Текст книги "Беллинсгаузен"

Автор книги: Евгений Федоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)

Беллинсгаузен

К читателям!

Перед вами первая книга новой серии историко-биографических романов «Русские путешественники».

Человек любознателен и непоседлив. Всегда, в любом поколении, находились мечтательные люди, которым было скучно в собственном уютном доме, их манили дальние неведомые страны, и под тем или иным предлогом они срывались с места и отправлялись в путешествия, таившие массу опасностей, которые только разжигали азарт искателей приключений.

В годы царствования первого из Романовых, Михаила Фёдоровича, Русское государство осваивало пугающую огромными холодными пространствами Сибирь. Никто не знал тогда, где кончается эта неведомая страна, куда текут её реки, что за народы населяют её дремучие леса и тундры. В те неласковые края и отправился в 1640 году со своим отрядом казак Семён Иванович Дежнёв. От Якутска сухопутным путём добрался до Индигирки, вверх по реке достиг берегов Северного Ледовитого океана и морем доплыл до устья Колымы. В 1648 году, тронувшись из построенного здесь Нижнеколымского острога вдоль океанских берегов, обнаружил Чукотский полуостров, завершающийся скалистым мысом, который назвал Большой Каменный Нос, и вышел на Тихий океан, открыв невольно пролив, отделяющий Евразию от Америки. Лишь через полвека командор Витус Беринг исследует края и доберётся до Америки. Но Беринг – герой другой книги из новой серии.

Семён Дежнёв – казак, Беринг – морской офицер, их профессии сами по себе способствуют открытию новых земель. Григорий Иванович Шелихов был звания купеческого, и открытие русскими путешественниками западных берегов Америки разожгло в нём интерес торговый. Но, видимо, не только, немало здесь было и дотошной тяги к новизне. Экспедиции Шелихова вдоль Охотского моря, к Курильским островам, к берегам Русской Америки, где им были основаны первые русские поселения, открыли новые земли, заливы и острова.

История географии причудлива. Прошло триста лет после эпохи Великих географических открытий, казалось, нет больше белых пятен на мировой карте. Но вот в 1819 году из Кронштадта отправились два шлюпа: под командованием адмирала Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена «Восток» и капитана Михаила Петровича Лазарева «Мирный». Сделав последнюю стоянку в Рио-де-Жанейро, шлюпы двинулись на юг. 16 января 1820 года экспедиция увидела перед собой неподвижные ледяные скалы. Так был открыт «льдинный материк» – Антарктида. Ф. Ф. Беллинсгаузен, участник первого русского кругосветного путешествия под командованием И. Ф. Крузенштерна, позже – отважный флотоводец в русско-турецкой войне 1828—1829 гг., губернатор Кронштадта – герой одной из первых книг серии.

Просвещённые европейцы посещали острова Тихого океана с одной целью – захвата новых колоний. Аборигенов Австралии и Океании за людей не считали, полагая, что папуасы – особая раса, не намного разумнее обезьян. Русский путешественник Николай Николаевич Миклухо-Маклай прибыл в эти края с целью мирной, он два года прожил с дикими племенами Новой Гвинеи, сдружился с ними, побывал также на многочисленных островах Полинезии, изучая быт, нравы, культуру местных народов, проводя антропологические изыскания, и в конце концов полностью опроверг расовую теорию, доказав, что лишь исторические обстоятельства не дали возможности развиться народам этих отдалённых уголков земли до уровня современной цивилизации. Аксиому конца XX века ещё сто лет назад приходилось доказывать, как большую теорему Ферма.

Читателей ждёт встреча с известными мореплавателями В. М. Головниным, Ф. П. Врангелем, Ф. П. Литке, исследователями Средней Азии П. П. Семёновым-Тян-Шанским, Н. М. Пржевальским, Г. Е. Грум-Гржимайло и другими.

БСЭ, М., 1970, т. 3.

еллинсгаузен Фаддей Фаддеевич (9 (20). 9.1778 – 13 (25). 1.1852) – русский мореплаватель, адмирал.

