Текст книги "Стражи Красного Ренессанса (СИ)"

Автор книги: Евгений Шкиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Таким вот незатейливым образом мы убили двух зайцев: исказили истину о настоящих стражах и заставили какую‑то часть общества отдать лишнюю энергию в наши руки через веру во всесилие некоей могущественной и практически вечной организации. Помог нам в этом, кстати говоря, и потомственный культовый режиссер Федор Сосач – Холуйский, скорее всего известный вам по кинолентам "Афганская рвота" и "Битва за Катю". Он снял "разоблачающий" 9–D фильм, который так и назывался: "Конкордат красных комиссаров".

Очень показательно то, что в замкнутой вселенной, которой управляют маги либерализма, после каждого экономического кризиса распространяется слух, что он был рукотворным. Тем самым демонстрируется могущество хозяев мира, население заставляют верить в их всесилие. Против этого приема во времена СССР применялась контрколдовство: доказывалось, что все кризисы возникают в результате перепроизводства. Таким образом, нивелировалась магическая сила либеральных чародеев, поскольку получалось, что не они правили социальными стихиями, но социальные стихии правили ими…

* * *

Настойчивый стук в дверь привел Петра Георгиевича в себя.

– Папа, с тобой все в порядке? – донесся обеспокоенный голос Аиши.

Ионов взглянул на часы. Вместо пяти минут он рефлексировал в четыре раза дольше. Что и говорить: старость. Пора, давно пора на пенсию.

– Дочка, милая, – сказал куратор, – дай мне еще немного времени, пожалуйста. Я уже скоро.

– Хорошо, – послышались удаляющиеся шаги.

Голос Аиши вдруг напомнил Петру Георгиевичу ее мать – Зулихан. И тут же черная горечь обожгла сердце куратора. Неужели игра стоила и стоит свеч?

"Не зря мы взяли в символы Прометея. Восставший против бога титан – антихрист. Мы все антихристы… – подумал Петр Георгиевич, – а, может, нашим символом должен быть не Прометей, а скандинавский Локи? Может мы разбудили дремлющего в русских льдах Фенрира, и теперь он медленно пожирает мир. И Руновский переулок, где был построен музей, назван так не из‑за того, что там имелся Овчинный двор, не от слова "руно", но от слова "руны". Символично – но мы вывели древнее предначертание скорого Рагнарёка в самом сердце страны… прометеи, локи… без разницы бесы… вот кто мы…"

Ионов взглянул на собственные руки. Их сотрясала мелкая дрожь. Куратор вдруг осознал, насколько нелепо и жалко сейчас выглядит, и отчаяние мгновенно превратилось в злобу на самого себя: "Проклятая достоевщина! Что‑то я совсем расклеился. Стал слишком сентиментальным. Нет, пора, давно пора на пенсию…"

Тяжело вздохнув, Петр Георгиевич взял телефон для спецсвязи, набрал номер Гордеева.

– Здравствуй, Роберт, – тихо произнес он, когда услышал знакомый голос, – мне нужно тебя увидеть. Срочно. Сегодня. Сейчас.

Глава 8

Самоидентификация Джохара Махмудова

20–21 августа 2091 года

Солнце клонилось к закату. Строй изнуряемых жарой камуфлированных безоружных людей, стоящих на плацу по стойке "смирно", не произвел на Джохара никакого впечатления. Разномастный сброд, навербованный чуть ли не со всего мира, дрессировал верзила – метис. С незыблемым чувством собственного абсолютного превосходства он неторопливо прохаживался вдоль ряда недавно прибывших салаг. Белые, смугло – желтые и совсем уж черные лица, казалось, были преисполнены недоумения и почтительного ужаса. Впрочем, с расстояния более чем в сто метров разглядеть какие‑либо эмоции в глазах новобранцев было трудно. Зато зычный голос замкомвзвода приводил в невольное восхищение даже Махмудова.

– Кто ваш папа?! – ревел верзила.

– Легион!!! – мгновенно реагировал строй.

– Я не слышу?! Вы кто, амстердамские педики или будущий меч Советской Конфедерации?! Спрашиваю еще раз, кто ваш папа?!

– Легион!!!

– Кто ваша мама?!

– Россия!!! – отозвался строй каким‑то странным многоголосием.

– Долбаные чурки! Из какого только говнища вас повытаскивали?! – рокотал верзила. – Я не слышу, кто ваша мама?!

