑то решил, что таким способом можно расслабляться и снимать напряжение после трудного и опасного задания. Впрочем, у Гордеева имелась и другая версия. Стражи пили абсент, будто крепкий семидесятиградусный самогон, без всяких положенных ритуалов, которые так любят истинные ценители этого напитка. И в подобной бесцеремонности заключался свой сакральный смысл: мы‑де, советские рыцари плаща и кинжала, со всякими зелеными феями не сюсюкаемся и не заигрываем, а берем от них что хотим, когда хотим и как хотим.

Роберту хватило одного взгляда, чтобы понять: меню составлял Влад. Кроме бутылки с абсентом, рюмок, каттера, пепельницы, и небольшого противоподслушающего устройства, похожего на черный куб размером пять на пять сантиметров, на столе стояли тарелки с борщом, пюре, салатами, селедкой и котлетами по – киевски, а также два блюдца с мелко порезанным лимоном. Звеньевой осмотрелся. Да, в общем‑то, с момента последнего посещения здесь ничего не поменялось. На стенах из искусственного дерева все те же резные крылатые кони да драконы, вместо окна большой ультранетовский проектор, по которому транслируется канал SU News в режиме онлайн.

– Садись, кесарь, тебя ждем, – сказал Влад.

– А то жрать охренеть как охота, – добавил весомый аргумент Марик.

Роберт, сдержанно улыбнувшись, кивнул, подошел к стулу, взял рюмку. Остальные стражи поднялись со своих мест.

– За успех в прошедших, – звеньевой бросил быстрый взгляд на каждого из подчиненных, – и удачу в будущих делах.

Коротко и просто. Все выпили. Гордеев ощутил горечь на языке, перетекающую в жжение в горле. Влад и Джохар поморщились, схватившись за лимонные дольки. Леша Планкин закашлялся. Зато Марик, бухаясь на стул, даже глазом не моргнул.

Какое‑то время застольники молча уплетали еду. Затем Влад, достал из внутреннего кармана сигару, откусил от нее кончик, проигнорировав каттер, и закурил. Леша недовольно покосился на дымящего сотрапезника. Черноземов заметил недружелюбный взгляд Планкина и пустил в его сторону колечко.

Роберт, положив руки на стол, прикрыл веки. В голове появилась узнаваемая легкость, а в районе солнечного сплетения возникло приятное ощущения медленно растекающегося во все стороны тепла. Звеньевой, в отличие от Джохара и уж тем более Марика, никогда не жаловал алкоголь. И только после операций позволял себе выпивать. Но уж если пьянствовать, то с удовольствием. Как сейчас.

– Хочу заметить, – услышал Роберт голос Марика, – что между первой и второй перерыва быть не должно!

Роберт повернул голову в сторону наглеца, посмевшего оборвать кайф. Долбанный Верзер! Хоть бей его, хоть убей – все равно не исправишь! Чертовы традиции! Первые три тоста произносит звеньевой.

– Ну тогда, – Роберт поднялся, стражи последовали его примеру, – выпьем за наш дружный коллектив, который остается сплоченным, несмотря ни на какие склоки и разборки, – Гордеев посмотрел на Марика.

– Ага, – Верзер не отвел взгляда, – и за стальную волю нашего шефа. Нужно иметь исключительное самообладание, чтобы поздравить обосравшегося либерала со вступлением в муслимскую секту, обнять его и при этом не обрыгаться.

Влад прыснул смешком, Джохар улыбнулся, а Леша нахмурился, не оценив шутку.

– Ну тогда, – засмеялся Роберт, – и за твою стальную волю тоже. Ты ведь не обрыгался, когда делал обрезание?

Стражи захохотали, и даже Планкин вынужден был растянуть губы в подобии улыбки. После второй рюмки дела пошли веселее. Застольники разговорились. Леша с жадным любопытством выспрашивал подробности операции у Джохара, а Влад, дымя папиросой, изредка поглядывая то на Марика, то на Роберта, принялся рассуждать о пространных вещах, как это он любил делать под абсентом или марихуаной, или даже просто так, без каких‑либо стимулирующих красноречие веществ:

– Вот я не знаю, – говорил он, – существуют ли перерождения, как в это верят индуисты, но генетическая карма, определенно есть. Например, тот же Гера Кудряшко. У него прадед был министром финансов. Наверняка был конченной сволочью и подлецом. И что мы видим? Полное вырождение генотипа. Ну чем не возмездие колеса сансары? Или тот же пленник Латынов, который Юлик Юлианыч. Мне почему‑то думается, что он не просто так связался с этнонацистами, тем самым загубив свою никчемную жизнь.

