Текст книги "Беллинсгаузен"

Автор книги: Евгений Федоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 46 страниц)

9

Только на суше русская армия мало-помалу начала навёрстывать упущенное. К концу ноября ей удалось очистить от шведов всю Финляндию. Тут снова всплыла идея военного министра Алексея Андреевича Аракчеева, высказанная им ещё накануне войны, о переходе русских дивизий в Швецию по льду Ботнического залива. На военном совете, созванном императором, решили переходить через залив тремя колоннами в самое холодное время года.

Ближе всех к Швеции располагались войска Багратиона. Численность их увеличили до двадцати тысяч, колонне предписали начать свой путь с Аландских островов, пройти по льду и цепочке мелких островков, как по камешкам через лужу. В самом узком месте залива, называемом Кваркеном, севернее Багратиона должен был наступать Барклай-де-Толли. Его колонне предстояло преодолеть 100 километров ледяного поля от Васы в Финляндии до Умео в Швеции. Ещё северней по берегу залива шла колонна Шувалова. Общее командование всеми войсками возложили на генерала Кнорринга.

«Я знаю, что совершение наступления сопряжено с немалыми трудностями, – писал Александр I Кноррингу, – но трудности сии исчезают при сравнении с теми препятствиями, кои весною должны будут встретиться. Лучше одним кратковременным, но решительным напряжением сил положить конец сему делу, нежели, истратив настоящее время, вести летом войну тягостную, продолжительную и от конца своего удалённую.

Из всех изъяснений усмотрите вы, сколь намерения мои усилить настоящею зимою военные действия непременны и решительны и сколько много на деятельность и опытность вашу я полагаюсь, считая, что сим путём... достигнем мы желаемой цели – выгодного и прочного мира».

Однако войска, предназначенные для столь трудной экспедиции, оказались совсем неподготовленными. Отсутствовали запасы провианта и фуража, люди были плохо вооружены и одеты. В январе-феврале подвозили необходимые припасы. 4 марта в Або – столицу Финляндии – прибыл Аракчеев, дабы возглавить подготовку похода. Кнорринг стал доказывать военному министру, что шестисуточный переход через залив невозможен, что на противоположном берегу стоит десятитысячный шведский корпус, а у русских солдат недостаёт боевых патронов, сухарного провианта, тёплой обуви и одежды, что было недалеко от истины. Аракчеев отмёл все возражения главнокомандующего, сам поехал в войска, предназначенные к переходу на Аландские острова.

В одном из местечек он застал русского генерала Сухтелена и шведского генерала Дебеллена. Они обсуждали условия перемирия, так как в Стокгольме произошёл дворцовый переворот и на престол вместе Густава IV взошёл герцог Карл Зюдерманландский. Решительный Аракчеев остановил переговоры, потребовал полной капитуляции при условии уступки всей Финляндии России и разрыва союза Швеции с Англией. Одновременно он приказал Кноррингу начать наступление всех трёх колонн. Некоторое время спустя он получил краткое и категоричное повеление императора: «Нахожу нужным сим моим указом вверить вам власть неограниченную во всей Финляндии и право представлять сей указ везде, где польза службы оного востребует».

Ударную миссию Аракчеев возложил на Барклая-де-Толли. Всего из Васы выступало 3800 пехотинцев, гренадер и казаков с восемью пушками. Исключительную роль в манёвре играл элемент внезапности. Но большие опасения вызывала погода. Была середина марта, под снегом могли образоваться трещины. Обычно в это время начинались весенние штормы, которые уносили в море целые ледяные поля. Однако зима 1809 года выдалась холодной, весна задерживалась, и лёд казался прочным.

За тридцать шесть часов до выступления основных войск из Васы вперёд ушла сотня лыжников-снайперов и казаков. В первую же ночь разведчики захватили неприятельский патруль неподалёку от шведского побережья. Ещё через сутки они натолкнулись на финский отряд из пятидесяти человек. В завязавшемся бою неприятеля истребили. Ружейную пальбу услышали в Умео, но комендант города не мог поверить, что это подходили русские, и не принял никаких мер предосторожности.

