Текст книги "Стражи Красного Ренессанса (СИ)"

Автор книги: Евгений Шкиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Действительно разницы никакой. Кроме одного: она приходилась дочерью жестокому убийце, она являлась ахиллесовой пятой врага номер один, волею судьбы она оказалась на чужой стороне. И если ее смерть причинит невероятную боль отморозку, значит цель оправдывает средства. Значит – так нужно.

Нутро Ионова заиндевело, будто только что он выпил стакан ледяной воды, сочувствие мгновенно сменилось черной холодной злостью.

– Звони, Зулихан, – скомандовал он, – у нас мало времени. Ты ведь любишь своих деток? Звони немедленно!

Протяжно всхлипывая, она прислонила трубку к мокрой щеке, в воспаленных красных глазах женщины теперь нельзя было обнаружить ни ненависти, ни страха, но лишь одну покорность. И эта покорность изуродовала прекрасную брюнетку. Петр понял, что сломал ее, однако победа эта совсем не радовала.

– Папа… – еле слышно произнесла Зулихан, – папа… я…

Без всякой надежды она взглянула на Ионова.

– Америго Веспуччи, – бесшумно пошевелил губами страж, – десять автоматчиков в двух фургонах… помни об этом… помни об этом, Зулихан, и говори то, что следует говорить…

– Папа… – голос женщины дрогнул, – я… сейчас… я сейчас умру… из‑за тебя папа… я… сейчас умру… – Зулихан всхлипнула и вдруг закричала, – будь ты проклят, слышишь! Будь ты проклят!!! Ты и здесь меня достал! Убийца!!! Ненавижу тебя!!! Ненавижу!.. ненавижу…

Она отшвырнула трубку и вновь заплакала, закрыв руками лицо. Ионов поднял мобильник с пола, отключил связь, посмотрел на сотрясающуюся в рыданиях женщину. Пора заканчивать эту обоюдную пытку. Страж достал из кармана маленькую коробочку, извлек из нее миниатюрный шприц с бледно – синей жидкостью, спрятал его в руке.

– Не плачь, Зулихан, – сказал он, – ты веришь в бога?

Женщина ничего не ответила. Она продолжала рыдать.

– Веришь или нет? – переспросил страж.

Зулихан убрала руки от лица. Во взгляде ее читалось безграничное отчаяние. В этот момент, наверное, она думала: "Что же еще тебе, сукин сын, от меня надо. Ведь я сделала все, что ты велел. Зачем лезешь в душу?"

– Так веришь или нет?

– Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммад пророк его, – тихо прошептала она.

– Ты очень хорошая, очень красивая, Зулихан. Что там говорится про иную жизнь в хадисах? "Земные женщины в раю настолько прекраснее, насколько внешнее превосходит внутреннее". Ты будешь еще прекраснее и еще лучше…

Ионов метнулся к женщине. Левой рукой зажал ей рот, а правой вогнал шприц в шею. Вскинув руки, выгнувшись и пронзительно замычав, Зулихан дернулась, попыталась встать, но страж крепко прижал ее к креслу.

– Вы вечно юные, вы никогда не умрете, – нашептывал он агонизирующей женщине на ушко, быть может, пытаясь тем самым хоть немного ослабить предсмертный страх, – вы полны радости. Вы никогда не печалитесь. Вы всегда будете здесь и никогда не уйдете. Вы довольны и никогда не сердитесь. Блаженны те, кто предназначен для вас и для кого предназначены вы…

Наконец, содрогнувшись в последний раз, Зулихан затихла, обмякла, руки ее безвольно повисли на подлокотниках. Ионов выдернул шприц из шеи жертвы, спрятал его в коробочку. Теперь предстояло самое мерзкое. Страж получил четкую инструкцию сделать с дочерью главаря террористов то же, что Джахангир сделал несколько месяцев назад с шестью соплеменницами, посмевшими выйти замуж за иноверцев.