– Россия!!!

Полковник Сергей Соколов, однокашник Джохара по спецшколе, поправив солнцезащитные очки, заулыбался сквозь рыжеватые усы.

– Старший сержант Рауль Санчес, – сказал он, – никарагуанец. Одиннадцать лет в легионе. Говорят, в молодости был бойцом "Фиерас", но потом что‑то не поделил с наркобоссами и сделал к нам ноги. Слыхал, как по – русски шпарит? И не отличишь. Два года назад‑таки сдал экзамен и получил полное гражданство.

Махмудов неопределенно кивнул. Между тем латиноамериканец подошел к чернокожему парню, стоящему в середине строя и так сильно задравшему подбородок, что, чудилось, еще чуть – чуть и его шея переломится.

– Куда пялишься, мучачо? – спросил Санчес.

– На… на… неб…ббо… смотру, товари́ш старши́ сержа́.

Очевидно, у африканца, делающего ударение на последний слог в словах, имелись явные трудности с русским языком.

– Херов ниггер, ты уже как два месяца не на пальме, а по – белому до сих пор говорить не научился? – нарочито спокойно произнес старший сержант, затем, сделав паузу, перешел на крик. – Ты свою башку запрокидывать так будешь на коленях, когда тебя в глотку драть будут! Ты где находишься, солдат, в легионе или в наркоманском борделе?!

– Лежьон! – прокричал африканец.

– Вообще, если честно, в этом году набор слабее обычного, – признался полковник Соколов, наблюдая за экзекуцией, – новобранцы, которых ты сейчас видишь перед собой, оружия в руках никогда не держали. Впервые такое. Вербовочные пункты работают на полную. Пришел приказ вместо обычных двух с половиной тысяч набрать за год почти десять. Вот и отбираем менее строго.

– А почему так? – спросил Махмудов.

– Ходят слухи, будто мы у шиитов полосу то ли в десять, то ли в пятнадцать километров вдоль границы с Черными Территориями забираем в обмен на сдачу Израиля. С одной стороны это как бы и плюс, ибо азеры аборигенам нехилую матпомощь обеспечивают, а мы каналы прервем. Но и минусов тоже прилично. Считай, охранять новую границу пошлют легионеров и добровольцев из братств. Вот и приходится допнабор делать. По правилам, сам знаешь, местных, то бишь кавказцев, вербовать можно на Аляску и в Маньчжурию, но только не сюда, китайцев тоже нельзя, чтобы своим поселенцам не помогали, из мусульман не более пятисот и только союзных киргизов, а то мало ли братьев по вере жалко станет. Вот и остаются латины, необрезанные негры, да сикхи Халистана. Много среди них толковых сорвиголов, особенно среди сикхов, но есть и полные бездари. Правда, в Африке сорок белых набрать удалось. Представляешь, буров, из Освободительной Армии Трансвааля. Десяток – другой ирландцев, поляки еще имеются, сербы с греками, само собой…

Махмудов кивнул. В данный момент вопросы геополитики его не особо занимали. Он приехал сюда совсем за другим. Пускай спонтанно, пускай до конца не зная зачем, но все же не ради лицезрения дрессировки будущих бойцов Советского иностранного легиона.

Между тем старший сержант продолжал третировать чернокожего бедолагу.

– Любишь святую Русь – маму?! – громко спрашивал он.

– Тхак тошно́! – еще громче отвечал несчастный солдат, тупо уставившись в неопределенную даль.

– Это мне тошно, когда я тебя слышу, обезьяна! Наряд вне очереди тебе, будешь сортиры драить пока говорить не научишься!

– Ес нара́д не ошереди́!

– Ладно, пойдем, я тебе Центр покажу, – сказал Соколов, протирая лоб платком, – что‑то жарковато здесь. А наши яйцеголовые еще про глобальное похолодание говорят.

Пять минут спустя полковник и страж оказались напротив двухэтажного здания с виду напоминающего самую обыкновенную казарму: шаблонная прямоугольная коробка, убого серые стены, возле входа небольшая гранитная стела с надписью: "Бессмертен подвиг тех, кто боролся и победил этнофашизм". Однако имелись и особенности: решетки на окнах, тонированные стекла, бронированная дверь, возле которой стояли, позевывая два вооруженных автоматами солдата. Увидев полковника, они вытянулись, впрочем, особого усердия в их движениях не наблюдалось. На левой груди обоих караульных синела нашивка: серебристый конь с девизом Казахской бригады: "Жизнь – только сон, смерть – лишь мгновенье". Удивило Джохара то, что караульные не имели монголоидных черт. Своими наблюдениями Махмудов поделился с Соколовым, когда они вошли в здание.

