Текст книги "Беллинсгаузен"

Автор книги: Евгений Федоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 46 страниц)

3

3 сентября поймали большую акулу, матросы звали её прожорой.

Она долго шла в кильватере, сопровождаемая стайкой лоцманов – малых рыб с синеватыми полосками. В ловле участвовали Олев Рангопль, Мишка Тахашиков, Губей Абдулов со Степаном Сазоновым, которых сдружили дни в лазарете, когда у них появились признаки цинги. Они выбрали самый крепкий канат, большой крюк, выдерживающий свиную тушу, конец закрепили за кнехт. В уду с приманкой акула вцепилась сразу.

   – Разогнёт крючок, зараза! – закричал Мишка, удерживая из всех сил натянувшийся конец.

Ему на помощь ринулся Дионисий, ухватил канат медвежьими лапищами, задержал покатившегося было к кормовым леерам матросика.

   – Набрасывай петлю под ласты! – рявкнул святой отец Олеву.

Рангопль быстро отмотал от бухты конец саженей десять, соорудил петлю и с нескольких попыток подцепил прожору. Один Дионисий, остальные только мешали, вытащил хлестающуюся разбойницу на палубу. Губей изловчился кувалдой размозжить ей морду. Под ластами нашли двух рыб-прилипал с локоть длиной. Разрезали брюхо и в желудке обнаружили среди полупереваренной рыбы и креветок раковину с человечью голову.

   – Вот это пасть! – воскликнул поражённый Мишка.

   – А глотка? – напомнил священник.

Яков Берх замерил длину – девять саженей от носа до хвоста. Он хотел сделать чучело, но оно заняло бы много места. Ограничились тем, что содрали шкуру, счистили мездру и засолили в бочке. Плавники отдали на камбуз для холодца, а мясо выбросили, поскольку русские относились к нему с тем же предубеждением, как к собачатине или крысятине.

Через два дня увидели идущее навстречу судно. Просигналили флагами просьбу остановиться. Транспорт развернулся в дрейф. К нему на ялике отправился Демидов узнать, нет ли каких новостей из Европы. Марсовые убрали паруса. Всё равно надо было ждать «Мирный».

Глядя вслед удалявшемуся ялику, Фаддей подумал, не пора ли мичмана производить в лейтенанты. Такая власть начальнику экспедиции была дана, как и когда-то Крузенштерну, который во время плавания присвоил Беллинсгаузену звание лейтенанта. Но это произошло через семь лет службы мичманом, как предписывал петровский Морской устав. А Митя выпустился из Корпуса в 1815 году и только шестой год носит мичманские звёздочки. Пусть подождёт, если не совершит чего-либо геройского в этом плавании.

Через час Демидов вернулся. Он доложил, что судно «Фаворит» принадлежит купцу из Калькутты, неделю назад оно вышло из Порт-Джексона и направляется в Батавию, далее – в Индию.

   – А о России не спросил?

   – Как же не спросил, – даже обиделся Митя. – О ней, родимой, был первый вопрос. Только англичанин пожал плечами, давая понять, что до русских ему мало дела...

8 сентября ветер стал крепчать, и пришлось лавировать у Нового Южного Уэльса двое суток. Ночью был виден маяк, который раньше осматривали с губернатором Макуари. С рассветом лоцман не явился. Капитан рискнул войти в залив самостоятельно, благо фарватер запомнил. Лоцман приехал, когда шлюп находился в горловине. «Восток» встал на якорь в том же месте, что и при первом посещении. Тут же прибыл капитан Пайпер, обнялись по-братски и лишь потом стали производить салюты выстрел за выстрел.

Джон вручил газеты, новые инструкции из Адмиралтейства, частные письма морякам. Одно письмо для Фаддея послал российский министр в Бразилии Тойл фон Сераскеркен. Он сообщал об открытии неким Уильямом Смитом Южных Шетландских островов и называл координаты к югу от Огненной Земли, высказывал пожелание обследовать их.

«Ну до них ещё надо добраться», – подумал Фаддей.

Лачлин Макуари встретил гостя с той же радостью, как и раньше, расспросил о плавании в тропики, о нуждах.