Кровь за кровь, смерть за смерть. Законы талиона стары как мир. Зулихан необходимо было раздеть догола, затем отрезать ей голову, выпотрошить живот и воткнуть во влагалище металлический штырь. В ТУ ВАСП рассчитывали, что подобное зверство должно ослепить Байсангурова, вывести из равновесия, в результате чего он обязательно совершит ошибку…

Он ведь был последним из крупных сопротивленцев, и его гибель означала бы окончание подспудной войны и наступление долгожданного мира на территории родной страны, которая чуть не развалилась, превратившись в Конфедерацию в конце двадцатых годов, которая, тем не менее, продолжила борьбу за жизнь и еще двадцать лет спустя стала Советской.

Ионов стащил остывающее тело на пол. Затем, положив чемоданчик на стол и открыв его, достал остро заточенный нож, кусок стальной арматуры, и защитный костюм из тонкой сверхпрочной резины. Руки стража были намазаны специальным кремом, не оставляющим отпечатков пальцев, однако защитный костюм был необходим для того, чтобы не измазать одежду в крови. Ионов надевал его не спеша. Ионов медлил. Ионов не хотел приниматься за жуткую работу.

Наконец, застегнув последнюю лямку, он взял нож, приблизился к мертвой Зулихан. Лицо ее, бледное, чуть заострилось, но не потеряло своего прежнего очарования. Теперь оно было словно высечено из мрамора и, казалось, подобно древнеримским статуям будет нетленным и безмятежным образом вечной женственности. Анима во плоти. В мертвой плоти.

Лезвие коснулось шеи покойницы. Прежде чем начать работу, Петр в последний раз взглянул на прекрасную Зулихан.

"Так нужно, – подумал он, – так нужно…"

Вдруг поддавшись импульсу, страж прикрыл веки покойницы и коснулся губами холодного лба. Затем резким ударом он вогнал нож под левую грудь умершей. Прямо в сердце.

– Оставайся красивой, – пробормотал он, торопливо вытирая лезвие, – Джахангир и так взбесится. Тебя просто зарезали, без расчлененки.

Петр поднялся, поспешно снял костюм, упаковал его вместе с ножом и штырем в чемоданчик, внимательно осмотрел комнату, убедился в том, что ничего не забыл, и вышел вон.

С тех пор прошло больше тридцати лет. Но тот день в далеком итальянском городе Перуджа Ионов так и не смог вычеркнуть из своей памяти. Да он и не пытался. Наоборот, с каким‑то мазохистским рвением Петр Георгиевич делал все для того, чтобы раны на его душе никогда не зарубцевались. Он удочерил Аишу. И маленькая нежная девочка превратилась в вечное напоминание о той, которой пришлось невинно пострадать.

Да… если бы Байсангуров знал, что его внучка будет носить фамилию Ионова, а после замужества – Иванова, что его внук станет стражем, он бы, пожалуй, сам наложил на себя руки… но террористу не суждено было об этом узнать, через три недели после смерти дочери он был ликвидирован.

Чтобы победить зло, нужно зло творить – эта страшная истина не давала покоя стражу уже многие годы, а в последние недели чувство вины почему‑то обострилось чрезвычайно. Может быть, из‑за проклятого юбилея, может быть, из‑за приезда дочери, может быть, банально из‑за возраста. Ведь не за горами свирепая старость и, значит, пора подводить итоги. Не слишком ли была тяжела ноша?

Сидя в кресле в темноте напротив ультранетовского зеркала, Ионов вновь вспомнил слова ныне покойного диктатора Кашина: "Мы взяли на себя вины больше других. Намного больше и добровольно! И это наш крест".

Но нужен ли был этот крест? Ведь имелось право на отказ. Любой может отказаться от насилия. И пусть бы все шло, как шло. И не было бы Кашина, и не было бы сопротивления, не было бы стражей, не было бы Ордена и не было бы Новой Империи, только на словах именующейся Конфедерацией. И, кто знает, возможно, не пролилось бы столько крови за последние семьдесят лет…

Мучимый неразрешимыми вопросами Петр Георгиевич решил пойти на кухню выпить чаю. Однако он не смог подняться с кресла – он даже пошевелиться не смог. Тьма сдавила грудь, а ультранет вдруг заискрился нежно – синим и запищал.

Ионов совершил над собой невероятное усилие, чтобы поднять руку или хотя бы пошевелить пальцами, но у него ничего не получилось.