А между тем отряд Барклая продвигался по льду дальше и дальше. Позднее Беллинсгаузен прочитал об этом походе книгу Фаддея Булгарина, который описывал его со слов участника операции генерала-майора Берга:

«Насколько мог видеть глаз, Простиралась обширная снежная пустыня, гранитный остров казался природной каменной могилой. Нигде не видно никакой жизни – ни кустов, ни деревьев, ничего, что могло бы защитить от ветра и холода. Было 15 градусов мороза, но войска расположились лагерем без палаток и не зажигая костров... С самых первых шагов по ледяному полю солдаты столкнулись с почти непреодолимыми трудностями. Несколько недель назад могучий ураган взорвал лёд, нагромоздив целые горы из огромных глыб. Эти ледяные горы создавали впечатление морских волн, внезапно скованных морозом. Переход становился всё тяжелее и тяжелее. Солдаты вынуждены были взбираться на ледяные глыбы, а иногда убирать их с пути, борясь к тому же и со снежной бурей. Брови солдат побелели от инея.

В то же время поднялся сильный северный ветер, угрожая превратиться в ураган, способный сломать лёд у них под ногами... Свирепствовавшая в сию зиму жёсткая буря, сокрушив толстый лёд на Кваркене, разметала оный на всём его пространстве огромными обломками, которые, подобно другим диким утёсам, возвращались в разных направлениях, то пересекая путь, то простираясь вдоль оного. Трудности перехода увеличивались на каждом шагу. Надлежало то карабкаться по льдинам, то сворачивать на сторону, то выбиваться из глубокого снега, покрытого облоем.

Пронзительный и жгучий северный ветер стеснял дыхание, мертвил тело и душу, возбуждая опасение, чтобы, превратившись в ураган, не взорвал ледяной твердыни».

Всё же промерзшие до костей солдаты Барклая достигли берега. Гарнизон Умео в панике оставил город. Русским достались четыре пушки, около трёх тысяч ружей, много снарядов, амуниции, провианта.

Отряд Багратиона дошёл до Большого Аланда. Авангард полковника Кульнева, будущего героя Отечественной войны, вступил на шведский берег в месте, от которого до Стокгольма оставалось не более ста вёрст. Известие о появлении русских близ столицы настолько ошеломило новоиспечённого короля Карла, что он тут же запросил мира. Однако через некоторое время шведы пришли в себя и начали вести переговоры о перемирии. Они надеялись на помощь Англии.

С открытием навигации Альбион и впрямь предпринял несколько попыток оказать давление на Россию, английский флот стоял на Балтике, его флотилии не раз подходили к Мурману, но там действия ограничивались захватом рыбацких пристанищ. Однажды англичане напали на беззащитный городок Колу, опустошили винный магазин, пленили несколько купеческих судов. Правда, такие захваты не всегда бывали удачны. Близ Нордкапа неприятели завладели судном мещанина Герасимова, отправили его со своею командою в Англию. В пути Герасимов, воспользовавшись беспечностью часовых, запер их в каюте, привёл судно в Колу и сдал пленных старосте.

Той же весной 1809 года в службе Фаддея Беллинсгаузена произошло изменение: впервые в жизни из подчинённого он превратился в начальника. Его назначили командиром корвета «Мельпомена», только что вступившего в строй. Корвет имел медную обшивку подводной части, хороший ход, вооружён был тридцатью орудиями – по пятнадцать с каждого борта. В его задачу входило патрульное крейсерство до Гогланда и Сескара. Скучнее этого занятия придумать было трудно. Корвет, как маятник, двигался туда-сюда, шведский флот уже бездействовал, а эскадра англичан не решалась на активные вылазки. Если бы она начала движение на восток к Кронштадту, русский флот в Ревеле мог бы зайти ей в тыл и отрезать путь к отступлению.