– Джо, ты как вчера родился, – усмехнулся полковник, остановившись возле лифта, – в Казахской бригаде только сорок процентов казахов, а в Татарской когорте татары вообще четверть составляют, если не меньше. Во все четыре братства знаешь, какая очередь стоит. Весь молодняк, который по военке идет, мечтает в Ордена попасть. Это же какой престиж! И если появляется свободное местечко, то занимают его тут же без оглядки на название.

– Ну да, – согласился Махмудов.

Процедура вступления в военное братство была довольно‑таки сложна. Туда могли попасть полноправные граждане, отслужившие не менее трех лет в армии, прошедшие шесть месяцев спецподготовки, а затем еще проведшие минимум два года на границе с Черными Территориями. От члена Ордена требовались особые качества, в том числе и способность пожертвовать собственной жизнью. Именно поэтому здесь важна была не только военная, не только физическая, но также и психологическая подготовка.

Страж и полковник вошли в просторный лифт.

– Минус третий, – скомандовал Соколов, выразительно посмотрел на Махмудова из‑под очков и пояснил, – в здании два надземных и двенадцать подземных этажей. Нижние шесть еще позавчера расконсервировали из‑за угрозы ядерного конфликта с вэками.

– И ты всем этим теперь командуешь? – спросил Джохар.

– Я за всем этим слежу, – ответил полковник.

Они вышли из лифта, возле которого дежурил солдат с нашивкой на левой груди в виде золотого дракона и надписью "Встречаем смерть с улыбкой" – Татарская когорта. Как и предполагал Махмудов, на объект подобной важности допускались члены братств, но не парни из иностранного легиона. Пройдя около тридцати метров по коридору, мужчины остановились напротив бронированной двери.

– Начальник Службы общего контроля полковник Соколов, – медленно и внятно произнес человек, сняв темные очки и встав напротив матового экранчика, который вдруг озарился бледно – зеленым сиянием.

Несколько секунд спустя послышался ответ:

– Биотоки идентифицированы, сетчатка глаз идентифицирована, голос идентифицирован.

Затем что‑то зажужжало, и массивная дверь с еле уловимым шипением ушла вправо.

Стены просторного помещения размерами с небольшой кинозал были, казалось, сложены из мониторов. Часть из них не работала, образуя черные впадины среди изображений каких‑то графиков, карт и видеосъемок с высоты птичьего полета. По периметру располагались столы со столешницами в виде незамкнутых колец, внутри которых на вертящихся креслах располагались люди в наушниках. В центре зала находился еще один стол. За ним сидел мужчина в звании капитана. Он что‑то быстро набирал на клавиатуре ноутбука. Махмудов заметил на левой груди военного красную нашивку с перекрещивающимися черными серпом и молотом – знак Гвардии Советов. Внизу нашивки имелась надпись: "Да здравствует смерть!" Увидев посетителей, капитан снял наушники, вылез из‑за стола, и бодро отчеканив три строевых шага, сказал:

– Товарищ полковник, за время моего дежурства никаких происшествий не случилось. Станции электронного сканирования работают в нормальном режиме, на боевом дежурстве находятся двенадцать левимагов и пятьдесят два беспилотника, активность в зоне наблюдения ниже среднего, подозрительных передвижений не наблюдается за исключением квадрата 19–44. Дежурный по Центральному пункту слежения капитан Карпов.

– Хорошо, товарищ капитан, – Соколов улыбнулся, спрятав ядовитую зелень глаз за стеклами солнцезащитных очков, – проведи‑ка нас в комнату Прямого контакта.

Карпов с замешательством посмотрел на полковника, затем на Махмудова, затем снова на полковника.

– Не боись, капитан, – ободряюще произнес Соколов, – это важный человек из Москвы. Делай, что говорю, под мою личную ответственность.

Еще какое‑то время Карпов мешкал, но затем, отрывисто кивнув, развернулся и сделал жест, приглашающий следовать за собой. Они оказались в небольшом помещении, где имелись пульт управления, экран на всю стену и несколько дополнительных мониторов.