"Сонный паралич, – догадался страж, – я между сном и бодрствованием".

Петр Георгиевич не успел сообразить, что ему нужно предпринять, как зеркало подернулось рябью и превратилось в телеэкран. Он увидел Зулихан. Все такую же молодую и прекрасную. Улыбнувшись, она заговорила:

Ассалям Уайлейкум, правоверные. Мир вам, милость Аллаха и его благословение. Сегодня двенадцатый день рабии аль – ауваля тысяча пятьсот пятнадцатого года хиджры. С вами новости Московского эмирата на первом исламском канале – канале, вещающем истину во имя Аллаха…

"Нет!" – ужаснулся Ионов, снова попытался подняться – и опять безрезультатно.

Между тем дикторша, поправив хиджаб, продолжала вещать:

Вчера на площади перед Большой мечетью пророка Исы были побиты камнями проклятые вероотступники и зиндики, захваченные в Татарии и Дербентском ханстве. На церемонии казни присутствовал высокий гость из Французского эмирата Великий визирь Мухаммад аль – Одахри. На заседании Международного исламского суда в Гааге все судьи единогласно подтвердили правомочность и законность действий Московской уммы, сославшись на слова выдающегося муфассира Абу аль – Хайр Насир ад – Дина Абдуллаха ибн Умара аль – Байзави, который сказал: "Кто от своей веры отвращается назад, тайно или открыто, хватайте того и убивайте, где бы вы его ни встретили, подобно любому неверному. Не слушайте никаких советов. Не принимайте никаких ходатайств в отношении него…"

Ионов увидел озверевшую толпу, из которой летели камни в сторону грязных, оборванных, полуживых людей. Один чернявый паренек, совсем еще юный, пытался ползти, гребя под себя руками. Он ничего не видел, поскольку глаза его были залиты кровью из рассеченного лба. Вдруг большой камень угодил ему прямо в темя. Паренек дернулся и навсегда затих.

На экране вновь появилась копия Зулихан.

"Я должен проснуться, – подумал Ионов, – я должен…"

Перейдем к экономическим новостям. После пятничных выходных на мировых биржах рабов случился обвал. Так стоимость условной соловой славянки категории "Алиф" за один день упала более чем на десять пунктов, условной вороной армянки той же категории на семнадцать пунктов. В то же время цены на пегих, рыжих и гнедых германоязычных европеоидов хоть и снизились, но все же не столь значительно. А акции на чалых шведов к концу торгов и вовсе оказались в зеленой зоне. Ведущие эксперты связывают это с дефицитом блондинов на рынке рабов…

Ионов глубоко вдохнул и замычал что есть мочи. Так он попытался выйти из зловещего оцепенения. Однако из груди вырвался лишь слабый хрип, который тут же заглушил звонкий голос дикторши:

Некоторые имамы продолжают считать торговлю людьми постыдным явлением. Они утверждают, что правоверные и кяфиры суть дети Аллаха и должны иметь равные права. Мы же ответим этим заблуждающимся словами Тамима аль – Дари: "Я слышал от Посланника Аллаха, да благословит его Аллах и приветствует, такую речь: "Ислам обязательно будет везде, где наступает день и ночь, и Аллах не оставит ни одного дома или жилища без того, чтобы в них не вошла эта религия, и некоторые люди будут возвышены по причине принятия веры, а другие будут унижены за отказ принять ее, и они будут управляться мусульманами, и честь будет дана исламу Аллахом, и Он унизит неверие".

– Нет! – у Ионова наконец‑то прорезался голос.

В тот же миг ужасное видение исчезло. Петр Георгиевич все также сидел в темноте напротив выключенного ультранета. Тяжело дыша, он поднялся с кресла и поплелся на кухню. Очень хотелось пить.

Но вместо того, чтобы поставить чайник, он подошел к окну. Посмотрел вверх. Черное небо взирало на него тысячами желтых мерцающих глаз. Многие из звезд ведь давным – давно погибли, сгинули в вечной ледяной тьме, но мы принимаем их за живых. Вселенная – величайшая из обманок.

"Иллюзорум, – подумал Петр Георгиевич, – весь мир один большой иллюзорум".

