Текст книги "Промежуточный человек"

Автор книги: Евгений Будинас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Глава десятая
ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ

Инженеры знают: для нормальной работы любой системы, состоящей из нескольких функционально подчиненных звеньев, между ними должна быть отлажена обратная связь. Только тогда система будет саморегулирующейся, а значит – надежной.

Это из размышлений Дубровина… о жизни маленькой деревеньки Уть.

После истории с капустой минул почти год, когда Федька, появившись у Геннадия, вспомнил о нашем приятеле.

Федор Архипович пришел в новом костюме, при галстуке и в сопровождении Анжелы.

– Не помешаю? – спросил он, сняв кепку. – Как здоровьечко? Что-то давно Виктор Аркадьевич не показывается…

Геннадий удивился:

– А что такое?

– Дело у меня к нему, – сказал Федька. – Свойское… Хотя вы тоже, кажется, по ученой части…

Сватова он теперь считал своим человеком, который ему даже чем-то обязан. Было, мол, дело… Была услуга…

Сам результат дела, как и всегда, Федьку не занимал. Имея доступ к капусте, капусту Сватову он и обеспечил. Отказался человек? На то его воля. Чего ж тут изображать обиды… «Обеспечив», Федька, естественно, должен был с этого что-то иметь…

Что же он хотел иметь за услугу на этот раз?

– Есть тут один хитрый вопросик…

Поняв, что напрямую выйти на Сватова ему не удастся, Федор Архипович изложил суть дела Геннадию. Не без удовольствия, но что поделаешь.

«Вопросик» состоял в том, чтобы определить дочку Федора Архиповича на учебу. Она у него такая смышленая. Но вот второй год без дела околачивается…

Представив, сколько последствий может повлечь за собой отказ посодействовать, – и для него, и для Анны Васильевны, которая при разговоре присутствовала, Геннадий неожиданно согласился. Имея в виду консультации, которые он мог бы с абитуриенткой провести.

– Куда же она хочет? – осторожно поинтересовался Дубровин.

– В институт какой-нибудь…

– Или в техникум, – сказала Анжела, с невинным видом теребя поясок на легком и весьма открытом платьице, готовом, казалось, соскользнуть, обнажив совсем не невинную конструкцию засидевшейся в девках абитуриентки.

– Одинаково, – сказал Федька. – Тоже наука.

Взглянув на Анжелу, Дубровин от одной мысли, что она будет сдавать вступительные экзамены, внутренне содрогнулся.

– Может, лучше в училище? – жалобно сказал он. – Как бы это объяснить… Подготовка у нее… даже для техникума слабовата, да и перерыв большой…

– Так ведь в школе были одни пятерки, – обиделся Федька.

– Учиться тяжело…

Федор Архипович забеспокоился:

– Тогда оно конечно… Училище – тоже… Пойдешь в училище?

– Ага… – пролепетала Анжела.

– Благодарствую, – сказал Федька, прощаясь с доцентом по-городскому, за ручку. – Мы пока что дома посоветуемся. Отродье мое, – здесь он род с отродьем перепутал, – сами понимаете, не слишком образованное… Надо как-то устраиваться, – закончил Федька, с важностью удаляясь и ведя в поводу Анжелу. – По-соседски…

Дубровин вздохнул с облегчением. В училище порекомендовать он мог. Тем более при всех пятерках… В следующий приезд он захватил с собой справочник для поступающих в училища системы профтехобразования. И передал его бригадиру.

Назавтра Федор Архипович прикатил.

– Ну, так мы дома все обсудили. Мутер согласна. Надо дочь в училище бытовиков, Закройщицей хочет… Она у нас толковая. К этому делу склонность имеет…

Геннадий схватился за голову. Кое-что в жизни он знал. Конкурс у закройщиков был не меньше, чем в радиотехнический институт в годы повального увлечения электроникой, когда мы с ним сдавали вступительные экзамены. Семнадцать человек на место, если быть точным. Мода на профессии меняется: сегодня закройщица живет не хуже, чем доцент…

Но отступать было поздно. Пришлось-таки обращаться к Сватову. У него в системе профобразования, естественно, был старый друг.