Ремонтировались, проверяли астрономические приборы, заготавливали дрова на знакомом северном берегу, прозванном сиднейцами мысом Русских[54]54
  Сейчас он именуется мысом Коррибли.


[Закрыть]. Только в этот раз степс и бушприт по настоянию губернатора делали английские плотники под наблюдением портового корабельного мастера. Они делали замеры, тесали дерево, подправляли, крепили... Работали неторопливо, с долгими обязательными ленчами. Но когда закончили, Беллинсгаузен не нашёл ни малейшего изъяна. Новые степс и бушприт были изготовлены мастерски.

Наши плотники вдоль шкафутов соорудили продолговатые хлева, подгоняя доски так плотно, чтобы ни дождь, ни снег, ни морская вода в них не могли попасть.

Как и прежде, офицеров приглашали на общественные и частные вечера. Немало женских сердец замирало при виде подтянутых, галантных русских моряков в чёрных мундирах с позолоченными эполетами и пуговицами. Глядя на лихо кружащихся в танце своих молодцов, на порозовевших от волнения дам и девиц, Фаддей думал, что и самому как-то надо устраиваться, не век же одному куковать. Он всё чаще стал задумываться о женитьбе после того, как окончит поход. Кронштадт – город маленький, хоть и казарменно многолюдный. Почти все офицеры – и строевые морские, и армейские – знали друг друга, встречались в своём клубе. Друг Пётр Михайлович Рожнов, старожил Кронштадта, познакомил его однажды с секунд-майором Дмитрием Федосеевичем Байковым, командиром сапёрного батальона, который строил казённые дома. Это произошло как раз в то время, когда Фаддей приехал с Чёрного моря готовить поход к Южному полюсу. У Дмитрия Федосеевича была в Великолукском уезде деревенька Бурёхино, и он всё звал туда в гости. Перед самым отплытием в кругосветку в толпе провожавших Фаддей увидел майора с девочкой лет десяти-одиннадцати. И что с ним случилось в ту секунду, он так и не понял. Он почувствовал в сердце ощутимый толчок. Нечто потустороннее, божественное заставило ещё раз взглянуть на девочку-подростка в белом платье и шляпке с ленточками, из-под которой выбивались пепельные кудряшки. Лицо кругленькое, как блинчик, безмятежное, розовенькое; глаза молочно-голубые, широко распахнутые, ротик белозубый... В тот миг, когда их взгляды встретились, девочка вдруг перестала махать букетиком цветов и виновато опустила глаза. Это мгновение отпечаталось в памяти и нет-нет да и возникало перед ним, чаще перед сном после молитвы. Знал Фаддей – не ровня они, тридцать лет разницы. Но что же заставляло его всё чаще вспоминать эту лучистую девочку?..

Из ресторации или буфетов всегда нёсся шум. Там пировали красно-мундирные офицеры полка «Новый Южный Уэльс» и с ними двое русских с «Мирного» – лейтенант Анненков и мичман Новосильский. Мичман ещё в первом посещении Порт-Джексона подружился с лейтенантом Блюифильдом, который несмотря на юный возраст, успел повоевать с французами в Испании и восхищал всех своим потрясающим умением пить. На каждый тост он отвечал тостом. Остальные офицеры пили лёгкое вино, а Блюифильд наливал в бокал чистый джин и разом опрокидывал, причём почти не пьянел.

В полночь балы и пирушки заканчивались. Моряки садились на гребные катера и разъезжались по шлюпам, а англичане разбредались по квартирам и казармам. Сидней был невелик, до окраин доходили за полчаса.

30 октября Завадовский доложил, что шлюп вооружён совершенно, рангоут в порядке, можно отправляться в путь. Нанесли прощальные визиты начальникам и горожанам, с которыми познакомились и близко сошлись. Перевезли обсерваторию, мастерские, скот и птицу. Кроме кур, уток, баранов главный снабженец Брукс доставил сорок шесть свиней. В воскресенье 31 октября с приездом лоцмана снялись с якоря, но, увидев спешившего к «Востоку» командира порта, Беллинсгаузен застопорил ход. Джон Пайпер, как и Лачлин Макуари, делал всё возможное для русских. Грустно простившись с ним, отдав крепости салют, Фаддей приказал наполнить паруса. Не без сожаления оставляли русские моряки гостеприимный и благодатный край.