Потом страж посмотрел вниз. На скамейке за столиком в центре детской площадки сидел мужчина. Тот самый сектант – бесцерковник. Он рассматривал книги. Вдруг анэкклисиат поднял голову, обжег Ионова острым взглядом и выдавил из себя улыбку. Петр Георгиевич невольно отшатнулся. На кухне было темно, и бесцерковник просто физически не мог его видеть, однако заглянул прямо в глаза отвергшему его проповедь. Что это? Случайность?

Тревожные размышления стража прервал резкий голос киберкона: "Внимание! Звонок по закрытому каналу! Внимание! Звонок по закрытому каналу!"

– Да что за день сегодня такой, – пробормотал Ионов.

Немного помешкав, он приказал киберкону включить слабый свет и перевести вызов на кухонный ультранет. Зеркало, встроенное в стенку над посудомоечной машиной подернулось синеватой рябью и в нем появился Приморский. На первый взгляд выглядел он как обычно: холеный, самоуверенный, немного надменный. Однако Ионов заметил синеющие одутловатости под глазами Верховного мага, что говорило как минимум о сутках, проведенных без сна.

– Приветствую тебя, товарищ вермаг, – сказал куратор.

– И тебе доброй ночи, Петр Георгиевич, не спишь?

– Да, Андрей Иванович, не спится что‑то, – устало произнес Ионов.

– Я так и думал, – сощурившись, Приморский внимательно посмотрел на собеседника, – сдается мне, терзаешь ты себя почем зря, Петр Георгиевич. Я вот тут на днях собираюсь в Москву на пару – тройку месяцев перекочевать. Сам знаешь у нас, Верховных, нет постоянной резиденции, быть неприкаянными скитальцами на Родной земле наш добровольный крест, так сказать. Ведь у каждого есть свой крест, так ведь, Петр Георгиевич?

Ионов почувствовал дискомфорт внутри, будто проглотил что‑то горькое и колючее:

– Да, товарищ вермаг, к сожалению, это так.

– Так‑то оно так, но, главное не взваливать на себя того, что не приносит пользы обществу и тебе самому, – взгляд Приморского чуть смягчился, – так вот, я скоро в Москву перееду, и, может, мы с тобой встретимся в "Основе". Тряхнем стариной, так сказать, сыграем в Новосибирского двуджокерного, пропустим по рюмочке, вспомним былое. Как ты к этому относишься?

– Я подумаю, Андрей Иванович.

– Хорошо, – Приморский улыбнулся, что бывало крайне редко, – однако я ведь звоню тебе не для того, чтобы известить о своем прибытии. Хочу тебя порадовать и огорчить одновременно. Я, конечно, мог бы тебя и не информировать, ты у нас почти пенсионер, почетный, между прочим, пенсионер…

Ионов внутренне напрягся. Скорее по привычке, нежели от ожидания услышать что‑то неприятное.

– Но сначала хочу поздравить тебя с успешным завершением Кашинских чтений, ты молодец, выдержал… – Верховный маг потупился, превратившись на мгновение в уставшего тысячелетнего старика, а затем взгляд его вновь приобрел остроту и силу.

– Я весь внимание, товарищ вермаг, – сказал Ионов, которому вдруг стало непереносимо ждать.

Наступила томительная пауза. Приморский сверлил глазами куратора, будто жаждал ухватить что‑то внутри подчиненного – ухватить и вытащить наружу, чтобы раздавить, растоптать, уничтожить. Сделать больно, но скорее не из злого умысла, а как хирург, режущий живую плоть во имя спасения пациента.

– Во – первых, мы взяли крота, осведомителя, – наконец, произнес Верховный маг, – Им оказался один из заместителей подполковника Леонова из легиона "Гиперборея" на Аляске. Он‑то наших ребят и слил Корпорации. А, во – вторых, нашлось твое звено, Петр Георгиевич, правда, не в полном составе. Информация поступила из Конфедеративных Штатов Америки. Летят два наших хлопчика самолетом из Каролины в Париж. Скоро приземлятся в аэропорту де Голля. Летят под чужими именами. Судя по всему это Гордеев и Верзер.

– А что с остальными?