Виктор Аркадьевич всю безвыходность положения Дубровина понял. «Придется помочь. С соседями лучше не ссориться. Особенно если они к нам «со всей душой».

Взявшись за дело, он для начала решил его максимально выправить и упростить. Для обращения с такой просьбой нужны были простые и всем понятные мотивы. Поэтому, позвонив своему другу, он объяснил так: помочь надо дочери бригадира из деревни, где живет его, Сватова, мать. Мест, разумеется, не было, весь свой лимит друг Сватова уже роздал. Хотя это был первый день по его возвращении из отпуска. Но аргумент Виктора Аркадьевича подействовал.

– Это – серьезно… – понимающе вздохнул старый друг. – Серьезней, пожалуй, не бывает… Придется нажимать…

Дело сделалось.

Город приобрел таким образом еще одну «чудо-закройщицу». Геннадий – признательность бригадира. Сватов – признательность Геннадия. Друг Сватова – его признательность. Мы с Геннадием – материал для осмысления. Снова вспоминался начальник ВЦ Осинский. Как он перетаскивал в город «свояков». Оказывается, здесь могут быть весьма веские мотивы…

Но вот положительной установки Геннадий почему-то не обрел. Даже напротив. Первый раз с момента покупки дома он заговорил об этом с досадой.

– Черт знает чем здесь приходится заниматься, – сказал он мрачно. – Раньше в том же швейном ателье я чувствовал себя потерпевшим. А теперь?..

Размышления Геннадия принимали все более глубинный характер. Как же сложилась такая ситуация? Отчего всем вокруг все стало безразличным? Почему тракторист, например, работает из рук вон плохо, порой даже вредит, а директору до этого вроде бы и дела нет, ему успех этой работы как бы не важен? И Федьке не важен, и его дружку-инспектору тоже не важен, как и не важен успех дела был начальнику Дубровина в вычислительном центре. В чем тут причина?

Федьке сжечь солому выгоднее, чем в дело употребить. Трактористу тоже все равно, сожжет он солярку или сэкономит. Он за нее не заплатит. Ему все равно даже, работает он или простаивает. Потому что все положенное ему директор заплатит. Иначе окажется и без такого тракториста. Тракторист, выходит, тоже не зарплату получает, а жалованье. Даже когда по хлебу ездит, получает сколько положено. Лишь бы не выступал.

И горожанин, который вместо своей основной работы приехал никому не нужные ветки ломать, получит, сколько положено, даже больше, так как, сохранив за ним основную зарплату, за ветки ему начисляют еще по десятке в день. И директор свое получит, и районный начальник, полагающий, что из провала в животноводстве он выйдет, наломав веток, не испачкав рук в земле. Да еще за чужой счет, чужими силами…

– Обратная связь в любой системе должна быть стабильной, – говорил Геннадий. – И уж никак не субъективной.

Но, доверившись Федьке, эту самую обратную связь между человеком и обществом мы осуществляем через него. И утрачиваем, таким образом, цену всему. Это на руку Федьке, этим он пользуется. Потому что если и крестьянину платят вне зависимости от количества и полезности его труда, то уж он, Федька, за свое жалованье может быть спокоен.

– За литр минеральной воды, – продолжал рассуждать Геннадий, – мы платим столько же, сколько за литр молока. Хотя воду нужно только налить и закупорить. А молоко? Надо вырастить корову, построить хлев, заготавливать корма, кормить, холить и доить… За булку хлеба мы платим столько, что этого недостаточно даже, чтобы покрыть расходы в пекарне… А ведь все должно стоить столько, сколько стоит. Иначе что получается? Сначала мы показываем крестьянину, что его труд как бы ничего не стоит. И сам он не очень нам нужен. За ботинки, например, которые нам очень нужны, мы и платим будь здоров. Убедив таким образом крестьянина в никчемности его труда, мы начинаем изображать из себя добряков – выделяем ему средства, дотации, списываем долги за убыточность производства. Показывая ему тем самым, какие мы добрые дяди, – дали, да еще как много. Выделили, как незаработанное… Когда ручеек из «выделенных благ» доходит до той же Анны Васильевны, она воспринимает это как подарок, как жалованье, но уже не от общества, которое рассчитывается с нею за труд, а от Федьки и всех, кто стоит в совхозе над ним. И может дать или не дать. Не от того, как поработаешь, а от того, как попросишь…

Сейчас, по моим представлениям, Дубровин должен был бы достать свирельку и заиграть. Он и достал из кармана бархатный чехольчик… Но потом отчего-то снова спрятал его.

