Текст книги "Стражи Красного Ренессанса (СИ)"

Автор книги: Евгений Шкиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Верзер опустошил стакан почти до половины, когда в зал вошел Казах. Одет он был так же, как и на сцене два дня назад: джинсовая куртка в заплатах, камуфлированные брюки и раздолбанные армейские ботинки. Скуластое лицо его выражало сочувствие.

– Привет, Марко, – сказал он, садясь за стол, – прими мои соболезнования.

– Банально, – Марик сделал глоток сока, – но спасибо.

– Мы тут с камарадами, – Казах полез во внутренний карман, извлек оттуда пачку купюр и положил ее на стол, – насобирали тебе на похороны и на все такое, ну сам понимаешь. Я добавил своих и получилось пятьсот рублей.

– Не надо, – Марик отодвинул от себя деньги, – вы меня не поняли тогда, умерла мать одного из моих кентов, которого вы не знаете. Срочно нужна была моя помощь. А моя мама… умерла больше двадцати лет назад…

– Но… – Казах немного растерялся, – возьми тогда для своего кента. Твои друзья – наши друзья, плохими они не могут быть.

– Нет, – страж еще ближе пододвинул пачку денег к товарищу, – оставь в кассе взаимопомощи. Кому‑нибудь да пригодятся.

– Ну тогда, – сказал Казах, – свои сорок семь рублей я точно заберу.

– Ах ты хитрая азиатская рожа! – улыбнулся Марик и легонько ткнул товарища кулаком в плечо.

В этот момент в бар вошла желтоволосая дамочка бальзаковского возраста с лицом урбанизированной колхозницы и глазами матерой шлюхи. Одета она была в юбку мини и майку с вырезом, из которого, казалось, груди вот – вот вывалятся наружу. На животе женщины чернела надпись «I like oral sex». Она не спеша подошла к стойке и попросила Родриго налить ей – кто бы мог подумать – мохито.

Марику показалось знакомым лицо дамочки, он слегка отклонился, чтобы получше ее разглядеть и заметил на спине женщины еще одну надпись: «I curse, therefore I am».

– Понравилась? – спросил Казах, озорно подмигнув.

– Разве что на безрыбье и раком, – сказал страж, пытаясь вспомнить имя дамочки, – а это… кажется…

– Это же Лёля, ты что не знаешь ее? – удивился азиат. – Лёля Зинулина, она на каждый фест из Новосибирска приезжает.

– А да, вспомнил, – кивнул Марик, – она проститутка, точно.

– Ну зачем же так, – хитро улыбнулся Казах, – в трудовой книжке у нее записано «специалист по особым услугам». Я сам читал.

– И как, хороший специалист? – усмехнулся страж.

– Даже с учетом того, что ей скоро сороковник, очень даже ничего, виртуозка своего дела, – глаза Казаха превратились в щелочки. – Познакомить? Тем более ей в Питер надо.

Честно говоря, Марик оказался в замешательстве. С одной стороны дамочка, тем более подвыпившая, не вызывала особого желания, с другой – Верзер не хотел этой ночью оставаться один, поскольку получил тревожный звоночек – жуткий сон. Тьма не смогла его накрыть в этот раз, однако очень скоро она обязательно придет снова и будет терзать до тех пор, пока страж не впустит ее в себя и не переживет заново черный день своего детства.

– А ты сутенером заделался? – спросил Марик, выдавливая из себя самодовольную ухмылку.

– Да ладно тебе, – азиат ткнул товарища кулаком в плечо, – она как раз из тех, кто тебе нравится. Не лицом, а характером. Абсолютно цинична, ругается как сапожник, свое занятие считает почетным и полезным, а жизненный принцип знаешь у нее какой? Все люди бляди! В адском Израиле она расслабляется после тяжелых будней в столице. А потому отрывается по полной. Ты ведь тоже любишь такие дела.

– Ты мне еще жениться предложи! Чертов номад! – произнес Марик подчеркнуто наигранно, чтобы Казах случайно не заметил приступ раздражения, внезапно нахлынувший на стража.

«Да, одни считают меня законченным психом, другие отвязным раздолбаем, третьи просто мерзавцем, – подумал Верзер, – а ведь я совсем другой, я… – тут он застопорился, – хрен его знает какой… может быть, все они правы, все: и первые и вторые, и третьи, а может… может… да ну ее в жопу, эту рефлексию!»