– Не знаю… – Приморский пожал плечами, – никто не знает. Планкин, как тебе известно, погиб на Аляске. Остальные, возможно, тоже… но в любом случае будем выяснять, если, конечно, оставшиеся доберутся до Родины.

– Есть сомнения?

Ионов неожиданно почувствовал острую зависть к Алексею Планкину. Он погиб и ему не придется встречать старость в сомнениях и самоистязаниях. Поддавшись порыву, куратор искренне пожелал смерти всему звену Роберта Гордеева, однако пару секунд спустя, опомнившись, устыдился.

– Да… – медленно произнес Приморский, – два часа назад мы срочно эвакуировали посольство, наши связи с местными информаторами временно прерваны. В эти секунды, вот прямо сейчас, во Франции совершается государственный переворот. Конец Седьмой Республики. Премьер – министр Мухаммад аль – Одахри сверг президента Огюстена Ромуля. На пути исламских фанатиков отныне нет препятствий. Скоро там начнется резня, а потом – гражданская война. А теперь представь, какая лакомая добыча для радикалов граждане КША, ведь наши ребята официально по документам полноправные американцы – конфедераты, а значит – антиисламисты и расисты. Одно радует, теперь конфронтация с Всемирной Энергетической Корпорацией, возможно, пойдет на спад, все‑таки французский президент был их ставленником…

– И что же делать? – Ионов опешил от услышанного.

Несмотря на высокую должность, он давно уже не следил за политическими событиями в мире, и теперь подтвердил для самого себя правильность решения ТУ ВАСП отправить его на пенсию.

– Надеяться и ждать, – сказал Приморский, – ребята у нас не новички, грамотные и умелые, думаю, выкрутятся.

– Но…

– Ладно, – Верховный маг махнул рукой, – ты извини, Петр Георгиевич, мне надо немного отдохнуть. Замотался я совсем. Буду держать в курсе, а пока оставляю тебя, – вермаг усмехнулся, – наедине с собственными фантомами. На страже Конфедерации, брат. До связи.

Экран погас, превратившись в самое обыкновенное зеркало.

– На страже Конфедерации… – вымолвил Ионов, глядя на собственное отражение.

Какое‑то время куратор рассматривал морщины на своем лице, затем, устало вздохнув, подошел к окну. Взглянул вверх – на небесный купол вселенского иллюзорума.

Конечно, давно пора на пенсию. Он ведь в последние дни почти не вспоминал о бывших подчиненных, о звене Гордеева. И даже сейчас, когда, скорее всего, стражи рискуют попасть в лапы безумных религиозных фанатиков, Ионов, слегка взволновавшись, теперь вновь был абсолютно равнодушен к судьбе соратников. Разве что где‑то в глубине души еле теплился остывающий уголек жалости. Словно действительно, все происходящее вокруг – лишь наваждение, игра чужого разума, иллюзорум.

Петр Георгиевич перевел взгляд с неба на землю, на детскую площадку. За столиком с разложенными книгами сидел улыбающийся бесцерковник и самым бессовестным образом пялился на куратора.

– Да что за день сегодня… – пробурчал страж, отпрянув от окна.

Ему вдруг стало любопытно, почему этот проклятый сектант до сих пор не ушел. Ведь он там сидит не просто так. У него явная цель, и эта цель – Ионов.

Две минуты спустя Петр Георгиевич шагал мимо поскрипывающих качелей навстречу анэкклисиату. Когда куратор подошел к бесцерковнику, тот даже не шелохнулся.

– Скажи‑ка, дружище, – спросил куратор, – зачем ты здесь?

– Я? – сектант удивленно поднял брови. – Отдыхаю после трудного дня, брат, любуюсь книгами.

– Не ври мне! – голос Ионова стал угрожающим. – Почему ты до сих пор здесь сидишь?

– Потому что я вижу, что сердце ваше, брат, не спокойно. И долг правоверного христианина – бесцерковника помочь вам.

– И как же ты мне можешь помочь, братец? – усмехнулся куратор.

– Успокоить сердце словом, – ответил сектант, – поведать вам, брат, историю, которую вы отвергли.

– Ты про это? – Ионов указал на книгу с человеком, прикованным к каменному кресту.