4

Как и полгода назад при выходе из залива, океан встретил суровым штормом. Через неделю он стих, и шлюпы огласились звуками животных и птиц, подобно Ноеву ковчегу: блеяли овцы, хрюкали свиньи, кричали на все лады птицы, а домашние попугаи со скрипучим клёкотом выливали на прохожих английские непристойности. Кенгуру, подарок Пайпера, ручной и чистоплотный, носился по палубам и забавлял матросов разными ужимками.

   – Не шлюп, а зверинец! – деланно негодовал Мишка, ему поручил Фаддей общий присмотр за живностью.

В воскресенье 7 ноября к обеду приехал Лазарев. Беллинсгаузен объявил ему, что намерен вести экспедицию в сторону Новой Зеландии.

   – А инструкция? – насторожился Михаил Петрович.

   – Инструкция составлялась по картам и в тёплых кабинетах.

   – Надеюсь, вы объясните причину.

   – Обязательно. Сей курс отвлечёт нас на восток по причине господствующих здесь западных ветров, приблизит к путям капитана Кука. Стоит ли торить по проторённому?

   – Пожалуй, вы правы. Так куда идём?

   – К острову Макуари. Его ещё никто не описывал. В случае разлучения буду ждать неделю у Новой Шетландии. Ежели там не сойдёмся, следуйте в Рио, ждите месяц, далее по инструкции. Копия у вас есть.

Между капитанами сложились чисто деловые, но отнюдь не приятельские отношения. Оба выполняли одно дело, отлично осознавая, что успех предприятия обеспечат лишь согласованные действия. Однако у них были разные воззрения. Беллинсгаузен хотя и относился к дворянскому роду, но у него не было ни одного крепостного, как и собственного поместья. Он одинаково по-доброму относился ко всем людям. За это его и любили матросы. Лазарев же вынужден был относиться к ним милостиво, как пехотный взводный перед боем из опаски быть убитым в спину каким-либо обиженным или обозлённым солдатом. Он происходил из богатой семьи сенатора и жесток был по природе. Не суров, а именно жесток «по системе», не горяч во время корабельных работ, не безотчётно вспыльчив, не быстро отходчив, но холодно, расчётливо, убеждённо жесток с нижними чинами. В то же время он превосходно знал военное и навигаторское дело, не своевольничал и не капризничал, как это случалось у Лисянского с Крузенштерном, а чётко соблюдал устав и субординацию.

Едва Михаил Петрович отъехал на «Мирный», как поднялся ветер. Волны стали бить по носовой части шлюпа. Завадовский спустился в трюм. Вернувшись, он позвал с собой Беллинсгаузена. Ещё на подходе к форштевню Фаддей услышал отчётливое журчание воды. Но в каком месте оказалась течь, определить не мог из-за внутренней обшивки.

   – Как же так, Иван Иванович? – растерянно пробормотал он. – Мы ведь в Порт-Джексоне, сколь могли, ободрали медь в носу, весьма хорошо проконопатили пазы носа, обили новыми листами...

   – Выходит, надо было шить и новые доски.

   – А теперь-то что делать?

Завадовский не ответил. Слишком велика была ответственность для принятия решения. Напрашивались два вывода: либо возвращаться и ремонтироваться в Порт-Джексоне, так как нигде ближе тяжёлый «Восток» не изладить, при этом упускалось бы лучшее время для плавания в южных широтах, либо идти дальше, рискуя гибельными последствиями в лютых краях.

   – Что бы вы сделали, будь на моём месте?

Они были в трюме одни, никто подслушать не мог, Фаддей надеялся на полную откровенность помощника.

   – Честно скажу: не знаю, – сознался Завадовский. – Тут как в сказке: направо пойдёшь – смерть найдёшь, налево...

   – Пойдём вперёд, – вдруг жёстко проговорил Фаддей.

   – Тогда надо переменить центровку, – оживился Иван Иванович.

   – Делайте! Пушки с деков спустить в кормовые трюмы, на шканцах оставить одни каронады для сигналов. В нижние палубы убрать запасной рангоут и вообще все тяжести с носа.