– Спасибо, ты свободен, капитан, – сказал полковник.

Когда Карпов удалился, Соколов и Махмудов сели за пульт.

– Полюбуйся, – полковник включил экран, на котором появились какие‑то цифры, – отсюда можно подключиться к любому левимагу или беспилотнику, которые сейчас над Черными Территориями летают и отсюда же любым из них можно управлять.

– Я на здании ни одной антенны не видел, – заметил Джохар.

– Все принимающие антенны расположены в радиусе тридцати километров, сюда собираются через ретрансляторы и далее по подземным коммуникациям, – объяснил полковник. – Это такой вид маскировки для центрального пункта. Но даже если его разбомбить, любой из резервных автоматически становится центральным. Вот смотри, что у нас тут на сегодня интересного… ага… – Соколов защелкал тумблерами.

На экране возникла надпись: "Левимаг Љ 23–2. Заряд 93 %. Квадрат 19–44". А затем появилась видеоизображение: какой‑то полуразрушенный поселок с высоты птичьего полета.

– Хорошая вещь левимаги, – тихо проговорил полковник, взявшись за джойстик, – летают бесшумно, маневренность сверхвысокая, поле защитное имеется, не каждую такую машину и ракета возьмет, не то что пули или гранатомет. Но дорогая, зараза, и твердое топливо на нее тоже не дай бог стоит. Представь, у нас тут восемьдесят пять процентов авиапарка класса "Мини" всей Конфедерации имеется. Следим за дикарями. А вот, кстати, по тяжелым левимагам и левимагам среднего и малого классов мы только третьи в мире. После японцев и вэков. И если от Корпорации мы совсем чуть – чуть отстаем, и скорее всего, перегоним, то с Империей Взаимного процветания беда. Они сейчас заново Океанию, Китай с Кореей да западное побережье Америки колонизируют, боятся, что их островах уничтожить можно как два пальца. Только большая уязвимость японской метрополии нас и спасает… Курилы мы уже никогда не вернем.

Полковник потянул вперед джойстик и поселок на экране стал стремительно приближаться. Затем все остановилось – левимаг завис примерно в трехстах метрах над полуразрушенным селением.

– Сейчас увеличим кратность, включим микрофоны дальнего действия и камеру ночного видения, ибо скоро ночь… – бормотал Соколов, и в голосе его улавливались нотки детской радости.

Махмудов увидел человеческие фигурки, прячущиеся за развалинами, послышались трели автоматных очередей, одиночные выстрелы карабинов, хлесткие звуки, издаваемые винтовками.

– Китайские поселенцы с местными дерутся, – пояснил полковник, – мы в их дела не вмешиваемся, лишь бы за пределы Черных Территорий не лезли.

Джохара покоробило увиденное, но все же у него хватило сил спросить:

– И это называется активность ниже среднего?

– Ну да, – сказал Соколов, – один – два конфликта в день с парой дюжин трупов – это мелочь, на которую и внимание не стоит обращать. Бывает, такая бойня разворачивается, в дрожь даже отъявленных садюг бросает. С массовыми казнями пленных, изнасилованиями, пытками и прочими атрибутами войны на тотальное уничтожение. Раньше тут ставки делали, кто кого в каком районе задавит: косоглазые черножопых или черножопые косоглазых, или какой из кланов кого победит. Но я эту контору прикрыл. Что мы букмекеры какие‑то? Поселенцев, к сожалению, гибнет больше, так мы теперь всех нелегалов целыми семьями с Дальнего Востока требуем переправлять к нам, а мужиков поздоровей в спецлагерях тренируем, чтоб от зверьков отбиваться умели. В общем, худо – бедно желтозадые смогли закрепиться на севере Черных Территорий, их там сейчас тысяч сто пятьдесят, мы им оружием, боеприпасами, да и продуктами периодически помогаем. Туземцев, понятно, больше – около восьмисот тысяч, хотя тридцать лет назад, когда Черные территории только создали, было больше миллиона.

Раздался взрыв – на экране, подымая бледно – серые клубы пыли, обрушилась часть здания, возле которого корчились в предсмертных судорогах несколько человеческих фигурок.