– Тем более, сам сказал про безрыбье, а сейчас понедельник: ни рыбок, ни цыпочек, – не унимался Казах и, повернувшись к женщине, крикнул, махая рукой:

– Лёль! Лёля! Иди к нам!

Дамочка, тряхнув соломенной копной, оглянулась. Заметив знакомого, она взяла мохито и направилась к столику.

– Привет, – доброжелательно произнесла женщина, что резко контрастировало с жестким, цепким взглядом.

– Лёль, тебе ведь в Питер надо? – бодро заговорил Казах. – Вот познакомься – это Марко. Очень хороший и щедрый парень, у него мотоцикл и он тебя довезет.

– А тот самый, который пел про утопию, – женщина села на стул, – ты зачетный певец, малыш.

Марику не понравился снисходительный тон дамочки, и он решил не оставаться в долгу:

– А ты, говорят, зачетная шлюха, хоть и старая, – небрежно произнес страж, указывая взглядом на надпись на майке, – круче пылесоса «Буран», высасываешь все вплоть до мозгов.

По опыту Марик знал, что большинство проституток предпочитают не замечать оскорблений, или же глупо улыбаются и пытаются перевести грубость в шутку. Однако сейчас ситуация была немного иной, страж не являлся клиентом, и Лёля Зинулина могла запросто послать его на три буквы. В общем‑то, этого парень и добивался. Но женщина поступила иначе, она громко засмеялась, обнажив белые зубы, и, потянув из трубочки мохито, спросила:

– И кто же такое говорит?

– Он, – Марик кивнул в сторону Казаха.

– Ладно, у меня дела, – азиат, пряча взгляд, поднялся и поспешно сгреб со стола деньги, – сейчас Родриго меню принесет. Если заказ будет меньше двадцати рублей, то за счет заведения. Все. Я ушел…

Когда страж и женщина остались вдвоем, Верзер спросил:

– Тебя в Питере куда подбросить?

– К тебе, – в глазах Лёли появился азартный огонек, закрывший на миг цепкий прагматизм.

– С чего бы это?

– А мне хамы нравятся.

– А, по – моему, тебе нравится, – Марик в очередной раз взглянул на надпись на майке, – сосать… деньги. Учти, с меня ты ни копейки не получишь.

Лёля засмеялась:

– Я выкачиваю бабки совсем с других тел, тут я просто отдыхаю. Среди нищебродов. Ты ведь сам сказал, я шлюха зачетная. И если уж здесь что‑то предлагаю, то ради удовольствия.

«Действительно, – подумал Марик, – она откровенна до безобразия»

К столику подошел хмурый Родриго, положил меню и тут же удалился. Страж, провожая взглядом бармена, размышлял, что же делать дальше. Спешить ему, в общем‑то, было некуда. Сладостные обещания старой проститутки воображение не будоражили, а вот желудок заурчал.

– Ты жрать будешь? – спросил Марик.

– Нет, я не хочу, закажи еще мохито.

– Ну да, прынцессы такое не едят, – сказал страж, открыв папку с меню, – а вот я проголодался.

Марик сделал вид, что изучает список блюд, хотя, будучи не особо разборчивым в еде, он давно знал, что закажет: макароны по – флотски и какой‑нибудь кусок мяса. Одним словом то, что не доели во время феста. Наверняка и поваров‑то сегодня нет. Родриго или даже сам Казах разогреют в микроволновке остатки роскоши – вот тебе и вся изысканная кулинария. В адском Израиле понедельник – негласный выходной.

– А что ты там говорила, насчет остаться у меня? – Марик бросил на стол меню.

– А ты против?

– А вдруг я хочу тебя трахнуть прямо сейчас? – страж жестом позвал Родриго.

– Прямо на столе? А смелости хватит?

По глазам женщины Марик понял, что за свою долгую карьеру она и не такое вытворяла, и предложение стража показалось опытной проститутке как минимум банальной фантазией озабоченного школьника.

– Почему на столе? – Верзер изобразил удивление. – За столом. Я сделаю это по – особому.

Это как? – вульгарный смех Лёли заставил содрогнуться бармена, подошедшего к столику.

