Текст книги "Беллинсгаузен"

Автор книги: Евгений Федоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 46 страниц)

Глава четвёртая
«Надежда»

1

На шканцы поднялся посол Резанов со своей чиновничьей свитой. Настроение, подогретое шампанским, у всех было праздничное, шаловливое. От сорокалетнего красавца, уверенного в своей неотразимости, избалованного вниманием дам, прямо-таки исходило сияние. Оно подчёркивалось расшитым серебром мундиром из сиреневого китайского шёлка, белыми лосинами, белой же треуголкой со страусовым пером. Слуги расставили кресла, оттёрли капитана, считавшего шканцы своим служебным местом на корабле.

Заметив, что часть парусов была убрана, Резанов тоном барина, отдающего приказание слуге, произнёс:

   – Распорядитесь, Иван Фёдорович, прибавить парусов. Тащимся, как на бабушкином дормезе.

Крузенштерн поначалу подумал, не шутит ли посол. Посмотрел ему в глаза. Нет, они были сухи и строги.

   – Ход считаю приличным, Николай Петрович. Семь узлов – вполне для сей акватории, – ответил он сдержанно.

   – Вы что, всегда так в море ходили?

   – Почему же? Когда требовалось, я бегал скорей.

   – Так покажите свою резвость! Этаким черепашьим темпом в Копенгаген и в месяц не придём.

   – Мы идём Финским заливом, Николай Петрович. А он мелководный, изобилует камнями, мелями. Потому опасно увеличивать ход, – всё ещё пытался убедить Крузенштерн капризного вельможу.

Чиновники с затаённым дыханием вслушивались в перепалку, гадая, как римляне перед гладиаторской ареной, кто кого одолеет.

   – Мы не из пугливых, капитан! Выполняйте, что вам приказывают! – выходя из себя, вскричал Резанов.

Крузенштерн обладал завидным терпением и хладнокровием, и не только потому, что таким воспитали его лифляндские родители, но таковым, считал он, обязывала быть служебная должность.

   – Обязан напомнить вашему превосходительству непременное морское правило, соблюдаемое на всех флотах мира, – заговорил Иван Фёдорович более веско. – На корабле всеми делами управляет капитан, он отвечаете только за своевременность прибытия в порт, но и за сохранность жизней всего экипажа. Пассажирам же, каких чинов они бы ни имели, хоть сам государь или генерал-адмирал, не приличествует вмешиваться в управление кораблём.

Резанов вспыхнул до корней волос, резко вскочил, едва не повалив тяжёлое дубовое кресло.

   – Мы ещё поглядим, кто кем управляет, – угрожающе проговорил он, втянув голову в плечи, будто собираясь нанести удар.

Чуть не бегом он кинулся со шканцев. Следом устремилась его посольская рать.

Так произошёл первый инцидент, и, к огорчению всей экспедиции, не последний. Отсюда пошло-поехало. Надменный честолюбец попортит ещё немало крови прямодушным морякам на протяжении всего плавания. Да и не только морякам, но и Российско-Американской компании, управителем которой в одночасье он станет. Тот же Василий Михайлович Головин, узнавший его позднее, не очень-то лестно отзовётся о Резанове, уловив сходство с морским министром Чичаговым: «Это был человек скорый, горячий, затейливый писака, говорун, имевший голову, более способную создавать воздушные замки, чем обдумывать и исполнять основательные предначертания, и вовсе не имевший ни терпения, ни способности достигать великих и отдалённых видов, – он наделал Компании (Российско-Американской) множество вреда и сам разрушил планы, которые были им же изобретены».

К тому же другие несчастья навалились на экспедицию одно за другим.

У шведского острова Гогланд с бизань-руслени «Невы» упал в море матрос. Лисянский употребил все усилия найти его, но они результатов не дали. Первая жертва оказалась как бы предводительницей последующих бед – на этот раз серьёзных разногласий между командирами шлюпов. В душе Фаддея Беллинсгаузена из-за этого остался тяжёлый осадок, о котором он помнил и тогда, когда сам отправился во главе большого похода.

В Копенгагене Крузенштерн решил проверить сохранность продовольственных припасов. Когда открыли трюмы, в нос ударил тяжёлый дух. Испортилась вся квашеная капуста. Во многих ёмкостях протухла пресная вода. Бочки стали свозить на берег, обжигать их изнутри и заново наполнять свежей водой. Потом добрались до бочек с хвалёной гамбургской солониной, которую закупал Юрий по дороге из Лондона в Ревель. Они находились в самом низу трюмов, так как гамбургское мясо предполагалось пустить в пищу не раньше чем через два года. Но и тут выяснилось, что бочки рассохлись, рассол наполовину вытек. Мясо начало бы протухать на втором месяце. Это обстоятельство вынудило готовить новый рассол, промывать солонину и упаковывать вновь.