– В том-то и дело, что, нарушив обратную связь, – закончил он свой монолог, – доверив ее вместо цены и заработной платы какому-то шалопаю Федьке, мы тем самым позволяем ему вполне процветать. Создаем над его головой вполне надежную крышу… Сидя под ней и больше всего боясь скандала, он теперь и Анну Васильевну от земли пытается отлучить. Ей уже вроде бы тоже все равно, какой свекла вырастет, – все одно под снегом пропадет…

Но с Анной Васильевной номер, не вышел. Слишком сильным в ней оказалось понимание смысла жизни и своего труда на земле, своего права на ней. И случился у них с Федькой большой скандал. Было так.

Подловил стариков Федька все на том же сене. Все с той же злополучной тачкой. Застукал Анну Васильевну с Константином Павловичем на лесной поляне, где сено, украдкой накошенное и просушенное, они погрузили на тачку – целую копну, перетянули старыми вожжами и присели рядышком, чтобы перед дорогой передохнуть.

Туг и нагрянули Федька с лесником. Поймали, что называется, с поличным. Сено предложили старикам разгрузить, тачку порешили конфисковать как средство преступного хищения. А делу надумали придать крутой оборот, чтобы другим неповадно было…

Анна Васильевна испугалась не на шутку. Бог с ним, с сеном этим, с позором даже публичным, но тачка… Тачка-то была соседская, на резиновом ходу, с рессорами. На всю Уть одна, оттого бесценная.

Кинулась Анна Васильевна Федьку с приятелем уговаривать. Пустила в ход все аргументы… Верх взял, разумеется, главный ее аргумент, сводившийся к тому, что дома у нее…

Две бутылки, так и не распечатанные прошлый раз, стояли у Федьки перед глазами как наяву. Со вчерашнего шумело в голове, в желудке было муторно.

– Вы бы, мальцы, не наказывали нас, дурней старых. Вы бы лучше нам подсобили, – заискивающе упрашивала Анна Васильевна, – я бы вас и отблагодарила… И «мальцы», не устояв, согласились. И тачку эту, будь она неладна, доверху груженную, во двор соседей Дубровина прикатили. Благо почти всю дорогу с горки… Прикатив, присели в тенечке, под яблоней, поджидая, пока хозяйка сообразит на стол.

Анна Васильевна тут и сообразила… что к чему. И не смогла хоть однажды не воздать Федьке по заслугам. Скрылась ненадолго в хлеву, будто по делу, а сама стояла без всякого дела и думала о том, что жизнь у нее из-за Федьки стала вконец невыносимой. До того дошло, что в ноги ему чуть не кинулась, угощение принять умоляла. Да гори оно все синим пламенем… Вылетела вдруг взбудораженная, всклокоченная, как согнанная с насеста курица, и давай Федьку с приятелем угощать по хребтам здоровой орясиной, выбранной в хлеву.

От угощения такого «мальцы» прямо обезумели. И рванули со двора, прикрывая головы руками, спасаясь позорным бегством.

Но не столько удары как с цепи сорвавшейся бабы были им страшны, сколько ее истошные вопли на всю деревню.

– Караул!.. Жулики!.. – кричала Анна Васильевна, огревая их спины орясиной. – Народное грабят! Шпекулянты на общественном!.. Милиция!..

А вопли страшны были Федьке не оскорблением, не унижением Федькиного достоинства, не больно уж возвышенного, а самим скандалом. Тем, что люди все это видели. И понимали все именно так, как повернула Анна Васильевна. Выставлены «мальцы» были принародно жуликами, взяточниками и ворами. А вся деревня вдруг оказалась в свидетелях.