Марик увидел, как впервые за сегодняшний день печать ностальгии на несколько мгновений исчезла с лица каталонца, сменившись неприкрытым отвращением. Думает, видно, вот мою Сильвию, образцовую мать и верную жену, убили не за что, а ты, блядина, живешь и здравствуешь, и ни одна арабская сука тебя не достанет…

– Двойную порцию макарон по – флотски, кусок какого‑нибудь мяса, сок и мохито даме, – заказал Верзер.

Родриго кивнул и поспешил удалиться.

– Мы сделаем это по – особому, за столом, – Марик подмигнул Лёле, – я хочу, как бы тебе попонятней сказать, хочу трахнуть тебя в мозг. Причем в особо извращенной форме. Ты к этому как относишься?

Верзер знал, что проститутки не любили, когда их пытались сношать в эту часть тела. Даже за деньги. Но женщина, нисколько не смутившись, обнажив белые зубы, в подобии улыбки сказала:

– Поясни‑ка.

– Мне просто интересно, как становятся шлюхами. Вот расскажи, как ты начала свою блядскую карьеру.

Марик испытующе посмотрел на собеседницу, надеясь увидеть на лице женщины ярость, негодование, раздражение, изумление, или хоть какую‑нибудь мало – мальски негативную эмоцию. Однако она лишь рассмеялась и, облизав губы, спокойно произнесла:

– Тогда давай водку, а не мохито.

* * *

История Лёли Зинулиной, рассказанная ею самой после четвертой рюмки водки, о нелегкой жизни проституток в Советской Конфедерации

Короче, родилась я в 2054 году в Костромской области. Но я всегда хотела появиться на свет лет на сто раньше. Тогда жизнь, стопудово, пошла бы по – другому. С такой хваткой как у меня, с таким цинизмом и отсутствием принципов в то время можно было пробиться на самый верх. Я часто фантазирую о том, как став депутатом, принимала бы пускай даже самые наитупейшие законы, и хрен бы мне кто‑то что‑то сказал, засудила бы к ебеням. А еще за эти законы я получала бы нехилый профит, отправила бы своих детей из сраной Рашки заграницу, ну… в Бельгию, например. Тогда она еще, говорят, не была мусульманской. Закончила бы какую‑нибудь академию госслужбы и обязательно стала бы доктором юридических наук. Юристы – они ведь, как и мы, с клиентами ебутся за деньги. И пофиг, пусть даже ты маньяк законченный, лишь бы капусту отстегивал. А президент за все это давал бы мне еще медали. В общем, думаю, жила бы я кучеряво. А сейчас особо не разгуляешься. Слава богу, хоть Кашин, мудак, в отставку ушел и сдох.

В школе я мечтала поступить в МГИМО, стать дипломатом, ездить, там, по разным странам. Памятники смотреть, с разными особами не по – русски базарить. Короче – была круглой дурой. Когда повзрослела, я поняла, что корячиться на долбанном заводе или быть задротом в какой‑нибудь вшивой лаборатории – это для лохов. Да и способностей‑то у меня особо не наблюдалось. Проще торговать пиздой и сиськами. Вот как только я это поняла, так сразу и подалась в столицу. Не обслуживать же всякую колхозную шелупонь, когда можно попробовать замутить с каким‑нибудь серьезным перцем. Там я вступила в профсоюз особых услуг, меня лишили полного гражданства и дали ограниченное. Смешно! Типа такое наказание. Ну будет пенсия в два раза меньше, да и хер с ней. Я уже на старость прилично накопила.

Мне повезло практически сразу. Один престарелый депутат – коммунист устроил смотр молодым работницам. Все смотрел, такой, высматривал, а потом около меня остановился и спрашивает:

– А ты откуда, девонька?

А я ему, значит, отвечаю:

– Из‑под Костромы, из поселка Малый Дрын.

А он хмыкает, такой, довольный чем‑то, хер знает только чем, и говорит:

– Деревенской молодежи надо помогать. Ну, пошли со мной, девонька.

Короче, дедок жлобом оказался, деньжат особо не давал, зато с социалкой никогда не отказывал. Квартиру мне выделил, помог в университет бесплатно поступить, ну и все в этом роде. Свободного времени было куча, трахал он меня только по воскресеньям и праздникам, когда бабку свою за город или на курорт отправлял. И главное, как я потом поняла, нормальный старичок был, без всяких бзиков и извращений. Ноги раздвинула и лежишь себе смирно – он инициативу не любил.