   – И уменьшить ход, – подсказал помощник.

   – Придётся. Сейчас у нас скорость...

   – Восемь миль в час.

   – Убавить парусов, идти не скорей пяти.

Матросы, как всегда при авралах или перед смотром, работали как черти.

   – Такая отважность может дорого обойтись, – поговорил Лазарев, узнав о неприятностях на «Востоке» и решении Беллинсгаузена всё же идти во льды. Тут и в обычном походе с течью на судне плыть не слишком приятно, а как можно решиться на вторжение туда, где безумствуют бури и неизбежны удары об айсберги?

   – Господь милостив, – произнёс с надеждой Анненков, стоявший рядом с капитаном «Мирного».

   – Будем уповать...

Плотники «Востока» начали обшивать досками корму наглухо. Беллинсгаузен полагал, что добавочная палуба не только скрепит заметно осевшую заднюю часть, но и предохранит от волн.

Ревущие сороковые широты прошли хоть с ветром и сильной качкой, но без штормов. Потихоньку добрались до острова Макуари. Фаддей надеялся увидеть вечные снега, как на Южной Георгии, находившейся на той же широте 54 градуса с минутами, но он крайне удивился при виде синеющих вдали лесов и стад морских слонов и пингвинов на взморье. Высадившись на остров большим отрядом, моряки натолкнулись на землянки, возле которых сушились шкуры. Вошли в одну из них, осмотрелись. Вдоль стен стояли кровати с грязными пуховыми одеялами, на потухшем очаге валялись красные куски изжаренного тюленьего мяса, в углу лежали белые сухари.

   – А где же люди? – спросил Завадовский.

   – Они услышат наши выстрелы и объявятся, – рассудил Лазарев, возглавивший десант.

А люди тем временем находились на «Востоке» у Беллинсгаузена, чудом разминувшись с отрядом пожелавших осмотреть остров. Их было трое. Они сказали капитану, что живут на острове уже семь месяцев и ждут на днях судно «Мария-Елизавета». Фаддей видел этот транспорт в сиднейском доке на ремонте и потому сообщил:

   – Боюсь огорчить вас, но «Мария-Елизавета» ещё тимбируется и прибудет не скоро.

   – У нас кончаются продукты, а ром давно выпили, – проговорил старший из сиднейцев. – Заполнили мы и все бочки жиром, а без дела можем свихнуться.

   – Поможем, чем можем, – пообещал капитан. – Много ли на острове пресной воды?

   – Нальётесь, если встанете посередине острова у нашего посёлка.

За обедом англичане рассказали, что жир и шкуры высоко ценятся в метрополии, приносят доход молодой колонии. Правда, котиков стало меньше. За хорошую шкуру платили гинею[55]55
  Гинея – английская золотая монета, чеканилась с 1663 до 1817 года. Заменена золотым совереном. Во времена Беллинсгаузена приравнивалась к фунту стерлингов.


[Закрыть]. На Макуари и другие острова набежало много любителей, они-то почти истребили ценных животных. Остались только слоны.

С палубы донеслись крики. Беллинсгаузен с гостями подошли к борту, увидели проплывающего мимо морского зверя, за которым тянулся кровавый след.

   – Разрешите добить? – вскинул ружьё вахтенный Иван Игнатьев.

   – Стреляйте, коль хочется.

Два выстрела не причинили слону вреда. Он продолжал плыть дальше.

   – Может, спустить шлюпку? Хорошее бы вышло чучело.

   – Пустое, капитал, – отсоветовал старший. – В воде его не добить, а на суше можно любого взять без всякого труда. Мы вам тоже поможем.

Англичане уехали, не повстречавшись с десантом и в этот раз. Вернувшиеся моряки, вытаскивая из туесов убитых птиц, рассказали, что Завадовский хотел слона убить, два раза стрелял, но ушёл зверь.

   – Так мы его и видели! – воскликнул Игнатьев. – Он проплывал прямо под нашим бортом, я тоже дважды стрелял, но и впрямь говорят: что слону дробина...

Когда стемнело, Фаддей по привычке поднялся на шканцы, чтобы оценить обстановку и решить, как держать шлюп в ночное время. Внезапно два сильных удара всколыхнули корабль, будто он наскочил на мель.