Учился в Морском кадетском корпусе в Кронштадте. В 1803—1806 гг. участвовал в 1-м русском кругосветном плавании на корабле «Надежда» под командой И. Ф. Крузенштерна. По возвращении из экспедиции командовал различными кораблями на Балтийском и Чёрном морях. В 1819—1821 гг. возглавлял кругосветную экспедицию на шлюпках «Восток» и «Мирный» (командир Лазарев), посланную в Антарктику с целью максимального проникновения к южной приполярной зоне и открытия неизвестных земель. В 1819 г. открыто несколько островов в антарктической части Атлантического океана. 16 (28) января 1820 г. экспедиция открыла Антарктиду, приблизившись к ней в точке 69° 21’ ю. ш. и 2° 14' з. д. (район современного шельфового дневника Беллинсгаузена), 21 января (2 февраля) Беллинсгаузен вторично увидел ледяные берега. 5 и 6 (17 и 18) февраля экспедиция подошла почти вплотную к ледяному массиву. Это позволило Беллинсгаузену и Лазареву сделать вывод, это перед ними находится «льдинный материк». В 1821 г. открыты остров, названный именем Петра I, и берег, названный именем Александра I. Экспедиция открыла также ряд островов в тропической части Тихого океана. 24 июля (5 августа) 1821 г. суда после 751-дневного похода вернулись в Кронштадт.

В 1828—1829 гг. Беллинсгаузен участвовал в русско-турецкой войне. С 1839 г. – военный губернатор Кронштадта.

Именем Беллинсгаузена названы море в Тихом океане, мыс на Южном Сахалине и остров в архипелаге Туамоту. Плавание Беллинсгаузена описано в его книге «Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плавание вокруг света в продолжение 1819—1821, совершенные на шлюпах «Восток» и «Мирный».

От автора

В Военно-историческом архиве России хранится формулярный список о службе Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена. Любая современная анкета при поступлении на самую заурядную работу дала бы исследователю много больше, чем до удивления краткий послужной список первооткрывателя шестого континента. На вопрос: «Происхождение, исповедание, женат или холост, если женат, то имена и каких лет дети, мужского или женского пола, имя жены и её происхождение», – ответ скуп, как жест глухонемого: «Из лифляндских дворян, женат на девице Анне Дмитриевне, имеет детей: Елизавету 19, Екатерину 12, Марию 11 и Елену 10 лет». Больше нигде и ничего личного. В остальном даты, звания, когда, на каком корабле и под чьим командованием плавал. О славном своём вояже к Южному полюсу две строчки: «С 1 июля 1819 года отправился кругом света, имея в команде своей два шлюпа «Восток» и «Мирный», кампания продолжалась по 16 августа 1821 года».

Из всех мореплавателей жизнь Беллинсгаузена осталась самой загадочной. Странно, что в «мемуарный век» он не оставил никаких записей. Рапорты, донесения – и только. Его «Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане...» больше походят на отчёт, а не на путевые заметки. Реалии его жизни, начиная с точной даты рождения, собственного имени, позднее изменённого, и кончая участием в шведской кампании 1807—1809 годов, Отечественной войне 1812 года, войне против турок в 1828—1829 годах, командованием главной базой Балтийского флота – Кронштадтом, вызывают массу недоумений. Никто из дореволюционных беллетристов, ни из наших писателей не брался за жизнеописание Беллинсгаузена. Все документы, хранящиеся в разных архивах и библиотеках, напечатаны и кочуют из книги в книгу, а просто житейского нет, как будто человек, проживший достойную жизнь, дослужившись до полного адмирала, награждённый всеми высшими орденами империи, существовал не на земле и не среди людей, а где-то под созвездиями других широт.

Даже отсутствие вахтенных журналов и подлинных карт плаваний «Востока» и «Мирного» вызвало спор о приоритете в открытии континента. Только благодаря самоотверженной работе М. И. Белова из Института Арктики и Антарктики удалось разыскать эти подлинники и доказать миру, что именно Беллинсгаузен и Лазарев первыми подошли к «матерому льду» Антарктиды. Об этой истории я рассказал в повести «Свежий ветер океана», опубликованной в «Искателе» (1976, №3) и сборнике «Приключения-79», позднее по ней был снят художественный фильм «Странник» (режиссёр В. Ведунов).