Но вот зато потом пошли лихие времена. Дед тот дуба врезал. И пришел, значит, на квартирку другой чел – депутат Яблоков. Говорит, типа:

– Прежний хозяин помер, а собственность муниципальная, так что давай вали на мороз.

А ему так нежно и ласково говорю:

– Может, мы как‑нибудь по – другому договоримся.

Ну, Яблоков он и есть Яблоков. Весь из себя чистенький, неподкупный, мордой воротит, типа: я – не я, жопа – не моя, и вообще я не такая, я жду трамвая. Повыеживался малость, а потом, такой, шары выкатил, покраснел, огляделся, как будто, нас кто‑то подслушивать может, и шепчет мне на ухо так, как будто тужится:

– Если фантазию мою исполнять будешь, в квартире останешься.

Ну а мне хуле делать? Жить где‑то надо. Не на фабрику ж ради квартиры идти! Ясен пень я согласилась. Ой, потом жалела страшно!

В первую сессию раздевает он меня и говорит:

– Будешь богиней.

Ну, богиней, так богиней, у них, вроде, щели как у обычных баб. Думаю, ничего страшного.

Обмотал он меня простынями, а на голову шапку с шипами напялил, в правую руку дает мне фонарь, на факел похожий, а в левую доску с закорючками: то ли еврейскими, то ли еще какими – хрен знает. Потом достает наручники на длинной цепочке. Я с перепугу решила, сейчас садо – мазо устроит. То ли меня пиздить начнет, то ли себя пиздить заставит. Да какой там! Лучше бы и вправду БДСМ было.

Кидает он эти кандалы возле меня и говорит:

– Наступи на них ногой.

Я и наступила. А он вдруг затрясся весь, рожу перекосило, шипит, аж слюнями давится:

– Да не правой, а левой наступи! Ты что не понимаешь, как это важно?!

Я, естественно, ни хрена не поняла, но сделала, как он сказал от греха подальше. И вот Яблоков штаны с себя спустил и на колени шлепнулся и, такой, говорит мне вкрадчиво:

– Смотри, свобода и справедливость это мой девиз, я их сейчас восхвалять начну, а ты должна стоять как вкопанная и не шевелиться. Учти, – говорит, – я ненавижу фракционность, уклон влево, уклон вправо сделаешь и вылетишь тут же на мороз.

Сказал эту ересь и принялся свободу восхвалять со справедливостью на пару. А я гляжу, у него писюлька три сантиметра всего, а в стоячем – пять от силы. Мне так смешно стало, но я держусь, замерла как памятник на могиле, что б на мороз не вылететь. И вот закончил он, значит, восхваление и говорит такой:

– Либидо свое никак не могу в нужном направлении направить, мучает оно меня своей фракционностью, а я от него вот так освобождаюсь. Ну ничего, я уверен, дней через пятьсот наступит катарсис.

Я как подумала, что мне как дуре придется стоять с фонарем полтора года, так чуть там же его на хер и не послала. Но сдержалась. Тогда зима суровая была. За окном минус тридцать. Пришлось мириться с ролью статуи. До лета. А потом Яблоков меня со свои друганом познакомил. Такой толстожопый пухломордый хряк из коммерческого бюро. СПС возглавлял – Синдикат Пиломатериалов Сибири. Буржуй, короче, недобитый. Жалко, Кашин рано сдох. Я бы этого мудака, блядь, лично расстреляла. Сам, вроде, с Яблоковым якшается, а ко мне подкатывает, говорит, типа:

– Че ты с ним тусуешься, давай ко мне, он же шагу тебе не дает ступить. Ты у него пассивный наблюдатель, а у меня будешь активной. Даже гиперактивной.

Ну, я попервоначалу как‑то ломалась, неудобно все‑таки. Отказывала. А он, сука, тогда с другой стороны подкатил, говорит:

– Мне ж равных в вопросах приватизации нет. Квартирку тебе оформлю в собственность.

Вот тут я и соблазнилась. Ой, потом жалела страшно! И главное, он меня научил, как отказать культурно, чтобы никого не обидеть. Я ж, дура, в последнюю сессию говорю, типа:

– Яблоков, прощай, я порываю с тобой.