Иногда «Мельпомена» появлялась в окулярах подзорных труб английских офицеров. Было видно, как матросы убирали паруса, судно начинало дрейфовать, ощетинившись орудиями, как бы призывая к,,бою. Но англичане уже знали, что, едва они пойдут в наступление, тут же появятся линейные корабли и устроят баталию. Привыкнув к действиям с союзниками, чаще бросая их на самые опасные участки, в одиночку они начинали проявлять непонятную робость.

Геройство охватывало их в погонях за торговыми и транспортными судами. Перерезав морские дороги между Кронштадтом и портами Финляндии, им удалось захватить тридцать пять таких кораблей. Добыча, надо заметить, слишком скромная для огромного флота «владычицы морей», каждый день пребывания которого в далёких морях обходился недёшево. Англичане уже знали, что Финляндия дала присягу на верность России, царь обещал соблюдать финские законы, дозволил иметь свой парламент – сейм. Вместо Кнорринга главнокомандующим и генерал-губернатором он назначил Барклая-де-Толли. Потомок шотландского рода Беркли сразу же навёл порядок в новом Великом княжестве Финляндском. В одночасье обессиленная Швеция уже не могла исполнять союзнические обязательства, хотя и продолжала сопротивляться, иногда успешно.

А во Фридрихсгамме шли переговоры. С русской стороны их вёл министр иностранных дел граф Николай Петрович Румянцев, бывший министр коммерции. В 1809 году он, сторонник сближения с Францией, поразивший Наполеона своим умом и научными познаниями, в Табели о рангах занимал первое место, будучи канцлером и председателем Государственного совета. Дед его Александр Иванович в 1744 году был пожалован графским титулом с девизом «Не только оружием». В молодости Александр Иванович был сперва одним из денщиков Петра I, пользовался особым доверием царя. Именно ему Пётр приказал отыскать и вернуть в Россию беглого царевича Алексея. Вместе с Петром Андреевичем Толстым он выполнил это распоряжение и впоследствии преуспел в поручениях, которые требовали ума, хитрости и дипломатической гибкости. Поэтому девиз «Не только оружием» лично для него имел глубокий смысл.

Ещё более прославился его сын Пётр Александрович Румянцев-Задунайский – славнейший полководец.

Не подвёл отца с дедом и Николай Петрович, который теперь участвовал в труднейших переговорах с упрямыми шведами. Их ход целиком зависел от положения дел на театре военных действий. Стоило шведским войскам добиться успеха, как позиция шведской делегации становилась жёсткой, а требования – чрезмерными. Если одерживали верх русские дивизии, то шведская сторона делалась мягче и уступчивей.

Главным козырем Румянцева было нахождение российских войск на Аландских островах, откуда они могли совершить бросок на Стокгольм в любую минуту. Это обстоятельство и сыграло свою роль. 17 сентября 1809 года был заключён наконец мирный трактат. Россия приобретала всю Финляндию с Аландскими островами, восточную часть Западной Ботнии до рек Торнео и Муонио. Шведы обязывались заключить союз с Францией и Данией. Фридрихсгамский мир был заключён ровно через сто лет после победы Петра I над шведами под Полтавой. Многие считали подписание его символичным: как завершение дела, начатого великим преобразователем. После 1809 года Швеция уже никогда не воевала ни в ближайшее время, ни в последующем столетии.

Английская эскадра тогда же оставила Балтийское море.

10

Фаддей Беллинсгаузен оказался в Петербурге по служебным надобностям и у золотошпильного Адмиралтейства неожиданно повстречался с Юрием Фёдоровичем Лисянским. Он поразился, насколько постарел, высох и жёлт лицом стал бывший соплаватель по кругосветке – тогда кругленький, кучерявенький, ясноглазый красавец с прямым, решительным взглядом и вьющимися до подбородка бакенбардами. «Бог мой, а прошло-то всего три года, как расстались! Уж не заболел ли Лисянский чахоткой?» – пронеслось в голове.