А вот о жизни самого Беллинсгаузена я тогда писать не решился. Отсоветовал покойный Михаил Иванович Белов, предупредив, что браться за такое дело почти безнадёжно из-за отсутствия интересных документов, хотя о его соплавателе М.П. Лазареве печатались и романы, и научные книги, был подготовлен трёхтомный сборник его бумаг.

Заканчивая столь пространное вступление, скажу, что в процессе розыска – по строчке, по намёкам – мне открылась совсем незнакомая эпоха, которую ни в школе, ни в институтах мы не изучали. Она ушла, но для меня осталась и стала близкой, и дорогой. Я попытался передать её со всеми несуразностями того времени (а какие эпохи бывают без них?), когда обитал мой герой. Как ни странно, в этой книге нет вымысла, ибо сказки неуместны для литературы подобного рода.

Глава первая
Аз и буки

1

ворь стала одолевать Фабиана Беллинсгаузена сразу после того, как похоронил он Лизаньку. Едва разрешилась она последним сынком, и то ли от сглаза, то ли от заражения крови, или ещё каких других причин – погасла, точно фитилёк в высохшей лампадке.

Ни жалобы, ни стона, ни последнего вздоха не услышал Фабиан от сердечной, положила ручку невесомую на его шершавую ладонь, приподняла синие глазки из-под кружевного чепца, может, что-то произнести хотела, да промолчала.

А когда очнулся Фабиан от наваждения, схватил другой рукой запястье, уже холодное, поразился взгляду смирному, какой всю жизнь помнил, не подернутому смертной пеленой, – видно, слезинка не засыхала долго, оттого и теплился взор, казался живым и осмысленным.

Кончиками вздрогнувших пальцев он опустил веки, они не поднялись уже. Схватил зеркальце в бронзовой оправе, к губам поднёс. Не затуманилось.

И тут из живота его, из плоской, но широкой служивой груди, как водяной пузырь, вырвался угарный выдох. Кровать с покойницей поплыла куда-то в сторону, чёрный потолок скособочился, в голову ударил колокол...

Подскочил Юри Рангопль – такой же кряжистый, молчаливый, меченый палашами церберскими, растолкал повитух и приживалок, разжал лезвием ножа зубы и влил полштофа рома. Очнулся барин.

   – Где малый? – одними губами спросил Фабиан.

   – Эме взяла.

Трудно сыскать на свете людей, столь далёких друг от друга по происхождению и столь близких по судьбе. Эстонские предки Рангопля с незапамятных времён рождались, жили и умирали на эзельской земле. Это была их родина, кров и убежище. Предки Беллинсгаузена шли сюда с крестом и мечом из тесной германской глубинки – несли другую веру, язык, нравы; пролили много крови, пожгли всё, что могло гореть, задушили, что могло дышать. За годы, столетия могли бы обвыкнуться, научиться мирно существовать, но немецкие бароны и эсты так и остались врагами. Только малая часть выходцев из немцев – мелкоземельная, как Фабиан, сподобилась примириться.

А вот дружба, какая возникла у немца Фабиана и эста Юри, оказалась и вовсе удивительной. Бесовское, контрабандное дело объединяло их. Об этом смердили злые языки, однако тишком, намёками, потому как ни тот, ни другой обид не прощали и подлый народишко держали в страхе.

Фабиан владел мызой в Пилгузе, землёй в пять гаков (за гак в Северной Эстонии считали десять гектаров), деревней Лахетагузе с сорока душами, всё, что осталось после многих дроблений и переделов с тех пор, как Беллинсгаузены обосновались на острове. Ни в какие союзы он не входил, с соседями не общался[1]1
  В дворянское общество Эзеля зачислялись все благородные нобили, владевшие имениями на острове. Представители семей Штальбергов, Кноррингов, Остен-Сакенов, Буксгевденов играли не последнюю роль не только в Прибалтике, но и при Петербургском дворе. В солидной, в три сотни страниц, книге «К истории провинции Эзель», изданной в 1838 году на немецком языке в Лейпциге, имя Беллинсгаузенов не упоминалось ни разу, что свидетельствовало о их полной политической и общественной индифференции.