А он меня, такой, спрашивает:

– Почему?

А я отвечаю… культурно, специально выучила:

– Мне стыдно быть с тем, у кого в стоячем положении лишь пять сантиметров. Это для меня стало нравственной проблемой.

Вот так и сказала. А потом подумала: «А ведь обидно такое слышать». Ну, подумала и подумала, что теперь, все равно ничего не изменишь.

Короче, ушла я к хряку. Я ж думала, он нормальный чел, при бабках. А он таким извращенцем оказался! Яблоков по сравнению с ним – пацан. У буржуя вообще на полшестого. Импотент долбанный! Говорит мне, такой:

– Будем играть ролевые игры. Только шлюхой, чур, буду я, а ты мой альфа – самец. Я так привык.

Чего ж не сделаешь ради квартирки. Выучила я новую роль. Короче, играли мы так. Сижу я в костюме супермена из латекса с силиконовой елдой на трусах. Заходит хряк в одежде Вандер – Вумен или Шаиры Холл, или Женщины – кошки, но всегда с голой жопой и опущенной головой, и говорит с пафосом:

– Случилось страшное! Лига Справедливости уничтожена! Лекс Лютор и Секретное Общество торжествуют!

– Неужели ничего нельзя поделать? – спрашиваю я.

– Нет, – говорит хряк, – нам остается только память и ритуал.

– Тогда приступим к ритуалу, – говорю я.

Он берет с полки книгу какого‑то японского мудака, не помню фамилию, становится в локтевую позицию раком и начинает читать и плакать. А я пристраиваюсь сзади и давай его долбить. Он – читает и плачет, читает и плачет, читает и плачет, а я – долблю, долблю, долблю. Потом, короче, когда хряк уже буквально рыдает, я вгоняю ему на полную и так замираю, а он тут же затыкается и мордой в книжку плюхается. И лежит, такой, тихо – тихо, только жирок иногда трясется от всхлипов. И тогда я декламирую наизусть стихи Жоры Нескладного:

Вот срам!

Либеральный конец истории

увяз в глубокой заднице,

ведь там,

где раньше заседали тори,

справляют намаз по пятницам!

Но глянь!

Банкир, обивая пороги,

все также не хочет работать, —

он, дрянь,

наместо псалмов в синагоге

сосет за еду по субботам!

Поверь,

чинуши и ироды в рясе

забыв про свои песнопенья,

теперь

батрачат в тайге на трассе

и в будни и по воскресеньям!

Мечтой

живу, чтоб вы, мерзкие, знали,

ворочаясь в душной постели,

что Той,

Которую вы потеряли,

насрать на все дни недели!

И каждый раз одно и то же: отдеру его от души до самого желудка, а потом стишки наизусть читаю. Так я с этим толстожопым ушлепком и мучилась несколько лет кряду. Потом его, слава советскому суду, посадили за растрату. И вот я думаю, а что бы было, если бы он родился на сто лет раньше? Ну, как я для себя мечтаю. Ему тогда хрен бы кто срок впаял. И пришлось бы мне его шпилить до конца жизни. И вот я, такая, озадачусь, а потом вспоминаю: нет, сто лет назад его бы долбила не я, а Лига Справедливости с настоящим суперменом во главе.

Короче, главное: квартирку‑то он мне оставил. А я дама во цвете лет, к постоянным клиентам привыкшая. Перебиваться случайными ебарями западло. Ну, тут у меня на примете новый народный избранник появился. Фамилия у него смешная – Едрыщенко. Я уже к нему подкатить хотела, но меня подруга переубедила. Говорит, у него хуй ботексный – в длину минимум пятьдесят сантиметров, меньше иметь ранг не позволяет. Порвет тебе все нахрен, никакие блага потом нужны не будут. И советует мне к его помощнику прилипнуть. Типа, парень хороший, десантник бывший, теперь по политической пошел. Я ж, дура, подругу послушала и от Едрыщенки отстала. А она, курва, на него сама и повесилась. Обидно, конечно, а хуле делать? Стала я с десантником мутить. Ну, что сказать? После того, как я с ним первый раз перепихнулась, лежит он, такой, в кровати, курит и говорит:

– Я мечтаю Россию сделать справедливой.