Новой методой очищали и кубрики от спёртого воздуха. Для дезинфекции приготовлялась смесь из чёрной магнезии и соли с добавлением купоросной кислоты.

Затем корабли пришли в английский порт Фолмут, благополучно миновали Ла-Манш, достигли берегов Африки.

На острове Тенериф у северо-западного побережья чёрного континента Резанов вызвал к себе в каюту Крузенштерна и потребовал отчёта о дальнейших планах. Иван Фёдорович ответил, что отчитываться он ни перед кем не намерен, поскольку является не только командиром корабля, но и начальником всей экспедиции. Посол с иронической ухмылкой показал ему бумагу, подписанную Александром I. Из неё явствовало, что главой экспедиции является Резанов. Точно такой же документ был у Крузенштерна, однако подписывал его Румянцев, министр коммерции. Стараясь сохранить спокойствие, Крузенштерн согласился подчиниться Резанову только в общих вопросах. Что же касается плавания, управления кораблями, то он намеревается действовать самостоятельно.

От островов Зелёного Мыса шлюпы круто повернули к Бразилии. 26 ноября 1803 года пересекли экватор, на острове Святой Екатерины запаслись свежей водой, затем начали огибать мыс Горн, снискавший дурную славу самого коварного и штормового места, погубившего немало кораблей. Несмотря на благоприятное время для южных широт – летний декабрь, соответствовавший нашему июню, на шлюпы набросился жестокий ураган. Вот Лаперузу, проплывавшему здесь около двадцати лет назад, сопутствовала приятная погода, на русские же шлюпы стихия обрушила весь свой гнев. Моряки преодолели этот участок пути с неимоверными трудностями и всё же из Атлантики прорвались в Тихий океан.

Но и здесь Крузенштерн не нашёл успокоения. Посреди Великого океана маячил остров Пасхи, у россиян он пользовался мистической известностью и почитался, так как название ассоциировалось с прекрасным весенним церковным праздником Христова воскрешения. Там непременно захотел побывать Резанов. Да и Крузенштерн с матросами давно стосковались по твёрдой земле.

Однако потрёпанные бурями корабли нуждались в срочном ремонте, что можно было сделать лишь на Камчатке. Напрасно Иван Фёдорович пытался убедить посланника:

   – Николай Петрович, ваше превосходительство, поверьте, и вы и я желаем одного и того же. Но посещение острова в настоящих обстоятельствах будет пустой тратой времени. Ещё один такой ураган, и расшатанные шлюпы развалятся, как гнилой орех. Кроме Камчатки нам ремонтироваться негде!

   – А Кантон? Япония? Да мало ли будет портов по пути, где с радостью возьмутся за починку ваших шлюпов.

   – В Кантоне я уже бывал. Знаю, там нас разденут до исподнего. А в другие места нас могут просто не пустить... Скажу более, всё потеряет экспедиция, если сперва отправится в Японию, где проведёт не менее полугода. Потом «Надежда» едва ли дотащится до Камчатки.

   – Я отстраняю вас от командования! Позвать сюда Ратманова!

Пришёл Ратманов вместе с вахтенным Беллинсгаузеном.

   – Принимайте шлюп! Теперь вы командир! – объявил Резанов.

Макар Иванович переглянулся с Беллинсгаузеном и с твёрдостью, ему подобающей, ответил:

   – Кто вы такой, чтобы мне такой приказ отдавать? Я признаю только своего капитана, его должность исполнять отказываюсь.

   – Арестовать всех! – завопил разгневанный Резанов и впился глазами в старшего офицера свиты Фёдора Толстого, которому вменялось в обязанность лишь охрана посольства, не больше. Толстой даже не шелохнулся, услыхав это неумное распоряжение.

   – Да это бунт! Вы ответите перед государем! – Резанов забился в истерике.

К нему призвали лекаря. Эскулап пустил кровь, принялся кормить посланника разными снадобьями, пока гнев не унялся.

Утомлённые безостановочным плаванием, моряки наконец бросили якорь у затерянного среди океанских вод острова Нукагива из группы Маркизских островов. Остановка была вынужденной и крайне необходимой. Здесь Крузенштерн надеялся запастись свежим мясом. В месяцы затяжного плавания от самой Бразилии матросы питались одной солониной, что могло вызвать вспышку цинги. У того же Лаперуза начались сплошные беды именно из-за этой болезни, за что про него стали говорить как о капитане, который плыл от одного несчастья к другому. Отчаянный француз потерял почти всех матросов и потом погиб сам.