[Закрыть].

В молодости корнетом участвовал Фабиан в Семилетней войне с пруссаками. В Риге на празднике по случаю успешного её окончания увидел он Лизоньку, дочь эскадронного командира. Полюбили они друг друга неистово. Получив отставку, увёз он её на Эзель. Принесла ему Лизонька двух сыновей-погодков Александра и Якова. Когда они подросли, отвёз их к брату Фердинанду в Аренсбург, где была единственная на весь остров школа. А через шесть лет неждан но Лизонька забеременела вновь. Но кого произвела на свет, бедняжка так и не узнала.

На свадьбе Юри и Эме Фабиан дал молодым вольную, подарил флигель на заднем дворе. Стал Юри как бы управляющим. Наблюдал за скотом и птичником, кузницей, бондарней, погребом и другой хозяйской собственностью. Земля на Эзеле была худая – суглинок да камень. Урожаи выдавались редкие, разве что животину поддержать, хлеб же покупали на материке у ревельских эстов.

Надёжным промыслом, помимо ловли жирной, неистребимой салаки, считали Фабиан и Юри контрабанду. У них была пойема – кораблик остроносый, с обвалистыми бортами, кубриком на корме, с убирающейся мачтою косым парусом. Пойема носилась по Балтике, точно пиратский корвет, – не знала усталости, не страшилась бурь, проскакивала мелководья, где иные распарывали брюхо на острых камнях. Не раз и не два хаживали они в Швецию. Бочку с эстонским зерном обменивали на две – с солью. А грузили бочек по двадцать. Чтобы смурное кипельное море пересечь, в Швеции посредников найти и сбыть товар, – ума не надо, хотя из умников не каждый в дальний рейс пускался. Главная блажь крылась в азарте обхитрить, с носом оставить пограничных и таможенных церберов.

Случалось, почти настигали, рушили пушкой корпус и снасть, грозились вздёрнуть на рее, но в самый последний момент упускали. То ветер неожиданно переменялся, то наступала ночь, то разыгрывалась качка... Пойема, словно угорь, из рук ускальзывала, а на новую гонку таможне духу не хватало. Кляли неистово, слали громы небесные – да бестолку.

Бывало, устраивали облавы. Поджидали на берегу в потайных местах, хоронились на подходе к шхерам, крейсировали мористей, однако у «дьяволов Балтики» своя хитрость имелась: по малейшим приметам, тонким разбойничьим чутьём, нечаянному неуклюжью, чиху ли с простуды, табачной струйке от носогрейки, блудливому ли шёпоту они угадывали неладное, выносились из расставленных силков упырями, и вся затея с поимкой контрабандистов шла прахом.

Крепкие, жилистые, упрямые Фабиан и Юри не признавали никаких законов, не знали над собой никакой власти, кроме силы. Они отличались от других дерзким духом предпринимательства, удачливостью.

Неизвестно, на какие доли раскладывали добычу захудалый барин Фабиан Беллинсгаузен и Юри Рангопль, но, ясно, они не оставались в обиде друг на друга. И когда неутешное горе свалило Фабиана, Юри первым явился на зов.

Похоронили Елизавету по православному псковскому обряду. Маленький сиротка причмокнулся к груди Эме, которая неделей раньше разрешилась от бремени тоже сыном. Младшего Рангопля назвали Аго. Беллинсгаузенова же отпрыска нарекли отцовским именем – Фабиан, прибавив ещё одно имя – Готлиб, как бы «Богом любимый». В католической и протестанской церквах свято сохраняли обычай давать новорождённым несколько имён, поручая, таким образом, заботу о них сразу нескольким ангелам.

Так на мызе Пилгуза появился маленький барчук Фабиан. Со своим ровесником Аго он как брат проведёт безмятежное детство.

Говорят, самый милый ребёнок – последний. Фабиана отец не выделял. Больше того, гнал с глаз, чтобы не напоминал о Лизоньке. А как хворать стал, садился в кресло, вынесенное на воздух, клал на рыжеватенькую головку тяжёлую лапищу и держал так час и другой, глядя на тусклое бесцветное море, думал о чём-то давно ушедшем, и мальчик боялся шевельнуться, чтоб не рассердить батюшку. Не заметил старший Фабиан, как подросли ребятишки, и однажды, как бы очнувшись, отдал приказ Юри:

   – Учить надо.