Юрий Фёдорович несказанно обрадовался встрече, даже всплакнул, прижавшись к плечу Фаддея.

   – Ну, полноте, Юрий Фёдорович, люди смотрят, – растерянно пробормотал Беллинсгаузен.

   – Ах, Фаддеюшко, если б ты знал, каково мне теперь?! Непременно пойдём ко мне! Веришь ли, некому высказаться. Один-одинёшенек, как упырь. Да за что же мне такое наказание?! – выкрикивал Лисянский, глотая слёзы.

Пришлось отложить дела, нанять извозчика и поехать на Сергиевскую улицу, где проживал Юрий Фёдорович. Дверь отперла неприветливая старуха в екатерининском салопе, видно, хозяйка квартиры.

   – Вот, Соломея Никитична, сослуживца повидать довелось, мы с ним много морей обошли. Радости нет предела! Вели-ка самоварчик поставить, а то лучше подай чего-нибудь покрепче, – как-то унизительно засуетился Лисянский.

Старуха изучающим взглядом смерила гостя с головы до ног – прибранного, парадно-золотомундирного – и снизошла до слов:

   – Милости просим.

   – Пойдём-ка, братец, в гостиную. Нет, лучше сразу в кабинет. Тебе такого порасскажу – ужаснёшься!

Комната была просторная, два окна выходили во двор, но повсюду, даже на диване, в беспорядке валялись книги, обрывки бумаг, изгрызенные перья. Лисянский смахнул с кресла на пол мелко исписанные листки, усадил Фаддея, сам же заметался из угла в угол в поисках места и, не найдя его, остался на ногах.

   – Право, не знаю, с чего и начать! – промолвил он, теребя оттопыренную верхнюю губу. – После тёплого приёма у государя императора, как помнишь, у меня возгорела мысль заняться сочинительством. Думал, не перебегу дорогу Крузенштерну, поелику он плыл одним путём, я – другим, в деле на Кадьяке участвовал, Баранову помогал, гавань у Ново-Архангельска устраивал, словарь кадьякский и кенайский с российским переводом составил... Одним словом, книгу в тысячу страниц написал, на переписчиков истратился, у морского министра аудиенцию испросил, принёс рукопись, ему посвящённую. Принял её Чичагов с холодной вежливостью и как ушатом:

«Господин Крузенштерн также сочинил подобное описание. Не много ли будет двух работ об одной и той же экспедиции?»

«Нет, ваше превосходительство, я этого не думаю, – отвечаю. – У меня упор сделан на те места, где Крузенштерн не бывал».

«Хорошо, – проговорил Павел Васильевич сухо, – я перешлю рукопись вашу в адмиралтейский департамент, пускай там рассмотрят».

Мне ничего не оставалось, как раскланяться и выйти с самым дурным предчувствием... Через два месяца секретарь Адмиралтейства, некто Аполлон Никольский, отписал, что рукопись в нынешнем виде её непригодна и что он, Никольский... Да вот он, Никольский! – Юрий Фёдорович чуть ли не наугад выхватил из шкафа папку с деловой перепиской, нашёл лист уатманской бумаги с печатным грифом и прочитал: – Он, Никольский, «к приведению её в надлежащий порядок такие неудобства, по которым почитает необходимо нужным, чтобы предварительно сочинитель занялся исполнением, а по сему рукопись возвращается автору».

Лисянский поднял толстый, сшитый суровыми нитками фолиант, исчёрканный разными карандашами и чернилами:

   – Чем же она им не потрафила?! Я понимаю, можно быть хорошим моряком, но неискусным сочинителем. Помнится, и Иван Крузенштерн такую же мысль высказал, даже поставил на своём опусе в качестве эпиграфа фразу: «Моряки пишут худо, но с достаточным чистосердием». Я начал переделывать своё творение сызнова. Труд, прямо скажу, неблагодарный, крохоборческий. Черкал, вписывал, синонимы отыскивал. Чую, хуже получается. Пишу, а над рукой так и вижу харю крючкотворную того самого Никольского, да и не только его, а, грешно сказать, самого Павла Васильевича, министра нашего...