– Н – да, – усмехнулся полковник, – голод, война, болезни и неправый суд скоро уполовинят ублюдков. Четыре коня апокалипсиса, блин. И пятый конь – незаконная миграция.

Джохару вдруг стало мерзко лицезреть картины побоища, он прикрыл глаза и произнес не своим голосом:

– А ведь я мог быть там.

– Где там? – удивился Соколов.

– Там, среди черножопых, как ты любишь говорить…

– Т – а-а – а-к, – полковник снял очки и внимательно посмотрел на товарища, – а я думаю, почему это Джо ко мне погостить приехал? Неужели по старому другу соскучился? Оказывается, нет, просто очередной кризис идентичности.

Махмудов поморщился, бросил взгляд на стонущих под завалами раненных и сказал:

– Выключи.

Соколов перевел левимаг в автоматический режим, нажал кнопку – экран погас.

– Это ведь правда, – Джохара душило нечто такое, что он никогда не смог бы описать словами, – это правда.

– Слушай, – медленно, почти по слогам произнес полковник, – сейчас мы поедем ко мне, бахнем коньячку грамм по пятьсот, и ты все расскажешь. А завтра депрессия твоя пойдет на спад.

– Я опять нажрусь как свинья, – отмахнулся страж от предложения друга, – нет, спасибо. Тоскливо мне вот и все… свой среди чужих, чужой среди своих… вот и все…

– Какая чушь! – возмутился Соколов. – Ты сам хоть думаешь, что несешь?! Ты и я, – он с силой ткнул себя пальцем в грудь, – и еще миллион с лишним воспитанных в спецшколах и специнтернатах друг другу семья и опора. Мы советины, понимаешь, советины. Тебя бы вообще сейчас в живых не было!

– Я янычар… и вообще, может, и хорошо, если б меня не было, – сказал Махмудов.

– Нет, Джо, если бы не было тебя или меня или всех остальных, здесь бы был хаос и смерть, была бы одна большая черная территория площадью в двадцать миллионов квадратных километров…

– Откуда ты знаешь, что было бы? – горько усмехнулся страж.

– Знаешь, что я тебе скажу, Джо? – полковник пристально посмотрел в глаза товарищу. – Иногда мне кажется, что Кашин был нашим русским Диоклетианом. Пятьдесят лет назад страна в такой заднице была, что казалось все, конец. Ты думаешь, мы просто так здесь стоим, охраняем дикие земли. Нет, мы загнали зверя обратно в его пещеру. Или ты думаешь, только одних черножопых гасили? Так ты не прав, всякую белозадую мразь выжигали каленым железом тоже. Всех этих толерастов и прочих недоносков. Моих братьев по крови. Только они ни хрена мне не братья! Мы до сих пор от их правления оправиться не можем. Ты знаешь, какое сейчас население Советской Конфедерации? Сто тридцать два миллиона. А век назад на этой же территории жило более двухсот миллионов! Только сейчас полноправные гражданки стали рожать на уровне воспроизводства. Даже чуть больше. Два и четырнадцать…

– Да, Серега, ты всегда любил цифры, – Махмудов вдруг ощутил безнадежность спора с товарищем. Наверное, для того он сюда и приезжал, чтобы оправдать собственное существование. – Может, посчитаешь мою депрессивность в баллах по какой‑нибудь шкале с точностью до тысячных долей?

– Да, прости, – сказал полковник, – я частенько загоняюсь, есть такой грешок. Но все же, позволь мне закончить. Если Кашин – это Диоклетиан, значит, скоро будет и Константин, значит скоро конец Риму. Столицу уже перенесли на восток, в Новосибирск. Ты называешь себя янычаром? Ну тогда и я янычар, и еще миллион человек обоего пола. Мы все воспитаны были по – другому, и не важно, кто твои предки, пусть хоть негры. Мы, как ранние христиане, создавшие Второй Рим на Босфоре, опора для Новой России, понимаешь, старая загнулась полвека назад.

– По – моему, ты заблуждаешься…

Джохар ощутил дежавю. Впрочем, ничего удивительного здесь не было. Примерно раз в полгода на Махмудова накатывало черное, как беззвездная ночь, настроение, и тогда он приезжал в гости к Соколову. Полковник, видя сомнения в душе товарища, рассказывал ему одни и те же мессианские сказки в контексте современной глобальной политики, потом предлагал уничтожить стресс с помощью коньяка. Джохар поначалу всегда отказывался, но заканчивалось все жесткой попойкой, длящейся минимум двое суток. Однако в этот раз подобному сценарию не суждено было сбыться.