А у меня аж мурашки по спине побежали, лежу и думаю: «Бляха – муха! Как же вы все заебали! Один на справедливость дрочит, другой – жопу ей подставляет, вот и еще один мечтатель на мою голову».

Но, слава богу, он только языком трепаться горазд. А так по жизни ничего не делает, дерет потихоньку, да и все. Но вот только гляжу я, что в последнее время как тот арбуз – хвостик у него усыхает, скоро как у Яблокова станет, а живот растет. Чую, расставаться с ним придется. По нравственным причинам, естественно. А я‑то не молодею, кругом шалавы двадцатилетние. Но если повезет, то к националисту уйду, они, говорят, в моду входят…

* * *

Если сперва Лёлин рассказ Марик слушал не без интереса, то под конец мозги его начали потихоньку закипать. Воистину, пьяная женщина представляет убогое зрелище. Язык проститутки все чаще и чаще заплетался, несла она уже откровенную чушь, да и на улице совсем свечерело. Страж допил апельсиновый сок и, оборвав Лёлю на полуслове, заявил что им пора. Он все еще колебался, брать ли ее с собой. Бухая шлюха – отвратительна, но все же Тьма страшнее. Когда ты один. И если он сейчас уедет сам, то непременно сегодня ночью познает Ужас. Ему вспомнился сон: тусклый фонарь, готовый в любой момент погаснуть, мертвый бледный малыш, говорящий считалками, и необъятный наползающий мрак. Усилием воли Верзер отогнал неприятное видение.

Марик часто водил к себе домой проституток. И связано это было не только с неустроенной личной жизнью, но также и с приступами, которые случались с парнем каждые три – четыре месяца.

«В конце концов, – подумал страж, – ее можно уложить спать на диване, сам же я буду рядом, на кресле, а завтра с утра выпровожу нахрен, пусть летит в свой Новосибирск».

Однако Лёля вздумала бузить:

– Как нам пора? Куда? Я хочу быть здесь!

– В Питер, – произнес Марик как можно строже, – или ты едешь прямо сейчас со мной, или остаешься и будешь квасить дальше, в одиночестве.

Скорчив недовольную гримасу, женщина не без труда поднялась и заковыляла к выходу. Родриго имел несчастье оказаться у нее на пути. Лёля остановилась, уставившись мутным взглядом на каталонца, и, расплывшись в нелицеприятной улыбке, заговорила, слегка запинаясь:

– А я еще один стих Жоры Нескладного знаю, хочешь, расскажу.

Мрачный бармен, сощурившись и будто смотря сквозь проститутку в неизвестную даль, помахал головой из стороны в сторону.

– А я все равно расскажу, – настояла на своем Лёля.

Да будь я хоть Ленин преклонных годов,

И то б, без понтов и базара,

Испанский учил бы я только за то,

Что им говорил Че Гевара.

Закончив декламацию, женщина залилась визгливым смехом, так сильно откинув голову, что если бы не Марик, вовремя ее поддержавший, она наверняка бы бахнулась навзничь. Ноздри Родриго расширились, а и без того тонкие губы, казалось, исчезли вовсе. Однако он, смолчав и сверкнув глазами, резко развернулся и ушел прочь.

– Учти, – сказал Марик Лёле, когда они оказались на автостоянке, – поедешь без шлема.

– Это еще почему.

– Протрезвеешь быстрей.

Женщине такой ответ явно пришелся не по душе.

– Мне лицо надует, – произнесла она хмуро, тихо, почти плаксиво.

– Не надует тебе лицо, – передразнил проститутку Марик, – я буду аккуратно ехать.

Страж обманул. Мотоцикл мчался по трассе с невероятной скоростью. И если встречный ветер лишь неприятно колол полуобнаженные руки парня, то, очевидно, Лёле пришлось гораздо тяжелее. По крайней мере, она с такой силой вцепилась в Марика, буквально вжавшись в его спину, что парень опасался, как бы с перепугу женщина не выкинула какой‑нибудь финт, после которого можно было запросто потерять управление и очутиться в кювете с вполне вероятным летальным исходом. Однако, к счастью, Лёля, будто окаменев, до границы города не шевелилась. Сам же Марик сбавлять обороты никак не хотел. Чувствуя свою слабость перед одиночеством и Тьмой, которая его окружала, он, таким образом, вымещал свою злость на ни в чем не повинной проститутке.