Тут-то, на Нукагиве, отношения между посланником и капитаном снова обострились до предела. Столкновение возникло из-за пустяка. Крузенштерн намеревался выменять у островитян побольше мяса для своих изголодавшихся матросов. Резанов же «о низменных материях» не помышлял, у него были свои погреба и запасы. Он приказал своему клеврету Шемелину наменять разной безделушной невидали для сувениров знакомым и нужным людям. Но дело-то крылось в том, что в обмен он пустил металлические изделия – серпы, косы, топоры, долота, чем резко обесценил их. Дошлые островитяне сразу смекнули, что выгодней за топор, скажем, спихнуть диковинную ракушку, которых тут горы, чем отдавать свинью. Пользуясь правами капитана, Иван Фёдорович запретил спускать шлюпку и давать гребцов для поездок Шемелина на берег. Тот пожаловался Резанову.

На верхней палубе взъярённый посол закричал:

   – По какому праву вы лишаете моего приказчика вести торговые сношения с туземцами?!

Крузенштерн объяснил ситуацию.

   – Я набираю экспонаты для российской кунсткамеры, науки и коллекционеров, вы же радеете о своём брюхе!

   – Я радею о здоровье команды, – отрезал Крузенштерн.

   – Смотрю, больно разъелись ваши матросы, на тюре жить не желают!

   – Вы посмотрите на их труд, попробуйте хоть раз сбегать до марса или полазать по реям.

   – Я вам не быдло, любезнейший!

   – Вы находитесь на шканцах, где капитан является первым лицом. Не смейте так говорить при моих офицерах! И Боже сохрани, если нас услышат матросы. Тогда я не поручусь за вашу сохранность!

Беллинсгаузен, Ратманов, Левенштерн, Ромберг впервые увидели всегда сдержанного капитана столь разъярённым. При других, личных обстоятельствах Иван Фёдорович мог бы вызвать обидчика на дуэль, но он сам бы счёл такой выпад за государственное преступление, поскольку речь шла о первой экспедиции в невиданных русскими морях. Только холопствующий Головачёв стоял ни жив ни мёртв, не зная, к кому метнуться. Спускаясь по трапу, Резанов грозил:

   – Я вам припомню! По возвращении в Россию вы будете лишены всех чинов и регалий!

Офицеры «Надежды», и раньше не одобрявшие действий Резанова, приняли сторону Крузенштерна. К ним при рандеву присоединились и моряки «Невы». Тогда посланник предстал перед ними в парадном камергерском камзоле с рескриптом императора в руках. Но все мичманы и лейтенанты, за исключением Головачёва, остались при своём мнении, признав Крузенштерна единственным командиром.

Чтобы предупредить обвинения в сговоре и бунте, Лисянский от своего имени написал письмо морскому министру: «Предпринявши вояж вокруг света под командою моего друга, я токмо ожидал минуты сего важного предмета, но на островах Маркизных всё превратилось в мечту. Там господин Резанов объявил нам публично, что он есть наш начальник. Рисковавши ежеминутно жизнью для славы нашего государя и Отечества, возможно ли нам было ожидать командующего столь важной экспедиции, который перед сим не видел почти моря?..»

Запастись свежим провиантом на Нукагиве так и не удалось, а впереди маячили ещё пять месяцев плавания. Поэтому как ни спешил Крузенштерн на Камчатку, обстановка вынудила его прокладывать прямой курс к Сандвичевым островам – так в то время назывались Гавайи. Здесь матросы получили возможность отдохнуть, набраться сил.

Отсюда же корабли расходились по сторонам. «Нева» отправлялась в Русскую Америку.

До Авачинской бухты на Камчатке «Надежда» доплелась 15 июля 1804 года, бросила якорь напротив посёлка из десятка домишек с деревянной церковью посередине – Петропавловска. Резанов со свитой съехал на берег и потребовал от здешнего коменданта, чтобы тот немедля сообщил губернатору. Оробевший перед грозным начальством майор пролепетал:

   – Генерал в Нижнекамчатске нынче находится.

   – Мне он нужен немедля!

   – Так это в семистах вёрстах отсюда, как можно в сей момент?! – взмолился комендант.

   – Тогда приказываю послать нарочного с письмом в собственные руки! – И вручил майору заготовленный заранее пакет.