– Милиции на них нет…

И обман Анны Васильевны стал для всех не обманом, а истиной. Потому что истиной он, в сути своей, и был. Истиной, которая неизбежно должна восторжествовать. Ибо на всякую кривду есть в деревне своя справедливость…

На этом здесь все стояло испокон. И поныне стоит.

Геннадий, пересказывая мне случившееся, хохотал.

– Это тебе не козу покупать, Генка, – важно комментировал Константин Павлович. – Вот баба!.. Как даст ему орясиной, как даст… А сама людей кличет, милицию…

Дошло и до милиции. Началось разбирательство – с опросом свидетелей. Многое из Федькиных грехов обнаружилось, оказался он в центре неприглядной истории. И хотя криминала не выходило…

Крыша над его головой рухнула.

Сработала «обратная связь».

Очнулись все как-то разом. И стало для всех очевидным, что Федька-то по всем статьям человек нехороший. И сразу он всех перестал устраивать. Всем стало вдруг ясно, что человек он плохой. И Птицыну тоже стало понятно, что работник Федор Архипович никудышный. Даже такое простое дело он тихо и бесшумно волочить не смог. С Анной Васильевной не справился, с Утью не совладал.

Стал Федор Архипович как бы причиной беспорядков, получивших широкую огласку. И был, как причина, сразу же устранен.

Ответных действий он никаких не предпринял, к властям взывать не стал, а тихо укатил, тем самым как бы признав свое поражение.

Глава одиннадцатая
«ТАЛАНТ СПОСОБНОСТЕЙ»

Тип этот не столь уж жалок и ничтожен, как может показаться при поверхностном знакомстве. Это, конечно, маленький человечек, на самой низшей из ступенек иерархической лестницы, но по сути своей, по своему положению именно он представляет власть. Мало того, он олицетворяет собой власть, как бы нарочно демонстрируя всю порочность и бессмысленность сложившейся системы.

Это Геннадий Евгеньевич Дубровин о Федьке, Федоре Архиповиче. И не только о нем.

Тихо укатив из Ути, оставил Федор Архипович в сознании односельчан, что называется, неизгладимый след. Вспоминали его часто: одна за другой всплывали в разговорах его выходки и проделки. Анна Васильевна, понятно, для всей деревни ходила в героях, в избавителях.

Не давал покоя образ бывшего совхозного бригадира и Дубровину. Правда, скандал с сеном и Федькино поражение в нем он склонен был считать лишь счастливым случаем, а в Федьке видел социальное зло, от которого не так просто избавиться.

– Ну, хорошо, – говорил он, – а не огрей его Анна Васильевна орясиной? Кто знает, сколько бы его благополучие продолжалось? – Геннадия занимали причины Федькиной живучести. – Как случилось, что Федька так долго всю деревню попирал? Как он, будучи плутом бессовестным и очевидным, при всей своей никчемности и при всей безалаберности своей деятельности, так безбедно и вполне благополучно существовал? Что же он такая был за всесильная и всемогущая личность?

– Ржавый гвоздь, – сказал я однажды, вспомнив Анну Васильевну. – Все просто: сила его в слабости. Ржавый гвоздь к делу не больно применишь. Но и вытащить его нелегко. Ржавость как раз и мешает, удерживает.

Найденным объяснением я был вполне удовлетворен. Но Геннадия такая простота не устраивала.

– Это, конечно, красиво. Но все сложнее. Не в его, а в нашей слабости дело. Чтобы ржавчина могла процветать и развиваться, нужны соответствующие условия. Ну, скажем, нужна сырость. Нужна ситуация и среда.

Именно подходящую ситуацию создавал себе Федька в Ути, черпая извращенную свою силу и даже как бы неуязвимость в своем отношении к Анне Васильевне и ее односельчанам, к их труду на земле.

– И пользовался при этом, – говорил Геннадий, – лишь одной нашей слабостью. В чем она? Да в том, что деревню оставили с ним наедине… Возьми случай с соломой. Почему он ее сжег?

– Чтобы досадить Анне Васильевне… – ответил я не задумываясь.

– Нет, подожди, – перебил меня Геннадий. – Зачем он ее сжег, а не раздал по дворам? Неужели ты думаешь, что он не нашел бы повода обделить соломой одну Анну Васильевну?