Лисянский освободил место в другом кресле, сел наконец и продолжал:

   – После такого замечательного плавания я вправе был рассчитывать на пост более высокий для флота. Высказал я недовольство вслух уж не помню в чьём присутствии. Донесли по начальству. Тогда назначили командиром яхт его императорского величества. Должность почётная, прям-таки придворная, но о том ли я мечтал?!

В дверях без стука появилась Соломея Никитична, доложила с усмешкой подчёркнутой:

   – Кушать в столовой подано.

Перешли в залу. Посреди неё громоздился стол дубовый, а на белой скатерти стояли два графина с вином и водкой, закуски – сыр, мочёные яблоки, капуста, студень и что-то ещё в старинных ендовах и плошках. Лисянский сразу к графину с белой потянулся, налил рюмку, опрокинул в себя, кивнул Фаддею, мол, сам распоряжайся, и без передышки продолжал, торопясь высказаться:

   – Весной прошлого года тщательно выправленную и снова переписанную рукопись передал в департамент. Её опять вернули...

Юрий Фёдорович убежал в кабинет, вернулся с новой бумагой:

   – Рука того же Никольского. Читай!

«Журнал остался почти таким же, каким был прежде, и по множеству погрешностей против российского языка и слога никак не может быть издан в том виде в честь морского департамента», – прочёл Беллинсгаузен.

   – Я не мог сдержаться! Увидел ту же крысу канцелярскую, высказал своё возмущение. Стало быть, всё дело в слоге! Да я и не претендовал на Державина! В своём слове к читателю предупреждал: «Наконец, остаётся мне, изъявив чистосердечное признание в недостатках и неисправности моего слога, попросить у читателя великодушного в этом извинения, в котором он тем паче отказать не может, что я по роду моей службы никогда не помышлял быть автором. При сочинении моих путешествий я старался украсить все предметы не витийством или плавностью слога, но истиной».

«Смотри-ка, наизусть глаголет, – с удивлением подумал Фаддей. – Видать в печёнках засело крепко».

Юрий Фёдорович выпил ещё рюмку и, несколько успокоившись, приступил к закускам.

   – На другой день я отправил в департамент официальное письмо, заявив, что не намерен более изменять ничего в своей рукописи и на этом дело прекращаю. Теперь вот подал в отставку, на время здесь поселился, чтоб заняться хлопотами издания труда на собственные средства.

   – А много ли надо, Юрий Фёдорович?

   – Никак не меньше пятнадцати тысяч.

   – Это ж целое состояние! Есть ли у вас столько?

   – По копейке буду скрести, дело-то того стоит. Будущим морякам-плавателям должно пригодиться.

Фаддей намеревался ехать в скором времени в Лахетагузе к Айре и Рангоплям, отпуск после шведской кампании ему полагался шестимесячный, денег он подкопил – три тысячи с половиной. Но с каким бы предубеждением он ни относился к Лисянскому из-за его распрей с Крузенштерном, решил помочь товарищу. Однако первое благое побуждение он подавил здравой мыслью: сперва надобно прочитать рукопись, а то, может, и в самом деле наплёл что было и чего не было.

   – Мне бы почитать охота, – промолвил он вслух. – Дня через два верну.

   – Почитать?! – с горячностью воскликнул Лисянский. – Да почту за честь, хоть ты тогда мичманом ходил и на другом шлюпе.

   – Спасибо. Я у Дюса[25]25
  Дюс (Дюссо) – содержатель номеров и ресторана в Петербурге.


[Закрыть] остановился. Если охота будет, к вечеру забегайте. А сейчас, извините, мне по казённой надобности требуется отлучиться.

С рукописью под мышкою он и распрощался с Юрием Фёдоровичем, отвёз бумаги в номер, а потом отправился в Адмиралтейство выполнять поручение главного командира Кронштадта о ремонте частного дома «для генералитету» с присоединением сада, купленного в 1808 году у Алексея Самуиловича Грейга.