Юри призвал из деревни патера Копли Рейнвальда. За зиму тот выучил мальцов грамоте, арифметическим упражнениям, а по весне Юри за пуд копчёностей выменял у ревельского лавочника книжку с истлевшим переплётом и медными застёжками. Книга оказалась сущим кладом для ничем не затуманенных детских умишек. С нею Фабиан-младший и Аго отправились в учебное плавание, но не вперёд, а назад, в прошлое, навсегда ушедшее, угасшее, но не утратившее прелести для мечтательного и дерзкого детского сердца. Это была «Ливонская хроника», писанная лет шестьсот назад сметливым панегиристом епископа Альберта фон Буксгевдена Генрихом по прозвищу Латыш.

Книга приохотила друзей к истории – науке о достопамятных событиях, обнявших всё важное, случившееся в несколько тысячелетий от первобытности человеческого рода до сегодняшних времён. Понятно, люди хотели оставить память о себе. У диких народов воспоминания хранились в изустных преданиях, песнях, пословицах. У народов, лишь недавно вышедших из детства образованности, составлялись летописи, и чем более они просвещались, тем старательнее передавали памяти потомства значительные для них подвиги и события. А народы просвещённые, усмотрев пользу в знании важных происшествий, изложили собранные материалы в соответственном предмету порядке, то есть составилась история, которая вкупе с другими науками стала необходимым знанием для просвещённых умов.

По-другому теперь смотрели мальчики на камни у берега, леса в островной глуби, на небо и ветры своей родины. Они как бы обогатились духовным светом, излучавшим божественное стремление всё видеть и знать.

Остров, где они жили, назывался Эзель. От шведского слова «решето»: за обилие болот и озёр среди лесов и лугов, каменных гряд, сдвинутых доисторическим ледником. В народе же Эзель именовался Журавлиным островом – Кура-саар, а позднее Сааремаа.

Южнее, за проливом, на материковой земле жили эсты, летты и ливы, объединённые в Эстляндскую, Курляндскую и Лифляндскую губернии. В старые времена русские прозывали те края вкупе Ливонией. При Владимире Киевском – крестителе Руси – Ливония платила ему дань. Сын Владимира князь Ярослав, во святом крещении Григорий или Юрий, основал здесь город Юрьев, впоследствии Дерпт.

К тому времени, когда в Прибалтику стали проникать римские миссионеры с помыслами обратить людей в католичество, здесь уже давно жили христиане, и пастыри православные исполняли своё дело в отношении к язычникам в духе евангельском, проповедовали крещение словами любви и мира и совершали его только над желающими принять эту веру.

Русские долго помнили, что Ливония принадлежала Руси. Царь Иван Грозный писал королю датскому, что-де русские здесь и города строили, и храмы Господни воздвигали, и хлебопашеством занимались, что при них ливонцам жилось никак уж не худо. Но междоусобные войны, нашествие татар вынудили русских оставить этот край. А один несчастный случай познакомил с ним немцев.

В 1138 году буря занесла нескольких купцов из Бремена в устье Западной Двины. Хитрецы и пройдохи вызнали, что здесь почём и почему, выговорили право на вольную торговлю. Воротясь домой, купцы принялись подбивать духовных рыцарей обратить тамошний народ в римско-католическую веру, подчинить Прибалтику.

«На том Восточном море, – подзуживали бременские купцы, – лежит большой остров Эзель, жители его вообще не признают христианского Бога, но обожают птиц и драконов, которым приносят в жертву живых людей, купленных у пиратов... На том же море находятся и другие большие острова, населённые жестокими варварами, и поэтому мореплаватели обходят их стороной.

Эзельцы наносят много вреда. Они жестоки и предаются постыдным страстям; часто они насилуют пленных женщин и девушек или берут их себе в наложницы, каждый по две или три; продают их другим язычникам, одним словом, всё недозволенное считают дозволенным».