Зная изобретательность Федора Архиповича, я так не думал.

– То-то и оно! – продолжал Дубровин. – Все не так просто. Дело здесь все в том же стремлении продержаться у власти. А продержаться Федор Архипович мог, только попирая деревню, держа ее в зависимости от себя, вынуждая ее идти к нему на поклон. Эту зависимость он и подчеркнул… И траву он не давал косить на неудобицах, потому что знал: именно так заставит всех идти к нему просить участок для покоса. Жизненная потребность и необходимость держать в деревне домашний скот… кормила Федьку. Даже и буквально кормила. Вспомни, как он работал пастухом…

Это было сразу после той истории со свеклой и с телеграммами, когда изгнанный из должности Федька вынужден был, не имея за душой никакой специальности, в руках – никакого умения, а во дворе – ни курицы, ни петуха, податься в пастухи личного стада.

Вскоре он убедился, что должность пастуха ничем, пожалуй, не уступает бригадирской. С коровы платили ему по шесть рублей в месяц, да еще собирали торбу, да еще по очереди выделяли помощника. Коров в трех окрестных деревнях набиралось шесть с лишним десятков – справиться с таким стадом, имея помощника и собаку, дело нехитрое, а получал Федор Архипович таким образом до четырехсот рублей наличными, да при полном пансионе, да с полным выражением почтительности, которым деревня балует дефицитную по нынешним временам должность.

Почтительность эта вполне компенсировала Федьке некоторую внутреннюю ущемленность – все-таки из бригадиров он был изгнан. Правда, своим «подпаскам» Федька частенько говорил, что в должность его еще призовут, никуда не денутся. И намекал на особый его, Федькин, к делам подход… «Талант способностей надо иметь…»

И действительно, вскоре его призвали.

И снова тогда началась для Федьки обычная жизнь, усложненная лишь вновь появившейся заботой, впрочем, вполне для него приятной и не обременительной, – сводить с Анной Васильевной счеты. Еще и оттого необременительной, что сведение счетов как раз и помогало ему «иметь подход» и жизнью Ути управлять.

Попробуй, скажем, Анна Васильевна, пусть и взбешенная тем, что свекла пропала под снегом, в другой год на прополку или уборку не выйти. Или взбунтуйся она – откажись сгнивший по нерадивости того же Федьки картофель перебирать. Тут он ей участок для косьбы и не выделит. Ну, не совсем не выделит – такой власти у него нет: молоко-то Анна Васильевна в совхоз исправно сдает, не выделить нельзя. Но забыть он может. И заставить ее лишний раз прогуляться до конторы. А потом, когда уже все покосы распределены и розданы, отведут ей участок на болотистых кочках да на отшибе, куда и проехать-то можно лишь на лошади. А лошадь, опять же, можно к сроку не дать, тогда сено дождем прихватит, оно и подгниет. Ну и так далее…

Призвать-то Федьку призвали, но, как оказалось, на его же беду. Все эти постоянные притеснения и помыкания, накопившись и достигнув однажды критической массы, вызвали в Анне Васильевне взрыв. Геннадий довольно скоро понял, что скандал в Ути не такая уж случайность. Поражение Федьки было предрешено тем, что все его существование противоречило здравому смыслу, которым в своей жизни руководствовалась Анна Васильевна.

Помог это понять Дубровину, казалось бы, незначительный и простой пример.

Как-то Геннадий спросил у Анны Васильевны, чего это они не косят траву на его участке. Константин Павлович подкармливал участок селитрой, и трава вымахала отменная. Однако соседи ее не трогали, а занимались мелочевкой, собирая с неудобиц по травинке.

От вопроса Анна Васильевна отделалась неопределенно-шутливо. Но Геннадий понял: накашивали старики ровно столько, сколько успели бы своими силами сгрести и накрыть, завидев приближающуюся тучу…

Федьку такие тонкости никогда не занимали. Так, однажды, воспользовавшись нагрянувшим отрядом шефов, он все скосил – где сухо и ничего почти от жары уже не было, где низко и сыро… И все, разумеется, сгубил, когда шефы уехали. Даже дважды сгубил. Сначала сгноил под проливными дождями, не успев собрать. Потом загрузил в сенажную траншею – подгнившее и сырое, вперемешку с теми же ветками. И в результате превратил в неприменимую бурду.