Вернувшись в гостиницу, он раскрыл многостраничное творение. «Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах по велению Его Императорского Величества Александра I, под начальством флота капитан-лейтенанта, ныне капитана I ранга, кавалера орденов Святого Георгия и Святого Владимира, на корабле «Нева» Юрия Лисянского», – значилось на титульном листе. Фаддей начал читать ещё при свете дня, не заметил, как пришёл вечер, опустилась ночь. Плавились свеча за свечой, за дверью шаркал ночной слуга, не в силах понять бессонницы жильца, потом робко забрезжил рассвет. А Фаддей как бы унёсся в ту несусветную даль, в которой побывал когда-то; ощутил ленивое дыхание океанских волн, увидел в аспидном небе колючие южные звёзды, а за кормой – полыхающий пожар светящихся тропических медуз и рачков. Он следил за одиссеей матросов Лисянского в Русской Америке, за деятельным правителем Российско-Американской компании Барановым, коварством индейцев-колошей, гибелью людей при штурме Ситки...

Не заметил он, как огонь свечи совсем померк и в окно заглянуло солнце... «Августа 5-го с полуночи ветер начал дуть от запада столь крепкий, что корабль «Нева» почти без парусов шёл до одиннадцати миль в час, а поутру остановился на якорь в Кронштадте. Таким образом, почти после трёхлетнего отсутствия возвратились мы в своё Отечество к неописуемой радости и удивлению наших соотчичей. Конец второй и последней части». Фаддей перевернул страницу и захлопнул обложку. Он не чувствовал ни усталости, ни досады, что мало Лисянский писал о «Надежде» и своём командире Крузенштерне. Он не принижал начальника, не умалял заслуг, а выходило так, что «Надежда» шла своим путём, а «Нева» Лисянского творила чудеса на пути своём. Но общее впечатление осталось самым благоприятным.

«Мне никогда не написать подобного», – с завистью подумал Фаддей, задувая свечу и выпрямляя занемевшую спину.

Так и не раздеваясь, только сбросив сапоги, он упал на постель, но сон не шёл. Труд Лисянского сильно разволновал его. Он никак не мог понять, почему адмиралтейский департамент отказывался печатать его. Фаддей читал первый том записок Ивана Фёдоровича Крузенштерна, недавно вышедший из печати и купленный в лавке Гостиного Двора. Признаться, язык его был суше, официальней, скорее похожий на отчёт для Адмиралтейства. Тем не менее книжка разошлась быстро. Ведь в ней шла речь о первом путешествии россиян в загадочные и отдалённые страны. Редактор «Вестника Европы» в литературном обзоре писал, что «сочинение сие можно назвать прекраснейшим памятником, который народом российским воздвигнут мореходству и наукам». В таких же превосходных степенях отозвался о книге Крузенштерна в письме и Карамзин, закончив словами: «Радуюсь, что вы принадлежите России!»[26]26
  Вторая часть вышла в 1810 году. Третья – в 1812-м. К трёхтомному «Путешествию» прикладывалось большое собрание карт и рисунков.


[Закрыть]

Разумеется, Беллинсгаузен не знал, в чём таились причины недоброжелательного отношения Адмиралтейства к Лисянскому.

Они крылись в самом морском министре. Чичагов вообще с неприязнью отзывался об открытиях в северной части Тихого океана, не постеснявшись ради красного словца извратить истину. «Что до открытий, то господин Лисянский сделал одно: это скала, на которой он потерпел крушение и едва не погиб со всем экипажем, иных совершено не было». А о рукописи министр писал, мол, описание это сделано языком старой бабы, в котором невозможно разобраться на основании принципов, существующих в русском языке.

Стало быть, Никольский в суждении о рукописи не столько выражал собственное мнение, сколько высказывал желание своего начальства.