   – Немедленно лот!

Вахтенный матрос опустил конец со свинцовой гирей, но дна не достал.

   – Глубина?

   – Шестьдесят сажен.

   – Может, наскочили на спящих китов? – с недоумением спросил капитан выскочившего Завадовского.

   – Или прошли через гряду каменьев? – предположил помощник.

С «Мирного» поблизости показалась шлюпка. Прибывший Анненков доложил, что недавно его шлюп коснулся мели, вся команда дважды ощутила удары, когда же замерили глубину, то дна не достали.

Тут Фаддея осенило. Не спящие киты и не подводные мели встряхнули шлюпы.

   – Передайте Михаилу Петровичу, коль удары произошли в одно и то же время в разных расстояниях, то, скорее всего, где-то произошло землетрясение.

Приехавшие на другой день сиднейцы-промышленники подтвердили, что поздно вечером ощутили толчки – несомненно, подземные. Вместе с ними поехал на остров Беллинсгаузен с матросами. По дороге англичане рассказали, что остров Макуари открыли в 1810 году. «Котиковая лихорадка» сразу же всполошила купцов Нового Южного Уэльса. Выбив котиков, люди исчезли, оставив после себя собак и кошек. Со временем они одичали и скрываются в густой траве на возвышенностях. Старший привёл моряков на лежбище, показав на морских зверей:

   – Они лежат здесь по два и три месяца, ужасно ленивы и неповоротливы. А теперь смотрите, как мы работаем.

Он поднял длинную палку с шарообразным железным наконечником, обитым гвоздями, подошёл к спокойно спящему слону и ударил своим орудием в переносье зверя. Лишившись сил двигаться, тот заревел громким и жалостливым голосом, точно ребёнок. Англичанин острым ножом вспорол шею в четырёх местах. Фонтаном брызнула кровь, заливая камни. Через некоторое время слон, оглядев людей своими выпуклыми грустными глазами, тяжело вздохнул и умолк. Но когда охотник сел на него верхом и стал сдирать кожу, бедное животное застонало от боли.

   – Ах ты, тварь бессловесная... – вздохнул кто-то из русских.

Матросы – ребята неробкого десятка – с неприязнью смотрели на действия промысловика, давно привыкшего к такой немилосердной работе. Сиднеец показал на толстый слой жира:

   – Вот ради чего мы убиваем животных. Сало кусками бросаем в котлы, поставленные на камни, разводим костёр из того же жира, перетапливаем и разливаем по бочкам.

   – А мясо едите? – спросил вестовой Мишка.

   – Мясо воняет ворванью, а вот ласты молодых зверей употребляем. А вообще питаемся яйцами пингвинов, чаек, эгмондских кур, голубых буревестников. Едим и дикую капусту, чтобы уберечься от цинги.

Он огляделся, вырвал растение с толстым стеблем и тёмными мохнатыми листьями, очистил корень, дал попробовать тому же бойкому Мишке.

   – Походит на нашу родимую, – пожевав и сглотнув, сообщил тот.

   – Вот и собирайте, чтоб зря не шататься, – не то посоветовал, не то приказал Беллинсгаузен.

И то правда, смотреть больше было не на что, и матросы стали собирать капусту и отвозить на шлюпы. Там коки квасили её, а корни мариновали. Позже из этой капусты они варили вкусные щи и жалели, что заготовили мало.

Фаддей же с офицерами в сопровождении англичанина пошли к месту, где текли ручьи. Одна из речек проходила посередине становища. С камней здесь удобно было наливать анкерки. Но шлюпы из-за буруна близко подойти не могли. Воду пришлось возить на шлюпках и яликах, для чего Беллинсгаузен отрядил специальную команду во главе с Иваном Резановым, исполнявшим и комиссарскую должность.

Кстати, Иван проявил в этой сфере известные способности. Если капитан вернулся на шлюп с живым дрессированным попугаем, которого выменял у промысловиков за три бутылки рому, то Резанов в один из последних рейсов, когда англичан мучило похмелье, все анкерки ёмкостью по три ведра, залил жиром за одну бутылку.