– Ну тогда твои предки были психиатрами в какой‑нибудь провинциальной больничке, – сказал Марик, прожевывая капустный лист, – или вернее, наоборот, они пациентами в дурке были.

– Неужели? – поднял брови Влад.

– Потому что грузить ты сильно любишь и мозги трахать, – пояснил свою версию Верзер.

– Ну… – Черноземов выпустил колечко дыма, – может ты и прав. А вот твои пращуры стопроцентно были фарисействующими раввинами. И именно за фашистскую надменность великая богиня генетики покарала дедов – левитов рождением необрезанного разгильдяя, некошерного пьяницы и латентного жидовина Марка Верзера.

Роберт заранее знал ответ Марика: «У меня, – скажет он, кривя рот в циничной улыбке, – евреев нет в роду, только славянские, германские и еще какие‑нибудь арийцы». Ну или что‑то в этом роде. Слушать очередное карикатурное препирательство по поводу принадлежности к непопулярным народностям звеньевому не хотелось, а потому он встал и произнес:

– Между второй и третьей тоже перерыв не шибко нужен.

Стражи поднялись, а Роберт все никак не мог сформулировать тост, в голову почему‑то ничего путного не приходило. В этот момент на экране ультранета зажглась надпись: «В Москве полночь», затем появился красный флаг с черной, желтой и белой пятиконечными звездами, и заиграл гимн Советской Конфедерации.

– За Советскую Конфедерацию! – громко произнес Гордеев и осушил рюмку.

Никто из стражей даже не подумал сесть. Все молча слушали напыщенную, но все же красивую вдохновляющую мелодию.

Союз автономий и вольных районов

Сплотила навеки Великая Русь.

Да здравствует сила советских законов!

Да здравствует наш нерушимый Союз!

Простой, даже примитивный текст. Но от гимна большего и не требуется. От любого гимна любой страны. Чем проще – тем понятней. Обращение к толпе не может быть высокоинтеллектуальным с философемами и сложными выводами. А что такое гимн, если не постоянное обращение к чувствам граждан. Это своего рода «политик», но только на тонком уровне, внушающий веру в славное прошлое и обещающий внимающим ему грандиозное будущее. А в политике, как известно, побеждает тот, кто способен выразить несколькими словами тайные желания масс.

Гимн – это предельно емкое выражение духа государства, стоящего над народом; слова меняются, а музыка все та же. Роберта никогда не смущала легкая эйфория, возникающая при прослушивании пафосной мелодии. Не нравилось ему совсем другое – текст и его автор: Андрон Никитович Михаськин – Колчановский. Он являлся не только потомком представителей творческой богемы, но и прямым опровержением теории генетического возмездия, которую под действием абсента придумал Влад. Род Михаськовых – Колчановских восходил к временам опричнины и никогда в течение всей истории России не бедствовал. Они каким‑то неведомым образом умудрялись быть в почете у любой власти: у царской, у коммунистов, у компрадоров периода Реставрации и даже сейчас.

Говорят, при дворе Ивана Грозного был такой шут Михасько Смердынович. Однажды на пиру в Новгороде он, раздевшись догола, обмазавшись дегтем, вывалившись в перьях и напялив на срамной уд колчан от стрел, принялся громко кудахтать и бегать по Грановитой палате, шевеля огромными усами, высоко подпрыгивая и широко размахивая руками, чем очень потешил царя – батюшку. За свое шутовство юродствующий холоп получил награду: дворянский титул. А потомки его стали именоваться Михаськовыми – Колчановскими. Среди них было много паяцов, постельничих, придворных стихоплетов, провокаторов и агентов карательных служб, но самый известный представитель этой фамилии прославился тем, что снял за казенный счет художественный порнофильм о Великой Отечественной Войне с собственной дочерью в главной роли. В Высшей Школе Советской Режиссуры сие творение до сих пор демонстрируется старшекурсникам, чтобы они раз и навсегда запомнили, как нельзя снимать кино.