Да и не только Чичагов мешал Лисянскому. Мореплаватель навлёк на себя немилость своим резким выпадом по адресу Александра I во время инцидента близ Нукагивы, о котором Резанов тогда же отправил подробное донесение в Петербург. Наконец, откровенные и нелестные высказывания Лисянского о состоянии русских колоний в Америке и действиях их управителей также настроили против него заправил Российско-Американской компании и её влиятельных покровителей.

Так и не сумев заснуть, Фаддей встал с кровати, умылся и поехал к Юрию Фёдоровичу на Сергиевскую. Лисянского он едва застал. Тот торопится к издателю Фридриху Дрехслеру. Да и Беллинсгаузену неудобно было в глаза хвалить автора. Сказал только несколько слов:

   – Помоги вам Бог напечатать эту книгу.

Подал папку с рукописью, а сверху положил пачку ассигнаций:

   – Рад бы дать больше, да сам в нужде.

   – Помилуй, Фаддеюшка! Как же я расплачусь? Да и свидимся ли когда? – залепетал оторопевший Лисянский.

Беллинсгаузен сжал ладонями сморщенное лицо бывшего соплавателя и поцеловал трижды.

...Нарушая хронологию повествования, придётся забежать вперёд, чтобы покончить с этой темой. Не довелось больше встретиться Фаддею с Лисянским. На издание своего «Путешествия...» Юрий Фёдорович затратил 18 тысяч 500 рублей – сумму по тем временам огромную. Книга вышла в 1812 году в двух небольших томах на скверной, синюшного цвета бумаге, какую только можно сыскать у дешёвых фабрикантов. События начавшейся Отечественной войны, поглотившие внимание всего грамотного русского общества, помешали её распространению. Морское министерство тоже не содействовало популярности книги на флотах. И всё же некоторые люди прочитали её с большим интересом. Слух о ней проник за границу. Англичане в 1813 году захотели её издать на английском языке и попросили автора рассказать о том, как задумывалась экспедиция, какие цели преследовала, а в конце дать краткую автобиографию. В предисловии к лондонскому изданию Лисянский написал: «Чтобы сделать эту книгу более интересной как для рядового читателя, так и для профессионала, была избрана такая форма изложения, чтобы первый не отложил её в сторону, сочтя за обычный корабельный журнал, а моряк обратил на неё внимание благодаря множеству содержащихся здесь морских наблюдений, а также карт и рисунков, по-новому освещающих гидрографию морей. За достоверность этих карт автор полностью ручается, ибо они сделаны на основании личных съёмок».

Успех книги в Англии превзошёл все ожидания. Она была заключена в тиснёный золотом бордовый переплёт, отпечатана на прекрасной уатманской бумаге с портретом Лисянского в парадной форме с двумя орденскими крестами – один на шее, другой на отвороте мундира, с цветными рисунками Кадьяка и гаванью в Ново-Архангельске на Ситке, с таблицами и пояснениями.

В 1814 году Лисянский вновь обратился в Адмиралтейство с просьбой принять русское издание его сочинения на счёт казны. После триумфа в Британии адмиралтейские чины посчитали неудобным не удовлетворить просьбу мореплавателя, однако ж вместо 18500 рублей, издержанных им на издание, выдали только 12517 рублей по смете, сделанной в казённой типографии. Императорская казна, безрасчётно раздаваемая, не постеснялась урвать 6 тысяч у заслуженного моряка, прославившего российский флот.

Скончался Юрий Фёдорович Лисянский 22 февраля 1837 года – через месяц после смерти Пушкина. Смерть скромного отставного капитана, небогатого помещика прошла незамеченной для России, ещё не оправившейся от трагической утраты великого поэта. О Лисянском вспомнили лишь в связи с богатейшими коллекциями раковин, кораллов, оружия, одежды, утвари, собранными им в заокеанских далях и переданными по его завещанию в Румянцевский музей. Позднее на его могиле в Александро-Невской лавре поставили памятник с эпитацией:

 
«Прохожий, не тужи о том, кто вынул якорь здесь.
Он взял с собою паруса, под коими взлетел в предел небес».