– И это медленно? – с трудом произнесла Лёля, слезая с мотоцикла. – Да я чуть не обосралась от страху.

Марик взглянул на женщину. Шмыгая носом, она дрожала.

– Зато алкоголь выветрился, – констатировал страж.

– А ты отморозок, – заключила проститутка.

Марик не обратил внимания на слова попутчицы. Он раздумывал, не отвезти ли мотоцикл в гараж в квартале отсюда, но затем решил, что никто его стального коня не тронет, ибо угоны в крупных городах – вещь редчайшая уже лет как тридцать, если не больше.

Зайдя в подъезд, Марик и его спутница наткнулись на древнюю консьержку, сидящую за столиком с ноутбуком.

– Доброй ночи, Марк Леонидович, – сказала она, рассматривая Лёлю сквозь толстые линзы очков с завистливым неодобрением.

– Пипец, – прыснула смехом женщина, – Марк Леонидыч, бля…

– Тс – с-с, – страж слегка надавил указательным пальцем на губы проститутки, а затем обратился к консьержке:

– И вам доброй, Ксения Анатольевна.

Марик редко испытывал чувство жалости, но покинутая всеми старуха почему‑то заставляла его сердце сжиматься. Возможно потому, что она была похожа на умирающую скаковую лошадь, которая когда‑то каждые выходные мчалась по ипподрому на глазах у сотен тысяч зрителей. Она получала свою порцию любви и ненависти, в зависимости от сыгранных или проигранных ставок. Она жила чужой злостью и обожанием. Она любила страсти, которые ее питали и давали новые силы бежать. Но золотое время соловой скакуньи ушло безвозвратно, на ипподроме теперь красовались новые кони, на которых делали очередные ставки забывчивые зеваки, а старую кобылу отправили в вольер сидеть за маленьким столиком и провожать завистливым взглядом пышущие здоровьем молодые тела.

Марик не стал вызывать лифт, а поднялся на третий этаж по лестнице. Когда он открыл дверь, автоматически включился свет в прихожей, и киберкон торжественно произнес:

– Приветствую вас, Марк Леонидович!

Лёля тихо засмеялась, а страж прошел в гостиную, где находилась панель управления.

– Марк Леонидович, вам одно… два… три сообщения…

Киберкон не успел договорить, поскольку Верзер отключил его, а также убавил вручную слишком яркий свет в коридоре.

– Вечно глючит, сволочь, – сказал он, вернувшись в прихожую.

– Раз, два, три, – попыталась скопировать голос киберкона женщина. В полутьме она преобразилась, стала другой. От пьяной хабалки будто не осталось и следа. Лёля превратилась в сексапильную хищницу с острым взглядом и не менее острыми белыми зубками. Вот только все впечатление портил легкий запах перегара.

Женщина засмеялась, тряхнув золотистой копной волос, а затем неожиданно впилась Марику в губы.

Страж неохотно отозвался на поцелуй.

– Раз, два, три, – повторила Лёля, запустив холодные руки под майку парню, – меня ты отдери…

Марик вдруг ощутил, как волосы на его голове зашевелились. Он ненавидел считалки с самого детства. И на то были свои причины.

– Три, четыре, пять, отдери опять, – прошептала возле самого уха Лёля и куснула стража за мочку.

– Перестань, – тихо сказал Марик, – не нужно…

– Пять, шесть, семь, с тебя слижу я крем, – Лёля уколола когтями спину парня.

Страж, стиснув зубы, закрыл глаза. Это женщина и есть Тьма. Он боялся остаться в одиночестве, бежал от черных воспоминаний, но, оказывается, сам же и привел их в свой дом.

– Семь, восемь, девять…

– Хватит! – Марик грубо отдернул от себя Лёлю.

Однако женщина лишь улыбнулась и прошептала:

– А ты жесткий. Я люблю жестко. Если бы ты знал, как я устала от всех этих импотентов и извращенцев. Я хочу жестко, – и снова прильнула к нему, – хочу жестко туда, куда захочешь ты…

Марик ощущал всем телом, что Тьма уже окружила его, и непрестанно давит, дышит замогильным Ужасом, исходящим от стен, от потолка, от двери, от женщины. Теперь страж знал, что этот потусторонний кошмар не остановить и не рассеять даже сверхмощными прожекторами. Поздно. Зло уже здесь…

Но самое жуткое заключалось в том, что Лёля не способна была постигнуть происходящее. Она превратилась в орудие Тьмы, не сознавая этого. И Марик не мог допустить такой ситуации, при которой случайная шлюха вдруг поняла бы, что парень боится.