Перед отходом с острова Макуари промышленники постарались доставить на шлюп шкуру морского слона вместе с головой, чтобы по возвращении в Петербург русские могли набить чучело и сохранить для потомства вид этого редкого и достойного зверя. Поскольку из-за начавшегося шторма они не сумели подойти на шлюпке, то снарядили китобойное судно. С опасностью для жизни они привезли шкуру на «Мирный». К этому времени «Восток» отогнало довольно далеко в море. Густая пасмурность с дождём скрыла остров из глаз, а китобоец не имел даже компаса. Лазарев отдал англичанам свой и указал румб, по которому надлежало им возвращаться, сверх того наделил провиантом и ромом.

5

Приближался полярный юг. Холодней становился воздух, крепче дули ветры, мрачнело небо, гуще сыпал снег. Начиналась ледяная страда. На широте 62 градуса встретили первые ледяные поля. Потом упёрлись в стену. Вдоль неё и пошли в надежде увидеть проход. Появились киты и айсберги. Шлюпы лавировали между ними, поворачивая с одного румба на другой, ложась в дрейф, прислушиваясь к шуму воды, разбивающейся о подошвы ледяных островов. В тяжёлую мрачность, когда скрывались верхушки мачт, через каждые полчаса Фаддей приказывал стрелять из каронады ядром, чтобы звук слышали на «Мирном». Качка была столь велика, что коки не могли готовить жидкую горячую пищу в котлах. Они с трудом грели воду для чая и пунша, чтобы этим тёплым питьём хоть немного подкреплять матросов на вахте, беспрерывно менявших паруса. Питались всухомятку, но не голодали. Ели масло, сухари, говядину в банках, закупленную в Англии, где впервые научились делать консервы.

В шторм Фаддей посылал на бак зоркоглазого Олева Рангопля «смотреть вперёд». Снег, мелкий и колючий, несло горизонтально, паруса и стоячий такелаж покрывались льдом, при сильном движении шлюпа сверху сыпались тяжёлые сосульки.

Но случались и светлые, спокойные дни. Появлялось солнце. Офицеры и штурманы начинали торопливо вычислять широту и долготу. Как-то, проплывая мимо плоского айсберга длиной и шириной до 10 миль, Беллинсгаузен определил его высоту: получилось 110 футов (33,5 метра). Сделав несложный расчёт из того соображения, что шесть частей айсберга скрыто под водой, то есть 660 футов (201 метр), он нашёл массу его, равную более 59 миллионов тонн. Полученной от этого гиганта пресной воды хватило бы всем жителям планеты на несколько месяцев.

Правда, в воде, приготовленной изо льда, не хватало некоторых необходимых для жизни солей, в первую очередь йода. Такую воду пили матросы Кука. Занудливый натуралист Иоганн Фостер, сопровождавший мореплавателей во втором походе, опять-таки писал: «Многие из нас почувствовали разные простудные заболевания, жестокую головную боль, у иных распухли железы и сделался сильный кашель, что, конечно, происходило от употребления в пищу растаянного льда». Но Фаддей следил за рационом, такую воду коки использовали при готовке кашицы, щей, гороха, пива и пунша, а для утоления жажды выдавалась пресная вода, на берегах налитая.

Вечером 13 декабря шлюпы в четвёртый раз пересекли Южный Полярный круг. Обывателю фраза «Я был за Полярным кругом» покажется пустой. Но в то время её могли произнести считанные люди. И люди мужественные. Само пребывание в высоких широтах считалось доказательством героизма. Для мореплавателя, прошедшего через эту условную черту, фраза «Я был за Полярным кругом» приобретала особую эмоциональную окраску. Она означала: «Я был в царстве вечной стужи, за чертой, где кончается власть живой природы, где человека поджидают тысячи опасностей». Над горизонтом в самую полночь сияло солнце, шлюпы малыми детскими корабликами проползали меж ледовых громад, матросы с баграми у бортов, матросы на баках, матросы на реях стояли в готовности действовать, если одна из этих махин вдруг начнёт двигаться, вздумает перевернуться или внезапный ветер, как пушинку одуванчика, погонит шлюпы на лёд.