– Именно, брат.

– Ну что ж, потешь старика, расскажи, – Ионов сел на лавку рядом с бесцерковником.

* * *

Сказание о святом Лаврентии и трех мудрствующих братьях

Однажды братья Дудаюртовы, чей возвышенный предок, Владислав Андарбекович Дудаюртов, был советником при дворе солнцеликого князя Владимира, возжелали познать всю мудрость мира. И пролистав все книги и прочитав все чаты, и просмотрев все фильмы, постигли они тайны многие и лишь одного не могли решить промеж себя: кто из них более учен и сведущ в делах мирских и небесных. Долго они спорили, но ни к чему путному прийти так и не смогли. И тогда, немало опечалившись, отправились три брата в село Боконово на поклон к самому святому Лаврентию.

Трижды подступали они к избе, где жил старец, и трижды святой не желал принимать их. Наконец, в четвертый раз позволил он мудрствующим братьям задать вопрос. Сидел он тогда на крыльце с очами закрытыми и внимал музыке сфер.

– Пресветлый Лаврентий, – сказали братья, – слышали мы о том, что тебе, о величайший, доступны все знания мира, и зову твоему подчиняется всякая тварь в воде ли, на земле, или в эфире небесном. Слышали мы также, что видишь ты людей как бы насквозь, и доступны тебе все тайные помыслы их. Не мог ли ты, о святой среди святых, посему рассудить нас, указать на мудрейшего, дабы упокоить души наши от терзаний адских.

Отверз старец тогда очи свои и воссиял лик его светом небесным, и глас его был полон любви и сострадания, и изрек он:

– Я вам что, библиотека вавилонская?

А потом святой Лаврентий поднялся и ушел в избу.

Восхитились братья мудростью старца и стали тогда гадать, что же значат слова его.

– Вавилон – это древнейший город грехов, я передачу смотрел, – сказал младший брат.

– "Вавилонская библиотека" – это рассказ Борхеса, я в википедии читал, – сказал средний брат.

– Борхес – это мастер художественного дискурса в постмодерне, я семинары вел, – сказал старший брат.

Долго они спорили, где найти библиотеку эту, и порешили, в конце концов, что всемирная сеть – и есть библиотека Борхеса, ибо лишь она больше целой Вселенной и лишь в ней, как и в сказе писца аргентинского, осмысленных постов мало, а бессмыслицы нет числа, а потому поняли братья, что сеть всемирная создана была не знаний ради, но барышей для. И стали они искать, куда уходит весь гешефт трудов людских, и нашли место на карте. И было то место град заморский, град великий и гордый, аки Вавилон древний. И имя ему – Нью – Йорк.

И поехали они за море, за океан искать правду. И скитались они по всему граду великому, и бродили они по Таймс – скверу и Пятой авеню, и Уолл – стрит, и дивились чудесам многим и хоромам высоким: и Фонду Форда и Эмпайр – стейт – билдингу, и Мет Лайф Тауэру. И попали братья однажды в Центр Рокфеллеровский и увидели статую, да не простую, а золотую. И имя ей было – Прометей. И уразумели они, что хотел святой Лаврентий, и возликовали радостью великой, ибо нашли сердце библиотеки вавилонской.

Но недолго счастьем полны были души их. Заспорили братья, кто есть титан мятежный, и не находили меж собой согласия. И порешили вскоре, что святой Лаврентий рассудит их.

Явились они снова в село Боконово пред ликом старца, и трижды они подступали к нему, и трижды святой гнал мудрствующих прочь от себя. Но на четвертый раз выслушал он речи их. Сидел тогда Лаврентий на крыльце с очами закрытыми и внимал музыке сфер.

Молвили братья, что разгадали слова святого и поняли, что библиотека вавилонская – это сеть всемирная, землю опутавшая, и паутина сия шла из Центра Рокфеллеровского от Прометея золотого. Вот только не знают, что означает статуя сия, и кем был титан мятежный.

– Прометей – это Дьявол, – молвил младший брат, – ибо восстал против Вседержителя небесного и похитил огонь олимпийский, и нес его перед собой, и был Светоносцем, а иначе – Люцифером. И деянием своим погубил род человеческий, ибо Зевс наслал потоп на землю.