Неустрашимы и храбры были эзельцы и сражениях, что правда, то правда. Генрих Латыш приводил такой случай: «Когда эзельцы, ограбив датские церкви, возвращались назад, их задержали немецкие пилигримы. Несмотря на численное преимущество немцев, они тотчас вступили в бой. Когда же на одном из кораблей из тридцати человек было убито двадцать два, оставшиеся восемь, окровавленные и обессиленные, зажгли свой корабль с тем, чтобы, с одной стороны, не замедлять отплытие других эзельских судов, с другой же, чтобы даже выгоревшее судно не досталось немцам». И ещё: «Когда команда одного из кораблей заметила, что немцы одолевают её, то гордые язычники предпочли броситься в море, лишь бы не попасть в руки неприятеля и ждать от него пощады».

Особенный успех сопутствовал островитянам в борьбе с датчанами и шведами. Не раз они захватывали шведские замки с многочисленным гарнизоном, бивали датчан у Ревеля, а сам город осаждали до тех пор, пока не вынуждали ревельцев сдаться.

Только под напором немцев, особенно в открытом поле, эзельцы вынужденны были уступать или спасаться бегством. Но это не служило признаком трусости или малодушия, а только доказывало превосходство немецкого вооружения. Эзельцы дрались секирами, луками, топорами, редко у кого были меч, дротик или копьё. Прикрывались они кожаными щитами. С криками они бросались в бой, швыряя камни и дротики. Немцы же хладнокровно ставили защиту из огромных, чуть ли не в рост человека железных щитов, отражали отчаянный натиск, пускали в дело арбалеты, а потом длинные копья и мечи. Затем немецкий строй расступался по флангам, выпуская на простор тяжеловооружённую конницу.

Немцы снаряжали одну экспедицию за другой, ежегодно усиливаясь пришельцами из глубинной Германии, где посулы Римской церкви падали на благодатную почву, поскольку к тому времени энтузиазм к Крестовым походам заметно охладел. В Германии скопилось немало праздного воинства, которое предпочитало воевать против ближних язычников, чем биться с мусульманами в отдалённых краях Палестины.

За столетие крестоносцы овладели всей материковой Ливонией. Остались независимыми лишь Эзель и острова поменьше – Муху и Абрук. Тевтонский епископ Альберт фон Буксгевден решил организовать поход не летом, так как у эзельцев было больше кораблей и высадка на каменистый берег представляла большую трудность, а зимой. Сначала надо было захватить крепость Моне на Муху.

В конце января 1234 года двадцатитысячное воинство немцев; ливов и леттов прошло по льду пролива. Попытка взять крепость штурмом не удалась. Тогда тевтоны подтянули камнемёты, которые действовали наподобие большой пращи, и начали крушить дома и укрепления камнями и гранатами с горящей смолой. Через неделю жесточайшего обстрела они выдвинули тараны для разрушения ворот. Атакующие крючьями стали растаскивать брёвна на валах, выбивать защитников из арбалетов. На заре 3 февраля с одновременным падением ворот и штурмом через стены немцы ворвались в городок, истребили всех оставшихся в живых.

...Потеряв крепость на Муху, эзельцы ещё некоторое время удерживались на море. Они мало ценили мирную работу на земле, проводя большую часть жизни в походах. Оторванные от острова, родных, без жён и детей, они делались смелыми и дерзкими, не боясь мести за порушенный мир. Хищные их корабли автор называл пиратскими и не ошибался. По величине, постройке и снаряжению они были достаточно вместительными, чтобы принять команду в тридцать человек и перевозить много груза – скот, церковную утварь, колокола, меха, пленных. Снабжались корабли мачтами и парусами, устройствами для вёсел. Стало быть, не зависели от ветра и легко управлялись в битве.

В сражениях эзельцы действовали примерно по такому плану: разделялись на две колонны, охватывая неприятельскую колонну судов с флангов, и с двух сторон осыпали тучами стрел, камнями из метательных орудий. Особенно удачно действовали огнём. Быстро сооружали плоты, загружали их сухими дровами и сучьями, обливали смолой или жиром животных, пускали по ветру на чужие корабли, чаще на те, которые отстаивались в гавани и лишены были из-за тесноты возможности манёвра.