Стражу пришло смс – сообщение. Он извлек телефон из кармана на поясе и прочитал текст:

"Сотруднику Ботанического отдела Института Специальных Исследований Д. Р. Махмудову от секретаря Бюро по ЧС А. М. Планкина. Внимание! Высокая пожароопасность! Хвойные леса Дальнего Востока под угрозой. Срочный вылет ближайшим рейсом в Новосибирск. Подробности при встрече".

– Извини, Серега, – сказал Джохар, – но мне придется экстренно, прямо сейчас покинуть тебя.

Махмудова глодали противоречивые чувства. С одной стороны он ощутил облегчение, ибо ушел от неприятного спора. Но в то же время полемика, причиняющая душевные страдания, в конце концов, приносила обновление, катарсис и освобождение от непереносимо тяжелых оков сомнений. С большой натяжкой это можно было уподобить модифицированным психотехникам на основе методологии Станислава Грофа, которые в свое время Джохар проходил в спецшколе. Махмудов не сомневался, что каждый из стражей Шестого отдела имел свой способ противоборства наползающей Тьме.

– Жаль, конечно, – полковник понимающе улыбнулся, – но работа прежде всего.

– Да, – согласился Махмудов, – много ее в диоклетиановской Руси.

Соколов громко засмеялся, похлопал товарища по плечу и спросил:

– Тебе куда надо?

– В Новосибирск.

– Ага, – на лбу полковника появились морщины. – У нас до столицы прямых рейсов не имеется. Но можно полететь через Сталинград. Из Ермолино ближайший рейс только завтра вечером. Есть еще Улус – Будан, вылет утром. А вот через несколько часов из Новочечевицинска отправляется грузовой. Если мы прямо сейчас начнем собираться, то успеем. Я тебя отвезу, посажу, все как полагается. И еще коньячку бахнем напоследок.

Джохар невольно улыбнулся:

– Ты без этого не можешь.

* * *

Махмудов всегда хотел пожить с недельку в Сталинграде и обязательно посетить Мамаев Курган. Казалось бы, что может быть проще? Возьми билет в свободное от заданий и тренировок время и приезжай – наслаждайся. Однако этим планам вечно что‑то мешало.

Город – герой, город Вечной славы, город Бессмертных так и оставался несбыточной мечтой. Иногда Джохару казалось, что он специально бессознательно избегает встречи со Сталинградом. Может быть, город являлся для него чем‑то вроде священных рощ каких‑нибудь доисторических народов, куда можно было прийти лишь с одной целью – умереть. А может сегодня – именно такой день. Страж не спеша преодолевал ступеньку за ступенькой. День выдался ясным. Легкий ветерок нес музыку Шумана, и тополиные листья шелестели в такт мелодии. Джохар медленно поднимался к заветной цели. Скоро он окажется на Площади Стоящих насмерть. Страж видит каменное изваяние. А над ним на фоне нереально чистого, голубого неба возвышается грандиозная, приводящая в неистовый трепет фигура женщины с обнаженным мечом. Кажется, одежды ее трепещут на ветру, а сама Она застыла в немом крике, призывающем к решающей битве со Злом.

"Богиня, – мелькает шальная мысль, – Богиня, ведущая к Победе и Вечной славе".

Музыка усиливается, разрастается, заполняет Джохара вместе со звенящим свежестью воздухом. Стража охватывает эйфория, безмерное ликование. Ради этого стоит жить и ради этого можно умереть! Вот он Советский Асгард, элизиум для бесстрашных…

Махмудов смотрит на Богиню и видит, как голова ее поворачивается. И она произносит:

"Гражданин!"

– Гражданин… гражданин! – донеслось до Джохара.

Страж открыл глаза. Перед ним стояла вежливо улыбающаяся стюардесса.

– Толмачево, гражданин. Пассажиры уже покинули салон. Все кроме вас.

– Какое Толмачево? – не сразу сообразил Джохар.

– Толмачево, Новосибирск, – не меняясь в лице, произнесла улыбчивая стюардесса.