– Ну не хочешь по – русски, – нашептывала Лёля, – давай по – французски, как в школе: ун, дё, труа…

Страж схватил женщину за плечи и с силой оттолкнул от себя, отчего она гулко ударилась об входную дверь. В глазах проститутки теперь появился страх.

– Укуси меня, – протянул открытую ладонь к губам Лёли Марик, – укуси меня за руку, вот сюда.

Женщина подчинилась.

– Нет, – сказал страж, – не любовно, а по – настоящему, до крови, со всей силы.

Лёля укусила.

– До крови! – взревел страж. – Сука, кусай, давай, иначе ты пожалеешь, что стала шлюхой!

Наконец, парень почувствовал давящую боль под дрожащими губами женщины. Он схватил ее за волосы и потянул назад, заставив вновь удариться головой.

– Спасибо, – сказал Марик, открывая входную дверь, – ты свободна.

Выскочив в подъезд, Лёля бросила полный злости, страха и недоумения взгляд в сторону стража и, стирая с подбородка кровь несостоявшегося любовника, выпалила на одном дыхании:

– Псих ебаный! Не вздумай мне звонить!

«Тупезнь, у меня твоего телефона нет», – успел подумать Марик, прежде чем хлопнул дверью.

Теперь он остался один. Страж поднял руку, красная струйка стекала по мизинцу и капала на пол: раз, два, три… и на полу черная лужица.

Верзер проковылял в гостиную, выключил свет. Убегать не было никакого смысла. Это как после обильной пьянки: утром тебя мутит. И можно промучиться целый день, борясь с тошнотой. А можно сразу проблеваться, после чего станет легче. Так зачем сопротивляться, если тьма уже здесь? Нужно ускорить процесс, чтобы завтра утром встать свободным от тяжести минувшего.

Марик направился на кухню. Он с трудом волочил ноги, поскольку мрак, казалось, сгущал воздух, превращая его в клейкий кисель. Вязкая мгла заполнила коридор, и дышать и идти было не то что тяжело – практически невозможно. Будто ты по шею в воде. Нет, даже не в воде, а в мутной грязи, в болотной трясине, которая безжалостно гасит любую попытку сопротивления. От невероятного напряжения страж взмок, но все же шаг за шагом продолжал передвигать непослушные конечности. Раз, два, три. И еще маленький шажочек. И вот уже порог кухни. Осталось немного. Совсем чуть – чуть. Какие‑то полтора метра до стола. Задыхаясь, парень оперся о стенку. Глаза заливал едкий и зловонный пот. Пахло ужасом и смертью. Пахло отчаяньем и злом. Пахло одиночеством. И запах, исторгаемый стражем, смешивался с тьмой, еще сильнее сгущая ее. Мрак переставал быть жидким, он начинал кристаллизоваться. Пройдет еще несколько секунд, и двигаться станет невозможно. Марик сделал отчаянное усилие. Раз, два, три – и он возле стола.

Достав из ящика кухонный остро заточенный нож, парень разрезал руку в том месте, где его укусила проститутка. Он умел подавлять боль. Но мало кто знал, что он также умел обострять ее. До невероятных максимумов, практически до мгновенной потери сознания. Отбросив нож и схватив солонку, страж сломал пластмассовую крышечку и одним движением высыпал соль на кровоточащую рану. Острая боль миллионами раскаленных игл ударила в мозг, заполнила пространство огненно красными всполохами, а затем швырнула стража в холодную тьму и забвение…

Теперь он был далеко. В Африке. Новенькое трехэтажное здание – школа. Рядом невзрачные хатки. Пыльная дорога, никогда не знавшая асфальта, уходящая за серо – зеленый холм с могучим раскидистым деревом на самом верху. Бескрайняя саванна и такое же бескрайнее светлое небо. Мама ведет его за ручку. К улыбчивой темнокожей девочке. Невдалеке на площадке играют мальчишки. Все они старше его на два, три, а кто‑то даже и на все пять лет. Именно поэтому невероятно хочется к ним. Но его крепко держат за руку.