Наконец, гимн закончился, и стражи уселись на свои места. Роберт посмотрел на экран. Первая и главная новость прошедшего дня, которую транслировали все инфоканалы Конфедерации, была посвящена столетней годовщине Августовской трагедии. SU News исключением не являлся. Срывающийся голос диктора, преисполненный неподдельной скорби, возвещал о страшных событиях вековой давности, когда распалась великая держава и страна вступила в жуткую, длящуюся почти пятьдесят лет эпоху либерального террора. На экране то и дело мелькали кадры из старых хроник: бронетехника на улицах Москвы, толпы людей, взирающие на демонтаж памятника председателю ВЧК, компрадоры на танке, обращающиеся к людям и так далее, и тому подобное.

– Вы кстати замечали, – сказал Влад, – что о событиях, происходящих внутри Конфедерации, всегда вещают эмоционально. Пофиг, даже если в Задрыщенске котенок с дерева упал и ушиб себе лапку, это будет рассказываться так жалостливо, что половина домохозяек тут же пустит сопли. Зато, если где‑нибудь в Африке сдохло полмиллиона негров от дизентерии, или в Европе исламисты вырезали очередную сотню кяфиров, голос у диктора останется совершенно безучастным.

– Я кроме рока и порнухи вообще ничего не смотрю, – сказал Марик, закуривая сигарету, – это единственное, что меня не оставляет безучастным.

– Это единственное, что тебя трогает, – с укором произнес Леша Планкин. Глаза его блестели лихорадочным огнем. Алкоголь плохо действовал на принципиального трезвенника, превращая его в воинствующего фанатика собственного занудства.

– Да, – согласился Марик, выдохнув табачный дым в лицо собеседнику, – и не вижу в этом ничего плохого.

– Ну это не удивительно, – вмешался в разговор Роберт, обращаясь к Владу и представив себя слившимся с заготовкой «профессор», тем самым пытаясь увести стражей от словесной перепалки, – этот принцип давно известен. Если ты неравнодушен, значит ты зависим. Мы не можем даже эмоционально подчиняться внешним силам.

– А че тебе собственно не нравиться, Лепик? – с вызовом спросил Планкина Марик. – Ты вообще в жизни своей кроме Баха что‑нибудь слушал? А женские сиськи когда‑нибудь видел? Ну, мамкины не в счет.

– Сам ты такой… – с затаенной горечью пробубнил молчавший до сих пор Джохар, тупо уставившись куда‑то в стенку, налил себе рюмку абсента и тут же ее опрокинул.

Никто на реплику Махмудова не обратил внимания.

– Как сказал основатель американского государства, – Влад, явно подыгрывая Роберту, закрыл глаза, подняв палец вверх, – «Нация, которая относится к другой нации с привычной ненавистью или привычными добрыми чувствами, в определенной степени является рабом. Такая нация – раб своей враждебности или своих добрых чувств, любого из двух достаточно, чтобы увести ее от своего долга».

– Вот из‑за таких как ты, – повысил голос Леша, гневно сверкая глазами и тыкая пальцем в Марика, – страна сто лет назад и распалась…

– Кстати, именно поэтому, – сказал Роберт, глядя на Черноземова, – история средних веков в школе начинается в 395 году с отделением от Римской империи Византии, а не с падения Вечного города под напором варваров, и заканчивается 1453 годом, когда был захвачен Константинополь, а не когда случилась Реформация или какая‑нибудь европейская буржуазная революция.

– Да нет, Лепа, – возразил Марик, – Советский Союз развалился как раз из‑за таких мудаков как ты…

– У нашего покойного вождя, товарища Кашина, – сказал Влад, – была такая статья «Класть на Запад, класть на Восток, класть на весь мир», так вот там подробно описывается принципиальная ошибка российской и советской элит, которые постоянно транслировали чужеродную модель поведения через отрицание западных ценностей или через благоговение перед ними.

– Да ты обоснуй, – взъелся Леша, уничтожая Марика взглядом, – это с какого перепугу из‑за таких, как я, что‑то может развалиться?