Но ещё хуже чувствовали себя моряки, когда опускался туман, всё вокруг будто погружалось в сметану. Звуки гасли, запутавшись в мгле и сырости. Еле слышались выстрелы из 15-фунтовых каронад, которыми обменивались «Восток» и «Мирный» для обозначения своего места. Матросы осторожно передвигались по палубе. Рассмотреть можно было лишь собственные ноги да пальцы на вытянутой руке. В моменты белой слепоты каждый человек становился особо чуток на ухо. Откуда-то издалека, словно из глубин моря, появлялся трубный гул. С каждой минутой нарастала лавина звуков, превращаясь в рёв. Тогда слышался крик искушённого капитана:

– Поворот чрез фордевинд!

Вмиг пропадало тоскливое угнетение. Те, к кому адресовалась команда, с лихорадочной порывистостью кидались исполнять приказание. В какую-то долю просветления показывался ледяной монолит, изъеденный временем, как сухостой древогрызом, вода, плещущаяся в этих щелях, пещерах, промоинах, создавала свирепый вой и рёв.

Иногда шум от бурунов нёсся со всех сторон. Приходилось спускать катера и тянуть шлюп на буксире. Часто при пальбе орудий, даже не заряженных ядрами, но в ясную погоду, айсберги разрушались от сотрясения воздуха. Исполины были настолько источены водою, настолько стары, что рассыпались стеклярусом, рушились в воду с тяжёлым грохотом.

Как-то раз, сидя за обедом, Фаддей нутром почувствовал, как шлюп сильно закачало и паруса обветрились. Наверху он увидел величественную и ужасную картину. Шлюп входил в тесный проход между двумя плавающими горами. Айсберги были столь высоки, что отняли ветер у самых верхних парусов. Корабль в таких случаях становится почти неуправляемым. Но пока он двигался по инерции и слушался руля. На грот-брам-салинге стоял матрос Денис Южаков и показывал направление, куда править.

   – Видишь вершину? – крикнул капитан.

   – Она много выше клотика. Вижу только стену вроде щита!

Как только прошли самую узость, стены за кораблём сомкнулись, как гигантские тиски, с треском и рёвом посыпался лёд. Нет, не лёд, а какие-то высшие силы сберегли их в этот (который!!!) раз.

В Рождество Христово во время благодарственной молитвы сильный удар прервал службу, даже Дионисий не устоял на ногах. Завадовский кинулся узнавать причину. Незадолго перед службой он вместе с капитаном поднимался наверх и не усмотрел никакой опасности, кроме нечастых малых льдин.

Шлюпом управлял лейтенант Демидов, которому Беллинсгаузен досрочно, ввиду тяжёлого плавания и доброй службы, присвоил всё же следующий чин, и это событие офицеры собирались отмечать в ближайший праздник. Он находился на баке, откуда обычно при льдах вахтенные командовали. Ход был небольшой, хоть зыбь сильно раскачивала судно с носа на корму и мешала управляться с рулём. Демидов, увернувшись от одного снежного поля, набежал на другое. Оно показалось небольшим, но, напитавшись водою, от тяжести погрузившись, довольно коварно встало на пути. К счастью (о, высшие силы небесные!), это случилось в то самое мгновение, когда шлюп зарылся носом в воду. Льдина упёрлась в якорный шток и, приподняв его, раздробила лишь подъякорные доски, отодрала под водою медь фута на три. Если бы удар последовал секундами раньше или позже, когда форштевень поднимался, льдина проломила бы подводную часть...

Новый, 1821 год начался невесело. Шлюпы двигались при ветре и сильном волнении. Косматые тучи, чёрный горизонт, снег и мороз омрачали и без того непраздничное настроение. После молебна матросам выдали по кружке горячего пунша, но хмель не прибавил веселья. Угнетала тоска. Чувствуя это могильное предгрозье, Фаддей позвал вестового Мишку:

   – Передай кокам, чтоб сварили кофе и налили вместо сливок несколько рому. Может, от такого непривычного питья ребята повеселеют.

Такое угощение матросам пришлось по вкусу. Из кубриков понеслись частушки, затренькали балалайки.