В нём Резанов предписывал губернатору явиться в Петропавловск с ротой солдат для подавления бунта на корабле «Надежда» и ареста зачинщиков с капитан-лейтенантом во главе.

Легко представить, какой переполох вызвало это письмо в самом тёмном и отдалённом углу Российской империи, до которого и царские-то указы не меньше года странствуют!

В середине августа в Петропавловск прибыл губернатор генерал-майор Кошелев и пятьсот солдат с ружьями и амуницией, приготовленных к большому сражению. Кошелев оказался человеком по-сибирски тёртым и разумным. Узнав о разногласиях между Крузенштерном и Резановым, внимательно изучив бумаги царя и министра коммерции, он быстро сообразил, что дело не стоит и выеденного яйца. Виной всему явились разноречивые инструкции, на одной из которых стояла подпись императора Александра, на другой – его же императорского величества министра Румянцева, лица более осведомлённого в делах научных и торговых, для чего и снаряжалась экспедиция. «А царю-то и так подают бумаг гору, подсунули и эту, а он, не долго думавши, взял да и подмахнул. Чего только не случается в России-матушке?» – раздумывал Кошелев, прикидывая, как бы помягче урезонить расходившегося посланника в расшитом серебром да золотом мундире. Такого одеяния генерал-майор ещё воочию не видел, кроме как на картинках.

   – Я требую, я приказываю арестовать Крузенштерна! – продолжал бушевать Резанов, стуча кулаками по стулу в комендантском кабинете.

   – Да вникните, ваше превосходительство, в моё положение, – молитвенно призывал Кошелев. – Нелегко запихнуть в каталажку капитан-лейтенанта флота российского. Это вам не загулявший купчишка. Того бы я в момент скрутил.

   – Это государственный преступник, пошедший против рескрипта государя императора! – запальчиво кричал Резанов.

   – Да побойтесь Бога! Из бумаг его величества и его высокопревосходительства я доподлинно выяснил, что в морских делах главенствовать должен морской начальник, во всём же остальном и прочем – вы начальник. Ну резонно ли вам, скажем, глотку рвать: «Бом-брамсель накось! Курс на три румба вправо!»

   – На это другого офицера поставлю.

   – Кого? Ратманов же, говорите, от командования наотрез отказался да вроде бы тоже в зачинщиках числится, – напирал на своё губернатор.

   – Да хотя бы господина Головачёва! – упорствовал и Резанов.

   – Лейтенанта ставить командиром большого корабля устав не дозволяет. Да и посадит такой умелец судно на камни или в берег влепит, что делать прикажете? Лазаря петь? Моря в наших краях буйные, сбоя не простят.

   – А в вашем распоряжении опытных капитанов нет? – убавив тон, спросил Резанов с надеждой.

   – Да у нас каждый второй мужик мореплаватель! – Кошелев даже подался вперёд, предпочитая тон доверительный. – Только крузенштерновские моряки нашего непременно вниз головой спустят. Вы их знаете? Они ж за капитана своего горой стоят.

   – Розгами всех пересечь!

   – Тогда и вправду бунт учинят. Считали, сколько у них пушек стоит? У нас ни одной.

Узрев, что важный сановник задумался, генерал надавил побольней:

   – Они пушками и мои, и ваши кишки вмиг по сопкам размотают. Ищи тогда виноватого...

   – Но вы обязаны со своей стороны доложить о сём, – напомнил посланник.

   – Всенепременно, ваше превосходительство! – воскликнул генерал-майор, клятвенно прижав руки к груди. – Обо всём доложу без утайки!

Поистине ангельским терпением обладал Кошелев. Надеялся на верного лекаря – время. Этим и добился своего. Правда, из-за чванства Резанова, препирательств страдало дело. Корабль стоял в ожидании ремонта. К нему приступили лишь тогда, когда страсти улеглись и открытая война затихла до поры до времени.

Через четыре месяца «Надежда» отплыла к Японии. По расчётам, должен был скоро показаться порт Нагасаки. Ничто не предвещало беды. Светило жаркое солнце. Ровный ветер гнал корабль на юг. Волны любовно покачивали его. Крузенштерн и Ратманов поднимали к глазам подзорные трубы, надеясь увидеть берег в ясности дня. Увидев Беллинсгаузена с секстаном, Иван Фёдорович сказал:

   – Добрая вам вахта досталась.

Фаддей мысленно плюнул через плечо. Как все люди, имевшие дело со стихией, он тоже был слегка суеверен.