Здесь не Анны Васильевны был уничтожен труд, как в истории со свеклой, оставленной под снегом, но тем не менее боль душевную это у нее вызвало. И досаду, сродни той, что испытывала Анна Васильевна каждый день, проходя мимо худющих бычков, томящихся в загоне – и под дождем, и в знойную жару. У Федьки до них никак не доходили руки. Смотреть на них без сострадания и впрямь было невозможно… Этот загон Федька называл летними лагерями. И однажды не без важности пояснил Дубровину, что, согласно научным рекомендациям, в таких лагерях можно производить мясо без всяких капитальных затрат.

Насчет затрат Геннадий поинтересовался в конторе: одну из самых доходных животноводческих статей – откорм крупного рогатого скота – Федор Архипович ухитрился сделать разорительной…

И здесь Дубровина, как он сам признался, осенило. Вернувшись в тот день из конторы, он разыскал меня у реки. Я наблюдал, как мальчишки, копошась в прибрежных корчах, ловили руками плотву. Получалось у них это ловко. Геннадий присел рядом, вынул из кармана свирельку, положил ее на траву.

– С Федором Архиповичем теперь, мне кажется, все ясно.

Я посмотрел на него с удивлением. Мне с Федором Архиповичем уже давно все было ясно. Но у Геннадия сложилась концепция. Я приготовился слушать. Выслушивать его «концепции» всегда интересно.

На сей раз она сводилась к тому, что Федька наш – не что иное как… промежуточный человек. Самый что ни на есть.

– Что есть Федька? – развивал свою концепцию Геннадий. – Во-первых, он не хозяин. Ничего своего у него нет – ни земли, ни коня, ни соломы, ни навоза, ни покосов, ни семян, ни удобрений, ни сена, ни трактора… Во-вторых, он и не работник. Нет у него и специальности за душой, и никакого особого умения, разве кроме таланта воровать. И еще одного таланта, который позволяет ему блистательным образом использовать им же создаваемую на селе ситуацию. Помнишь, как ефрейтор из анекдота решил философскую проблему Времени и Пространства? Он дал команду копать канаву от забора и до обеда. Федька его превзошел, он исхитрился материализовать власть. Ту минимальную, которой он был в силу своего промежуточного положения наделен. Сделав свою промежуточность… средством благополучия.

Геннадий помолчал, поглядывая на мальчишек. Потом продолжил:

– В чем промежуточность? Во-первых, он промежуточное и лишнее звено между крестьянином и землей.

Не давая коня к природой обозначенному сроку, не раздав соломы на подстилку, что обеспечило бы земле навоз, не давая скотине вовремя корм, а крестьянину – участок для заготовки этого корма, постоянно вмешиваясь в хозяйственную жизнь деревни, Федька нарушал естественные, биологические законы, в подчинении которым только и могла эта жизнь проходить рационально.

– Но этого мало, – продолжал Геннадий. – Это только – во-первых. А во-вторых, Федька – промежуточное звено между человеком, работающим на земле, и обществом, потребляющим результат труда.

Здесь все доведено до полной нелепости. Общество, например, платит человеку из своих средств – и деньгами, и сахаром – за труд по выращиванию и уборке той же свеклы. И делает это через Федьку. Федька производит расчет, не поставляя обществу саму свеклу… Так нарушаются объективные законы общественных взаимоотношений.

Дубровин забирал круто.

– Промежуточность возникает, когда нарушается связь между человеком, работающим на земле, и самой землей – с одной стороны; между человеком, работающим на общество, и обществом – с другой.

Точности и ясности оставалось только позавидовать. Не совсем понятно было только, каким образом эта промежуточность становится средством к благополучию.

– Сейчас я тебе поясню, – говорил Геннадий, продолжая развивать тему. Глядя на него, я только теперь понял, какой он для студентов лектор. – Ведь вся хитрость положения любого Федьки в том, что он, с нашего попустительства, оказывается в распределителях.