Но и эзельский флот, лишившись баз на побережье, вскоре утратил могущество.

После падения крепости Моне на Муху начали крестить эзельцев. Идолов их, особенно главного – Терапюгге, разбросали и порубили. Самобытное существование Эзеля и других островов прекратилась навсегда.

Буллой 14 мая 1237 года вновь избранный Папа Григорий IX благословил соединение Ливонского ордена с орденом меченосцев, переименовав всю территорию, им принадлежавшую, в провинцию Тевтонского ордена.

Однако умный прелат Альберт понимал, что владычество над вольнолюбивыми островами будет непрочным. Раньше крестоносцы, отслужив в Ливонии год-другой, обычно возвращались на родину, оставляя приобретённый край до прибытия новой дружины. Чтобы удержать их, Буксгевден начал раздавать завоёванные земли с обязательством нести военную службу. Лишившись баз на побережье, эзельцы утратили силу и на море. Одни из них ушли к шведам, другие подались к датчанам. Третьи покорились немцам...

В конце концов у простых эзельцев ничего не осталось от прежней доблести, кроме ненависти к господам и неохотной готовности им повиноваться. Сохранилось только чувство правоты и честности, доходившее порой до упрямства.

Это хорошо понимал маленький Фабиан, живя среди эстов и разделяя общую судьбу и на мызе, и в деревне, до недавнего времени принадлежавшей его отцу. Эсты были от природы мягки и смирны. Драки, убийства, насилия случались между ними редко. Но мягкость натуры нисколько не мешала её упругости: упрямство эста не знало границ. Раздражённый и обиженный, эст становился злорадным, мстительным и враждебным. Не слишком чувствительный к окружающему, он обладал большой смелостью, часто переходящей в дерзкую отважность, совершенное презрение к смерти.

Читали про это Фабиан с Аго, и невдомёк им было, что их предки долго оставались непримиримыми врагами. Пращур Беллинсгаузена с мечом и огромным щитом из вязкого ясеня с изображением тевтонского креста шагал в пешем строю, а прадед Аго в пестрядиной рубахе до колен, обшитой защитными сыромятными ремнями, в онучах и кожаных бахилах сжимал копьё-острогу, одинаково удобную и для рыбной ловли, абордажа и непрошеных гостей.

Ещё одну зиму скрипел Фабиан-старший. Призывали к нему лекарей, поили травами, пускали кровь, грели кости сенным отваром, жарою в бане изгоняли бесов, натирали зимой снегом до красноты.

В Рождество уже в кровати, еле живого, выволокли барина на мороз, разожгли вокруг костры. Больше всех старались Фабиан и Аго. Взращённые в одной колыбели, вспоенные из одной материнской груди, жившие под общим кровом, они совсем мужичками стали, плотненькими, как боровички. Фабиан-младший бегал в сереньком кафтанчике с медными пуговками, в лапотцах из тюленьей кожи, бараньей шапке мехом наружу. Почти так же одет был и Аго – кафтанчик лишь поскромней был, коричневый, зипунный. С годовалым боровом в момент управились, кровь спустили, выпотрошили внутренности, тушу на слегу напялили и над жаркими угольями навесили, медленно вращая орясину за рукоятки, к комлю прибитые, вроде колеса рулевого.

Пышногрудая, крепкотелая, ладно скроенная Эме в чепце янтарном, бордовом спензере без рукавов, узорами расписанной юбке да в праздничных красных чулках глаз не могла от ребятишек отвести. Но не одна она любовалась сыновьями. Фабиан-старший потянул за рукав стоявшего рядом Юри:

– Надо им кимбу строить. Пора к морю приучать.

Кимба – не пойема, кимба – ялик. Но для ребятишек её построить, даже оставаясь в помощниках, не пирог умять.

После Рождества вместе с Юри начали они валить лес, распиливать кряжи на доски и брусья, из матерых комлей вытапливать смолу, драть лыко для конопатки. Пока материал выдерживался, подсыхал, в кузне наблюдали за Юри, как он делал блоки, кольца, шнеки, якоря и другую такелажную оснастку. А там подоспела пора вырубать по меркам сегменты шпангоута, крепёжные упоры.