– Прометей – это Христос, – молвил средний брат, – ибо нашел он людей, как бы слепых, во тьме невежества и в грехах бродящих, и принес им свет истины, и ради них муку принял ужасную, и был распят на скале. И деянием своим спас род человеческий, ибо дети его после потопа населили землю.

– Прометей – это лишь символ, – молвил старший брат, – ибо он знак семиотический, не имеющий объекта в реальности. Он – игра в Христа и Дьявола, ибо Бог умер, и некому порядок установить. Он – не Спаситель и не Погубитель рода людского, ибо Человека больше нет. Он симуляция подвига и страдания, ибо находится по ту сторону добра и зла. Он для всех и ни для кого, ибо после нас хоть потоп.

Так говорили братья и попросили святого Лаврентия рассудить их, и указать на правого. Отверз старец тогда очи свои и воссиял лик его светом небесным, и глас его был полон любви и сострадания, и изрек он:

– Да пошли вы на хуй, пидорасы софистики.

А потом святой Лаврентий поднялся и ушел в избу.

Восхитились братья мудростью старца и стали тогда гадать, что же значат слова его.

– Пидорасы тоже люди, я передачу смотрел, – сказал младший брат.

– Софистика тоже мудрость, я в википедии читал, – сказал средний брат.

– Пидорасы софистики тоже символ, я семинары вел, – сказал старший брат.

И порешили тогда Дудаюртовы написать книгу книг о Прометее и словах святого Лаврентия, и чтобы там была мудрость мудрости и фетиши фетишей, и потребление потребления, и симулякры симулякров, и прочие чудеса чудесные, и всякое диво дивное.

Три года писали братья книгу, писали днем и ночью, писали без сна и покоя. И когда закончили труд свой, опять пришли в село Боконово к святому Лаврентию.

Трижды подходили они к старцу, трижды просили его автограф оставить и трижды отказ получали. На четвертый раз взял святой Лаврентий авторучку в длани свои и воссиял лик его светом небесным, и очи его воспылали любовью и состраданием, и написал только два слова, и вернул книгу братьям.

Прочитали Дудаюртовы написанное старцем, и восхитились мудростью его, и постигли тщету земную, и получили просветление, и больше никогда ничего не писали, но отправились в странствие, и, обходя моря и земли, жгли глаголом сердца сверхлюдей…

* * *

– И? – спросил Ионов.

– Все, конец истории, – пожал плечами сектант.

– Так что же написал ваш Лаврентий умникам этим?

– Возьми, брат, – бесцерковник протянул книгу куратору, – вернись домой, включи свет и прочитай, что написал старец на внутренней стороне обложки.

– И думаешь, это поможет, – засомневался Петр Георгиевич, – что‑то у меня нет никакого желания читать ее.

Сектант загадочно улыбнулся и сказал:

– От иной книги польза в том, чтобы ее не читать, а лишь один раз взглянув на нее, тут же выкинуть.

– Может быть… может быть… – задумчиво произнес Ионов, – ну спасибо тебе, братец, за рассказ.

Петр Георгиевич, забрав подарок бесцерковника, побрел в сторону своего подъезда. Возле двери он услышал:

– Не за что, на страже Конфедерации, брат.

Содрогнувшись, Ионов повернулся. На детской площадке, освещенной неоновым светом фонарей, никого не было. Лишь одинокие качели поскрипывали на ветру. На мгновение он решил, что сектант был галлюцинацией, плодом расстроенного воображения, однако книга в руках куратора не оставляла сомнения в реальности произошедшего. Петр Георгиевич открыл ее. Действительно на внутренней стороне обложки были нацарапаны неровным почерком два слова. Электрического света имелось в достатке для того, чтобы их прочитать.

Точно пидорасы!

Ионов невольно рассмеялся. Поднявшись на свой этаж, он без всякого сожаления швырнул книгу в мусоропровод, а вместе с ней заодно и свои терзания. Затем – смело вошел в квартиру, которая больше не казалась гнетущей тюрьмой.

Впервые за несколько месяцев Петр Георгиевич спокойно уснул.