Поговорив о чём-то, начальники ушли в свои каюты. Беллинсгаузен остался на мостике. Вскоре он заметил, что ветер начал свежеть, приказал убавить парусов и послал матроса доложить об этом капитану. Не прошло и часа, как волны стали распухать, небо заволокло тучами, сильно потемнело. Тут же захлестал ливень, словно разверзлись хляби небесные. Тучи почти опустились на верхушки мачт.

   – Убрать все паруса! – скомандовал Фаддей.

Море вспучилось, будто где-то в глубине забушевал вулкан. Огромные волны с пенными гребнями обрушились на шлюп. Судно, как игрушку, развернуло по ветру. Высоченный вал таранным ударом положил корабль чуть ли не на борт. Застонали мачты, с треском полетели в море шлюпки и бочки, вынесенные из камбузов для просушки. Вода ворвалась в закрытую палубу. Там, сбивая людей с ног, плавали столы, банки, утварь.

   – Закрыть люки парусами! – продолжал отдавать команды Фаддей.

Крузенштерн, кое-как добравшись до мостика, перекрывая грохот, закричал:

   – Матросы! От вашей быстрой работы зависит ваше спасение!

Судно накренилось набок, погрузив в воду борт. Тут-то, наверное, Резанов и вспомнил генерала Кошелева, предупреждавшего о диком нраве здешних морей. Впрочем, никому не известно было, о чём думал посланник сейчас. Свирепый, внезапный, стремительный тайфун гнал поверженный корабль на рифы. Трюмы и каюты наполнились водой. Крушение казалось неотвратимым. Матросы всё, что было в силах, сделали, разбиваясь в кровь, срывая ногти на руках, ломая кости.

К счастью, стихия стала утихать. Так же неожиданно ослабел ветер, угнал тучи. Помпами откачали воду из закрытых палуб и трюмов. Шлюп выправился, встал на киль. Управляя рулём и малыми парусами, его удалось увести от скал, до которых оставалось не больше кабельтова...

С таким же неистовством матросы прямо в море начали исправлять израненный, избитый корабль, чинить оснастку, менять поломанный такелаж.

Утром 8 октября 1804 года «Надежда» встала на якорь при входе в залив Нагасаки. Её тут же окружили лодки с широкими парусами, расписанными разными драконами и цветами. Матросы махали руками японцам, приветствовали знаками, однако близко японцы не подплывали, на доброжелательство не отвечали.

Опять же при полном параде появился на палубе Резанов со свитой, всматривался вдаль, где, по его расчётам, должны стоять дворцы и откуда могли появиться императорские особы. Стоял час, другой, отошёл к обеду, снова поднялся на палубу. Терзался в ожидании, нервничал.

Только вечером на богато раскрашенном судне прибыли сдержанные японские чиновники. С ничего не выражавшими лицами, словно окаменев, выслушали они пространную и витиеватую речь посланника, переводимую толмачом-китайцем, отказались от угощения, пообещали доложить о русской миссии императору в Эддо, с тем и отбыли на берег, оставив Резанова в полной растерянности.

Несколько недель простоял шлюп в окружении японских судов, непонятно для чего предназначенных, – то ли для почётного эскорта, то ли неусыпной стражи. До берега было рукой подать, однако японцы сходить с корабля никому не разрешали. В конце концов губернатор объявил о распоряжении императора доставить в столицу подарки, привезённые российским посольством.

Шлюп обложили утлые джонки, на них стали сгружать дары русского царя. Резанов сильно беспокоился за сохранность огромных зеркал в тяжёлых золочёных оправах.

   – Как же вы их доставите в Эддо? – донимал он расспросами толмача. – Это же невозможно! Для переноски каждого зеркала потребуется не менее шестидесяти человек!

   – Для японского императора нет ничего невозможного, – следовал невозмутимый ответ. – Два года назад из Китая прислали живого слона, так носильщики на своих плечах донесли его отсюда до Эддо...

Резанов надеялся встретиться с императором, сопровождая подарки, но и этого ему не разрешили. Посланник возмутился, стал говорить, что ему обрыдло жить на корабле, он желает ходить по твёрдой земле. Словно в насмешку ему предоставили очень скромное жилище на уходящем далеко в море мысе с забранными решётками оконцами. Жилище это скорее напоминало карантинное строение для чумных. Матросам же выделили загон на каменистом берегу, где зеленело единственное дерево.

   – Будет нам вместо новогодней ёлки, – невесело пошутил капитан.

   – Да вы за нас не тужитесь, Иван Фёдорович, – ответил боцман. – Свой Новый год мы устроим хоть под пнём, хоть под корягой. Не привыкать.