В ушах затухающим эхом все еще слышались "Грезы" Шумана, щеки все еще помнили ветерок, играющий с тополиными листьями, сердце все еще переполнялось безмерной радостью, но разум уже находился в ином месте. Разумеется, никакого Мамаева Кургана Махмудов не посещал. В Сталинграде у него было только два часа до рейса.

– Спасибо, – сказал он, отстегивая ремень безопасности.

Махмудов не имел привычки рефлексировать и разбираться в своих переживаниях и эмоциях. Стражей учили быстро ставить диагноз собственным психическим состояниям подобно опытному врачу, знающему все секреты человеческого тела. Учитель литературы из спецшколы любил говорить, что рефлексия – это удел недоношенного русского интеллигента, который похож на публичную женщину, изображающую из себя девственницу и напряженно раздумывающую под кого лечь: местного барина или заезжего лондонского франта. В конце концов, с угрызениями совести и непередаваемыми муками на лице она дает обоим, ибо такова природа шлюхи, ибо никаких других перспектив, кроме как исполнение чужих извращенных желаний русский интеллигент не знает и не хочет знать.

А еще Джохар запомнил педагогическую формулу, которую также часто любил повторять учитель литературы: "Больше Чехова, меньше Достоевского и никакого Солженицына". Оно и не удивительно: ведь Чехов был врачом, Чехов умел ставить диагнозы, Достоевский являлся раскаявшимся вольнодумцем, из‑за этого Достоевский любил рефлексировать, и, значит, толку от него на порядок меньше, а Солженицын…

Кем был Солженицын, Махмудов не знал и, если честно, не хотел знать. Какой‑то писатель столетней давности. Сильно раздутый в прошлом, малозначимый в настоящем и бесполезный в будущем. Можно, конечно, хоть прямо сейчас через телефон посмотреть в ультранете, кто это такой. Можно даже найти его какую‑нибудь книжку и почитать в электронном или заказать в бумажном виде. Но зачем? История явственно показала, что рефлексия и способность к действию – две вещи несовместные. Гамлетовские дилеммы в стиле "быть или не быть" ведут к неизбежному поражению. Тут только два выхода: либо ты живешь и действуешь, либо читаешь всякую ересь и размышляешь о судьбах родины без способности что‑либо предпринять, без всякого мужества хоть что‑нибудь сделать во имя собственных убеждений. А стражи должны уметь ставить диагнозы, а не размазывать сопли по операционному столу.

Вот и сейчас Джохар решил, что сон его связан с бессознательным страхом. Его вызвали на задание, о котором он ничего не знает. Возможно, он двигается навстречу смерти. Возможно, дни его сочтены. И нет ничего хуже, как недостойно принять свою судьбу, струсить, отступить, предать. Таким не место в залах Славы. Именно поэтому он всегда подспудно находил тысячи причин, чтобы отказаться от посещения Мамаева Кургана. Он боялся сглазить, боялся оказаться недостойным.

В зале ожидания, неожиданно вынырнув из‑за пальмы, к Джохару подошел высокий широкоплечий мужчина, одетый в классический костюм черного цвета.

– Джохар Ренатович Махмудов? – спросил он, учтиво улыбаясь и буравя предельно жестким взглядом стража.

Если неизвестный точно знает твои имя, отчество и фамилию, значит, он, скорее всего, не из милицейских структур, не из военных и не из Комитета Общественной Безопасности. Значит – это коллега по цеху.

– Да, – сказал Махмудов.

– Очень приятно, – произнес человек в черном, протягивая руку, – Николай Санин. Можно просто Николай или даже Коля.

– Мне тоже очень приятно, – Джохар ответил на рукопожатие.

– К сожалению, ваши коллеги биологи еще не прибыли, поэтому нам придется пробыть в аэропорту несколько часов. Пока что вы можете остаться здесь или пройти в кафе и позавтракать.