И действительно, ничего не имея и не умея, ничего не производя, он тем не менее распределял. И распределял в первую очередь в свою пользу. Нет, не прямо себе – в том-то и фокус! Так бы он долго не продержался, был бы пойман за руку и уличен, ибо такое прямое распределение себе называется воровством, а оно не может быть долго безнаказанным. Не прямо себе распределял Федька общественные блага, а с выгодой для себя.

И когда лошадь, не ему принадлежавшую, он давал или не давал. К сроку или нет. Намекая тем самым на магарыч, без которого и не оставался. И покос выделяя или не выделяя. И солому давая или не давая. Всегда с выгодой для себя.

– И должен тебе сказать, что изымать эту выгоду для себя наловчился Федька с умопомрачительной наглостью, доводя ситуацию до полного абсурда. Вспомним еще раз, как он пристроился в пастухи…

Сам Федька коров не пас. Это делали помощники. Он же изловчился снова затесаться промежуточным звеном. Между Анной Васильевной, например, которая уговаривалась с ним об условиях, выступая в роли потребителя услуг, и… Константином Павловичем, который ей эти услуги оказывал, корову, когда приходила его очередь, пас… Федька же за это имел от Анны Васильевны шесть рублей и торбу – шмат сала, глечик молока, хлеб, лук и даже копчености, которые в пищу сами старики не употребляли. Стремясь не ударить лицом в грязь перед соседями, не выглядеть скареднее их или беднее, Анна Васильевна берегла эти деликатесы к такому вот случаю. И даже Константину Павловичу, даже отправляя его в подпаски, наказывала их не трогать… А Федька содержимое торбы потреблял, на травке полеживая и поглядывая, как Константин Павлович скот пасет…

Так вот, без всякого воровства и нарушения законов, ухитрялся Федор Архипович удовлетворять свои потребности. Пока не случился скандал.

Когда же скандал случился, когда Федьку разоблачили, да так, что он не смог пристроиться даже пастухом, ему не оставалось ничего другого, как пойти дальше. Он и отправился – искать свое промежуточное место. Это место, кстати, он себе уже подготовил, давно заведя нужные связи. Застолбил украденными из совхоза картошкой, мясом, огурцами, капустой, которые он не однажды загружал в чьи-то багажники, иногда по поручению того же Птицына. Но не продавая, а даря. Не обогащаясь, а закрепляя свое положение. Это и сработало, когда он был из Ути изгнан.

– Беда наша только в том, – говорил Геннадий, возвращаясь к нашей давней теме, – что укатил он не просто куда-нибудь, а куда-то конкретно укатил. В данном случае в город, где мы живем. Это ты понимаешь?

Это я понимал. Здесь он еще выплывет. Начальником вычислительного центра он, конечно, не станет, но на какой-нибудь базе всплывет. Скажем, на тарной, или на базе топливной, или… Или на книжной, куда мы к нему придем за «Всемиркой», что по букинистической цене стоит втрое дороже, чем по номинальной. Но по номинальной нам ее без Федора Архиповича не получить, без его посредничества… И в любом другом месте Федька выплывет, где возможна промежуточность, а значит, возможно дело волочить, посредником быть, урывать при этом для себя.

А мы потом, возмутившись его наглостью, но не разобравшись, в чем дело, возмущенно или брезгливо поморщимся: экая, мол, деревенщина. Будто бы в этом дело… А надо бы: п р о м е ж у т о ч н ы й  ч е л о в е к.

– Только здесь не та промежуточность, – говорил Геннадий, – которую ты описал в своем очерке об Осинском. Здесь она посерьезнее, чем между городом и селом. Это уже последствие: Федька ведь может поехать в город, а может и не поехать, в этой ли, в другой ли деревне оставшись.

Промежуточным же он будет и здесь, и там. И промежуточностью своей он как бы олицетворяет систему, весь ее благоприятный для «ржавых гвоздей» климат.

– Беда наша и в том, – завершил разговор Геннадий, – что, избавившись в Ути от Федьки, от промежуточного человека Анна Васильевна не избавилась. Заботы жизненные еще не раз ей велят к нему обращаться.