Ранней весной, когда в лощинах и заводях ещё стоял ноздреватый лёд, а пригорки уже подсохли, начали ребята с Юри ладить кимбу. Один рубанком и фуганком шлифовал доски, другой долотом и топором делал пазы, сплачивал корпус дубовой крепью. После конопатили щели, покрывали дерево олифой, обливали кипящей смолой, поставили мачту с реей, подвели под днище валки. Если бы не меньшие размеры, кимба, узкая и длинная, смахивала бы на пойему. Это видели и сами морские волки, хотя не обмолвились ни словом, но в душе оставались довольными. Теперь было кому передавать своё ремесло.

По валкам кимбу столкнули в заводь в полнолуние и при полном молчании, подальше от глаза. Худой, обросший седой щетиной Юри с кожаной лентой на лбу, перехватившей косматую голову, в холостяной рубахе под овчинной безрукавкой, опустился на колени и забормотал молитву, с которой отправлялись в плавание эзельцы за рыбой и удачей. Фабиан-отец в шубе, накинутой на плечи, тоже хотел осенить детей крестным знамением, но вдруг закашлялся, согнулся в погибель. Таким его и внесли в дом.

Умирал отец, как говорили тогда учёные лекари, от ипохондрии[2]2
  Современная медицина связывает этот род нервного расстройства с хроническим заболеванием системы пищеварения. В прошлом веке считалось, что это только психическое заболевание.


[Закрыть]. Тоска по жене, встреченной в корнетской молодости на карнавале по случаю успешной Семилетней войны, с которой так же празднично прожил всю жизнь, не забывалась, а возвращалась с ещё более надсадной болью, потерялся смысл существования, утратилась вера. Старшие дети выросли и уехали, последыш доверялся Юри – надёжному другу. Можно было со спокойной совестью уходить в иной мир, где надеялся он вновь встретиться с душой любезной ему Лизаньки.

Через трое суток отца вынесли ногами вперёд...

На похороны наехали из Аренсбурга брат Фердинанд с супругою, двое ещё каких-то родственников с домочадцами. Поскольку старшие уже учились в городской школе, порешили младшего определить туда же осенью, на лето оставив на попечительство Рангоплю. Имение же с землёю и душами в деревне Лахетагузе продали, поделив выручку между собою по-родственному. «Жил покойник, как сыч, клановым чувствам не внимал и сычом умер, Царство ему Небесное да земля пухом».

Детское горе Фабиана оказалась недолгим. Чмокнул папку в восковой лоб, перекрестился, оттёрли его с глаз прочь старшие, холодно озабоченные, неискренне слезливые. После поминок убежали Фабиан с Аго на берег. Они спустили кимбу на волну, раскинули парус и ушли в море подальше от греховной земли, людей чужих, непонятных, склоками да гордыней обуянных.

Хотели родственники лапу наложить на пойему и ялик детский, однако ж предусмотрительный Фабиан-старший ещё при жизни всё обдумал. И флигель, и скотины часть, и суда, ими построенные, переписал на Юри заранее, заверил письменно в уездной канцелярии гражданского губернатора, заменившего прежние должности ландрата и ландмаршала, уплатив сполна положенную пошлину и всякие поборы за наследственную канитель. Юри горе тоже убивал по-своему – работой. Взялся за починку пойемы. Ребятам же за две недели велел обойти вокруг Эзеля, обозначить в памяти и на бумаге все приметные места. Бросил им бочонок с пресной ключевой водой, мешок с хлебом и салом, рыболовную снасть и молча оттолкнул кимбу от берега. Советов не давал: захотят жить – выплывут.

Фабиан и Аго обогнули Эзель, побывали на Абруке напротив Аренсбурга, на Муху в древнем городище эстов, пополоскались в шторме, от штиля ушли на вёслах, добыли угря бочку и вернулись к месту, где поджидал их Юри. Фабиан вычертил карту, обозначил стороны света, нанёс выгодные места для стоянок, отметил господствующие течения, засек опасные банки и мели, срисовал приметные издалека мысы, на которые можно было держать прямой курс.