Махмудов выбрал второе. Он заказал, а потом не спеша съел картошку фри и выпил две чашечки кофе. Несмотря на то, что Джохар в мгновение ока разгадал свой сон, мысли о Сталинграде не покидали его. Странный, намертво прилипший к Великой реке город. Когда‑то, почти сто пятьдесят лет назад там развернулась самая кровопролитная в мировой истории битва. Город, полностью уничтоженный и возродившийся подобно Фениксу на костях павших защитников и их врагов. Город, у которого были и другие имена: Царицын, Волгоград. Согласно верованиям некоторых народов, душа человека, покинув одно умирающее тело, затем переселяется в другое. Это называется реинкарнация. Человек получает новое имя, у него новая судьба, он живет новой жизнью. Может, также бывает не только с людьми? Наверное, неслучайно в сороковых или в пятидесятых, был бы здесь Влад, он назвал бы точную дату, жители Волгограда проголосовали за переименование родного города. А в Санкт – Петербурге такой же референдум трижды проваливался. Царицын, как бы он не назывался, умер с первым убитым защитником в 1942 году, а Сталинград, как бы его не нарекали в дальнейшем, родился в тяжелых родах, в кровопролитных боях в том же сорок втором.

Через полчаса в кафе появился Марик с перебинтованной рукой. Джохар его сразу заметил. Слава богу, новомодных пальм здесь не имелось. Марик грузно бухнулся на стул. Лицо его имело серый оттенок.

– Привет, – буркнул он, уставившись покрасневшими глазами в недопитую чашку кофе.

– Что с рукой? – спросил Джохар.

– Упал, – Верзер достал сигарету, потом зажигалку.

– Здесь не курят, – Джохар указал на знак на стене.

– Срать я хотел, – сказал Марик, затягиваясь.

"Да, товарищ явно не в настроении, – решил Махмудов, – наверное, нажрался как скотина, а тут срочный вылет. Может, еще и подрался с кем, руку повредил".

К стражам подошла хорошенькая официантка в белой блузе и синей юбке.

– Гражданин, здесь не курят, – строго сказала она.

Марик лениво поднял голову, увидел девушку и неожиданно просиял:

– Милая леди, мне чашечку кофе, пожалуйста, и ваш телефончик на салфетке, если вы не против.

– Если вы немедленно не перестанете хамить и курить, – произнесла официантка со сталью в голосе, – я вызову милицию и вас оштрафуют.

– А сколько штраф? – поинтересовался мгновенно преобразившийся Марик, выдыхая дым.

– Пятьдесят рублей.

– Да… – Верзер полез в карман, извлек оттуда казначейский билет с изображением Ленина и положил ее на стол, – я тут недавно обналичился. Возьмите ваш штраф, милая девушка, и дайте спокойно докурить. И чашечку кофе, пожалуйста.

Серьезность на лице официантки исчезла, сменившись недоумением, но мгновение спустя она вновь надела на себя маску благовоспитанной строгости, взяла купюру и, резко развернувшись, зацокала каблучками.

К немалой радости Джохара Марик не был расположен к болтовне. Стражи сидели молча. Верзер, отпивая из чашечки, изредка косился на хорошенькую официантку, а Махмудов разглядывал посетителей. Особенно его внимание привлек столик, за которым завтракали четыре пожилых японца. Гости столицы, иногда перебрасываясь друг с другом отрывистыми фразами, поглощали какую‑то свою национальную еду. Суши, наверное, или еще что‑то в этом роде. Глядя на них, Джохар подумал, что его друг Серега Соколов в чем‑то, конечно, прав. Западную часть страны действительно можно было назвать диоклетиановской Русью. За последние годы автономии и вольные города окончательно лишились своей независимости и название "Советская Конфедерация" теперь фактически превратилось в фикцию. Никакая это уже была не конфедерация. Казалось бы, можно радоваться. Вновь возникло сильное государство, или вернее нечто похожее на государство, поскольку вся власть была сконцентрирована не в руках совмина, генсека или Совета народных депутатов, а у малозаметных руководителей ВАСП. Однако города европейской части страны, подобно городам Западной Римской империи, приходили в постепенный упадок. Их, с числом жителей больше одного миллиона человек, в восточной части Советской Конфедерации осталось только четыре, вместе с Уралом – пять. Пройдет несколько лет и Минск, скорее всего, покинет этот список. Но Сибирь и Дальний Восток, наоборот, незаметно наращивали свою мощь. Более половины всех белых европейских беженцев направлялись именно сюда. При посредничестве японских технарей и силами неграждан китайского происхождения, с помощью принудительного труда этнонацистских преступников, непримиримых либерал – шовинистов, мелкой уголовной шушеры и нелегалов, а также наемных рабочих из Маньчжурии, Синьцзяна и прочих независимых республик Поднебесной были возведены многие заводы, фабрики, атомные электростанции, трансконтинентальные магистрали и гигантские теплицы – плантации.