По множеству китов, тюленей, птиц можно было предположить, что близится берег. В полночь на юге полыхали зарницы. Видно, там находились сплошные белые поля. Они-то и отражали солнечный свет. И ветер вроде нашёптывал: «Земля, земля…» Но в неё суеверно не верили и не произносили этого слова.

В три пополудни 10 января Фаддей заметил в далёкой мрачности ещё более тёмное пятно. Он прислонил глаз к зрительной трубе, но в чёткости рассмотреть не сумел. Завадовский с Игнатьевым тоже навели подзорные трубы на предмет, приняли его за распластавшегося на льдине какого-то зверя-великана.

   – Мишка! – позвал Беллинсгаузен денщика.

   – Здесь я, – вынырнул из-под шканцев Тахашиков.

   – Сбегай на салинг! – И подал матросу трубу.

Через минуту Мишка замахал шапкой:

   – Суша к ост-норд-осту!

   – Странно, почему же в воде ни пингвинов, ни морской травы, коих всегда встречали на подходе к земле? – произнёс Завадовский.

   – Мы на широте 69 градусов. А здесь, видимо, природа мертва и не производит морских трав, – предположил Игнатьев.

Вскоре показался остров, повернули к северной его оконечности. Подойдя на расстояние 14 миль, упёрлись в сплошной низменный лёд. Пришлось менять галс. К этому времени «Мирный» догнал «Восток». Лазарев через телеграф поздравил с обретением острова. Он подогнал свой корабль под корму «Востока», матросы трижды прокричали «ура». Михаил Петрович поднялся на борт. Рассматривая карту, где никаких островов в этом месте не обозначалось, он произнёс:

   – Я хорошо рассмотрел все мысы, особливо нижние части. Они составлены из крутых каменных скал, а высокие места покрыты снегом. Уверен, остров здесь не один, а как бы продолжает материк.

   – Поэтому его надо лучше оглядеть, – сказал Беллинсгаузен.

   – Сделаем. А как его назовём?

   – Может, высоким именем виновника существования в Российской империи военного флота?

   – Точно! Пусть сей клочок земли отныне зовётся островом Петра Великого...

Произвели замеры – ширину, длину, высоту, составили опись, нанесли на судовую карту. Потом двинулись дальше.

В скучище плавания, будничных делах, однообразии природы даже малое происшествие обсуждалось на все лады в кают-компании, кубриках, жилых палубах. На «Мирном» с шести вечера до полуночи нёс вахту мичман Новосильский. Погода была как почти всегда в высоких широтах мерзопакостная: снег, дождь, к ночи нашёл туман. Шлюп бежал при свежем ветре в полный бейдевинд. Его окружала такая завеса, что не дозволяла видеть дальше одной длины судна. Капитан с офицерами пили чай. Вперёдсмотрящий на баке матрос вдруг крикнул:

   – Вижу лёд!

Мичман, а с ним и другие вахтенные побежали на бак. Они и в самом деле увидели сквозь туман ледяную стену. В мгновение решившись обойти препятствие под ветром, Новосильский крикнул штурвальному:

   – Право руля!

Послав людей на брасы, приказал обезветрить задние паруса, чтоб шлюп скорее покатился под ветер.

Несмотря на то что люк в кают-компании был закрыт рамою и брезентом, беготня на палубе встревожила офицеров. Первым выскочил старший помощник Обернибесов и устремился на нос шлюпа.

   – Спускаться не надо! Мы проходим лёд на ветре! – крикнул он с бака.

Так показалось Николаю Васильевичу с первого взгляда. Но чтобы пройти лёд на ветре, надо было вместо право положить руль лево, обветренные паруса наполнить снова. Короче, переменить весь манёвр. Новосильский заупрямился. Нерешительность и переменчивость в распоряжениях вредны всегда, а в морской службе, да ещё при явной угрозе, недопустимы вообще. Однако на что решиться? Или выполнять приказ более опытного и старшего офицера, или продолжать начатый манёвр, взяв грех на душу. Каждая секунда приближала шлюп к страшной, мелькавшей в тумане стене... Тут вышел на палубу Лазарев. Новосильский торопко объяснил ситуацию, вскрикнул в отчаянии:

   – Что же прикажете?

   – Постойте, – проговорил капитан хладнокровно.